Unwelcome

            Савада Тсунаёши, сколько себя помнил, никогда особо не отличался чем-то от других. Разве что своим фантастическим невезением.             У него не было перспектив в плане учёбы и не было потенциальных друзей; как правило, он и не пытался что-то исправлять, сделать лучше, хотя бы в угоду себе.             Оценки в школе его не волновали, волновало, скорее, огорчение матери, и то, что она переживала за него и моментами грустила, что сын совсем не тянется к знаниям. Её волновало, в отличие от него самого, его будущее, то, какое место он займёт в жизни. Об этом волнуются все матери, — это нормально, это можно понять. Ради неё Тсунаёши правда хотел взяться за учёбу, но попытка не увенчалась успехом.             Из-за его никчёмности с ним не водились, могли лишь пошпынать да подшутить, но всерьёз завязывать с ним дружбу никто не намеревался. Куда проще было сделать из него всеобщего изгоя и вымещать на нём всё своё недовольство. Кто захочет дружить с неудачником, которого даже не волновало то, что он — неудачник?             Тсунаёши даже был влюблён: всё как у всех. Как у всех классических неудачников.             Был влюблён в первую красавицу класса, в стандартно милую и стандартно умную Сасагаву Киоко, на которую большинство парней чуть ли не молилось и в тайне фантазировало о том, чтобы хотя бы на мгновенье оказаться её парнем.             Тсунаёши всё же отличился от них: он не фантазировал.             А просто был влюблён.             Потому что трезво оценивал себя и свои шансы: Сасагава даже не смотрела на него и, скорее всего, даже не знала о его существовании. О чём вообще могла идти речь, о каких признаниях?             Помимо Сасагавы, Тсунаёши нравились, разве что, комиксы да игры для приставок. Нравились снэки, яркие толстовки, футболки с нелепыми надписями, стоптанные кроссовки, грызть колпачки от ручек, вместо занятий садиться на автобус и кататься по городу, прогуливаться по набережной и слушать музыку.             Он был обычным подростком с обычными подростковыми интересами, привычками и радостями. И его это правда устраивало; он не ожидал от жизни чего-то грандиозного. Он ощущал спокойствие в выстроенной временем зоне комфорта и не особо хотел её покидать.             Отца он видел, если повезёт, раз-другой в год. По его словам, тот отправился на заработки, чтобы содержать свою семью в достатке, но деньгами, как правило, счастье и любовь не купишь. Мать была в восторге от него, лишь при одном упоминании постоянно хваталась за обе щёки, вмиг становящиеся пунцовыми, ладонями и мечтательно прикрывала глаза, погружаясь, по всей видимости, в воспоминания.             Тсунаёши её совсем не понимал, но не встревал.             Деньги стабильно приходили, и они вдвоём действительно жили, практически ни в чём себе не отказывая.             Но это было неправильно.             Каждый раз внутри возникали своего рода противоречия, которые приходилось игнорировать, хоть это и было несколько сложно. Хотелось возмутиться и предъявить.             Но, смотря на счастливую мать, Тсунаёши просто-напросто не мог этого сделать и уходил в свою комнату.             Закрывал дверь на щеколду, падал на кровать с очередным томом манги и погружался в чтение.             Время шло размеренно, по часам, жизнь не преподносила ничего интересного — и так изо дня в день.             Это случилось в первых числах июня.             Тогда уже было достаточно тепло для того, чтобы сменить форменную рубашку с длинными рукавами на рубашку с короткими и избавиться от жилетки с пиджаком.             Тсунаёши возвращался после занятий, в наушниках играло что-то не слишком энергичное, но и не слишком медленное, что-то между, и по пути ему не повстречался сосед со своей противной мелкой псиной, которая постоянно на всех рычала и громко лаяла. На него, Тсунаёши, в особенности.             Казалось бы, что день протекал не так уж и плохо.             Его не заваливали вопросами по поводу домашнего задания, не спрашивали по новым темам в принципе, поэтому Тсунаёши даже удалось поспать на одном из уроков и вдоволь насмотреться в окно на то, как другие играют в футбол. Или, по крайней мере, пытаются играть.             Когда он ступил на порог своего дома, то его встретила непривычная тишина.             Обычно мать почти мгновенно появлялась в проходе с влажными после мытья посуды руками и с полотенцем, свисающим с плеча, и спрашивала о том, как прошёл день и хочет ли он чем-нибудь перекусить.             Тсунаёши отмахивался парой стандартных фраз о том, что “да всё хорошо”, что “нет, мам, я не голоден”, стаскивал с себя кроссовки, наступая на задники, и старался как можно скорее скрыться в своей комнате.             В доме было непривычно тихо.             Тсунаёши разулся, скинул с плеча сумку, поставив её к стенке, и прошёлся вдоль коридора, выходя в светлую и достаточно просторную кухню.             Вообще кухня служила заодно и обеденной зоной, с прилагающимися столом и стульями явно не на двух человек, но к ним, как правило, редко приходили гости — разве что, сама мать неоднократно ходила к своим подругам.             На дверце небольшого по объёму и размеру холодильника, среди всевозможных магнитов и мини-календарей, Тсунаёши заметил прикреплённый стикер с кратким и лаконичным “ушла за продуктами, скоро вернусь” и чуть подуспокоился.             Но отчего-то внутри поселились смутные сомнения и некая тревога.             Это случалось довольно редко, но, чаще всего, не предвещало ничего хорошего, исходя из всех немногочисленных разов.             Он мог бы назвать это чувство интуицией, что, скорее всего, так на самом деле и было.             Тсунаёши отодвинул один из стульев и медленно опустился на него, параллельно погружаясь в раздумья. Что-то должно было произойти, но — что конкретно?             А голова, словно по щелчку, превратилась в вакуум.             Так прошло около десяти минут, может чуть больше; и послышался звук открывающейся двери, а следом и звук шуршащего полиэтилена.             — Тсу-кун, ты уже дома? Не поможешь мне занести пакеты? — у его матери всегда был очень мягкий и, вместе с тем, приятный голос. Не слишком звонкий, как у некоторых других женщин, не бьющий по всем органам слуха, а именно приятный и, в какой-то степени, убаюкивающий.             Навеивающий воспоминания о детстве, когда Тсунаёши не мог уснуть, и мать присаживалась рядом, рассказывая что-нибудь отвлечённое. Лучше любого снотворного.             С пакетами пришлось помочь.                    Как только содержимое большей части из них было распределено по кухонным навесным шкафам, тумбам и полкам холодильника, мать более-менее откисла после улицы и устроила “допрос с пристрастиями”, на который Тсунаёши отвечал с монотонной покорностью.             В планах числилось времяпрепровождение за приставкой, и приступить к исполнению хотелось уже с минуты на минуту, но все мысли, которые он собирался озвучить, прервал стук в дверь.             Тсунаёши посмотрел на мать, стараясь игнорировать плохое предчувствие, усилившееся в груди, словно звоночек, до которого всё же смогли добраться чьи-то загребущие руки и теперь с наслаждением в него звонили, взывая к вниманию. Он до последнего надеялся, что, возможно, мать позвала кого-то на чай, но, увидев лёгкое удивление и озадаченность во взгляде и на лице, он понял, что гостей, по крайней мере сегодня, никто не ожидал.             Ему вдруг хотелось сказать: “не открывай дверь”. “Притворись, что дома никого нет”.             Но он не успел, потому что при повторном стуке мать всё же направилась в сторону прихожей.             Тсунаёши не знал, что им двигало в тот момент; он сорвался с места, опередив мать, и, даже не спросив о внезапном визитёре, открыл дверь сам.             Его взору представился мужчина неопределённого возраста, где-то от двадцати пяти до тридцати, может немного старше, в классическом костюме и с нелепой федорой, которую украшала атласная лента оранжевого цвета под стать идеально выглаженной оранжевой рубашке.             Мужчина смотрел тяжело и словно бы не верил в то, что перед собой видел, но, в конечном итоге, только вздохнул.             В этом вздохе читалось смирение.             — Хэй, никчёмный, просыпайся.             Юноша дёргается и подрывается на месте, заодно бьётся коленом о переднее сидение и тихо ругается сквозь сжатые зубы.             Сонный, расфокусированный взгляд мечется от собственных ног, по салону самолёта и до пейзажа в иллюминаторе. В круглом окне уже не видно облаков — только серый и больше нуарный пейзаж, несвойственный для Италии, ведь, по рассказам, это солнечная страна, где каждое здание, каждый камень на вымощенных дорожках объят солнечными лучами.             — Да, мы застали не самую лучшую погоду, но это не главное, — Реборн достаёт с верхней багажной полки небольшую дорожную сумку, вместе с ней успевает захватить рюкзак, практически полностью занавешенный значками, и не особо бережно бросает его на колени Тсунаёши.             Юноша понимает всё без лишних слов и указаний, и, всё ещё толком не проснувшись, встаёт и идёт следом за мужчиной.             В начале полёта его успевают посвятить в некоторые детали и чуть подробнее рассказать о сложившейся ситуации.             Дело в том, что нынешний босс, в силу возраста, уже не вывозит нести всю ответственность за семью на своих плечах. В таких случаях обычно все обязанности перекладывают на более подходящего для должности кандидата, в котором достаточно уверены и знают, в какое русло он сможет направить дела семьи.             Но у нынешнего босса был далеко не один наследник — три родных сына, жадных до власти. Каждый из них считает, что достоин стать приемником, и не позволит кому-то другому, даже самому ближнему, занять предназначенное для него место.             И, на данный момент, также становится известно о наличии ещё одного наследника, в венах которого течёт кровь самого первого босса семьи.             По словам Реборна, первый босс был своего рода эталоном для последующих: сильный, влиятельный, с отличными дипломатичными навыками, а также с почти нереальным количеством отличных товарищей и союзников.             Его уважали и боялись, ему сложно было в чём-то перечить, потому что зачастую именно он оказывался прав и именно он мог вытащить свою семью из возможных конфликтов, обычно перерастающих в кровавые войны.             От Тсунаёши собираются избавиться.             От его отца, Емитсу Савады, уже избавились — он приходился внешним советником нынешнему боссу. Убийство было бы слишком очевидным ходом, поэтому пришлось прибегнуть к подлому предательству и подставить его под удар полиции.             Даже столь небольшое количество информации оказалось сложным для восприятия, и Тсунаёши просто-напросто вырубился под конец разговора.             А сейчас, на более свежую голову, ему приходилось переваривать всё снова и снова и пытаться смириться с тем фактом, что обратного пути к нормальной, размеренной жизни у него нет.             Он влип. И, причём, знатно.