***
Молли росла в полноценной семье американцев. Мама ее всегда говорила, что она всегда должна быть благодарна за все, что имела в своей жизни: родители, брат, дом. За все возможности и, правда, Молли старалась быть. Каждое воскресенье она благодарила Господа Бога за все возможности, ставила свечки и пыталась быть хорошей дочерью своих родителей. Проблема заключалась в том, что она не чувствовала этого. Каждое воскресенье девочка шептала молитву по привычке. Она вела себя прилежно в школе, чтобы дома родители дали ей лишний час перед сном за телевизором — причин было множество. Если средства шли на благо людям вокруг, то стоило ли переживать за истинные цели? Молли так не думала. Она принимала свою жизнь за данное. Потом появился новенький в классе — Уилл. Мальчик не сразу привлек ее внимание — вообще не привлек. Обычный ботаник. Обычная груша для битья Маркуса. Такие всегда были и будут в школах — это Молли знала хорошо. Также она понимала, что ей ни в коем случае нельзя быть замеченной в его обществе (еще одно негласное правило для спокойной жизни в школе: не тусуйся с грушами для битья, иначе станешь одним из них), по этой причине она всегда и закрывала глаза на все унижения. Да и что могла сделать маленькая девочка? Маленькая девочка могла только наблюдать. Из-за угла, либо сидя за соседним столиком — просто наблюдать. Изредка, может, вмешиваться, но все так же не упускать из вида. Молли сама не была уверена почему — Уилл продолжал быть простым ботаником, но что-то не клеилось в пазле… Он был не простым ребенком в классе: учителя прислушивались к нему. Они смотрели на него иначе и порой даже старались избегать, что было непривычным для их профессии. Обычно они были всегда первыми в очереди сунуть нос в дела школьников, но не в этом случае. Она видела, как мальчик ежедневно проводил часы в одиночестве кабинета, будучи окруженным двадцатью остальными детьми. Она его не понимала, но чувства вины не было. Его и не должно было быть — Уилл никогда не выглядел несчастным в одиночестве. Наоборот, он излучал боль и мучения, если кто-либо подсаживался к нему и начинал разговор (именно это, порой и смущало девочку: неужели кому-то действительно может быть не по душе внимание?). За исключением Ганнибала, конечно же. Этот старшеклассник был неясным исключением для Молли во многих смыслах: ее старший брат учился в одном классе с этим парнем второй год. Франклин — ее брат — считал себя близким знакомым Ганнибалу. Так же, ее брат, при просьбе рассказать что-либо о Ганнибале, начинал хмуриться и спешил сменить тему разговора. В какой-то момент времени — Молли сама того не заметила — она начала чаще подсаживаться к Уиллу на уроках. Порой, когда смелость брала вверх, она подсаживалась к двум мальчикам в столовке (в эти моменты троих накрывало страшно-неловкое молчание, но, хей, они ее не прогоняли, а сама она капитулировать не собиралась). Со временем она поняла, что Уилл на самом деле был другим. Именно это и стало казаться ей интересным, необычным и привлекательным — никто из одноклассников не мог сравниваться в таинственности с Уильямом. Молли всегда влекли детективные романы и если в какой-то момент она захотела оказаться в одном из них, винить ее в этом нельзя было. Она решила для себя, что хочет сблизиться с мальчиком и она почти была у цели, у финиша. Ей оставался последний рывок, но всегда, абсолютно всегда, этот рывок обрывался в самом своем начале. Из-за Ганнибала. Ганнибал был тоже странным. Он был своего рода Уиллом: тихоня, зубрила. Единственной отличительной чертой была уверенность и лидерские качества — этого и боялись мудаки, вроде Маркуса. Рядом с Ганнибалом ты всегда чувствуешь себя либо его близким другом, либо ничтожеством. Все учителя было от него в восторге, а одноклассники, хотя и не виделись с ним вне стен школы, как на один готовы были назваться его лучшими друзьями. Другие же, кому не посчастливилось попасть в белый список Ганнибала, становились никем. Ничтожествами. Ганнибалу не нужно было даже говорить об этом — люди чувствуют это на подсознательном уровне. Молли видела все это. Рядом с Ганнибалом она вынуждала себя улыбаться, хотя от одного взгляда на старшеклассника девочке хотелось сжаться и исчезнуть с угла его обзора. Тем не менее, Уилл продолжал быть его другом, а Молли могла дождаться правильного момента. Ведь терпение вознаграждается? В ее случае определенно. Не сказать, что девочка рада обстоятельствам — Боже, нет. В день, когда пропал Уилл, она не могла найти себе места; только Франклин с предложением поиграть в дженгу, смог отвлечь ее. В следующий раз, когда она вспомнила о пропаже своего одноклассника, Уилл уже был дома. Маме Молли пришлось уговаривать свою дочку не трогать первые двое суток своего друга. — Молли, милая, — говорила ее мама. — Уилл испытал много стресса… Ему нужно время. — Затем она останавливалась и делала глубокий вдох — Марию гнали мысли, что на месте Уилла могла оказаться ее маленькая дочка (в какой то момент ее даже начала мучать совесть, что она не связалась с Брайаном вовремя — не то, что она была бы способна исключительно помочь — нет, но она могла подать руку помощи. Точно могла, но она узнала о новостях в последний момент — домашние дела проглотили женщину с головой). Затем она брала свою принцессу за ручку и предлагала: — Подожди денек еще. Только один, а потом ты даже сможешь пойти к нему. Я обещаю. Молли так и не навестила Уилла — вместо того, они провели часы в снегу, луже и горках. Они смеялись, они бросались снежками и даже попадали ими в глаза, но ребятам было не до этого — веселье отнимало все их внимание. Во всяком случае, внимание Молли; Уилла порой, словно выбивало из реальности. Молли не могла назвать причины, но ей приходилось зарядить одноклассника очередным ледяным зарядом, дабы вернуть его к ней. В ту ночь она спала сладко. Молли обняла самого большого медведя, которого нашла в доме и представляла, как они с Уиллом проводят вместе еще больше времени. Она воображала так, как и воображает любой другой ребенок-подросток, после часов адреналина. После часов, проведенных в приятной компании. Никто не может ее винить в том, что поутру она не желала просыпаться. Даже на запах бекона.***
— Молли, даже думать не смей о том, чтобы выйти из дома. Мария никогда не была строгой матерью, но в то мгновение окинула дочь столь суровым взглядом, что Молли действительно и думать перестала о повторе предыдущего дня с Уиллом. Меланхолия девочки не продлилась долго — мысль о том, чтобы пригласить новоиспеченного друга к ним проникла ей в голову довольно-таки скоро. Еще быстрее она была одобрена ее матерью (после чего Молли было тяжело продолжать дуться на женщину). Мария всегда была более чувствительной по отношению ко второму своему чаду — Франклину, порой, приходилось утаивать ревность. Молли для нее была маленькой принцессой с самого рождения. Она оставалась ею до сей поры и посему, когда Уилл явился на порог их дома, она приняла его как собственного маленького друга. Друзья ее дочери становятся и ее друзьями. Молли не чувствовала особого отношения матери на себе. Девочка продолжала купаться во внимании Марии и когда женщина без вопросов отпустила двух почти-подростков в комнату, она была ей благодарна. Частенько Молли становилась невольной свидетельницей разговоров своих ровесниц: девочки часто обсуждали, как родители не пускают их находиться в компании мальчиков. Молли не была глупой девочкой — она прекрасно понимала причины, а так же понимала, что ей чертовски повезло с родителями, которые доверяли ей (только Франклин бывал занозой в заднице, но ей не привыкать). Доверие значило, что у девочки всегда были ключи от собственной комнаты. И она ими воспользовалась — сразу за собой заперла дверь и запрыгнула на кровать; она уже знала, о чем хотела поговорить с одноклассником. Прошлым днем она прислушалась к материнскому совету — старалась не теребить только заживающие раны. Но ведь за сутки они должны были успеть зарастись? Молли на это очень надеялась, ведь другие сутки ее нетерпение не позволит ей усидеть на месте. Уилла не пришлось дважды просить рассказать обо всем. Нет, даже не так: казалось, Уилл нуждался в том, чтобы его выслушали. Она слушала. Внимательно, вникала в детали; порой, ее бросало в дрожь. Ее волосы вставали дыбом, а губы в некоторых точках начали потрескиваться. Ей было страшно. Ей было чертовски страшно, но не из-за рассказа Уилла. Ох, нет, рассказ — это просто набор слов. Слов она не боялась. Она испугалась того, что видела в глазах Уильяма. Уилл рассказывал, даже жестикулировал. Щеки его от теплоты комнаты покрылись румянцем, но его глаза… Они всегда оставались раскрытыми. Плечи его вздрагивали периодически, словно на периферии некто-нечто подкрадывалось. Она боялась реакции, ведь должна быть ей причина? Не бывает дыма без огня? Что бы ни произошло той ночью в подвале, оно продолжало преследовать Уилла. Был ли это страх? Молли не знала. Она понятия не имела, что же могло вызвать такую реакцию у ее одноклассника. Но чтобы оно не было, Молли становилось не по себе: теплота и уют комнаты перестали согревать девочку так, как они согревали минутами ранее. Ее шестое чувство кричало опасно, беги, а слух обострился и она могла слышать нежеланный скрип от паркета. Она слышала, как холодильник с первого этажа начал пикать, а стиральная машина трястись в соседнем помещении. Все эти звуки наложились друг на друга и рассудок ее, как бывает в основном по ночам — в полнейшей тьме — разыгрался. Она могла чувствовать за спиной взгляд, хотя за спиной быть никого не могло. Взгляд Уилла за ее спину, где быть никого не могло, стал последней каплей. Она прижалась к однокласснику и начала успокаивать его. Румянец его, как и ее, сошел на нет и уступил место холодному поту. Молли собственной щекой могла чувствовать, как понизилась температура тела Уилла. Она успокаивала его, тем самым она приводила и свои мысли в порядок. Она не переставала шептать, шептать и шептать: обещания, просьбы. Затем, когда постукивание руки Уилла на ее плече начало сходить на пятнадцать раз в минуту, она остановила себя. Они сидели в молчанье пару минут. Молли заговорила первая: — Это все… Оно осталось в прошлом. — Слова вырвались с хрипотцой. Уилл напротив ее не подал вида того, что он слушает, но она знала, поэтому продолжила. — Не Маркус. Нам еще учиться и учиться до того, чтобы он остался в прошлом. Если его, конечно, до окончания школы не посадят, либо закопают. — Она истерично хохотнула, а Уилл прыснул ей в плечо, куда по сей секунды он прижимался. — Не его ведь ты боишься? Она отпрянула от него и тепло в тот же миг покинуло Молли. Она хотела прижаться обратно в теплые руки и лежать; как выяснилось, объятия действовали лучше всех успокоительных. Но ей нужно было взглянуть в глаза Уилла — увидеть, что в них творилось. Сам Уильям упрямо избегал ее и она обхватила его щеки ладонями — заставила его посмотреть на нее. — Это… Нет, нет-нет, Молли, это все Маркус. Это он меня вырубил, а затем затащил в тот… Подвал? Это точно был подвал? Там воняло как из канализации и я точно увидел пару сдохших крыс. Можно ли подать жалобу на школу на несоблюдение гигиены? Серьезно, эти мертвые глаза до сих пор мне во снах снятся. Молли продолжала держать Уилла за щеки, но зрачки мальчика были сужены. Чертовски сужены, а сам Уильям продолжал нести полный бред. Она не сдалась, но решила отложить сей разговор на потом. Может, все-таки раны не успели зажить?***
Маркус был на взводе. Это чувствовалось за квартал от его дома и даже дальше — соседи старались лишний раз не сталкиваться с парнишкой и даже отец не так сильно докучал ему. Бенджамин старший, хоть и был отбитым алкоголиком, но даже до него дошли слухи о пропаже одноклассника его отпрыска. Пиво не успело залить ему все мозги и он мог сложить два пазла; Бенджамин старший не был уверен, но догадывался, что его отпрыск сыграл не последнюю роль в пропаже лузера. Но пока Бенджамин получал свою порцию пива и сухариков, а закон не трогал его, кем он был, чтобы жаловаться? Маркус этим пользовался. Он не выходил из дома лишний раз, а за алкоголем и консервами посылал своих дружков — Боба и Джорджа. Всякий раз, когда сирена за его окном вопила, Маркус глубоко затягивал сигару и выдыхал только когда машины проезжали мимо их дома; хотя он и не произносил в слух, но Джордж с Бобом между собой не раз обсуждали, что их бесстрашный лидер не такой уж и бесстрашный. Говорить с самим Маркусом на эту тему ни один из них не был готов. До пятницы. Четверг пришелся на Рождество. Маркус собирался праздновать его в чулане дома: сигареты и пиво составляли ему относительно неплохую компанию. Двух братьев ожидала дома беременная мать, а вставать на пути этой женщины блондин не был готов. Пару раз подростку довелось встретиться с женщиной нос к носу и, Маркус должен был признать, Боб с Джорджем упустили лучшие гены своей семьи. Не то, чтобы сам Маркус заполучил наилучшие: черта-с два. Подросток сам без пяти минут алкоголик и наркоман — отец в этом сыграл не последнюю роль. Но Бенджамин Маркус гордился тем, кем он становился с каждым днем. Или, точнее, кем он не становился: серой крысой, работающей по тринадцать часов в сутки, жизнь которой начинается в пятничный вечер и заканчивается с последней бутылкой пива в воскресенье. О нет, Маркус чертовым законам Америки подчиняться не собирался. Мороз ударил по щекам подростка. За ним послышался вой ветра, а после и скрип двери к магазин, за которыми Маркус поспешил спрятаться. Градус на улице уже как второй день упал за минус, а снег перестал таять и того раньше — сейчас Маркус с трудом мог передвигать ногами без боязни подвернуть лодыжку. Когда Бенджамин старший поручил своему чаду принести упаковку хлопьев к пиву, Маркус в последнюю очередь думал о погоде. Так парнишка и вышел: без шапки и шарфа в куртке, что была на три размера больше (ее у них как-то забыл один из дружков Бенджамина старшего). Единственным его желанием на тот момент было поскорее убраться подальше от старика. Магазин находился за углом соседней улицы и подросток у кассы встретил Маркуса с угрюмом лицом — некогда одноклассник блондина. Сейчас он должен был быть на пару классов выше, но вместо того, парнишка выбрал работу. Маркус не мог винить его. Бенджамин младший давно бы забросил школу и пошел работать на одну из местных банд, да только единственной вещью, о которой пекся его отец был аттестат. Бывало пару раз, Маркус пропускал школу — проводил время в ближайшем баре, либо в торговом центре, а по возвращению встречался с ремнем отца. Маркус встряхнул головой и направился по стеллажам в сторону напитков. Джек Дениелс, Будвистер, Кул Лайт — Маркус однажды только пробовал сей напитки. У Боба и Джорджа дома. Хотя мама их и была строгой монахиней, отец их был врачом и каждым вечером выпивал по доброй бутылке крепкого пива. Частенько, когда Маркус к ним заглядывал, мужчина усаживал подростков рядом с собой и делился с выпивкой. Сам Маркус не имел возможности разбрасываться деньгами, поэтому потянулся к старой-доброй банке Иллинойиса — вкус мочи барсука, зато действенный. На левое плечо Маркуса легла тяжелая рука и банка чуть было не выскользнула из-под его пальцев. Маркус сжал холодный металл и сглотнул — страх охватил его разум и тело его парализовало. Подросток до сей поры продолжал своим дружкам казаться непоколебимым, но правда заключалась в том, что ему было страшно. Чертовски страшно. Страшно до покалывания в животе и дрожащих коленок. Правда заключалась в том, что хотя он, как и любой другой человек в его жизни, твердили ему, что ему светит только одна дорога — дорога за решетку, Маркус сам ни коем образом не спешил туда. Он знал, что был чертовски мал и не осилит остальных тюремщиков в одиночку; он также знал, что Бенджамин старший стал таким, каким есть, после трех лет за решеткой. Маркус не спешил становиться игрушкой для биться всяких моральных уродов — у него было чертовски много несовершенных дел на воле. Рука сжала плечо, а затем исчезла. — Маркус? Молокосос, ты тут или мозги отшиб за неделю? Голос доходил до слуха Маркуса медленно, но верно. Его было довольно-таки сложно по началу определить, но… Ох. Черт. Это был тренер Михаил. Маркус выдохнул. С выдохом улетучился и всякий страх, что прежде охватил его разум. Затем вернулась была уверенность и нахальство. Может, еще и щепотка радости. — Тренер, с наступающим Рождеством! Всех благ, кокаина и марихуаны! — Маркус развернулся на сто восемьдесят градусов и улыбнулся во все зубы. Он как никогда был рад встрече с любимым учителем. Михаил, казалось, радости не разделял. — И тебя, отпрыск. Какого черта не пришел на тренировки? Ноздри русского вздулись, а между бровями собралась складка — тон, однако, не соответствовал виду обладателя. Михаил выглядел злым, голос же его звучал тихо, даже неуверенно? Маркусу прежде не доводилось учителя слышать таким. — Я заболел? — Маркус не то утверждал, не то задался вопросом. — О твоей болезни весь город наслышан, — Михаил продолжал звучать на границе неуверенности и злости. Затем брови его еще более нахмурились (хотя, казалось бы, куда еще более). — Мне плевать, чем ты занимаешься в свободное время, пока это дерьмо не касаться твоего будущего. Но когда ты срешь и эта же самая хрень начинает мешать нашим с тобой тренировкам… Марк, не разочаровывай меня. Маркус слушал, потупив глаза перед собой. Было ли ему стыдно? Михаил является единственным человеком, который задумывается и верит в будущее Маркуса. Он единственный взрослый, к которому блондин питал некое подобие привязанности. Так что ответ да, Маркус чувствовал подобие вины. — На следующую тренировку я приду. Обязательно, трен- Подросток так и не договорил — тренер его сделал шаг назад. Оглянулся по сторонам, а затем, убедившись, что, поблизости не водится лишних ушей, наклонился и приглушенно сказал: — Нет, Маркус. Следующую неделю ты будешь как миленький отсиживать свой зад дома — засядешь ниже травы, тише воды. Усек? Этот парнишка… Уилли, он нем, как рыба со следователем. Отныне не смей приближаться к нему. Дерьмо имеет тенденцию всплывать. Затем Михаил сделал шаг назад и расправил плечи. — Увидимся через две недели, сынок. Выздоравливай и не выходи часто из дома — гриппом все болеют. Заразишься, а нам перед матчем это не надо. Тренер в последний раз смерил своего ученика суровым взглядом, кивнул и направился к кассе. Маркус сглотнул. Ему потребовалась минута, чтобы взять себя в руки и проложить себе дорогу к кассе. Не привиделась ли подростку эта встреча? Маркус мечтать об этом не мог. Лишние уши всегда являлись помехой — больше вероятность, что все всплывет. Тем более уши, преимущества над которыми Маркус не имел. Одно дело припугнуть школьника, другое дело быть в зависимости от взрослого. Единственным утешением приходилось, что из всех взрослых именно Михаил, казалось, знал всю правду. Откуда? Маркус понятия не имел, но мужчина частично (как минимум) был на его стороне. Полиция пока не явилась за ним, а из всего разговора Маркус выяснил, что Уилл дал ложные показания. Подросток подозревал, что Уильям так и сделает, но никакой гарантии не было. Маркус жил в неуверенности, словно на иголках. Сейчас же он мог вздохнуть полной грудью и расслабиться. Михаил был прав — ему всего-то нужно было засесть на дно на последующие две недели. Ничего сложного. Перед выходом, блондин закинул к себе в карман жвачку и уже с улыбкой покинул магазин.***
Утро после Рождества у Маркуса прошло напротив игрового центра, а вместо завтрака подросток жевал украденную ранее жвачку. Джордж и Боб уже как минут десять должны были подойти к игровому центру, но опаздывали; это было не свойственно братьям. Однажды, в первые дни знакомства с Маркусом, Боб припозднился на встречу с блондином — мама попросила вынести мусор и передать горсть испеченных печеньев соседям. Мальчишка ходил в гипсе на кисте более двух недель. Урок был усвоен всеми знакомыми и не особо Бенджамина младшего. Мишель — работница данного игрового центра — стояла, прислонившись к аркадному автомату. Джинсы ее извивали линии ног достойно, а если присмотреться, можно было посчитать жетоны в задних карманах. Девушка бросила школу пару лет назад — в восьмом классе и была, фактически, ровесницей Маркусу. Плюс-минус пару лет. Ее рыжие волосы были отбросаны на одно плечо, а второе было обнажено под синим сиянием автомата — девушка была мечтой любого школьника. Маркус не был исключением. Маркус явно не был создан для отношений, но перепихоны? Самое то. Быстрый, потный и грязный секс в кабинке захудалого бара, либо той же школы, был по его вкусу. Никаких обязательств, чистый сброс эмоций и поднятие настроения. Голые инстинкты (которым Маркус предпочитал следовать) и наслаждение. Истинная сущность человека. И, несмотря на легенды и сплетни, Мишель было довольно-таки сложно уломать на свидание. Мать ее скончалась при родах, так девушка росла под опекой бывшего военного-отца и тремя старшими братьями. Не каждый парень мог осилить ее семью, а те, кому удавалось пройти безмолвную проверку, бежали от девушки на третий день отношений. Причин был много и чертовски различных, но все они сводились к мысли — у девушки был тяжелый характер. Отец-военный по сравнению с рыжей казался золушкой с белыми крыльями. Маркуса ни братья, ни отец, ни слухи не смущали. (Очень возможно, что блондин полюбил игровой центр только лишь из-за Мишель, ибо на автоматы ему всегда не хватало денег). Поэтому, для баристы и старой уборщицы Мэл было не в новинку наблюдать за тем, как Бенджамин младший направлялся в сторону рыжеволосой, пока последняя, облокотившись локтями на автомат, выпятила задницу. Стоит ли отмечать, что все, на что мог смотреть Маркус, была задница, обтянутая в джинсы? Ладони Маркуса расположились на талии девушки, а бедра, словно под силой притяжения, прижались к бедрам девушки. Заряд тока прошелся по венам Бенджамина, прежде чем он был вынужден сделать шаг назад. Девушка теперь стояла лицом к нему и если сначала она была напряжена, то сейчас закатывала глаза. — Сейчас только десять утра, Маркус… Какого черта ты тут забыл? Маркус не особый приверженец лишних слов. Он сморщил нос, прежде чем преодолеть оставшееся расстояние и прижаться этим же носом к сгибе шеи девушки. Девушка пахла сладким шоколадом и мылом — Маркус вдохнул ее запах и позволил себе впервые за последнюю неделю расслабиться. — Уже соскучиться не могу по своей девушке? Улыбка появилась самопроизвольно на лице у Маркуса, когда девушка — как и всякий другой раз — начала отфыркиваться от его слов. Но она продолжала стоять на месте и даже позволила Бенджамину прижать ее к себе. Пожалуй, если кто и мог в жизни Маркус привнести некие краски и эмоции, отличимые от гнева и злости, то это определенно была Мишель. Они начинали как и все остальные школьники: Маркус, гонимый желанием вставить самой желанной девушке школы, бегал за ней. Мишель же, хотя и не позволяла парню достичь желаемого, продолжала проводить время в его компании. Что она нашла в нем, Маркус понятия не имел; да он и не спешил спрашивать этого у самой девушки — раскрывать ей глаза было не в его планах. Со временем, приставания к девушке стали привычным делом и Маркус переставил видеть их встречи как шанс на шикарнейший трах в его жизни. Мишель была сообразительной девушкой, несмотря на то, что она не окончила школу и Бенджамин находил себя, порой, искренне заинтересованным в том, как она обслужила очередного клиента прошлым вечером. Словом, из всех людей, Мишель была наиболее терпимой. Нежные пальцы девушки проникли Маркусу под рубашку и не будь он уже знаком с этим сценарием, то был бы обманут, как и в первые разы, фальшивой нежностью. Но Маркус уже был знаком с повадками дамочки напротив, посему поспешил отскочить от рыжеволосой на шаг. Мишель обладала привычкой щипаться; и не просто щипаться, а щипаться отрощенными ноготками. У Маркуса по сей день на спине оставались следы. Боб, когда впервые увидел названные следы, только игриво поиграл бровями (у Маркуса гордости не хватило признать правду затем). — Ни о какой твоей девушки я не знаю, Маркус, — на движение парня Мишель закатила глаза, но пухленькие губы девушки уже начали вытягиваться в обольстительной улыбке. Пальчики ее потянули к концам грязной челки подростка и начали поигрывать с ними, пока их обладательница наслаждалась вниманием. Маркус был немногим из парней, кто смел на публике выказывать ей его. — Ты мог бы зайти ко мне до Рождества. Тебя не было видно две недели. Губки девушки надулись, а пальчики ее больно потянули из прядь его волос — Маркус ойкнул, но не спешил отвести взгляд от губ рыжей. Мишель своих пухлых от природы губ всегда было мало и когда братья и отец не были у нее на пути, она предпочитала обмазывать их жирным слоем блесток. В некий момент, Маркус вынужден был признать, что это стало его заводить. Подросток открыл рот, дабы оправдать себя в глазах леди, когда двери со звоном и хлопком открылись. И Маркус бы пропустил мимо ушей звонкого посетителя, если бы не шаги, что начали направляться в его сторону. Блондин с трудом оторвал свой взгляд от податливого тела напротив и не успел обернуться, как оказался взятым за шкирку и откинутым назад. Упасть ему не дал игровой автомат, что находился за девушкой — Маркус схватился за него и взглянул на своего аппонента. Брови его нахмурились, а былая сконфуженность заменилась раздражением. — Боб, что за черт?! Друг его стоял в метре от Маркуса. Последний сразу принял во внимание ноздри друга, которые с каждой секундой надувались и раздувались; кулаки его были сжаты, а венка на шее припухла. Маркус прежде никогда не видел Боб в таком состоянии. Что-то было не так. — Нет, Мракус, нет-нет, — мальчишка говорил торопливо и голова его вертелась из стороны в сторону. От бега щеки его покраснели, а пот спадал с его лба так, как только ледники в Канаде таят. — Ты мне скажи, какого черта?! Какого черта происходит, Маркус, а?! Маркус не понимал, что происходит. Он оглядывался по сторонам и ожидал прихода второго братца — они всегда ходят вместе, но Джорджа не было. Боб же приблизился плотнее и схватил блондина за футболку — приподнял на пару дюймов. Горячее дыхание опаляло Маркуса, и он попытался освободиться. Он с силой попытался оттолкнуть друга, но безрезультатно. Во второй, третий. Абсолютно ничего — Боб продолжал держать Маркуса в своих руках. — Боб, черт, успокойся! Оставь его! — Голос Мишель послышался словно из далека. В этот момент Маркус осознал, что все это время парнишка напротив душил его. — Остановись, прекрати! Ты убьешь его! — Помогите! Кто нибудь! Маркус задыхался. Он пытался сопротивляться, но руки его тянули к шее — пытались освободить его. Ничего не выходило. Все, что видел Маркус — это яростное лицо Боба и рыжая макушка Мишель за его спиной. Она продолжала прыгать за спиной его друга и крики ее слились в какофонию звуков. Тело его билось в неразборчивых-рефлексных ударах, пока Маркус боролся за глоток воздуха. Может, если бы бариста, как просила его соседка по комнате, выкинул бы мусор, история Маркуса на этом закончилась. Или, может, если бы он не спешил так распрощаться со своей девушкой по телефону и начать свою смену. Тогда бы, пожалуй, школа и сотня других людей могли бы выдохнуть с облегчением и более не бояться за свои жизни. Но бариста пришел на смену вовремя и, как порядочный американец, поспешил вмешаться в размолвку подростков. Боб был оттеснён в сторону и теперь уже Мишель охватила весь обзор Маркуса. Девушка щебетала и щебетала, руки ее были повсюду, но блондин не мог сосредоточиться. Он жадно глотал воздух и наблюдал за тем, как мужчина лет тридцати держал его друга. Боб пытался вырваться из хватки, глаза его были широко раскрыты, а рот его кричал. — Ты! Это ты виноват, из-за тебя он умрет! Сдохни Маркус! Сдохни, сдохни, сдохни! Осознание реальности пришло с третьим вдохом кислорода. Кулаки сжались, а ноги уже делали два шага вперед, чтобы вернуть сдачу. Чтобы заткнуть и больше никогда не слышать хама, но разум кричал остановиться. Остановиться и прислушаться — какого черта его некогда близкий друг желал ему сдохнуть. — Какого хрена… Он сдерживал свои рефлексы — набить морду и забыться в собственном гневе. Боб не стал себя долго ждать. Он остановился неожиданно. Тишина обволокла все помещение. Слезы скопились в углах глаз Боб, а нижняя губа не то в гневе, не то в печали поддергивалась. — Ты уродец, Маркус, слышишь? Копия своего отца. Такое же гнилое дерьмище. Мишель успела ухватить Маркуса за плечи и не дала ему сделать те самые разделяющие два шага. Она знала — позволь Маркусу сделать первый удар, в последствии его будет не остановить. Сам Бенджамин дрожал от гнева и он пытался вырваться из хватки, но Мишель продолжала упрямо держать парня за шею. Возможно, тем самым она спасла жизнь Бобу. — Боб, захлебнись уже и выметайся отсюда! Бариста пытался умять бушующего подростка и у него почти получилось — они были уже у выхода, когда парнишка вырвался из хватки мужчины и ринулся вперед к Маркусу. Блондин не успел среагировать и подготовиться для удара, пытаясь избавиться от лишней массы в лице Мишель. Кулак прилетел ему в скулу. Второй в живот и только третий — по почкам — повалил его на пол. На полу он попытался сгруппироваться, но был вытянут вперед — Боб взял его за воротник. На губах он ощущал собственную кровь, а ребра горели пламенем. Маркус зажмурился — ожидал удара по лицу. Его не последовало. Он ощущал тяжелое дыхание Боба на своем лице, его сильные руки, что держали блондина за воротник и страшную боль, что начала распространяться по всему телу. Но не удар. Маркус приоткрыл глаза — взглянуть на Боба, а затем раскрыл рот от изумления. Боб плакал. Глаза его были красные и они смотрели в самую душу Маркуса. Тогда-то, кажется, до него и дошел смысл отрывков фраз его друга. Он из-за тебя умрет. Гнев был забыт. Вместо него блондин начал ощущать холод. Оцепенение и ожидание. Ожидание ответа. Кто? Он попытался выговорить буквы, но звуки не желали выходить. Бобу, казалось, было достаточно и движения губ — парнишка всхлипнул, а голова его наклонилась и оперлась о плечо Маркуса. — Джордж… Он пропал.