тысяча и одна ночь

Азул скользит по широкому ложу, подобно серебристому шелку. Извивается причудливым узором, руками затягивая узлы на чужой шее. Он прижимается крепко и близко, выдыхая паром куда-то в плечо или во впадинки ключиц. И даже сейчас умудряется говорить. — Джамиль. Он шепчет это имя сиплым от стонов голосом. И наконец-то без выученной вежливости. Без этого приторного яда в каждом отзвуке, что обыкновенно стекает блестящим белым соком по его губам. Столь нежным. Таким же мягким. Приятными на вкус. — Джамиль. Азул произносит имя подобному тому, как бы это проклятое имя ласково пели гурии в райских садах: упоительно, с долей недозволенного трепета; без детской-наивной радости, от которой уже столько лет сводит скулы в безмолвном омерзении. Иначе. Азул произносит иначе — даже вжимаемый во влажные простыни, он не теряет желаний, что рвутся из его груди вместе с рваным дыханием. Желаний обладать, даже когда обладают им. Он губами повторяет беззвучно «Джамиль», его пальцы терзают смуглые плечи, но он все равно не упускает той доли достоинства и надменной усмешки, что должны быть в его речах. Сладострастный голос темнооких гурий в его словах и в его звенящем шёпоте, что морской водой плещется в темноте спальни. Джамиль улыбается. Так, как хотел бы улыбаться всегда — не скрывая истинных чувств. Не тая того, что ему непозволительно хорошо заставлять одного богатого, избалованного мальчишку биться под собой в истоме. Жизнь и смерть в руках Вайпера. Он хозяин, он мастер, он амир. Даже если вся его власть — в переделах одной лишь комнаты, в мрачной водяной клетке, из которой нет выхода. Даже если оно так — он все равно будет упиваться, пока не захлебнется. Пока легкие не наполнит липкий, тягучий жар, мутный, как воды за стылым стеклом. Дышать трудно не только Азулу, что прогибается округлой вязью в пояснице, всхлипывая так жалко и так пленительно. Джамиль тоже тонет в собственном эго, забывая делать вдох за вдохом. Он хозяин, он повелитель. Даже если это сладкий мираж на одну ночь. Одну ночь из тысячи ей подобных. Они сплетаются вместе. Без любви, без обязательств. Без лишних мыслей о том, что стоит прекратить. Сладкое вино в каждом поцелуе, и от него хмелеешь еще быстрее, чем от восхищенного, но все такого же лукавого взгляда Ашенгротто. Джамиль улыбается. Хотя бы сейчас не нужно скрывать, что ему порой нравятся чужие глаза. Светлый перламутр становится почти черным от той скверны, что зовут помыслами. Все мысли Азула в его взоре. Гурия — Азул гурия. Прекрасная телом, обольстительная дева небесных чертогов. Прелестница семи рек, что манит усталых путников в свой шатер. Ее кожа подобна белому мрамору самых роскошных дворцов. Ее движения изящней поступи любой танцовщицы. Умелая в любви и ласках, она дарит мимолетную радость. Умелая в наслаждении, гурия умела и в обмане, знает это искусство лучше всех мудрецов. Азул, будь он проклят тысячу тысяч раз за свою свободу и богатство, — гурия. Каждый раз их встреча — это бесчестная игра, самая мерзкая во всех мирах. Каждый раз Азул не гнушается любыми путями завладеть вниманием Вайпера, привлечь к себе и окутать пеленой забвения. Стоит протянуть Ашенгротто руку или принять единственный дар из его ладоней — и все повторяется вновь и вновь. Встреча, чужой тонкий и льстивый смех, темнота вечера, слова ни о чем, бокал запретного и игристого, шелест скинутой рубашки, попытки что-то возразить. Кровать. И горячий шепот на самое ухо — «Джамиль». Чары Азула похожи на аромат благовоний, на терпкую корицу и миндаль. Они так сильны, когда тлеют в сумерках. Но под утро теряют свой медовый вкус, превращаясь в пепел. Вайпер прекрасно знает, что это такое — проснуться и уйти, не оглядываясь. Даже если не хотят отпускать. А еще Вайпер прекрасно знает, что такое уйти, оборачиваясь, только чтобы вернуться. И повторить все вновь. Потому что Азул — гурия. Его улыбка лжива, но в ней есть и то, что не подлежит никакому суду — восхищение. Все его слова — надменное бахвальство, но есть в них и то, от чего каждый раз столь приятно щемит грудь– обожание; Азул из горделивой прихоти хочет владеть Джамилем. Поэтому позволяет владеть собой во всех смыслах, обмен за обмен. Им обоим нравится этот договор без душных обязательств и подписей. Для них это немая сделка, которую каждый из них стремится нарушить. Ведь Азул хочет по-настоящему быть рядом, в идеале — всегда. Не любить, (как бы это было глупо!), но просто быть. Связать себя с Вайпером одной сетью. А вот Джамилю просто неописуемо скучно. Нечего делать в собственной золотой тюрьме, куда его заключили против его воли. Для него все куда проще. Ведь так? Просто скоротать время, найти взрослое развлечение в чертогах чужой комнаты и чужой улыбки. — Джамиль. Гурия зовет его так нежно. Можно почти поверить, что они любовники, а не партнеры по одиночеству. Одиночеству двух мерзавцев, которым давно выцветшая мораль мира кажется серой, если не черной. Азул губами выцеловывает лепестки камелий на чужой шее. Джамиль прекрасно делает вид, что ему такая вольность не нравится. Словно бы нет дела до очередной бездумной ласки, извращенного коварства. Ведь если позволить гурии думать, что ты пленен ее красотой, она украдет твое сердце. А это последнее, что у Джамиля осталось своего. Последнее, что у него есть, помимо тех рук, что сжимают чужие бедра. Кроме себя самого у него за спиной пустота и нескончаемый голос ребенка, ставшего ему господином. Слишком великая ценность, чтобы отдать ее кому-то. Сердце, даже если оно все пропитано чернильной смолой, это последнее, чем Джамиль может владеть. Интересно, когда-нибудь Ашенгротто это поймет? Любой его план превратится в песок пустынь, в пепел костей. Магия его слов и объятий — пустое. Он останется ни с чем с концом этих ночей. Даже будь их тысяча, две или три. Ему не отнять усталое сердце. — Джамиль, — последний вздох в никуда, и такая желанная агония в попытке схватить наслаждение за перо. Азул кажется неописуемо хрупким и слабым, когда он вдруг тепло касается чужой щеки припухшими губами. Джамиль даже позволяет себе забыть о том, что все между ними — партия в нарды, которые он так ненавидит. Но проиграть не может. — Азул, — слова рвутся вперед мыслей, вперед суждений о том, что это лишнее. Опасно. Так можно поддаться и на искушение. Ведь Азул — гурия. Что хочет заполучить чужое сердце.