Антигерой

Токио, 27 ноября, время — 05:50 Мэй ожидает чего угодно. Но когда с опаской всё же заходит внутрь, изумлённо застывает на месте. Из-за чего идущему следом Кадзу приходится положить руки ей на талию, чуть сдвигая в сторону, чтобы пройти. В других обстоятельствах вот такие его, почти интимные, прикосновения неизбежно вызвали бы внутри бурю, однако сейчас она практически не обращает внимания, лишь вздрагивает слегка, чувствуя мужские руки. Потому что «У Сатоши» неожиданно оказывается парикмахерской. Или даже, скорее, многопрофильным салоном бьюти-процедур. Мэй осматривается, с удивлением замечая на бутылках и тюбиках названия тех марок, которые видела при посещении лучших салонов Токио. И вот это не вяжется — неказистость, неприметность, обшарпанность здания снаружи и дорогая брендовая косметика внутри. Да и в целом всё вокруг выглядит качественно и презентабельно. Будто это место расположено где-нибудь в центре города, а не в забытой Богом подворотне криминального Кабуки-тё. Расслабленно развалившись в одном из кресел, их ждёт мужчина. По внешнему виду сложно определить, кто он — обыкновенная чёрная водолазка, чёрные джинсы. Те же минимализм и строгость, что и у Кадзу. Вот только глаза совсем другие — лукавые, весёлые. Здороваются рукопожатием и похлопыванием по плечу. Так, словно давно и хорошо знают друг друга. Она наблюдает молча, осторожно анализируя и пытаясь делать из увиденного некоторые выводы. Возможно, этот человек действительно друг. Возможно, кто-то вроде коллеги. — Новая конфета? — со смешком спрашивает незнакомый мужчина, кивком головы указывая на так и стоящую у входа Мэй. — Что Азуми? Слишком кислая? — Осторожнее, Сатоши, — сухо рубит предупреждением Кадзу. — Мэй не для твоего сомнительного юмора. Почему-то бьёт током, окатывает горячей волной. Вот это кинутое так откровенно неуместное, в край абсурдное предположение — что она может быть женщиной Кадзу. Невозможно и глупо. — Ладно-ладно, — примирительно поднимает руки Сатоши. — Грозный какой, уже и пошутить нельзя. Мэй не обиделась. Правда, Мэй? — внезапно с весельем в голосе обращается к ней мужчина. Мэй напрягается, потому что не знает, как реагировать. Не понимает, что значат все эти их конфеты, и есть ли в этом какой-то действительно обидный или, может быть, пошлый намёк. Качает в итоге отрицательно головой. Неуверенно. Замечает, как снова на мгновение дрогнули в слабой усмешке губы Кадзу. Понял. Надо постараться быть менее очевидной для него, а то зажата словно между его большим и указательным — видит, читает её без труда. Это и злит, и одновременно чудовищно смущает. — Сядь уже, не укусим, — бросает Кадзу строго и требовательно. Скупым жестом указывает на кресло рядом. Мэй понимает, что стоять вот так дальше попросту глупо. Однако очевидный приказ вдруг даёт силы на сопротивление — садится, но на кресло, противоположное тому, что указал мужчина. Смотрит с слабым, тем не менее всё же вызовом. Конечно, тут же получает внимательный, пронизывающий в ответ. Глаза в глаза. И как же невыносимо сложно смотреть вот так — в упор — в его чёрные, колючие. Сатоши, наблюдая за ними, лишь весело хмыкает. — Так что, в гляделки до вечера играть будем, или скажешь, для чего дёрнул меня в такую рань своим сообщением? Мэй судорожно, с облегчением выдыхает, когда Кадзу отпускает — переводит взгляд на ухмыляющегося Сатоши. Даже завидно. Вот бы и ей такую же смелость, такое же умение вести себя с этим тёмным человеком настолько свободно, естественно. Не натягиваться струной, не дребезжать скачущим галопом сердцем на весь мир. И вот, значит, кому он писал по дороге сюда. — Спрятать нужно. Что скажешь? — коротко отзывается Кадзу, рождая в её голове бесконечное множество новых вопросов. Однако Сатоши, кажется, сразу же понимает, что от него требуется. — Красивая, — тянет задумчиво, почёсывая большим пальцем подбородок. Смотрит, разглядывает. — Подумать нужно. — Да, заметная слишком, — Кадзу чуть приподнимает бёдра, выуживая из кармана пачку сигарет. Чиркает спичкой, прикуривая. — Не предусмотрел сначала. Ближе увидел — понял. И вдруг ощутимым толчком под рёбра — его взгляд. Острый, резкий. Как росчерк ножа от макушки до кончиков пальцев на ногах. Мэй кажется, что она ощущает его взгляд даже физически. Такой вдруг мужской, оценивающий. Скользит, изучает, хватает все мелочи, все детали. Сшибает, уводит пол из-под ног. Как хорошо, что она сидит. Щёки мгновенно поджигает румянцем. Потому что никогда ещё мужчины не смотрели на неё вот так — когда взгляд чувствуется прикосновением. Да, у неё, конечно, есть друзья-парни, но всё это было не так. Не так, как мужчина смотрит на женщину. Не так, как смотрит сейчас Кадзу. Мэй ожидаемо теряется, но аж до боли стискивает пальцы, чтобы не показать. И по его открытой, она видит её впервые, настоящей улыбке понимает — бесполезно. Ему даже не нужно говорить вслух, чтобы она слышала — я вижу всё, что ты пытаешься скрыть. Грандиозное фиаско. Всё заканчивается так же резко, как и началось. Кадзу отворачивается на Сатоши. К Мэй наконец возвращается способность пропихивать в лёгкие воздух. Только сердце пропускает один удар от обрушившегося с запозданием понимания — вот, что значило тогда в машине его «заметная». Вот, что значит оно сейчас — красивая. — Встань, посмотрю на тебя, — просит Сатоши, поднявшись с места и подойдя ближе. Мэй неуверенно бросает осторожный взгляд на Кадзу. Тот кивает, мол, не бойся, делай. Она сразу послушно встаёт на до сих пор чувствующиеся ватными ноги. Сатоши мягко захватывает подбородок, чуть наклоняет её голову из стороны в сторону, слегка поворачивает. — Нужно, чтобы выглядела старше, — раздаётся со стороны. Мысли тут же разлетаются испуганными птицами. Зачем ей выглядеть старше? Почему всё это? Что происходит? В глазах откровенный звенящий вопрос, когда переводит взгляд с Сатоши на затягивающегося в этот момент сигаретой Кадзу. Но мужчина, как обычно, не утруждает себя разъяснениями, отвечает лишь сухое: — Потом всё, любопытная. Мэй надеется, что он увидел, считал и это — её густое раздражение, щедро кинутое ему немыми, но кричащими словами в глазах. — Хочешь хорошо спрятать — положи на самое видное место, — заключает в итоге Сатоши, закончив свой осмотр. — Рыжий? — спрашивает она шокировано после того, как, посовещавшись о чём-то тихо, выдают свой вердикт мужчины. — Вы хотите перекрасить меня в рыжий? Зачем? Мэй растерянно наблюдает за Сатоши, за вдавливающим окурок в пепельницу Кадзу. Оба выглядят так, словно сейчас им придётся обезвреживать бомбу. — Яркая, заметная, — поясняет Кадзу максимально терпеливо. — Сделаем ещё ярче, запутаем. Вот только от его ответов не становится яснее. Мэй всё ещё смотрит на мужчин с непониманием, когда Сатоши не выдерживает: — Кадзу имеет в виду, что ты очень красивая, Мэй. Притягиваешь внимание, заставляешь смотреть. Но те мудаки, которые угрожают твоему отцу, знают, что ты... как бы это помягче... — Сатоши... — подаёт голос Кадзу, в котором снова колючее предупреждение. — Нежный цветочек, невинный, — заканчивает мужчина, показательно закатывая глаза. Бросает на Кадзу короткий раздражённый взгляд. Мол, и без того бы не стал давать волю словам, обижать. — Им и в голову не придёт искать тебя в рыжей накрашенной девушке. Для тебя это всё слишком, не твоё. Теперь ясно? Мэй снова обжигает смущением. Осознание, что они вдвоём обсуждали её в таком ключе, слишком острое, стыдливое. Но да, так понятнее. — Хорошо, делайте, что нужно, — просто соглашается она. — Только длину, пожалуйста, не трогайте. И Сатоши, и даже Кадзу кажутся удивлёнными. Однако молчат. Очевидно, они предполагали яростное сопротивлением и долгие уговоры. Но Мэй ведь не дура. И прекрасно понимает, что это вынужденная необходимость, а эти люди явно не дилетанты в своём деле. Было бы настоящей глупостью упрямиться на ровном месте, создавать проблемы из ничего. Сатоши усаживает её в мягкое удобное кресло напротив большого зеркала. Глядя на него, ни за что не догадаться, что этот мужчина в состоянии отличить один оттенок цвета от другого, тем не менее все его движения неожиданно точные, профессиональные. Внутри всё же немного скребутся грусть и сожаление, что придётся расстаться со своим натуральным цветом. Прежде чем закрыть глаза, Мэй вдруг ловит на себе взгляд Кадзу, отражающийся в зеркале. Она мгновенно зажмуривается. Токио, 27 ноября, время — 07:00 Ей всё ещё дико непривычно — вертит рассеянно кончики ярко-рыжих теперь волос всю дорогу до аэропорта. Косметика ощущается на лице необычно толстым слоем. Не потому, что Сатоши плохо справился, совсем наоборот — Мэй выглядит ярко и дерзко. Красиво. Но ново. И чтобы привыкнуть к такой себе, необходимо какое-то время. — Зачем нужно было выглядеть старше? — задаёт всё же зудящий в мыслях вопрос, когда Кадзу паркуется на забитой машинами даже в такое раннее время стоянке Ханэда. — По документам ты старше на пять лет. Кадзу вдруг тянется к бардачку. В нос ударяет новая волна его запаха. Инстинкты мгновенно вжимают Мэй в кресло. Что, конечно, и в этот раз не остаётся незамеченным, вот только уже без усмешки. Кадзу предельно собран, сконцентрирован — ни одной лишней эмоции или движения, даже просто жеста. — Возьми, — снова заговаривает он, протягивая паспорт. Мэй старательно берёт так, чтобы не соприкоснуться случайно пальцами. — Мэй Канэко, — вслух прочитывает она. Звучит неплохо. — Имена останутся прежними. Тебе легче, не запутаешься, — объясняет мужчина. Её по-настоящему удивляет то, что он продумал даже такие мелочи. — Канэко — одна из самых распространённых фамилий. Не привлечёт внимания. — А у тебя какая фамилия? — интересуется из любопытства. Даже в глаза ему посмотреть получается просто, без внутреннего надрыва. — Канэко. Короткий ответ почему-то ударяет сердце об рёбра. — Мы брат и сестра? — Мэй хмурит брови в недоумении. Кадзу какое-то время молчит. Лишь смотрит внимательно, тягуче. Так, что снова предательски начинают алеть щёки. — Нет, Мэй. Не брат и сестра, — снова молчание, следом короткое, похожее на удар: — Муж и жена. Взгляд резко вниз. Упереться в два простых кольца на указательном и безымянном его правой руки, спокойно лежащей на бедре. Интересно, они что-нибудь значат, или нет? Вот так. Занять мысли чем угодно, только не той срубащей под корень фразой, которую он произнёс настолько обыденно. — Почему не брат и сестра? — у неё даже получается задать вопрос. Будто бы отстранёно. — Не похожа мне на сестру. Поэтому. Мэй не решается поднять взгляд, посмотреть, но чувствует буквально всей собой, что он всё ещё смотрит. Ну, это смешно. Не похожа на сестру, но похожа на жену? Сознание вскидывается в непринятии, несогласии, протесте. Видимо, на лице в этот момент слишком много эмоций. Проявляются словно калькой. Или всё дело в том, что Кадзу всё же умеет читать мысли. Потому что вдруг контрольный в голову негромко, ровно: — Да, на женщину, которую могу любить, похожа. В голове одна за одной щёлкают мысли, вопросы, подгоняемые стыдом и страхом. — Хорошо. — Посмотри на меня, — звучит совсем не как просьба. Её всю сжимает, словно тисками. — Мэй. Ей приходится. Невероятным усилием воли. Не в глаза. В глаза, как обычно, не выходит. Его кадык, чуть проступающий под воротом водолазки — её максимум. — Удобно. Снимает многие возможные проблемы. Женатая пара не вызывает вопросов, не привлекает внимания, — терпеливо поясняет, словно ребёнку. И это срабатывает стоп-краном. Останавливает бешено скачущее в глотке сердце, успокаивает рванувшее галопом воображение. — Слишком много думаешь не по делу, рыжая, — уже привычная кривая ухмылка. — Будешь вот так реагировать на каждую мелочь, сложно тебе придётся. Мэй кивает головой, показывая, что поняла. Отворачивается, суетливо отстёгивается. Заставляет себя вылезти из машины спокойно, а не выскочить пробкой из-под препарирующего взгляда. О том, чтобы снова дождаться его помощи как там, в Кабуки-тё, не может быть и речи. Становится даже стыдно за свою неуместную реакцию. Глупая. Какая же глупая. Но в голове несмотря ни на что калёным железом жжётся, плавит: «На женщину, которую могу любить, похожа». Это будет ещё сложнее, чем она решила в самом начале. Два месяца с ним. Это будет даже хуже ада.