Казино

Эда смотрела на Серкана, как на человека, которого видела впервые в жизни. Вот так просто. Он взял и произнёс эти слова без надрыва в голосе, без внутренней борьбы в выражении лица. Не так, будто она заставляла его разорвать для неё его ещё не зажившую рану, чтобы они оба на неё посмотрели. Не так, будто хотел впечатлить её своей откровенностью. И не так, будто каждое слово далось ему тяжелее, чем могли бы даваться этому человеку признания в любви. Она услышала боль. Услышала надежду. Услышала мелодию, звучавшую долгие годы в её душе, и поразилась тому, что у людей из абсолютно разных слоёв населения может найтись что-то общее. — Но ты никогда не говорил о семье, Серкан, — нашлась Эда. — Мне хватало и того, что ты познакомил меня с твоей мамой. — Кому, как не тебе, Эда, знать, что семья — это всегда больная тема, — Серкан ослабил хватку, но Эда не попыталась высвободиться. — Что изменилось? — она проследила за тем, как с её рук исчезают тиски, и перевела взгляд на него. — Даже, когда я задевала эту тему вскользь, ты скалился и напоминал мне о личных границах. — Не знаю, например, сейчас я тебя не держу, а ты не отходишь, — Серкан попытался усмехнуться, но вышло паршиво. — Что такого могло случиться, что ты перестала бежать от меня, как от огня? — Я и понятия не имела, что ты способен на такое, — Эда всё же немного отошла, немного смутившись. — Не видела раньше в тебе человека, — она провела рукой по его лицу, и Серкан закрыл глаза. — Не знаю, что стоит винить в этом: мою слепоту или твою эмоциональную скупость. — Я, на самом деле, немного другое хотел сказать. Эда резко убрала руку с его лица, и Серкан ухмыльнулся. В его глазах появились так хорошо знакомые ей льдинки, но было и что-то, что Эда не могла распознать. Что-то, похожее на вселенскую тоску. — Не играй со мной, Серкан, — рука Эды сжалась вокруг его предплечья. — Не говори слов, за которые не сможешь постоять. — Тебе не нужно много, чтобы снова начать меня осуждать, правда? — он накрыл её руку своей, и Эда чуть ослабила хватку. В его голосе звучала боль, но Серкану было наплевать, что она могла её услышать. Возможно, он даже хотел, чтобы она услышала его чувства. Хотел доказать, что чувства у него всё-таки в наличии. — Ты сам в этом виноват, — Эда заставляла себя прервать прикосновение, но ничего не выходило. Почему ничего не выходило? — Я заслужил всё, что ты можешь мне сказать, — Серкан посмотрел на их руки, и Эда одёрнула свою, как от горячего. — Но я имел в виду, что могу рассказать тебе правду о семье, а потом ты уже сама решишь, уходить или оставаться. У меня нет намерения принуждать тебя к чему-либо. — Очень благородно с твоей стороны, — Эда окончательно собралась. — Почему ты думаешь, что правда о твоей семье — достаточно убедительный аргумент для меня? — Потому что в этой правде скрыта причина, по которой я не прогнал тебя в тот день, — ответил Серкан и увидел, как округлились её глаза. — Что, так сложно поверить, что такой, как я, может действовать в интересах семьи и иметь чувства? — Ты сам выстроил свой образ, Серкан, — Эда вздохнула, — и только тебе бороться с последствиями. Три месяца я была возле тебя, но ты так и не смог по-настоящему открыться мне. Да, я увидела, что ты можешь быть мягким, заботливым, сопереживающим, но этого никогда не было достаточно, потому что в один момент ты был просто Серканом, а в другой — превращался в Серкана Болата, и эти двое людей не соотносились у меня в голове. Ты не можешь рассчитывать на то, что кто-то посмотрит за пределы твоей внешней оболочки, если не будешь пытаться сам показать им, что там действительно что-то есть. — Почему ты всё это говоришь? — Потому что я не заслуживаю этого, — Эда ткнула его пальцем в грудь. — Этих твоих колких взглядов, плохо скрываемого разочарования. Всего этого я не заслуживаю хотя бы потому, что я действительно пыталась тебя узнать, как бы сложно это ни было на расстоянии, а ты только бежал и закрывался от меня. — Почему виноват всегда я? — не выдержал он. — Почему, даже пытаясь открыться тебе, я сталкиваюсь с обвинениями и жестокостью? — А кто-нибудь говорил тебе раньше что-то подобное? — Эда усмехнулась. — Что ты холодный, недружелюбный, вспыльчивый, не умеешь выстраивать какие-либо отношения, помимо партнёрских. Кто-то такое говорил тебе? — Нет, — она практически увидела злость в его голосе. — Может, потому что люди не лишены тактичности и умеют держать свои суждения при себе. — Защищаешься, — Эда вдруг смягчилась и провела рукой по его волосам. — Тогда скажи мне, кто, несмотря на все твои человеческие качества, хотя бы пытался подступиться к тебе, попытался убедиться в том, что половина из них — неправда? — На себя намекаешь? — Намекаешь из нас двоих только ты, — Эда продолжала портить его причёску. — Я же прямым текстом говорю, что хотя бы пытаюсь избавиться от моих предрассудков в отношении тебя, но ты в упор этого не видишь. — Ты осознаёшь, что даже с таким херовым человеком, как я, у тебя есть кое-что общее? Что мы не такие уж и разные, как ты думаешь? — По крайней мере, я не скрываю большую часть себя от людей, — ответила Эда, убирая руку. — Разве то, что ты мне рассказала, не большая часть тебя? — Это значительная часть меня, — Эда выглядела так, будто твёрдо знала, о чем говорит, — но она не выжгла из меня мою человечность. — Не все такие сильные, как ты, Эда. — И как я должна это понять, Серкан? Пока ты не покажешь, не расскажешь, я не смогу понять, догадаться сама. Я не умею читать белые листы, чёрт возьми! — Я пытаюсь, Эда! — он всплеснул руками. — Но ты не понимаешь, что не всем так легко открываться. — Хорошо, — она, сдаваясь, села за стол. — Говори. Я очень внимательно тебя слушаю. — Не здесь, — Серкан протянул ей руку, и Эда, сконфуженная, встала. — Пойдём со мной. Он повёл её на второй этаж в сторону хозяйского крыла, где находилась спальня Серкана. Эда могла по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз она была тут раньше, но каждый раз холодный и недружелюбный интерьер, приходившийся под стать хозяину, её отпугивал. Здесь она, в отличие от гостиной, кухни и своей спальни, не чувствовала себя в безопасности, и Серкан это заметил. — Почему ты так напряглась? — Я не в восторге от этого места, — Эда чуть ослабила хватку. — Я ненавижу этот дом, — Серкан хмыкнул. — Почему? Ты же здесь вырос, как я понимаю. — Поэтому и ненавижу, — он открыл перед Эдой дверь комнаты, соседней с его спальней, и пропустил её вперед. — Мы пришли. — И почему мы здесь? Эда осмотрелась вокруг и увидела, что большинство предметов было завешено белыми простынями. С виду комната напоминала обычную спальню, совмещённую с кабинетом. Серкан снял одну из простыней, и Эда громко чихнула, а потом, открыв глаза, увидела перед собой письменный стол, по центру которого одиноко располагалась семейная фотография. — Редко увидишь столько несчастных людей на одном снимке, — Серкан взял фотографию, посмотрел на неё и поставил обратно. — Это комната моего брата. Эда почувствовала, как её выбросило из реальности. Серкан наконец-то употребил в речи это слово. От расспросов про брата он уворачивался столько же времени, сколько они были знакомы. Даже упоминание о его брате было табу для Эды, и она молча подчинялась установленному правилу, потому как понимала, что расспросы об умерших родственниках не только нетактичны, но ещё и могут причинить боль. — Я знаю, о чём ты думаешь, — он увидел замешательство на лице Эды. — Это тот самый брат. — Ты собираешься рассказать мне про него? — Хуже, — Серкан заметил, что Эде стало трудно дышать. — Я собираюсь рассказать тебе историю моей семьи, только давай уйдём отсюда: кажется, у тебя аллергия на пыль, а мне нужно выпить. Он подошёл к книжной полке, взял оттуда большую красную папку, напоминавшую по внешнему виду фотоальбом, и продолжил: — Моя спальня совсем рядом, мы продолжим там, если ты не против. Эда кивнула и молча последовала за Серканом. Он открыл перед ней дверь своей комнаты и, проследив за тем, как Эда садится на край его кровати, подошёл к мини-бару, налил немного коньяка и, опустошив стакан в один глоток, смерил её странным взглядом и сел неподалёку, открывая перед Эдой фотоальбом. — Для тебя, наверное, не секрет, что в наших кругах стараются жениться и выходить замуж так, чтобы доходы обеих сторон были хотя бы примерно одинаковыми. Раньше любовь среди таких пар встречалась очень редко, но сейчас с этим полегче. — Богатые не женятся на бедных, Серкан, это старо, как мир, — Эда покосилась на него, не понимая, к чему от клонит. — Мои мама и папа родились в одном городе и дружили с самого детства. Мама происходила из богатой семьи, а родители Альптекина были, скажем, зажиточными, но по достатку всё же им уступали. Когда папа пришёл свататься, отказать хорошей семье они не смогли, в особенности потому, что родители увидели их влюблённость, но всё обстояло немного сложнее, — Серкан указал Эде на первую фотографию, на которой были изображены его родители на церемонии бракосочетания. — Какая она красивая! — Эда восторженно вздохнула, увидев молодую госпожу Айдан в роскошном белом платье с многочисленной отделкой из кружева. — Самая красивая, — Серкан погладил подушечкой большого пальца фотографию. — Не всё в этом союзе было так просто. Мама готовила его с самого начала к тому, что её отец будет его попрекать. Так и произошло: лет до сорока дедушка Ахмет называл папу сыном плотника, потому как когда-то отец дедушки Ахмета купил территорию на юге Турции, а дед Альптекина помог ему застроить эту территорию, превратив её в поселение. Дед Альптекина научил всему, что знал, своего сына, и тот так же стал застройщиком, и передал опыт папе, но отец зашёл гораздо дальше, так как первый в своей семье закончил университет и стал архитектором. — Почему тогда в вашей семье существовало предубеждение насчёт предков твоего отца? Разве быть плотником позорно, если ты имеешь с этого хороший доход? — Не всё так просто, Эда, — с сожалением отметил Серкан, понимая, что по факту она права. — Дедушка Ахмет владел несколькими отелями в Стамбуле, что и позволяло ему покупать земли под застройку. Он считал, что только те деньги ценны, которые зарабатываются умственным трудом и минимальным вложением физической силы, поэтому и не мог поставить себя на один уровень с семьёй Альптекина. — Мне очень жаль это слышать, Серкан, — Эда накрыла ладонью руку Серкана, который перелистнул страницу. — Увещевания дедушки Ахмета сильно задевали отца и спустя годы подействовали на него худшим образом. Постепенно Альптекин стал интересоваться бизнесом и инвестициями, но дедушка смеялся над ним, говоря, что человеку такой профессии негоже лезть в мир, в котором вращались серьёзные умные люди. Он буквально травил отца своей желчью год от года, и мама даже не заметила, как отец стал жестоким. Его настолько задевало собственное происхождение, что он вымещал всю обиду и злость сначала на маме, а потом на Мурате, — Серкан указал на маленького темноволосого мальчика на фотографии. — Когда Мурат родился, отец перестал мучить маму, и начался по-настоящему счастливый эпизод в их жизни. Жаль только, что без меня, — Серкан тяжело вздохнул. — Их счастью не суждено было продлиться долго, потому что Мурат рос очень похожим на дедушку. — Вы с Муратом внешне совершенно не похожи, — Эда внимательно посмотрела на фотографию. — Если бы я не знала, что вы братья, то и не подумала бы. — Мурат был очень похож на дедушку Ахмета, и поэтому он быстро стал его любимчиком. Дедушка постоянно говорил про их гены, про их схожесть, про то, что из Мурата может получиться что-то достойное из-за того, что он, прежде всего, сын Айдан, а не сын Альптекина. Отец сильно раздражался, слыша подобное из уст дедушки, но на нём выместить не мог, и поэтому с детства изводил Мурата, контролируя каждый его шаг. — Он делал с тобой так же? — не выдержала Эда, чьё сердце было тронуто таким ужасным обращением с ребёнком. — На меня не наплевать было только матери. Дедушка Ахмет умер, когда мне было восемь, а Мурат тогда уже учился в средней школе и был прямым наследником отца, так что весь удар брат принял на себя, а я мог делать, что заблагорассудится моей душе, лишь бы хорошо учился. Отец постоянно боролся с братом, хотел его уколоть и задеть за то, в чём брат был не виноват. Альптекин требовал от Мурата полной самоотдачи во всех его начинаниях и упрекал его из-за минимальных погрешностей. Серкан повернул страницу и показал Эде совместную фотографию с братом. — Мы не были друзьями в полном понимании этого слова из-за разницы в возрасте и из-за того, что оба росли замкнутыми в себе парнями, только его замкнутость его тяготила, потому что его порывы сдерживали, и он должен был себя контролировать, чтобы не попасть в беду, а моя замкнутость меня привлекала, так как она давала мне покой. На этой фотографии — наше последнее беззаботное лето, пока он не уехал учиться в Лондон. Мурат очень любил кататься на велосипеде, и, когда отец не видел, мы брали с ним велосипеды и уезжали как можно дальше от дома. Мама поймала очень редкий момент, когда мы были счастливы и действительно наслаждались тем, что проводим время вместе. — Ваши отношения… были непростыми? — В детстве я думал, что отец любил Мурата больше меня, потому что он много с ним возился, а мне почти не уделял внимания и был либо холоден, либо нейтрален. Поэтому я завидовал Мурату, думая, что любовь должна проявляться в строгости и внимании, а Мурат завидовал мне, потому что ему хотелось, чтобы его оставили в покое. Мы практически не общались после того, как он уехал в колледж, а потом его заставили получить второе высшее образование, чтобы разбираться одновременно как в бизнесе, так и в архитектуре. Серкан перевернул страницу, и Эда увидела фотографию уже совсем взрослого Мурата в чёрной мантии и колпаке с кисточкой. Торжественная атмосфера фото не отражалась на лице юноши, он выглядел уставшим, а его улыбка казалась натянутой. Счастливой на этом фото выглядела только Айдан. — Мурат всегда делал то, что говорил ему отец? — Эда встревоженно взглянула на Серкана. — Прости, если это слишком личное, но он выглядит тут таким несчастным. — У него не было выбора, — Серкан поднялся, чтобы выпить ещё коньяка. — Отец очень доходчиво объяснил ему, что будет, если Мурат ослушается, поэтому он не смел ему перечить. — Как? — спросила Эда, задыхаясь. — Как можно бить родного ребёнка? — Он поступал гораздо хуже, Эда, — Серкан сделал глоток прямо из бутылки и взглянул на Эду глазами, полными слёз. — Если Мурат делал что-то, чего не одобрял отец, Альптекин бил мать и запрещал ей скрывать следы побоев. Эда резко вскочила и схватила Серкана за рубашку, чудом не опрокинув на себя содержимое бутылки. — Нет… — слёзы полились из её глаз самопроизвольно. — Госпожа Айдан, ты… Мурат… Вы всего этого не заслужили! — Я ничего не мог сделать… — шептал Серкан, смотря на то, как её пальцы съедали ткань его рубашки. — Только смотрел и терпел… — Ты был ребёнком, — Эда погладила его по мокрой щеке. — Дети не должны брать на себя такую ответственность. Ты ни в чём не виноват, Серкан… Он смягчился от её слов и посмотрел на Эду так, как не смотрел никогда раньше: с восхищением, благодарностью и бесконечной нежностью одновременно. Она была ангелом, которого ему послали неизвестно за какие заслуги. Была спасителем, ринувшимся за отчаявшимся грешником, который больше не желал спасения. — Если бы люди могли умереть от доброты, я бы умер от твоей доброты в эту же секунду. — Я столько тебе наговорила… Я так ошибалась на твой счёт, — Эда взяла его лицо в обе руки. — Я прошу прощения, Серкан. У меня нет никакого права делать выводы о человеке, чьё детство было омрачено такими ужасными вещами. — Но я ведь — всё то, что ты перечислила. — Ты ошибаешься. — Холодный, недружелюбный, вспыльчивый. Это всё про меня, Эда, и я, правда, не обижаюсь. — Но вот тут, — она положила свою маленькую ладонь на его грудь, — бьётся сердце, и я его чувствую. Для меня этого достаточно, но мы, люди, склонны скорее судить, чем принимать. Ты открылся мне, и я вижу, что ты способен делать шаги навстречу. — Ты самый добрый человек на планете, — Серкан вздохнул. — Если бы все люди были такими, как ты… Он сделал ещё несколько глотков перед тем, как Эда забрала у него бутылку. — Тебе уже точно хватит. — Без этого я не смогу продолжить. — Продолжить? — Эда мгновенно насторожилась. — К сожалению, — Серкан забрал свой коньяк, попутно договорившись совестью, что хуже не будет, если он выпьет ещё немного. — Устраивайся поудобней, — съязвил он, пока Эда, по-прежнему встревоженная, возвращалась на своё прежнее место. — Ты выглядишь неважно, — тихо прокомментировала она. — Так выглядят люди, у которых жизнь — груда летящих в лицо камней. Его голос уже начал заплетаться, но, услышав эту фразу, Эда вспомнила, что пару часов назад сказала тёте что-то похоже. Боже, она совсем забыла о тёте! Сколько часов она уже провела в этом доме? Собиралась ли она тут остаться? — О чём ты думаешь? — Серкан попытался сфокусировать на ней взгляд, но всё уже неумолимо начало плыть перед глазами. — О том, что завтра у тебя будет сильно болеть голова, поэтому продолжай, пожалуйста, поскорее, потому что потом ты сразу же идёшь спать. — Иногда ты хуже моей мамы… — он улёгся на кровать и посмотрел на потолок. — Серкан… — Хорошо, — Серкан присел, чтобы продолжить свой рассказ. — Я уже говорил, что давным-давно отец начал делать небольшие вложения, и несколько из них оказались удачными, поэтому он выкупил большую часть акций у отца Селин, и они вместе продолжили выводить компанию из кризиса. Я пришёл в «Art Life» обычным архитектором и просто хотел творить, когда мой брат стал уже опытным бизнесменом. У него потемнело в глазах от усилий, которые Серкан предпринимал для того, чтобы говорить плавно и разборчиво, и ему пришлось сделать небольшую паузу. — Я старался незаметно учиться у него всему, но Мурат это увидел, и его тронул мой интерес. Тогда мы возобновили наши отношения, когда оба стали уже взрослыми мужчинами. За несколько лет общения мы успели наверстать то, что упустили в детстве, но оно продолжало нависать между нами стеной, которую не разрушило бы ничего. Серкан предпринял попытку встать, чтобы взять бутылку, но наткнулся на строгий взгляд Эды и решил не испытывать судьбу. — Отец тогда уже немного ослабил свою хватку и перестал упоминать о насилии над матерью в любом подвернувшемся случае. Всё-таки мы с братом были уже взрослыми мужчинами и смогли бы постоять за родную мать. Мурат постепенно становился всё более опытным управленцем, а папа всё чаще заговаривал об уходе на пенсию, но никто не воспринимал его слова всерьёз. Альптекин доставал брата словами о необходимости остепениться чуть ли не каждый день, а Мурат отнекивался необходимостью сконцентрироваться на работе. Серкан посмотрел на внимательно слушавшую его Эду и мысленно улыбнулся тому, насколько ей было не всё равно. Она не пропускала ни одного его слова, очень редко перебивала и искренне выражала свои эмоции. — В список предполагаемых невест входила даже Селин, но Мурат говорил, что никогда бы не женился на любви моего детства, а отсутствие большого количества девушек, которых можно было бы сосватать, играло брату на руку: мама была категорически против того, чтобы связываться с незнакомой семьёй, и отец, к счастью, не противился её воле. Серкан посмотрел на свою руку и увидел, что в Эда вложила в неё свою, но не мог припомнить, когда она успела это сделать. — Альптекин видел, что Мурат очень любил свою работу. Может, он даже догадывался, что брат использовал работу как уход от реальности. К тому моменту все уже ждали, что Альптекин передаст свои акции Мурату и уйдёт на пенсию, но этого всё не происходило, а затем отец удивил всех: поставил перед братом условие жениться до тридцати пяти лет, иначе он не получит ничего. — Сколько лет тогда было Мурату? — Тридцать четыре года и десять месяцев. У него оставалось всего два месяца до дня рождения. Старик заставил брата пройти через ад. — Я даже представить не могу, каково это — жениться против воли, — ужаснулась Эда. — Дело вовсе не в этом, — Серкан глубоко вздохнул. — Мурату не нравились женщины. Он никогда об этом не говорил, но мы с мамой подозревали, и он этого не отрицал, но от отца старался скрывать. Сын-гей в религиозной турецкой семье — это большой прецедент. Чёрт, я бы отдал всё, чтобы избавить эту страну от предрассудков, или хотя бы ради того, чтобы он уехал и жил свободной жизнью! — Он не мог, потому что дорожил фирмой? — Именно, — Серкан кивнул. — А отец как будто сам всё видел, понимал, что в окружении Мурата не было женщин, что он никогда не состоял в серьёзных отношениях, и даже репортёры ни разу не ловили его в компании какой-либо девушки. Он видел, стыдился и не принимал этого в своем сыне и поэтому убивал двух зайцев сразу: давил на две слабости Мурата — его ориентацию и его любовь к работе. Серкан отбросил альбом, по-прежнему открытый, на пол, чтобы его не видеть. Он ненавидел этот альбом, потому что каждая его страница была пропитана ненавистью и злобой. Люди, которые любили друг друга, затем друг друга ранили и истязали, лишая ценности эти счастливые воспоминания. Счастливые воспоминания, запечатлённые на камеру, теряли весь смысл, когда на них накладывались плачевные последствия. — Мурат так и не женился, — Серкан сглотнул подступивший к горлу ком. — Не смог. Единственный раз в жизни пошёл против воли отца, и я даже уважал это его решение. Их отношения с папой окончательно испортились, когда он выдвинул свои требования. За два месяца до своего дня рождения Мурат пристрастился к алкоголю. Приходя с работы, он брал бутылку и уходил к себе, а утром в офисе чувствовал себя неважно, и так продолжалось, пока не наступил роковой день. В его тридцать пятый день рождения отец не появился на работе, а Мурат начал пить уже в своём кабинете. Вечером этого дня… Вечером… — он закрыл ладонями лицо и разрыдался. — Серкан, — Эда легла на соседнюю подушку и повернулась лицом к нему. — Ты имеешь на это полное право и можешь не закрываться. Это не проявление слабости и уязвимости, а лишь очередное доказательство того, что ты живой, — голос Эды звучал устало, но не утратил нежности. — Так… тяжело… — простонал он, убирая руки от лица, и Эда стёрла слёзы с его щёк рукавом пиджака. — Всё хорошо, — прошептала она, одними глазами говоря ему больше добрых слов, чем он слышал за всю свою жизнь. — Я рядом. — В тот вечер отец передал десять процентов своих акций мне и ещё десять — Селин. Он сделал это, чтобы проучить его и рассорить нас, но Мурат от постоянного пьянства уже не мог видеть всю картину чётко, поэтому ночью он… — Серкан глубоко вздохнул, прося всех богов дать ему сил на продолжение. — Той ночью он приехал домой и устроил тут настоящий погром: рушил всё, что любил в этом доме отец. Увидев меня, он начал кричать и спрашивать, доволен ли я тем, что уделал старшего брата, и как мне живётся в предательской шкуре… Я пытался объяснить, но он не слушал… У него на всё была своя правда… Серкан почувствовал, как Эда крепко сжала его ладонь, и в очередной раз поверил в силу молитвы. Неужели он молился настолько отчаянно, что к нему с небес спустили эту женщину? Неужели небеса хоть раз в жизни оказались к нему благосклонны? — Он кричал, я защищался… Я не хотел его злить, но Мурат был слишком разъярённым. В итоге он громко хлопнул дверью, сел в машину и уехал. А я не остановил… Утром его нашли мёртвым. — В мире нет таких слов, которые были бы достаточны для того, чтобы выразить, как сильно я соболезную твоей утрате, — Эда прижалась лбом к его лицу, и Серкан почувствовал, как её слеза капнула на его щеку, смешиваясь с его слезами. — А ты и не говори, — Серкан положил свою руку ей на затылок и притянул к себе ещё ближе, и между их губами теперь оставалось несколько жалких миллиметров. — Я и так чувствую, — прошептал он, и Эда вздохнула, ощутив, как его нижняя губа невесомо мазнула по её верхней губе. — Из всех людей я так чувствую одну тебя, — его вздох влетел в её приоткрывшиеся от удивления губы, которые, распахнувшись, вновь преодолели то крохотное расстояние, их разделявшее, и её нижняя губа, как пушинка, коснулась его нижней губы. Это нельзя было назвать поцелуем. Они целовали друг друга раньше и поэтому знали, что это такое и как пресно оно ощущается, когда целуешь того, кого не любишь. Но почему-то в этом коротком, мимолётном касании губ, растянувшемся на две вечности — его и её — было что-то особо. Что-то интимное и не поддающееся описанию. Что-то потустороннее, волшебное. Они отпрянули друг от друга одновременно, но не резко, не разрывая зрительного контакта и не комментируя ситуацию, будучи неуверенными, случилось ли это на самом деле вообще. Только Эда почему-то чувствовала во рту вкус вина, а губы Серкана стали на вкус, как клубника. Эда прокручивала в голове его последнюю фразу, пока Серкан гипнотизировал взглядом её губы. — Отец пошёл по лёгкому пути и обвинил меня в смерти брата. Все эти годы после смерти Мурата мама стояла невидимым щитом, пытаясь хоть как-то наладить наше общение, но мы с трудом могли смотреть друг другу в глаза. Я ненавидел его, он ненавидел как меня, так и себя за то, что вырастил двух сыновей и ни одного из них не смог полюбить, — Серкан попытался усмехнуться, но его голос задрожал. — Пять месяцев назад Альптекин умер, но оставил после себя завещание, согласно которому его акции, которые приписывают мне, но на самом деле пока что мне не принадлежат, перейдут ко мне только в том случае, если я женюсь до тридцати пяти лет. — Нет! — Эда резко поднялась с подушки, и у неё тут же закружилась голова, и девушка предпочла лечь обратно. — Как он посмел… — Человек, убивший одного своего сына, добрался на том свете и до второго. Мы очень серьёзно скрывали этот пункт завещания, потому что компания ассоциировалась с фамилией Болатов, и потерять её, по иронии судьбы, значило потерять престиж. Альптекин провернул всё так, что сейчас акции формально закреплены за именем матери, но передавать она их не может, а по истечении срока они окажутся свободными для приобретения… Старый козёл обесценил всё, ради чего старались мы с Муратом, и заставил меня платить свои деньги за акции, принадлежащие нам с братом по праву крови… — Серкан, — Эда встрепенулась. — Тебе ведь ещё не исполнилось тридцать пять. — Знаю, — он вяло кивнул. — Осталось всего три недели. За это время я ни за что не успею убедить Селин выйти за меня, и она сочтёт это всё подозрительным, и сама уже потребует подписать брачный контракт, выгодный ей, а не мне. Я не смогу… Не успею. Он победил. — Не говори так, — Эда дёрнула его за плечо. — Ещё можно попытаться, это целых три недели, всё ещё можно исправить! — Да нет, Эда, нельзя, — он погладил её рукой по щеке. — Потеряв тебя, я потерял последнюю надежду. — Разве я выгляжу так, будто куда-то собираюсь? — её глаза округлились от непонимания. — Разве я похожа на человека, который может оставить тебя, Серкан? — То есть ты остаёшься? — его нижняя губа дрогнула, когда он несмело задавал этот вопрос. — Да я и не хотела уходить, — она вздохнула и покачала головой, улыбаясь. — Думала, это нужно, это правильно, но как я теперь уйду? Куда я теперь пойду, Серкан? — Нет смысла уходить оттуда, где ты больше всего нужна. — Нет смысла уходить туда, где тебе не будет покоя. — Так ты остаёшься? Это всё не сон? — он посмотрел на неё таким детским, таким наивным взглядом. — Я здесь, Серкан, — Эда в доказательство сжала его руку. — Мы решим это вместе. — Что с этим всем станет, если у нас не получится? — Мы будем играть до конца.

***

Эда проснулась раньше Серкана, и, взглянув на часы, прижала ладошку ко рту, чтобы не взвизгнуть: девять утра! Они опоздали на работу! За ночь скопились уведомления, и, решив, что перезвонит Джерен позже, Эда ответила на сообщение тёти. «Я с Серканом. Всё хорошо». Только теперь до Эды по-настоящему дошло, что она с Серканом. Почему она вообще волновалась по поводу опоздания? Её начальник не только не потрудился завести будильник, но и мирно сопел на соседней подушке, думая в своём сне явно о чём-то приятном, а не работе. Эда легла обратно и принялась изучать лицо Серкана. Сейчас оно выглядело таким спокойным, не обременённым всеми тягостями жизни, с которыми Серкан ежедневно боролся, просыпаясь, и Эда мысленно порадовалась тому, что хотя бы во сне он избавлен от этой боли. Его отросшая чёлка торчала в разные стороны, что делало Серкана похожим на растрёпанного мальчишку, и Эда, не выдержав, начала хихикать, но тут же закрыла лицо одеялом, чтобы не создавать лишнего шума. — Что такого смешного ты нашла на моём лице? — спросил Серкан, не открывая глаз. — Чёрт, — прозвучало из-под одеяла, и он открыл один глаз, чтобы увидеть, как Эда выбирается из своего кокона, и засмеялся. — Что такого смешного? — передразнила его Эда, скидывая одеяло с себя. — Ничего, — теперь Серкан открыл уже оба глаза. — Ты осталась. Мы заснули, — он начал приходить в себя. — Мы проспали, — Эда зевнула. — Я, как твой начальник, тебя прощаю, — Серкан увернулся от шлепка. — Я, как твоя невеста, отвесила бы тебе сейчас пощёчину, но не хочу ещё больше портить твой и без того прозаичный вид. — Да я везунчик, — Серкан поднялся с кровати и оценил свой внешний вид. — Как ты себя чувствуешь? — Эда села на кровати. — Кофе хочешь? — Голова сильно болит, — ответил он, проводя рукой по щетине, и притворился, что не услышал, как она хмыкнула. — Не откажусь. — Хорошо. Серкан продолжал смотреть на свое отражение. Это всё происходило по-настоящему. Эда не оставила его, провела рядом с ним целую ночь и сейчас варила для него кофе. В какой вселенной это вообще было возможно? Ответа на этот вопрос Серкан не нашёл и поэтому заторопился в душ. Выйдя оттуда, он увидел Эду с кружкой в руке, и мгновенное желание, чтобы такое случалось как можно чаще, ввело его в ступор, и Серкан чуть не пролил кофе, который передала ему Эда, на свой голый живот. — Что такого смешного? — он использовал уже знакомую фразу. — Да так, — Эда, по-прежнему смеясь, отвернулась к окну. — Ты сегодня какая-то загадочная. — Я просто вспомнила, — она приложила ладонь к щеке в надежде, что этот жест хоть немного скроет её широкую улыбку, — как в мой первый рабочий день мы сговорились, чтобы ты нечаянно, — она показала кавычки в воздухе, — пролил на меня мой кофе и предложил пройти в твой второй офис, чтобы я потом ходила в одной из твоих рубашек, и я, как дура, при каждом удобном случае вскакивала с места и выпила пять кружек, пока тебя караулила, а потом… — Эда схватилась за живот от смеха и не смогла продолжить. — А потом этот кофе оказался на мне, — её смех был таким заразительным, что Серкан и сам улыбнулся, — что, конечно же, произошло неспециально. — Это была чистая случайность! — Так я тебе и поверил, — Серкан шутливо скривился. — Помнишь, когда на нашем первом свидании мы должны были привлечь внимание прессы, когда ели мороженое на набережной? — он отпил немного кофе из кружки, лёг на кровать и указал место рядом с собой. — Когда ты говорил, что нас будут поджидать репортёры, я ожидала увидеть пару человек, а не целую толпу, — улыбка не сходила с лица Эды, когда она легла рядом с ним. — Именно поэтому ты от страха вручила свой рожок мороженого первому попавшемуся журналисту вместо того, чтобы дать комментарий, и убежала в мою машину, — Серкан покачал головой. — Забавно, сколько бесценных моментов рождается из ничего. — Мне самой не верится, что у нас с тобой есть и хорошие воспоминания, — Эда задумчиво посмотрела в потолок. — Настоящие воспоминания, — добавила она чуть тише. — Что будет теперь? — он повернулся лицом к Эде. — Как мы сможем решить это за три недели? — Серкан, — она глубоко вздохнула и перевела взгляд на него. — Давай забудем об этом хотя бы до вечера. Можем пригласить на ужин мою тётю и твою маму и придумать что-то вместе. Ты же их знаешь, они в стороне не останутся. Не удивлюсь, если за нашими спинами они давным-давно разработали какой-то план. — Твоя правда, — Серкан усмехнулся, подумав о том, какую неоценимую помощь могла бы оказать его мать, любившая хлопотать по любому поводу, а уж возможности продемонстрировать свою актёрскую игру она бы точно не упустила. — У меня есть несколько вопросов, Эда. — Слушаю. — Почему ты соврала насчёт вашего разговора с Селин? — Я не хотела врать тебе, на самом деле, — Эда виновато закусила губу. — Мне стало неловко из-за того, что Селин начала сомневаться во мне, а это могло значить только то, что я плохо справляюсь со своей ролью. Я не хотела, чтобы всё пошло коту под хвост из-за меня, мне было очень стыдно. — Я спросил лишь потому, что именно из-за этого начал в тебе сомневаться, — пояснил Серкан. — Понимаешь, Селин всё же не чужой для меня человек, моя первая любовь. Я привык верить ей, потому что знаю её с самого детства. — И даже в этот раз она тебе не солгала. — Дело не в этом, — он перебил Эду, — а в том, что я не хочу, чтобы врала и недоговаривала мне ты. — Этого больше не повторится, я обещаю, — Эда уверенно кивнула. — Верю, — Серкан улыбнулся. — И ещё кое-то… — Я что, опять умудрилась тебе в чём-то соврать? — Картина. Я хочу знать всё о той картине, которую ты написала. Эде понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что Серкан имел в виду, но затем она ахнула, а потом по-детски выкатила нижнюю губу. — Ты испортил весь сюрприз! — захныкала она. — Сюрприз? — Сюрприз! Это был мой тебе подарок на день рождения! На самом деле, она задумывался, как шутка, как аллюзия на нашу жизнь. Как напоминание о нашей маленькой игре. — Но мы там как будто… поменялись ролями, что ли? — Этим я хотела показать, что мы друг друга многому научили, — пояснила Эда. — Хм, если смотреть на неё с такой позиции, то тогда она мне очень даже нравится. — Ты увидел в ней нечто другое? — она посмотрела на него с интересом. — Я был глупый и слепой. — Есть что-то ещё, что ты хотел бы узнать, или допрос на этом окончен? — Пожалуй, окончен. — Замечательно! — Эда просияла и поднялась с кровати. — Не думай, что я забыла о нашем опоздании на работу. Через двадцать минут я буду ждать тебя внизу. Эда ушла собираться, а Серкан застыл посреди комнаты в одних пижамных штанах, смотря ей вслед. Эда будет ждать его внизу. Она осталась. Эда не бросила его, как это делали все люди, приходившие в его жизнь. Она осталась, и он сам не понял, когда одно её имя стало для него синонимом слова «надежда».