Ya’aburnee

Дазай лениво потягивается на диване, а потом усаживается поудобнее на нем же и устало потирает глаза. В Вооруженном Детективном Агентстве накопилось много дел, требующих немедленного вмешательства, и Осаму приходится работать намного больше, чем он привык. То есть ему вообще приходится работать, что немаловажно. А с учетом проблем и неразрешимых задач, навалившихся на него с внезапным, но столько времени ожидаемым появлением в собственной жизни соулмейта, все вытекало в постоянный недосып и сбой режима и привычного распорядка дня. Осаму невесомо и с непонятной осторожностью проводит большим пальцем по правому предплечью, привычно обмотанному бинтами, в том самом месте, где сейчас и до этого находилось имя его родственной души. Красивыми, витиеватыми кандзи там выведено Наоки. Дазай не видит ее имени и не видел его уже очень давно, но в голове, когда мужчина прикрывает глаза, отчетливо воспроизводится один-единственный иероглиф, за небольшой промежуток времени разглядывания каждой черточки которого успевший навсегда отпечататься в памяти мужчины. «Наоки» означает «дерево». А еще «Наоки» — «честное наказание». Дазай, по правде говоря, уже давно склоняется ко второму варианту. Когда в возрасте восемнадцати лет у него наконец началось формирование кандзи, Осаму с воодушевлением ждал того момента, когда сможет узнать имя своей родственной души. Вот только на его предплечье сформировалось лишь имя, без фамилии, но для нее местечко в начале было предусмотрительно оставлено. Черточки и штрихи при проявлении светились едва заметным перламутровым свечением, тут же перекрашивались в черный и оседали на коже легким дуновением морского ветерка, такого освежающего и отрезвляющего. Все формирование имени продлилось несколько часов, и с тех пор — четыре с лишним года — ничего не менялось. Люди время от времени между собой поговаривали, что для тех, кто сбился с истинного и нравственно и морально правильного пути, встал на кривую дорожку и начинал вести нечестную жизнь, формирование имени всегда сопровождалось жгучей болью, словно на коже раскаленным металлом выжигают клеймо, и это было своего рода искупление за все совершенные ранее грехи. Вот только Дазай к своему совершеннолетию успел достаточно испачкаться в чужой крови, но никакого наказания, никакой боли за свои преступные деяния так и не получил. Наоборот, формирование имени родственной души было таким расслабляющим и приятным до дрожи в пальцах. Осаму в конце концов убедился, что Вселенная поощряет его выбор, жизнь и действия. Она ведь лучше знает, что хорошо и что плохо. Сакуноске как-то обронил, что это ненормально, когда на руке проявляется лишь имя, без фамилии и прочих подсказок. Найти свою родственную душу по такому распространенному признаку будет сложно, если не невозможно. Дазаю на тот момент было все равно: рядом с ним находился Ода, и Осаму было спокойно, а родственную душу искать как-то не хотелось. Однако всему однажды приходит конец. Впервые Дазай задумался о поиске соулмейта, когда ушел из Портовой мафии и пустился в бега. И впервые задумался о том, что все могло означать. Казалось, Вселенная решила просто пошутить над ним. Боги решили дать важную подсказку, но, к великому сожалению, такую недостаточную для начала поиска человека, чтобы при возникновении желания найти свою родственную душу весь замысел полетел в тартары. Это было жестоко. Ему словно намекали, что он недостоин находиться рядом с кем-то, словно давали понять, что ему суждено прожить эту жизнь в полном одиночестве. А еще само значение выведенных на правом предплечье узорчатых и красивых кандзи — честное наказание. Неужели Вселенная всерьез решила взять и поиздеваться над ним? Неужели честным наказанием за все совершенные прегрешения Осаму будет полное и бесповоротное одиночество? Что ему нужно сделать, чтобы его перестали ненавидеть Боги? Заслужить прощение родственной души? Дазай правда не понимал, что он него требовали, и чувствовал себя неуверенно и потерянно. Впервые за огромное количество времени. Дазай хочет отвлечься от изматывающих рассуждений и проводит широкой ладонью по волосам, убирая мешающие отросшие темные пряди и открывая лоб. Если предположить, что Осаму действительно нужно заполучить прощение своей родственной души, то в итоге получалось, что сделать это будет в разы труднее, чем он мог себе только представить. У его соулмейта фамилия Саито. «Саито» означает «религиозное очищение». После недолгих размышлений решение его проблемы оказывается настолько очевидным и банальным, что хочется выть от досады. Боги единодушно решили не тратить времени на решение судьбы Дазая, спихнув свою ответственность на родственную душу мужчины. В зависимости от решения девушки Осаму будет прощен или проклят богами, а от этого уже зависит его дальнейшая жизнь, тесно связанная с его соулмейтом при хорошем исходе. Дазай удрученно вздыхает и представить себе даже не может, с чего стоит начать свое искупление. Чтобы девушка была готова простить мужчине что угодно, достаточно ведь ее просто влюбить в себя? Осаму, несомненно, очень обаятельный, но будет ли достаточно этого факта для пленения сердечка на первый взгляд наивной девушки? Хватит ли ей обыкновенной влюбленности, чтобы простить Дазая? Осаму, честно говоря, пока не может ответить на собственные вопросы: уж слишком непонятна эта Саито Наоки для составления плана по ее завоеванию и своему спасению. Придумывать и продумывать очередной способ самоубийства кажется занятием намного проще. *** Наоки в очередной раз выводит Рюу на прогулку. В этот раз они решают не уединяться где-то в парке или у пруда, а прийти на детскую площадку. Саито медленно катит инвалидную коляску перед собой и дышит свежим воздухом. Рюу затихает и рассматривает подаренную Дазаем — и когда он только успевает? — огромную книгу с великолепными иллюстрациями животных. Игрушечная машинка же, которую в самом начале принес в подарок Осаму, осталась валяться где-то в углу больничной палаты за ненадобностью. В конце концов, малец не мог играть с ней на улице из-за того, что больше не мог нормально передвигаться, а в палате находились развлечения и повеселее. На детской площадке много детей. Здесь гуляют как несильно больные, так и смертельно больные дети, жившие в различных отделениях больницы. Наоки останавливается у одной из наиболее ближних лавочек и присаживается на свободное местечко рядом с другими сиделками, весело переговаривающимися о незначительных пустяках. Рядом с ней стоит инвалидная коляска, на которой Рюу проводит большую часть своего времени. Его взгляд внимательно рассматривает иероглифы, но раз за разом с завистливым блеском переходит на бегающих повсюду детей. Рюу из-под бровей следит за играющими в пятнашки детьми, но старается делать это незаметно, так, чтобы Саито не увидела и не улыбалась снова так понимающе и печально, словно это она виновата в произошедшем с ним. Впрочем, Саито все замечает. Наоки отчетливо видит его желание и противостоять своей маленькой прихоти помочь ему просто не может. — Эй, Ясуши. — Наоки примечает недалеко от себя знакомого мужчину из психиатрического отделения и подзывает к себе, хитро улыбаясь. Ясуши как всегда добродушно улыбается ей в ответ и машет рукой, после чего извиняется перед собеседниками и направляется к ней. Рюу удивленно вскидывает брови и с подозрением косится в сторону Саито, но пока не подозревает ничего. — Привет, Саито-сан. Как поживаете? — участливо интересуется Ясуши все с той же доброй улыбкой, после чего кидает несколько заинтересованный взгляд на десятилетнего мальчика с желтоватым оттенком кожи в инвалидной коляске. — Привет. Потихоньку, как видишь. — по-доброму отвечает Наоки и легко пожимает плечами. — Вот, познакомься с моим подопечным — Рюу. — Приятно познакомиться, можешь обращаться ко мне Ясуши. — сразу же переключает внимание на парнишку Ясуши и на европейский манер протягивает ему руку для рукопожатия. Рюу поначалу теряется и не знает, как стоит правильно ответить, но Ясуши сам берет его ручку в свою большую ладонь и легонько пожимает. — Здравствуйте. — смущенно и тихо откликается Рюу, опуская глаза под ноги. — Слушай, Ясуши. — хитро тянет гласные Наоки, тут же переводя взгляд что-то задумавшего человека на паренька. Рюу вскидывает голову, смотрит прямо на Саито и чувствует своим нутром, что девушка что-то замышляет, но понять, что именно, пока не способен. — Можешь немного помочь нам? — Конечно. — Ясуши всего мгновение нужно для того, чтобы сообразить, в чем именно нужна его помощь. Мужчина лучезарно улыбается, на что Рюу хмурится, догадываясь о задумке Саито, но не спешит отвергать заманчивое предложение. Наоки и Ясуши с помощью еще одной медсестры помогают Рюу залезть на спину Ясуши, и мужчина тут же устремляется в толпу детишек, весело выкрикивая еще на подходе о своем желании присоединиться к игре. Саито остается на скамейке, под тенью уже позеленевших деревьев, и умиротворенно потягивается. Рюу на пару с Ясуши громко смеется, когда ловит какого-то паренька, после чего они убегают от него прочь, избегая роли водящего. Наоки внимательно следит за своим мальчишкой и мысленно прикидывает, сколько еще времени остается до лета. Не так уж и много, как хотелось бы. В конце концов, на дворе давно стоял апрель. Саито не хочет прерывать веселье Рюу, но время, отведенное на прогулку, заканчивается, и остается всего ничего до начала дневных процедур. Наоки подзывает Ясуши, и они вместе усаживают парнишку обратно в инвалидное кресло и обещают расстроившемуся мальцу, что обязательно повторят сегодняшние догонялки. Наоки и Рюу возвращаются в палату, девушка помогает ему переодеться в больничную одежду и уходит, когда за парнишкой приходит медсестра. Саито снова опоздала на обед, и живот привычно напоминает ей о желании покушать. Наоки лениво спускается в столовую, покупает еду и отходит к столику у окна. Из открытого окна дует прохладный, но приятный весенний ветерок, приносящий с собой ароматы расцветающих цветов и заливистые песни птиц, поющих в парке около онкологического отделения. Саито наслаждается этим и даже не замечает, как с великим аппетитом поглощает еду. Такое у нее впервые после начала работы с Рюу. Пока есть время, Наоки решает проведать Шику, у которой еще не должен был начаться ежедневный обход палат. Однако Кубо уже выглядит измученной, но отказывается говорить о случившемся без чашечки кофе. Девушки незаметно проскальзывают в кабинет медсестер и останавливаются у кофейного аппарата, после чего шутливо переглядываются, словно они заговорщики какие-то и собираются украсть важную информацию. Шика делает себе большое количество американо, пока Наоки предпочитает небольшую порцию капучино с корицей. Девушки присаживаются за стол с огромным количеством папок, освобождая себе немного местечка. — Итак, рассказывай. — Сегодня просто чумной день какой-то. — вяло и явно неохотно отзывается Шика и ведет пальцем по ручке кружки, после чего отпивает крепкий напиток и даже не морщится. — Но добил меня твой соулмейт, приехавший на такси к нам с окровавленными руками. — Серьезно? — с удивленной усмешкой переспрашивает Наоки и получает одобрительный кивок головой в ответ. — Покончить жизнь самоубийством пытался? И не смог, потому и жаловался? — сдерживая нервный смех, спрашивает очевидное Саито и даже не ждет ответа, прекрасно зная его. — А я предупреждала, чтобы вы его сразу выгоняли. — В отличии от тебя я давала клятву Гиппократа. — надувшись, недовольно отвечает Шика, уже явно жалея, что не поступила, как ее подруга. — Вот повезло нам с родственными душами, будь они неладны. — ей в ответ Наоки заливисто смеется и почти сразу умудряется поперхнуться капучино и начинает кашляет, чем сильно пугает Кубо. — Вот только твоего трупа мне здесь не хватает! — ворчит Шика, похлопывая подругу по спине, на что получает саркастичную улыбку. — Никогда. — злорадно шепчет Саито и широко улыбается, играя бровями. — Тебе придется мучиться с непутевой мной до скончания веков. — Хоть бы они побыстрее закончились. Девушки стремительно допивают кофе и разбегаются по своим делам. Саито выпрашивает номер палаты, в которой сейчас находится Дазай, и смотрит на время, мысленно решая, успеет ли она наведаться к мужчине. Остается почти два часа, и вместо отчетов принимает решение проведать недосуицидника и по совместительству своего соулмейта. Приходится вернуться в свой кабинет, чтобы переодеть обувь на уличную и прихватить с собой куртку и сумку. Саито нужно идти в другое здание больницы и подниматься на шестой этаж — благо, там есть лифт. По пути девушка покупает некоторые фрукты, но делает это, исходя лишь из надобности и чувства такта, не более. Да и направляется к Осаму девушка лишь потому, что мужчина является ее соулмейтом, и если умрет, то имя будет исчезать с еще большей болью, чем выводилось. Подняться на шестой этаж из восьми не составляет никакого труда. Ее спокойно пропускают в палату, не препятствуя, а лифт по неизвестной причине оказывается совершенно пустым в это время дня. Наоки немного блуждает по коридорам, запутавшись в планировке, но тут же находится и следует к заветной белой двери с номером 606. Всего мгновение требуется на то, чтобы решиться открыть дверь и переступить за порог — Наоки впервые приходит по своей воле к Осаму, и этот факт неприятным ноющим чувством отдается в груди. Дазай сидит на кровати, весь перебинтованный и сильно похожий на мумию, и невидящим взором сверлит прозрачную поверхность оконного стекла. На звуки шагов он никак не реагирует, и Саито не хочет обращать его внимание на себя. В конце концов, она здесь для того, чтобы убедиться в его жизнеспособном состоянии. Наоки проходит вглубь палаты, опускает на тумбочку у кровати прозрачный пакет с фруктами и переводит безучастный взгляд в окно, заинтересовавшись тем, что так пристально разглядывает в нем Осаму. В едва различимом отражении она видит свою фигуру и темные глаза Дазая, взгляд которых направлен прямо на нее. От испуга Наоки делает шаг назад, но Осаму перехватывает ее руку и переплетает их пальцы, нежно оглаживает кожу и задумчиво улыбается. — Не думал, что ты решишь прийти проведать меня. — тихо начинает Осаму, а потом резко притягивает руку девушки ближе к своей груди, поднимает голову и пугает своим видом. Его карие глаза горят так восторженно и радостно, что Наоки становится неприятно. — Я отмечу этот день в своем календаре. — Не обольщайся. — усмехается Саито и насмешливо смотрит в его глаза в ответ. — Я всего лишь соблюдаю элементарные правила приличия. — Я понимаю, что ты стесняешься своих чувств ко мне, но не стоит так сильно переживать. — еще более воодушевленно, чем прежде, говорит Осаму и придвигает руку девушки ближе к себе. — Мы здесь одни. Ты можешь спокойно выражать свои чувства ко мне, никто тебя не осудит. — Боюсь, убийство карается по закону. Так что осудят, однозначно. — фыркает в ответ Наоки и вырывает свою руку из слабой хватки Дазая, а потом присаживается на стул, стоящий рядом с постелью, и бросает взгляд на тумбочку, натыкаясь на заманчиво блестящий нож. — Ты такая злая. — Дазай драматично прикладывает руку ко лбу и откидывается на подушки, прикрывает глаза и профессионально играет королеву драмы в лучших традициях скучных мелодрам. Отрицать очевидное, то, что периодически напоминает Вселенная, Саито не собирается. Девушка затихает и берет в руки яблоко и тот самый нож, принимаясь нарезать фрукт на кусочки. Это простое занятие увлекает и отвлекает от вновь нахлынувших неприятных мыслей. Нож в умелых руках режет ровно и аккуратно, снимает твердую кожицу и вырезает сердцевину. Наоки на мгновение отвлекается, правой рукой, в которой находится нож, откидывает назад мешающиеся пряди распущенных русых волос и замирает, наконец замечая на себе взгляд Осаму. Мужчина смотрит изучающе и пристально, словно хочет расчленить и познать всю суть, весь внутренний мир Саито Наоки, и в этом незатейливом желании не побрезгует самыми изощренными методами. — Ай! — неожиданно восклицает Наоки, когда резкая и режущая боль взрывается в правом предплечье, плавно перетекая в ноющую и не менее острую. Саито роняет нож, и металл, ударяясь о плитку, звонко разрезает тишину. Наоки притягивает руку к своей груди, жмет в кулак, качает и баюкает ее, ожидая, когда очередной приступ боли пройдет. Саито терпит молча, пытается подавить в себе жалость к себе же и слезы, готовые вырваться наружу. Дазай удивленно смотрит на нее, не понимая происходящего. Впрочем, до его сознания быстро доходит причина и следствие. — Дай сюда. — просит Осаму и насильно притягивает правую руку девушки к себе. В глазах Наоки уже стоят слезы, но даже через них она изумленно следит за действиями Дазая. Он поднимает длинный рукав серой водолазки, смотрит на проявляющуюся черточку в своем имени, а потом касается кожи губами. Саито тут же пытается отдернуть руку, но Осаму на удивление держит крепко — намного крепче, чем было до этого. Осаму продолжает касаться губами пресловутых и давно осточертелых кандзи, и Наоки только спустя долгие секунды понимает, что болезненные ощущения проходят и больше не ощущаются. — Как это…? — изумленно шепчет Наоки, вскидывая голову и испуганно смотря на Осаму. — Однажды мне посчастливилось встретить одного преступника. — тихо начинает рассказ Дазай, когда убеждается, что его вмешательство больше не требуется. Саито тут же резко одергивает руку и поправляет рукав, все еще чувствуя касания Осаму на своей коже. — На его руках было много крови, а когда началось формирование имени соулмейта, его мучала сильная боль. И он рассказал, что, когда его целовала девушка, которая являлась его родственной душой, эта боль становилась тише или вообще проходила. — Понятно. — сухо кидает Наоки и ежится под внимательным взглядом Дазая. Осознавать, что Осаму — только Осаму — может помочь ей пережить болезненные ощущения, с каждым разом становящиеся все сильнее, сложно и невыносимо. Разве это нормально — дать возможность совершенно чужому тебе человеку помогать? Разве можно доверять тому, кого ты совсем не знаешь? Разве возможно позволить еще несколько месяцев назад незнакомцу подобраться так близко, позволить ему узнать все потаенные уголки души, довериться ему? Нет, Саито, пожалуй, не могла сделать этого. Не могла, но так хотела. — Сколько людей погибло на твоих руках? — через какое-то время интересуется Дазай, и Саито вздрагивает от неожиданности. Отвечать не хочется, но хочется хоть раз рассказать все, поделиться тем, что хранилось глубоко в душе и мешало полноценно жить. И Наоки решается ответить на вопрос Осаму, переступив через себя и свои убеждения. — Уже двенадцать. — Сколько ты убила своими руками? — Одного. — Скольких ты вылечила? — Восемьдесят девять включая тебя. — Кровь скольких людей пролилась на твои руки? — Уже и не сосчитать. В глаза Осаму смотреть страшно. Саито нервно сглатывает вставший в горле ком, а потом подрывается с места, стремительно хватает свои вещи и вылетает из палаты. На душе становится погано, даже больше, чем было до этого. *** Через десять дней, как раз в начале мая, Рюу становится хуже. Его легкие не выдерживают, перестают без посторонней помощи функционировать, и мальчишку ожидаемо подключают к специализированным аппаратам. В памяти все еще живет воспоминание о том, как Рюу начал задыхаться на руках у Наоки, а девушка была не в силах хотя бы облегчить его боль и страдания, не говоря уже о помощи и спасении. Такого испуга Саито еще никогда не испытывала, даже когда дело касалось ее собственных страхов. Теперь парнишка находился на постоянном попечении врачей, которые не оставляли его ни на минуту и ограничивали время, которое мальчишка мог провести с Наоки. Постоянные инъекции и внутривенное введение препаратов, основанных на ужаснейших ядах, всегда сопровождались сильнейшей болью, и Саито действительно не понимала, почему мальчика продолжают мучить и истязать. Впрочем, вмешиваться в решения врачей она не собиралась и лишь сильнее тормошила иногда уходящего в себя паренька. В те ужасные три дня, полные неизвестности и паники, находилось местечко для надежды, что для Рюу еще не все кончено. Врачи отчаянно боролись за его жизнь, вступив в схватку со смертью, пытались откачать мальчишку, продлить хотя бы немного отведенное ему время и просто не хотели сдаваться, даже когда под конец третьего дня было решено прекратить любые попытки. Все это время, когда врачи, не стесняясь находящегося в сознании юношу, обсуждали прогрессирующую в его теле болезнь и возможные шансы отсрочить очередную смерть, Наоки находилась рядом. Во время процедур она тихонько стояла в углу, давая мальчику схватиться за ее фигуру взглядом, во время операции она стояла у стенки и внимательно следила за происходящим, во время очередных приступов иступленной обжигающей боли, которую невозможно было выдержать даже взрослому человеку, Саито сидела рядом с ним, обнимала совершенно исхудавшее тело и всячески успокаивала. Перед отходом ко сну она как обычно сидела рядом с ним на стуле, но чаще — позволяла ему наслаждаться своими объятиями, прижимая уже такую родную лысую голову к своей груди, и в таком положении они вместе засыпали, после чего у Саито болела спина и шея. Наоки делала многое, но этого всего было недостаточно. Жизнь Рюу угасала на глазах, и смотреть на это было больно. Когда главврач принял решение прекратить любые действия в отношении Рюу и просто обеспечивать его жизнедеятельность, пока это вообще возможно, жить стало легче. Хотя бы на небольшой промежуток времени, потому что постоянная боль, которая сопровождала каждый день в палате мальчика, прекратилась окончательно. Все процедуры закончились, некоторые аппараты убрали. Паренек вновь начал улыбаться, но его бледное и желтоватое лицо не позволяло в ответ ему улыбнуться столь же искренне и радостно. И в тот же день вечером, когда стали убирать оборудование, Саито, наблюдая за отрешенным пареньком, решилась пойти к главврачу с важным разговором. — Добрый день, Хиросэ-сан. — Здравствуй, Саито-сан. Ты что-то хотела? — Да. — Наоки делает глубокий вдох, как перед прыжком. — Позвольте мне некоторое время пожить в палате Рюу. — Что? — отвлекаясь от важных документов, удивленно переспрашивает главврач. — Ты же в курсе, что подобное запрещено? — Я прекрасно понимаю это, но… — Тогда разговор окончен. — прерывает сразу же Хиросэ-сан, недовольно хмурясь. — Можешь идти. Наоки потерянно и разочарованно делает шаг назад, а потом отворачивается к двери и направляется на выход. Каждый шаг отдается в ушах оглушающим грохотом, и Саито тянется к ручке двери, после чего видит перед собой пастельно-желтые стены коридора. В голове что-то переключается, и Наоки громко закрывает перед собой дверь, оборачивается к столу и подходит ближе. Нет, она не может позволить Рюу и дальше оставаться наедине с убивающими его мыслями. — Вы смогли связаться с опекунами мальчика? — резко спрашивает Наоки, на что Хиросэ-сан поджимает губы. — Да, но они не смогут приехать в больницу на этой неделе. — Поэтому я и прошу вас разрешить мне быть рядом с Рюу. — без былого запала, что был всего мгновение назад, устало выдыхает Наоки и падает над удобный стул, стоящий рядом с ней. — Давайте вы сначала выслушаете меня, а потом уже будете принимать решение. — Хорошо. — сухо соглашается главврач, и Саито набирается сил, интуитивно чувствуя, что сможет все же склонить мужчину на свою сторону. — Я знаю, как тяжело врачам и вам от осознания собственной беспомощности. — мягко и тихо начинает говорить Наоки, нервно теребя край легкого светло-сиреневого платья в руках. — Но мальчику намного хуже, чем вам. Его родители погибли и не могут позаботиться о нем должным образом, он смертельно болен и находится одной ногой в могиле. Если вы всерьез считаете, что ребенок не понимает этого, то ошибаетесь. Это осознание его убивает. Борьба с самим временем выматывает и не оставляет и капли душевных сил. Его вряд ли хоть кто-то в этом мире способен понять. Саито тихо говорит-говорит-говорит, и сама не замечает, как проецирует на Рюу саму себя. Хиросэ-сан слушает внимательно, не перебивает и сам не замечает, как умудряется прочувствоваться всей ситуацией. — Вы же понимаете, что теперь отсчет времени идет не на дни, а на часы? — задает вопрос, совершенно риторический и имеющий безмолвный ответ, Наоки и хмурится, чувствуя подступающие слезы. — Я просто хочу дать ему возможность покинуть этот мир без обид и сожалений. Он же такой маленький! Ему и сожалеть-то не положено. Он должен понимать, что и в этом мире был не одинок, что был нужен хоть кому-то и был хоть кем-то любим, потому что в ином мире есть его родители, которые любят и ждут его. — Саито-сан, хватит. — коротко и на грани слышимости роняет Хиросэ-сан, и Наоки затихает, замирает на полуслове и понимает, что по ее щекам текут слезы. Саито начинает оттирать глаза и щеки от соленой влаги, но делает только хуже, размазывая соленые дорожки по щекам. — Прошу прощения, я… — Я все понимаю. — с печальной улыбкой выдыхает мужчина, снимает очки и потирает переносицу то ли от усталости, то ли для сдерживания уже своих чувств. — Я разрешаю тебе быть рядом с Рюу-куном. — Благодарю. — спустя некоторое время колебаний склоняет голову в уважительном поклоне Наоки — впервые за всю прожитую жизнь. А затем встает и покидает кабинет главврача, оставляя мужчину в одиночестве и с определенными мыслями и намерениями в голове. Саито просит Кубо привезти ей кое-какие вещи из дома, и Шика понимающе соглашается и незамедлительно исполняет просьбу. Наоки проводит каждый оставшийся день, каждый час, каждую минуту рядом с мальчиком и больше не рискует называть его мальцом, потому что в глазах десятилетнего парнишки отражается вековая мудрость, которую не все взрослые способны постичь и за свои сто лет. Саито и Рюу больше не играют в игрушки, не раскрашивают картинки и не шутят друг над другом. Теперь они играют серьезные сложные партии в шахматы, но чаще разговаривают и обсуждают самые разные, но такие серьезные, неоднозначные и интересные житейские и даже библейские темы, на которые обычно десятилетние дети говорить не могут. Часто эти темы касаются тех вещей и явлений, с которыми Рюу не сможет никогда столкнуться из-за ограниченного времени пребывания на этой бренной земле. *** — Онэ-сан, а можешь рассказать мне о родственных душах? — Конечно, Рюу. — Саито ложится на кровать рядом с мальчиком и позволяет ему уже в который раз удобно устроиться на своей груди. — Существует прекрасная древняя легенда о двух влюбленных. Однажды, когда солнце еще горело алым пламенем — прямо как на старинных гравюрах, представляешь? — а море было буйным и непокорным, прекрасная юная девушка и один из сильнейших самураев встретились на рынке и полюбили друг друга с первого взгляда. — Прямо как вы с Дазаем? — Конечно. — с едва различимым сарказмом отвечает Наоки и закатывает глаза. — Ну-ка, не перебивай. И вот они встретились, влюбились друг в друга с первого взгляда. Самурай на следующий день приехал к ее родителям с предложением о замужестве. Но, представляешь, родители этой девушки так сильно любили свою единственную дочь, что не поверили в историю любви самурая и своей дочери и отказались выдавать ее замуж. И тогда самурай сказал им, что сможет доказать свою искреннюю любовь и их предназначенность друг другу, когда они достигнут совершеннолетия. В ночь назначенного дня они встретились в саду и нанесли черными чернилами друг другу на предплечья свои имена. А самурай, у которого имелся дар связывания уз, закрепил их имена с помощью дара так, что с этого дня два человека стали ощущать себя единым целым. С тех пор люди, которые являются потомками этих влюбленных, имеют на своих предплечьях кандзи, навеки соединяющие их с их половинками и предназначенными. — И вы с Дазаем тоже предназначены друг для друга? — Похоже на то. — А влюбленные были счастливы, когда смогли пожениться? — Знаешь, легенда умалчивает об этом. А как ты думаешь, могли ли два совершенно разных человека жить счастливо? — Думаю, им было сложно. Но ведь любовь творит чудеса! Возможно, они смогли преодолеть многие трудности, крепко держа друг друга за руки и будучи связанными самой Судьбой. Они же были предназначенными друг друга — значит, идеально подходили друг для друга. Я правильно считаю? — Конечно. *** — Онэ-сан, а ты будешь плакать, когда я умру? — Да. — Знаешь, а тут подумал, что тебе не стоит плакать. Тебе больше идет улыбаться. На своих похоронах я хочу видеть, как ты будет провожать меня в последний путь с легкой улыбкой и радоваться за меня, ведь я встречусь с мамой и папой. — Рюу, ты говоришь, как какой-то старик. *** — Онэ-сан, знаешь, а у вас с Дазаем получатся красивые дети. — Рюу-у-у! — Что?! Это же правда. Конечно, до меня им будет как до Луны пешком, но все же личиком выйдут. — Ты рассуждаешь как старушка-сплетница, которая работает у нас в гардеробе на первом этаже. — Онэ-сан, а что такое секс? «Это то, что ты сейчас делаешь с моими мозгами, балда!» — хочет вырваться из Наоки фраза, но девушка душит ее еще на подходе. *** — Онэ-сан, а как понять, что ты прожил полноценную жизнь? — Ты считаешь, что прожил жизнь неполноценно? — Ну, я никогда не видел моря, китов, гор, тайги, тигров и вулканов. А еще не был на Луне. — Знаешь, многие люди за свою долгую жизнь тоже не могут похвастаться подобными свершениями. — И в этом их трагедия. Они просто по своей глупости тратят жизнь не на те вещи, на которые стоило бы. — Понимаешь, у каждого свои ценности. — А если бы сейчас умирала ты, то какого бы была мнения о своей жизни? — Полагаю, я бы была довольна ею. Я полностью посвятила себя тому, чтобы помогать людям, и ни о чем не жалею, пусть и не видела гор, морей, океанов и Антарктиду. — Правда? — Конечно. Я спасла много жизней, немного меньше успела проводить на тот свет. Мне нравится помогать людям, облегчать их боль и страдания. Я разделяю их чувства, желания и позволяю оставаться существовать им в своем сердце. В конце концов, человек живет до тех пор, пока живо последнее воспоминание о нем. И я даю им вторую жизнь. — Тебя, наверно, все так любят — ты же такая добрая! — Не так уж и много людей, как ты думаешь. Моих родителей убили, когда я была совсем маленькой, а мертвые обычно не могут поблагодарить за доброту. Спасенные же обычно благодарят бога за спасение. — Знаешь, онэ-сан, теперь я кое-что понял. — И что же? — Я прожил хорошую жизнь хотя бы потому, что был знаком с тобой. А еще смог свести тебя с Дазай-саном. — Это лучшая благодарность в моей жизни. *** — Онэ-сан, иногда мне кажется, что боги меня ненавидят. — Это же глупо. — Почему? Разве плохо желать любви? — Не плохо. Я имела в виду, с чего ты решил, что боги не любят тебя? Мне вот кажется, что все совсем наоборот. — Правда? — Конечно. Боги всегда забирают себе в юном возрасте тех, кого они любят больше всего. — Серьезно? Тогда я спокоен. Мне бы очень было страшно знать, что меня ненавидят. Я же еще ничего плохого не совершил. *** После очередного приступа ужасающей в своем проявлении боли Наоки крепко обнимает Рюу, которому вовремя успели вколоть львиную долю обезболивающего, чтобы облегчить ему страдания. Мальчик обнимает ее в ответ, доверчиво уткнувшись носом в шею, и сопит. Саито смотрит в окно и понимает, что они не спали всю ночь, стараясь унять очередной приступ. Наоки осторожно укладывает мальчика в кровать, заботливо укутывает его в одеяло и по-матерински ласково гладит по исхудалой щеке. Сама она садится на рядом стоящий стул, крепко сжимает ручку мальчика в своих руках и мимолетно касается его маленьких пальчиков губами. Рюу неосознанно сжимает ее пальцы в ответ, и Саито печально улыбается. Неимоверно сильно хочется спать. Наоки укладывает голову у себя на руках и прикрывает глаза, вслушиваясь в мерно пищащий звук аппарата, измеряющего пульс. Наоки просыпается из-за противного продолжительного писка, поначалу даже не осознавая того, что могло случиться. Только спустя пару мгновений до девушки доходит, что сердце Рюу остановилось. Саито подрывается с места, нажимает кнопку вызова над кроватью и испуганно треплет бессознательного мальчишку. Приговор врачей ясен и неопровержим — легкие отказали в работе окончательно, сердце остановилось из-за кислородной недостаточности, мозг прекратил работу по такой же причине, и спасать уже поздно. Уже холодное тело десятилетнего паренька увозят в морг и освобождают палату для другого пациента. Главврач сообщает опекунам Рюу, что их подопечный умер. Наоки убегает к Шике и минут двадцать ревет безудержно, невыносимо горько и так по-детски обиженно. Ее держит в руках лишь то, что Рюу умер в тишине и спокойствии, без мучений и страданий, тихо и во сне. И тот факт, что он до конца продолжал держать в своих тонких пальчиках пальцы Наоки. Саито в итоге успокаивается и принимается за работу, которую за нее никто не выполнит. У девушки остается чуть меньше дня, чтобы собрать вещи Рюу и отнести их в свой кабинет, чтобы позднее передать родственникам. Наоки аккуратно и почти любовно складывает вещи мальчика, вспоминает где и когда он использовал каждую, а потом находит уже потрепанный блокнот, который в одну из первых встреч принесла Рюу и предложила мальчику вести дневник. Девушка мельком пролистывает его и удивляется тому факту, что он почти полностью заполнен немного корявыми иероглифами. Впрочем, в ней не оказывается совершенно никаких сил для его прочтения, и Саито убирает его в коробку к остальным вещам. Окинуть печальным взглядом ставшую такой родной палату и мысленно попрощаться со всеми воспоминаниями — единственное, что сейчас может сделать Наоки. *** Наоки встречает родственников Рюу в свой первый за долгое время выходной прямо у входа в больничное крыло, сдержанно здоровается с ними и ведет за собой в кабинет. Они тоже ведут себя достаточно сдержанно — все по традициям японской культуры. Группа поднимается на лифте на нужный этаж и выходит из него, продолжая сохранять между своими членами гнетущее молчание. Напряжение висит в воздухе, но никто не хочет его развеять. Словно в подобной ситуации оно — обыкновенная и нужная необходимость. — Здесь находятся вещи Рюу. — уже более мягко оповещает присутствующих Саито, доставая на всеобщее обозрение небольшую картонную коробку. За вещами мальчика приехали его бабушка и тетя с мужем по отцовской линии. Пожилая госпожа подтягивает к себе коробку, осматривает ее содержимое и начинает плакать, закрывая лицо руками. Ее тут же начинают успокаивать, и Наоки любезно и участливо предлагает успокаивающее средство. — Извините, можно вас на минутку? — скромно интересуется Наоки, когда пожилую женщину приводят в чувство. Тетя Рюу растерянно кивает, и они выходят в коридор. В руках Саито тот самый блокнот — дневник мальчика. — Я не была уверена, стоит ли отдавать его вместе с остальными вещами, особенно если учитывать реакцию пожилой госпожи. В общем, это дневник Рюу, который он вел по моему предложению. Думаю, вам стоит прочесть. — женщина напротив кротко кивает и берет немного потрепанный блокнот в руки осторожно, осматривает его и поджимает губы. — И еще. Когда будете заказывать могильную плиту, то попросите высечь это на камне. Рюу очень хотел быть любимым Богами. — Саито протягивает белую бумажку, сложенную вдвое. Женщина все так же молча берет ее в трясущиеся руки и сдерживает рыдания. Впрочем, слезы не мешают ей прочитать надпись, которую предложила сделать Наоки — «Любимец Богов». — Спасибо. — Не за что. — легко пожимает плечами Наоки, после чего приоткрывает дверь в кабинет, но заходить не спешит. — Я оставлю вас ненадолго. Думаю, вам есть, что обсудить. Саито закрывает дверь своего кабинета за спиной женщины, после чего решает спуститься на первый этаж. В общем кабинете медсестер заманчиво витает едва уловимый кофейный аромат, а еще Шика обещала купить специально для Наоки что-нибудь вкусное, раз девушка всегда опаздывает на обед. Жизнь продолжает существовать в отделении онкологии, словно ничего и не случилось, словно никакой трагедии не было, словно смерть Рюу никого не пошатнула. Казалось, Саито одна переживала по этой причине, потому и выпросила у главврача отпуск. Хиросэ-сан с охотой принял ее заявление сегодня утром, попросив закончить перед уходом все дела. Его понимающая улыбка и грустный взгляд немного сбавили груз, висящий на плечах, и за это Саито была ему неимоверно благодарна. Кубо даже не по зову — по чутью — приносит в кабинет пирожные, сама наливает подруге кофе и начинает болтать ни о чем, желая заполнить собой все окружающее пространство. Шика действительно отвлекает, разряжает нависший наэлектризованным воздухом над Наоки купол и помогает начать дышать вновь нормально и свободно. Саито снова начинает шутить свои жестокие шуточки, иронизирует и язвит, смеется и давится кофе. Через два часа перед возвращением обратно в кабинет к родственникам Рюу Саито обнимает Кубо и просит наведаться вечером к ней в квартиру с бутылкой красного полусладкого и зефиром. Вот только идти далеко не приходится. Пожилая госпожа с дочерью и зятем стоят на первом этаже у ресепшена и тихо переговариваются. Наоки хмурится, непонимающе косится в их сторону и решается все же подойди и узнать хоть что-то. — Рюу попросил нас поблагодарить вас подобающе. Они наклоняются низко, почти в самые ноги, и Саито теряется под взглядами окружающих медиков и пациентов. С Наоки происходит подобное впервые, и девушка правда не знает, как реагировать на простую человеческую благодарность. А потом сказанные ранее слова доносят до сознания свой смысл, и девушка чувствует, что тронута подобным до глубины своей никчемной души. — За все, что вы сделали для нашего мальчика, мы вряд ли когда-нибудь будем в силах расплатиться с вами. Пожалуйста, сохраните этот снимок в память о Рюу. Пожилая госпожа протягивает фотографию — одну из многих, которые добросердечно сделала и безвозмездно распечатала Кубо. На нее смотрит такой счастливый Рюу, держа за руки Наоки и Дазая. Саито не может не улыбнуться искренне и нежно, смотря на такого радостного Рюу на фотографии, после чего бережно убирает снимок в карман. Пожалуй, для Наоки в этом мире еще не все потеряно.