Антигерой

Гет
NC-17
В процессе
392
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
планируется Миди, написано 58 страниц, 11 частей
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
392 Нравится 272 Отзывы 82 В сборник Скачать

Зверёк

Настройки текста
Примечания:
Токио, 27 ноября, время — 07:10 «На женщину, которую могу любить, похожа». Отбивает виски. Стучит в голове набатом. Мэй украдкой, незаметно прижимает холодные ладони к полыхающим щекам. Вязкое кипящее в груди смущение заставляет идти к огромному подсвеченному восходящим солнцем зданию аэропорта почти стремительно. Не оглядываясь. Не заботясь об оставленной в багажнике машины сумке с вещами. Или о том, что, наверняка, выглядит теперь в глазах Кадзу ещё большей стеснительной малолетней дурёхой, которая пугливо шарахается буквально от каждого мужского прикосновения, взгляда, откровенной фразы. Которая не знает, как нужно, совсем не умеет правильно на это всё реагировать. — Мэй. Вдруг негромко, твёрдо прямо за спиной. Уверенное ощутимое прикосновение его руки чуть выше локтя заставляет судорожно, нервно дёрнуться. Она инстинктивно, испуганно рвётся вперёд, застигнутая врасплох, совершенно не заметившая его бесшумного приближения. Того, что он, оказывается, вот настолько рядом. И уже в следующее же мгновение резкая, почти ослепляющая боль прошивает сознание, рассекает яркими жёлтыми пятнами мир перед глазами. Как же, наверное, жалко, как унизительно выглядит её падение. Хочется разреветься. Позорно разразиться слезами, словно маленькая девочка. От обиды, от злости на саму себя, от дёргающего жжения в ноге, но больше всего — из-за страшного, дикого чувства стыда. Мешающего дышать, набившегося плотным комом, кажется, даже в горло. — Блять, — тихо ругнувшись на выдохе, Кадзу быстро опускается перед ней на корточки. Внимательно изучает разбитое кровоточащее колено. Не касается. Молчит. Грязное, неконтролируемо сорвавшееся с его губ грубое слово заставляет замереть. Ошеломляет настолько, что даже отвлекает немного от чудовищно болезненной пульсации в ноге. Никогда в жизни мужчины не ругались при ней матом, не позволяли себе такой откровенности, вольности в словах. Сейчас же по какой-то причине внезапная несдержанность, прямота Кадзу совсем не кажется вульгарной. Мэй ловит себя на безумной, абсолютно неуместной мысли — ей нравится, как он это сказал. И сразу же следом её всю словно прошибает яркой вспышкой осознания. Пониманием того, насколько Кадзу близко. Настолько, что она без труда может рассмотреть незамеченную до этого аккуратную родинку у него на виске и ещё одну, практически неприметную, крохотную, на линии челюсти. Настолько, что его густой глубокий запах забивает лёгкие, щекочет нервы. Инстинкты начинают истошно вопить. — Насколько сильно болит? — коротко, требовательно. Кадзу резко поднимает голову, заглядывая в её глаза. Мэй не знает, куда себя деть, спрятать от его сложного, непроницаемо-чёрного. Буквально на зубах уговаривает держаться — не сметь плакать. И не сметь отступать, робко отводя взгляд. — Всё в порядке, — пытается изобразить невозмутимость, не дрогнуть голосом, обнажая набухшие в глазах слёзы. Делает вид, будто бы действительно ничего страшного. Кадзу в ответ лишь хмыкает, уже знакомо дёрнув щекой в недовольстве. Понял, конечно, что врёт, тем не менее почему-то ничего не сказал. Следом, не спрашивая разрешения, хватает уверенно подмышками, сильным, но аккуратным рывком тянет вверх, помогая подняться на ноги. Точно безвольную куклу. Его смелые прикосновения, непозволительно маленькое пространство между их телами заставляют что-то внутри инстинктивно зажиматься. То ли от страха, то ли от чего-то ещё. Чего Мэй не знает, никогда не пробовала. Чему не может дать ни объяснения, ни названия. — Дойдёшь? Или донести? — спрашивает мужчина, продолжая держать. Она чувствует его ладони на себе каждым натянутым звенящим нервом. Словно они, огромные, зажали её, крошечную, между собой. Взглядом Мэй цепляет ворсинку на ткани его водолазки. Вот так близко друг к другу. Она догадывается, как, наверное, хищно, пристально Кадзу разглядывает её сейчас, как ловит все до одной кричащие эмоции, выворачивающие перед ним наизнанку. Сама, конечно, посмотреть выше не решается, не смеет. О том, чтобы позволить ему нести себя, не допускает даже мысли. — Сама, — отвечает односложно, быстро. Кадзу сразу же отпускает, отходит на достаточное расстояние. Ощущение, словно кто-то сжал горло и не даёт дышать, исчезает. Она выдыхает почти с благодарностью. — Хорошо подумала? — уточняет ещё раз, вздёрнув бровь. — Да. Больше ничего не говоря, но всё же более чем красноречиво криво усмехнувшись, Кадзу возвращается к машине. Пока Мэй подходит, прихрамывая и то и дело морщась от боли, Кадзу успевает открыть для неё дверцу с пассажирской стороны и достать аптечку. Он без слов помогает ей сесть так, чтобы ноги оставались снаружи. Все его касания продиктованы необходимостью, но всё равно чувствуются чередой коротких россыпей острых мурашек, вонзающихся под рёбра. Как бы ни старалась, Мэй не в состоянии контролировать это. Свои неудобные, нелепые реакции на него, замешанные на инстинктивном страхе, неловкости и чёрт знает чём ещё. На секунду она задумывается: что, если бы это был кто-то другой? Разве были бы вот этот взрыв и внутренний хаос теми же? Её реакции именно на Кадзу или на то, что Кадзу — мужчина? Однако сразу же гонит от себя эту мысль. Она абсурдна. — Нужно продезинфицировать, ловкая, — беззлобно иронизирует Кадзу. Снова опускаясь перед ней на корточки. Снова пугающе близко. Уверенно, одним быстрым движением надрывает испорченные колготки ещё немного. Ровно настолько, чтобы обрабатывать рану было удобнее. Её вновь мгновенно ударяет новой горячей волной, разгоняющей в очередной раз пульс. — Хорошо, — пытаясь сглотнуть парализующее напряжение. Мэй запрещает себе дёргаться или, что ещё хуже, плакать. Ни в коем случае. Не перед ним. И ей даже удаётся стоически терпеть все яркие вспышки боли, пока мужчина умело быстро обрабатывает рану. Она сильно закусывает нижнюю губу, морщится, сжимает кулаки, но молчит. Не позволяет себе ни одного лишнего звука или движения. Терпит. Все старания летят к чёрту, когда, наклеивая на рану пластырь, пальцы Кадзу вдруг касаются кожи. На какие-то жалкие мгновения, тем не менее этого оказывается достаточно, чтобы заметно вздрогнуть. Потому что ощущается почти ударом тока. Кожа красноречиво покрывается мурашками. Рваный короткий выдох. Самое ужасное, что он это видит и слышит. Не может не замечать. Мэй надеется, что её реакцию можно списать на болевые ощущения, но по скользнувшей в уголке его губ тени улыбки, которую Кадзу великодушно пытается скрыть, становится очевидно — он всё понял. Токио, 27 ноября, время — 07:20 Они специально выбирают самую дальнюю уборную, в которой в этот ранний час ожидаемо пусто. Мэй долго сливает в кране воду, пока та не становится практически ледяной, а пальцы не начинают неметь, неприятно покалывая. Смачивает аккуратно лицо, стараясь не испортить на нём ювелирную работу Сатоши. Шумно выдыхает. После продолжительно внимательно вглядывается в своё отражение в зеркале, опираясь на край раковины. С этим нужно срочно что-то делать. Найти способ. Научиться быть рядом. Без бесконечного внутреннего дрожания перед ним. Без зажимающей, словно тисками, паники. Без безотчётного страха. Но самое главное — без кричащего на всю вселенную, опаляющего смущения. Кадзу ушёл десять минут назад — сдать багаж и купить ей новые колготки. Но она до сих пор чувствует внутри закрученную спираль напряжения. Невыносимую, сковывающую и мысли, и тело. Он всего лишь спросил её размер, а она застеснялась, смутилась так сильно, что, кажется, при желании это смущение можно было потрогать. Настолько осязаемо оно растеклось между ними. Проходит ещё какое-то время беспокойного ожидания, прежде чем Мэй слышит всего один негромкий стук в дверь. Не нужно спрашивать, чтобы знать наверняка — это Кадзу. Выдержанная строгость, лаконичная сдержанность его личности проявляется даже в таких, казалось бы, незначительных мелочах. Мэй хорошо это в нём усвоила. Выхватила в сухости фраз, рассмотрела в колкости взгляда. Вдох. Выдох. Щелчок замка. Выглядывает осторожно, пряча от Кадзу за дверью голые ноги. Его бровь незамедлительно ползёт вверх в немом вопросе. Мэй не собирается ничего объяснять. Пусть думает, что хочет. — Порядок? — всё же аккуратно интересуется мужчина, прежде чем вложить небольшую плоскую коробку в протянутую руку. Вместо ответа Мэй молча кивает, сразу же снова скрываясь в уборной. Стоя на одной ноге и непослушными пальцами пытаясь натянуть колготки, она думает о том, как же всё это глупо и странно. Особенно понимание того, что Кадзу находится прямо за дверью, ждёт. Когда она выходит, мужчина стоит, прислонившись спиной к стене. Окидывает её беглым, непроницаемым, ни на чём особенно не задерживающимся взглядом. — Готова? — Да. — Напугал тебя там, некукла. Прости. Отдать хотел. Плавно оттолкнувшись от стены, подходит ближе, снова изумляя хищной мягкостью своих движений. Достаёт что-то из кармана. Мэй переводит растерянный взгляд на его раскрытую ладонь и видит два минималистичных, ничего лишнего, обручальных кольца. Строгих, как и сам Кадзу. Красивых в своей скупой простоте. Сердце, наплевав на все уговоры, предательски обрывается куда-то вниз. Она никогда не представляла себе этот момент. В отличие от подруг, никогда всерьёз не мечтала о свадьбе со всеми её напыщенными традиционными атрибутами. В мыслях никогда не существовало ни принцев, ни тем более белых коней. В сущности, Мэй до сих пор не знает, как именно всё должно произойти. Она знает лишь то, что это совершенно точно не должен был быть злой человек и два кольца прямо так, в голой грубой руке. Даже если всё между ними — брак, кольца — не всерьёз. Это её первые ощущения, первое знакомство с классической красотой линий, первый трепет в груди, вызванный холодным отсветом металла. Мэй не понимает, почему всё это теперь принадлежит Кадзу. — Справишься, или мне надеть? Его тон, сам вопрос, конечно, вгоняют в краску. Вместо ответа Мэй осторожно забирает кольцо. Надевает. Пытается разобраться в ощущениях, но внутри — сплошной пульсирующий проклятым стеснением хаос. Своими словами, взглядами, действиями Кадзу словно сшиб её с привычной орбиты, на которую никак не получается вернуться. Сам он быстро снимает с безымянного одно из двух своих одинаковых колец, заменяя обручальным. Наверное, она никогда так и не осмелится спросить, что они значат и значат ли вообще. — Сказал же, непонятливая, — произносит вдруг строго. В голосе почему-то откуда-то взявшееся раздражение. И сразу, как ожогом — его пальцы на подбородке. Той самой руки, на которой теперь парная печать их фальшивого брака. Сжимают, заставляют поднять голову, посмотреть. — Боишься. Зажимаешься. Дотронусь до тебя, дёргаешься. Стесняешься. Тухло у нас с тобой получится, если не перестанешь. Собой будь, а не перепуганным нервным зверьком. Держит взглядом. Даже не физически, морально не позволяя отвернуться, сбежать. Мэй отвечает задушенным молчанием. Потому что его пальцы всё ещё на её подбородке, но кажется, что на шее. Сжимают. Не дают сделать ни вдоха, ни выдоха. Токио, 27 ноября, время — 09:30 Мэй силится не плакать. Она обещала себе. Клялась. Но когда тело вжимает в кресло, потому что самолёт набирает высоту, оставляя аэропорт Ханэда стремительно уменьшающимся пятном на земле, ломается. Одна за другой непрошеные слезинки срываются вниз, текут свидетельством слабости по щекам. Тыльной стороной ладони она судорожно смахивает одну, вторую, третью. Им нет конца. В груди чем-то царапающим, тяжёлым оседает ноющая тоска. Пригвождает её всю к креслу самолёта, парализует. Что дальше? Её забирают у родной земли, у самого близкого на всём свете человека. Везут в чужую далёкую страну. Мужчина, с которым так непосильно сложно. От одного угольно-чёрного взгляда которого что-то под рёбрами безотчётно уменьшается в размерах. От нахождения рядом с которым её всю покрывает изнутри колючими мурашками, ведёт и колотит. И все прикосновения, словно под электричеством. Мужчина, которого она не смеет даже назвать по имени... ... внезапно протягивает ей платок. Не глядя. Без слов. В ней навстречу ему робко дёргается благодарность. — Спасибо. Проходит целая вечность, прежде чем Мэй решается кинуть на Кадзу осторожный взгляд. Он расслаблен, его веки прикрыты. Грудь, затянутая чёрной водолазкой, размеренно поднимается и опускается. Впервые за несколько часов знакомства с ним ей выпадает возможность рассмотреть его так хорошо, пока спит. Она скользит несмелым взглядом, хватая детали, исследует, изучает. У него по-мужски красивое лицо. Строгое. Выделяется среди других лиц. Словно Кадзу не похож вообще ни на кого. В нём есть что-то тёмное, пугающее. Злое. И одновременно притягивающее, точно магнитом. — Насмотрелась, рыжая? — Кадзу вдруг резко распахивает глаза, пронзая Мэй взглядом. Оказывается, не спит. Ловит за бесстыжим разглядыванием. — Прости, я... — она резко уводит свой, не зная, что сказать. Потому что да, она разглядывала. Сердце рвано скачет в груди, мешая испуганным мыслям собраться в кучу. Глаза упираются в синеву облаков и вдруг напарываются на его пристальный в отражении. Так они и смотрят друг в друга — через стекло иллюминатора. — Ты можешь смотреть, Мэй. Не только тогда, когда думаешь, что сплю. — Могу я предложить вам какие-нибудь напитки? Они оба реагируют синхронно, разворачивая головы к симпатичной склонившейся к ним стюардессе, которая ждёт ответа, изогнув губы в дежурной приветливой улыбке. — Воду без газа, — бросает сухо Кадзу. — Мне, пожалуйста, латте на кокосовом молоке, — с улыбкой просит Мэй, потому что не может не улыбаться женщине, которая буквально спасла её только что от тёмного человека. — Если можно... У меня непереносимость лактозы, — добавляет зачем-то, тут же осекаясь. Кому вообще нужна эта бесполезная информация? Явно не этой женщине и уж тем более не сидящему рядом с непроницаемым лицом Кадзу. — Конечно, госпожа. Следующие пару часов проходят спокойно. Кадзу не спит и больше не делает вид, что спит, однако никак на Мэй не реагирует. Чему она, впрочем, по-настоящему рада. Только один раз, когда она зачем-то силится расслышать, что же он там слушает в своих наушниках, вдруг тихо бросает будто бы в никуда, но на самом деле прицельно в Мэй: — Это Маркес. «Сто лет одиночества». Больше ничего. Мэй всё сильнее кажется, что он умеет читать мысли. В очередной раз сорванное им сердце лежит на дне желудка. Она не замечает, когда и как засыпает. Бессонница двух перед вылетом ночей, катастрофическое нервное напряжение, особенно, нескольких последних часов — всё это заставляет провалиться так глубоко, что просыпается она буквально лишь для того, чтобы сходить пару раз в туалет. Отказывается даже от еды. Будит лёгкий перебор чего-то мягкого по векам и фраза где-то прямо над ухом: — Просыпайся, некукла. Прилетели. Первые несколько довольно долгих секунд Мэй даже не понимает, где находится. Из ощущений самое яркое — тёмный насыщенный запах, который, кажется, настолько везде, что можно даже попробовать на вкус. Она наконец открывает глаза, чуть приподнимает голову с чего-то твёрдого, совсем не чувствующегося подушкой или подголовником. Осматривается. И тут же застывает, внутренне обмирая. Потому что наотмашь лупит ужасом осознания — это были не подушка и не подголовник. Это было плечо Кадзу.
Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.