***
Мне семнадцать! С такой мыслью я просыпаюсь сегодня утром. До начала занятий в школе осталось чуть больше недели, за окном идёт холодный августовский дождь. Погодка, конечно, не самая праздничная, но мне не привыкать. Мой день рождения и дождь как два сиамских брата-близнеца, всегда были неразлучны. На часах половина одиннадцатого, а в комнате так темно, будто солнце ещё не встало. В воздухе витает запах подгоревших сырников. Похоже, мама решила вспомнить навыки готовки перед вступлением в законный брак. Хорошая попытка, мам! Правда, не засчитана. Сырники-то подгорели. Обычно обязанность по приготовлению пищи лежит на мне. В этой стезе я не могу назвать себя гением, но могу гарантировать, что никто не отравится моим супом или пастой. Будем считать, что это один из моих плюсов. Потянувшись на кровати, я зеваю так, что у меня даже немного похрустывает челюсть. Желание вставать отсутствует полностью. Меня нельзя назвать «жаворонком», поэтому на каникулах я предпочитаю отсыпаться насколько это возможно. Переворачиваюсь на живот, чтобы уткнуться носом в подушку и не раздражать своё обоняние запахом гари. Пролежав так пару минут, слышу звук шаркающих о ламинат шагов. — Саша, вставай, завтракать пора! — судя по голосу, у мамы хорошее настроение, несмотря на испорченные сырники. Да уж, на что способна любовь?! Даже в сорок лет она на раз окрыляет экономистов с почти двадцатилетним стажем работы. — Ещё минуточку, — простонав в подушку, отвечаю я. — Знаю я твою «минуточку». Нам нужно успеть в торговый центр перед тем, как ехать в кафе, — начинает причитать моя любимая шатенка у меня над ухом. Она как обычно включает утреннего ворчуна, с которым мне не справиться. — Ну, мам! — драматично простонав, отрываю голову от мягкой и теплой подушки, осознавая, что это последняя попытка — дальше только полная капитуляция. — Никаких мам! Вставай! Закатив мысленно глаза, сползаю с кровати. Халат напяливать мне лень, поэтому ковыляю на кухню прямо в пижаме. В ближайшем будущем мне такой дресс-код точно не светит. Нужно наслаждаться беспечным распиздяйством собственного домашнего гардероба. На кухне запах гари ещё более концентрированный, чем в остальной квартире. В воздухе витает дым, вытесняя долю кислорода ближе к полу. Фу! Дышать нечем! Подхожу к окну, чтобы открыть одну из створок. Так-то лучше! Пусть немного прохладнее, но зато не так воняет. — Садись давай и ешь! — за моей спиной слышится раздражительный голос матери. Такая резкая перемена в настроении?! Хм. Надеюсь, мне не стоит ждать ещё одного братика там, или сестренку. Я пока не готова к тому, которому уже девятнадцать лет от роду, не говоря уже о младенце, который будет постоянно плакать и привлекать всеобщее внимание. Для моего синдрома «отличника» — это сравнимо с самой эпичной катастрофой. Сажусь за стол за своё место. Я всегда сижу у окна. Скоро и этой привычки у меня не будет. Я люблю поныть, вы наверняка это поняли. Передо мной уже приготовлена тарелка с сырниками и сметаной, а также кружка с черным чаем. Мама садится напротив с кружкой черного кофе. Немного поковыряв в тарелке вилкой, забрасываю один сырник себе в рот. Бррр… Горчит. Даже сметана не помогает. — А ты чего не ешь свои сырники? — иронично интересуюсь я, еле сдерживая улыбку. — Аппетита нет, — сделав глоток из кружки, отвечает мама. Усмехаюсь. Ага, конечно, аппетита у неё нет! У моей матери есть небольшой бзик — она ни за что на свете не будет есть подгоревшие или сыроватые продукты. У неё задергается глаз, если что-то подобное положить ей прямо перед носом на тарелке. — Ты давай ешь, а не смейся. Нам нужно тебе ещё пару блузок купить и платье. Костя опоздает, ему нужно заехать к Ярославу, но мы должны быть в ресторане вовремя, — немного обиженно бормочет мама, переводя свой взгляд в сторону окна. — Платье? — недовольно свожу брови, несдержанно фыркнув. — Да! Ты же не собираешься на день рождения в джинсах идти? — мама облачается в маску нарочитого замешательства. Закатываю глаза. Раньше её не волновало, в чём я хожу, а теперь мне нельзя ударить в грязь лицом перед будущими родственниками. Не буду ничего отвечать. Не хочу ругаться, несмотря на то, что в глубине моего сознания уже томится такая мысль. Я вообще не понимаю, зачем это кафе. Можно было и дома тортика поесть.***
Мы живем в относительно небольшом городе, поэтому торговых центров у нас не так много. Каждый раз, отправляясь по магазинам, я рискую наткнуться на кого-нибудь из одноклассниц или, ещё хуже, учителей. До начала учебного года осталось совсем ничего, поэтому в торговом центре полный ажиотаж. В примерочные просто не пробиться. Схватив пару белых рубашек и блузок, и оставив выбор платья маме, я уже битый час стою в очереди. — Даша, это, по-твоему, юбка? — возмущается пожилая женщина, постоянно бегающая к примерочной, чтобы оценить шлюшность вещей, выбранных не то её дочерью, не то внучкой. Моя мама так никогда не делает, да и незачем. Мой стиль едва ли пошлее монашеской рясы. У меня и платьев то от силы пара штук. Юбка всего одна, да и та парадно выходная. — Примерь эти два, — откуда ни возьмись рядом материализуется моя мать, всучив мне два предмета гардероба. В этот момент из примерочной выходит девушка, и это значит, что скоро мои мучения будут окончены. Осталось только выбрать вещи и оплатить покупки. Захожу в тесный закуток и закрываю за собой дверь. Сначала примеряю блузки. Белые без всяких выкрутасов, одна на синих пуговицах, другая на золотых. Для меня главное, чтобы они были по размеру. Рукава не короткие, в груди не жмет. Отлично. Беру в руки черное платье из плотной ткани. Не сразу поняв, как его нужно надевать, напяливаю предмет гардероба на худое тело. Тело. По шкале от одного до десяти, я бы поставила четверочку. Узкий таз, благодаря которому отсутствуют округлости ягодиц. Худые, но хотя бы прямые ноги. Тонкие руки, и грудь. Это единственное, с чем мне повезло. Со спины я прямая как доска, сбоку смахиваю на «чупа-чупс». Черное платье оказалось слишком коротким — чуть выше колена, и ещё маленьким, слишком обтягивает грудь. Чувствую себя некомфортно. — Не сутулься, — приоткрыв дверь, недовольно фыркает мама. Машинально выпрямляю позвоночник, но посадка платья на моём теле от этого не меняется. — Толку-то, оно мне не идёт, — рассматривая себя в зеркале, отмечаю я. — Примерь голубое, — говорит она, закрывая дверь. Голубое. Ну, ок. Да это не платье, а какой-то сарафан. Легкая ткань, тонкие бретельки. Довольно милое. Открытый верх подчеркивает ключицы. А главное оно не обтягивает бедра, которых в принципе нет. — Хорошенькое, — слышу довольный голос мамы. На её губах растягивается улыбка, оголяя верхний ряд белоснежных зубов. — Берём! — разворачиваюсь и захлопываю дверь, чтобы побыстрее переодеться в более привычную одежду. Натянув джинсы и футболку, выскакиваю из примерочной, и как назло натыкаюсь на Олю Самарскую — мою одноклассницу. В отличие от меня она пришла в магазин не с мамой, а со своим парнем, по слухам он студент меда. Такие как Самарская «не бросаются на малолеток, а выбирают лучших». К слову её бойфренд по десятибальному рейтингу получает твердую пятерку. Высокий? Да. Красивый? Не понятно из-за восьмидесятипроцентного покрытия кожи лица и шеи вульгарными прыщами. Видимо, Оля повелась на что-то другое, но я не уверена, что дело в его богатом внутреннем мире. Молча киваю Самарской, она же игнорирует меня в ответ. Окей, сделаю вид, что мне не обидно. Развернувшись на девяносто градусов, иду к кассам, где меня уже ждёт мама. Оля остается позади, а вот легкий флёр унижения будет рядом со мной до конца дня.***
Вернувшись домой, я под командный голос своей матери начинаю сборы. Сначала душ, потом борьба с феном и копной волос. За лето они прилично отросли. Обычно я хожу с удлиненным каре, сейчас же длина немного ниже плеч. Надо будет подстричься, не люблю заморачиваться по поводу прически. Да и вообще считаю, что длинные волосы — это не практично. Высушив голову, надеваю нижнее белье и платье. Погода сегодня не теплая, поэтому придётся захватить с собой пиджак. Смотрю в зеркало и замечаю такой огроменный красный прыщ на правой щеке. Вот всегда так, выскакивают только тогда, когда «самое время». Зараза! Ведь на самом видном месте. Он так подходит к моим синим глазам! Просто идеальное сочетание! Ну, ладно, где там был мой тональник. Тональный крем — единственное, что у меня есть из косметики. И его бы не было, если бы не периодические прыщи, благодаря которым я постоянно посещала дерматолога, начиная с тринадцати лет. Мама носится по квартире, как ошпаренная. Всё никак не может выбрать туфли. Вроде бы уже решила, но всё равно ей всё не то и всё не так. Благо, меня не мучают такие душевные терзания. Мой выбор сразу пал на белые кроссовки, и как бы моя любимая женщина не возмущалась, у меня нет никакого желания вывихнуть сегодня ноги. Внезапно наш девичий переполох нарушает телефонный звонок на домашний. Странно, кто сейчас вообще звонит на домашний. Я почти забыла о его существовании. — Алло… Здравствуйте. Да, это Евгения Дорохова, — судя по официальному тону моей матери, ей звонит точно не бабушка Лена из Алексеевки. Не знаю почему, но на душе становится как-то не спокойно. Ловлю в зеркале собственный испуганный взгляд, и замираю на секунды, пытаясь распознать свои ощущения. — Да, конечно. Я скоро приеду. Какой кабинет? Повторите, пожалуйста, — кабинет? Что-то, определенно, произошло. Сердце пропускает пару ударов, а воздух застревает в лёгких. Перекручиваю в голове события последний дней и не понимаю, что могло случиться. Внезапно приходит мысль о смерти. Почему-то мне начинает казаться, что кто-то умер. Если звонят маме, то навряд ли это Константин. Только бы не бабушка! — Саш, — я не заметила, как мама положила трубку и оказалась за моей спиной. — Тётя Таня умерла. Нам нужно съездить в морг, — вижу в отражении взгляд человека за секунду до того, как по щекам начнут растекаться слёзы. «С Днём Рождения, Саша! С Днём Рождения!»***
Никогда не бывала в морге. Радоваться надо, но я почему-то вспоминаю момент, когда впервые и осознанно столкнулась со смертью родного человека. Это было два с половиной года назад. От пневмонии умер мой дядя. Он был мне как отец, единственный человек мужского пола, который частично занимался моим воспитанием. Когда я увидела его, лежащим в гробу, мне показалось, что это какая-то шутка. Довольно странная реакция на смерть. Я, конечно, не закатывала истерик и не пыталась поднять тело из гроба. Но ощущение, что дядя откроет глаза, не покидало меня вплоть до момента, когда я бросила прощальную горсть земли в его могилу. Вот тогда-то меня и накрыло. Бабушка трое суток отпаивала меня настойкой валерианы. Я не переставала плакать, почти ни спала и ничего не ела. Но сейчас всё было почему-то по-другому. Тётя Таня всегда была жизнерадостным человеком с заразительным смехом. Была. Никогда не подумала, что будут говорить о ней в прошлом времени так скоро. Она не дожила до сорока всего несколько месяцев. Причина смерти — острая интоксикация транквилизаторами вперемешку с алкоголем. Она так и не смогла справиться с депрессией после тяжелого развода. Раньше мне казалось, что веселые люди так не умирают. Получается, что я ошибалась. Отправившись на тот свет, моя тётя оставила двух дочерей: Аню пятнадцати лет, и Юлю уже студентку филфака. Теперь они наверняка будут жить с отцом, полным долбаебом. Любовь всё-таки опасная штука, уходя она способна убить человека, оставить двух детей на попечение настоящего козла. Тихо сидя на скамейке в коридоре городского морга, мне в голову приходили идиотские мысли о том, что смерть моей тёти — это знак. Нам не стоит переезжать к Константину. Маме лучше забыть о свадьбе. Совмещать похороны с переездом — не очень хорошее начало для новой семьи. От запаха формалина в воздухе становится только страшнее. — Привет, — поворачиваю в недоумении голову вбок. Посреди коридора стоит Максим. На фоне бледных стен его глаза кажутся темнее моря. Или это свет так падает. Причем тут вообще глаза? Меня должен больше интересовать вопрос, что он здесь делает. — Привет? — Отец попросил отвезти тебя домой, — лениво произносит парень, делая шаг ко мне. Максим явно одет не для морга. Рубашка стального цвета, черные брюки и лаковые туфли. Он готовился ко дню рождения, а не к поездке за будущей сестрой в морг. Боже, как же жутко это прозвучало. — Спасибо, — проглотив скопившуюся во рту слюну, благодарю парня. Он машет головой в сторону выхода, и я встаю на ноги. Коленки дрожат. Даже не замечала. Иду за Максом, поправляя подол платья. Звук наших шагов отражается мертвым эхом в пустом коридоре. Да, здесь даже звуки подобны музыки смерти. Жуткое место. Выйдя на улицу, я первым делом глубоко вдохнула свежий воздух с привкусом дождя. На секунду мне становится легче. Но только на секунду. Тревога накрывает меня новой волной. Капли мелкого дождя касаются кожи, и я ощущаю, как лёгкий холодок проносится вдоль позвоночника. — Чего застыла? Идём, — раздраженно хрипит Максим, бросая на меня ледяной взгляд исподлобья. Отвожу глаза в сторону и молча направляюсь к черному Ниссану. Сев в машину, пристёгиваю ремень безопасности. Макс же, судя по всему, игнорирует общеустановленные правила, не делая того же. Ладно, если мы попадем в аварию, он вылетит в лобовое стекло, а меня зажмет куском железа. Минут пять мы едем в полной тишине. Я разглядываю капли на стекле и хмурое серое небо. Тучи полностью перекрывают небосвод, и нет никаких намеков на то, что сегодня мне посчастливится увидеть солнце. — У тебя впервые умирает близкий человек? — из уст Максима звучит довольно странный вопрос. Интересно, почему он решил меня об этом спросить? — Нет. У меня умер отец и дядя, — тихо отвечаю, одновременно повернув голову к парню. В тусклом свете его волосы кажутся пепельно-белыми, в то время как обычно они отдают платиновым оттенком. Челка небрежно спадает на лоб, обрамляя темные прямые брови. — Прости. Не знал. Про отца, — мне кажется, что когда задаешь подобные вопросы — глупо извиняться за откровенные ответы. — Всё нормально. Отец умер, когда я была совсем маленькой. Дяди не стало два с половиной года назад, — спокойно проговариваю, сдвигаясь ближе к окну. — Как он умер? — даже с моими проблемами с коммуникабельностью, я не понимаю, зачем он продолжает этот разговор. Учитывая тот факт, что несколькими секундами назад Максим извинился за свой вопрос, в воздухе начинает попахивать отсутствием логики. — Папа? — уточняю, потом понимаю что туплю. Максим потерял мать, навряд ли его интересует смерть моего дяди. Парень молча кивает головой, не отрывая взгляда от дороги. Он спокоен и холоден. — Он был пожарным. Погиб от полученных ожогов на одном из выездов, — я уже говорила, что мой отец был хорошим человеком? Да, но почему-то промолчала, о причинах его смерти. Моя мама всегда им гордилась. Я тоже… Но вот было одно «но»… — Наверное, он спас человека, — учтиво звучит бархатистый голос блондина, но, если честно, я не фанат стандартных фраз из справочника по этике. Когда погибает пожарный, все представляют его героическую смерть, как выносит ребенка на руках из самого пекла и падает на колени. Но в случае моего отца всё было по-другому. — Он спас кота, — он спас долбаного кота какой-то старушки. Героически пожертвовал своей жизнью ради животного, забыв о том, что его дома ждали молодая жена и грудная дочь, которым в память достались только фотографии. Сглотнув слюну, чтобы не заплакать, делаю глубокий вдох. — Моя мама погибла пять лет назад, — после небольшой паузы в незадавшемся разговоре, произносит парень, — Они с подругой ехали забирать с дачи меня и моего друга. Шел дождь, мама не справилась с управлением и машина улетела в кювет, — его голос ни разу не дрогнул, будто он зачитывал сводку из раздела происшествий в местной газете. — Мне жаль… — говорю, представляя в этот момент четырнадцатилетнего подростка, который так и не дождался своей мамы. Он наверняка тогда был более эмоциональным, чем сейчас. Годы скорби стерли с его лица любые намеки на простые человеческие чувства. — Мне тоже, — откашлявшись, Максим посмотрел в боковое зеркало с моей стороны, чтобы повернуть к моему дому. Хорошо, что у нас небольшой город, и нам не придётся искать ещё одну тему для разговора. Когда машина останавливается у подъезда, я открываю дверь, чтобы поскорее ретироваться, проговаривая тихое «спасибо». — Стой, забери торт, — слышу в спину. Оборачиваюсь и вижу, как парень протягивает мне большой круглый торт, покрытый голубой глазурью, со свечками в виде цифр семнадцать. Я явно к нему сегодня не прикоснусь.***
Остаток собственного дня рождения я провела за просмотром старых семейных фотографий. Мама попросила меня выбрать фото для похорон. Перерыв кучу фотоснимков, мой глаз упал на запечатленный образ молодой и лучезарной девушки, только что окончившей технический институт. Рыжие кудри всегда оставались неизменной частью её яркой внешности. Тётя Таня всегда носила длинные волосы. Она считала, что в них её сила, и с опаской смотрела на ножницы, когда парикмахер ровнял ей кончики. Весьма символичным теперь кажется тот факт, что перед смертью она остригла свои локоны. Вчера, во второй день после смерти тёти, мы с Юлей умяли торт. Мы практически не говорили, потому что моя сестра постоянно плакала. Аня с мамой занимались решением похоронных вопросов. Приехала бабушка, боюсь себе представить, как себя чувствует мать, которой предстоит похоронить второго ребенка. Сердце разрывалось на куски от ожидания и внутренней боли, которая душила с того самого телефонного звонка, оповестившего мою семью плохой вестью. Эти дни спалось мне тяжело. Сны прерывисто мелькали перед глазами, оставляя в душе горький осадок. Сегодня день похорон, а я до сих пор ни разу не заплакала. Такое ощущение, что все слёзы кончились в самый важный момент. Мне даже стало немного стыдно. Все практически рыдают, а я словно бездушная сволочь. Черные брюки и рубашка — мой траурный наряд. Встав с утра с постели, у меня было всего десять минут на душ. У нас ночевали дедушка с бабушкой, и поэтому мне пришлось сократить гигиенические процедуры, чтобы все успели привести себя в порядок. Бабуля практически не спала ночью, всё ходила по кухне, пытаясь успокоить сердце. Дед молчал всё это время. Он вообще никогда не был разговорчивым, но сейчас его немногословность немного пугала. Перед прощанием мы с общей подругой тёти Тани заехали на место захоронения. Цветов и венков было много, и мама просила отвезти часть заранее. Время пролетало будто ветер, пронося перед глазами серые картины городского кладбища. Подъехав к похоронному бюро, сразу замечаю Константина, Максима и высокого шатена, кажется его зовут Дмитрий, он дружит с моими будущим братом. Я видела его всего один раз, когда мы с мамой ездили на семейный ужин с её женихом и его сыном. К слову, Макса хватило от силы на пол часа, потом он уехал с Димой. Выйдя из машины, подхожу к маме. Она нервно поправляет траурную ленточку на одном из венков. — Мы отвезли цветы, — произношу, нежно касаясь ладонью её спины. Мама поворачивает голову и молча кивает. До начала прощания в траурном зале не больше двадцати минут, вокруг собралось много родственников и знакомых. Если прислушаться, то можно услышать много разных историй о тёте Тане. Конечно же хороших, о плохом все в такие моменты забывают, ну или просто молчат. Аня с Юлей стоят обнявшись у самого входа. К ним постоянно кто-то подходит, произнося слова соболезнований. Бывший муж тёти так и не осмелился появиться. У него хватило смелости только на один звонок. Я даже не представляю, как этот козёл в одиночку сможет вытянуть хотя бы младшую дочь. Дядя Толя художник с тонким душевным миром, или как говорит мой дед «творческий алкаш». Надеюсь, этого козла даже никто не вспомнит, когда он помрёт. Да, знаю, так нельзя, но я сомневаюсь, что на моём месте кто-нибудь думал иначе. Говорить мы можем всё что угодно, а вот приукрашивать мысли — это ложь самому себе. В одиннадцать ровно двери траурного зала открылись, и все потихоньку стали входить внутрь. В центре просторного зала стоит гроб, а в нём моя тётя. Она кажется такой маленькой и худой. Посмертный макияж выглядит неестественно, такое ощущение, что передо мной не мертвый человек, а пластмассовая кукла. Опять всё кажется таким нереальным. Наверное, это ненормально, не верить в смерть. Стараюсь огородить себя мысленной стеной, видя как рыдает моя бабушка. Я знаю, что если я впущу эти эмоции, то они поглотят меня, выталкивая разум за границы собственного тела. Прикусив губу, концентрируюсь на физической боли, чтобы обмануть душевную. Медленно присев на одну из лавочек, достаю из кармана носовой платок, так, на всякий случай. Сжимая в руке легкую ткань, концентрирую свой взгляд на одной точке, чуть ниже губ тёти Тани. Всё вокруг кажется весьма реалистичным кошмаром. Стараюсь мысленно сконцентрироваться на одном из звуков, чтобы не слышать плача, который эхом разбивался о белые стены зала. Рядом со мной присаживается Константин, желудок от неожиданности подскакивает к самому горлу, но затем медленно спускается к диафрагме. Боковым зрением замечаю, что у него покраснел и припух нос. Возможно, это из-за того, что в помещение много живых цветов, а у Вербицкого-старшего аллергия. Только вот тётя Женя, с которой мы отвозили часть цветов на место захоронения, об этом не знает, ибо я слышу её писклявый голос за спиной, она умиляется над сентиментальностью Константина. Как легко можно промахнуться в оценке человеческих качеств, не зная при этом деталей. Возвращаюсь за мысленную стену, и остаюсь под её невидимой защитой до окончания выделенного времени на прощание с усопшей.***
От похоронного бюро до кладбища расстояние в несколько километров. Да, отсутствию логики удивляться не надо. Все старые кладбища в городе были закрыты, осталось только городское, расположенное за чертой города. Поэтому часто похоронные процессии могли проезжать через центр города. Когда все присутствующие в траурном зале смогли проститься с покойной, на крыльце здания быстро сформировалась приличная толпа людей. Дело было в том, что каждый из них мечтал успеть занять место в автобусе или в одной из машин. Забавно, как глупо могут вести себя взрослые люди на похоронах, толкая друг друга, чтобы пригвоздить свою пятую точку к более комфортному сидению, и желательно автомобиля бизнес-класса. Я в этом цирке участвовать точно не собираюсь, мне все равно на чём ехать. Выйдя на улицу отхожу немного в сторону, наблюдая за странной версией детской игры «музыкальные стулья». Группа дальних родственников мужского пола атаковали Максима, в надежде прокатиться без своих жен, но с пузырём. Судя по недовольному выражению лица Вербицкого-младшего, ему не нравилась эта затея, но воспитание не позволяло послать грешных алкоголиков на три советских буквы. В конце концов, дядя Лёша стал жаловаться на больную ногу и Максу просто пришлось сдаться. Внезапно сбоку от меня кто-то усмехается. Поворачиваю голову на ироничный звук и замечаю Диму. Он качает головой и закатывает глаза к небу, но затем замечает мой немой вопросительный взгляд. — Тот мужичок в клетчатой рубашке час назад рассказывал всем, как каждое утро бегает кросс в десять километров. Станиславский отдыхает, — объясняет парень. Конечно же речь шла о дяде Лёше, что так искусно смог надавить на жалость. — Он окончил театральное училище, — хрипло произношу, наблюдая за тем, как машина Максима трогается с места. — Серьезно? — поменявшись в лице, удивленно интересуется Дима. Отрицательно качаю головой. Шатен же издаёт приглушенный смешок. Я думала, что над моими шутками смеётся только моя мама. Оказывается, не только. — Тебя, кажется, Саша зовут? — пройдя несколько шагов вперед, он останавливается, а затем резко разворачивается на сто восемьдесят градусов. От яркого полуденного солнца парень щурит глаза, пытаясь поймать мой взгляд. Беззвучно киваю. — Ну, что ж, Александра, поедешь со мной на кладбище, — несмотря на странность фразы, его голос звучит довольно официально. Нахмурив брови, смотрю по сторонам, и понимаю, что машин больше нет. Если только Дима не предпочитает водить собственный бэтмобиль. — Моя машина за углом. Пошли, я не кусаюсь, — парень усмехается уже второй раз в моём присутствии, замечая мой недоверчивый взгляд. Ладно, так и быть, поеду с ним. Учитывая тот факт, что похоронная процессия уже выехала по направлению к кладбищу. Громко выдохнув через нос, иду за ним, мысленно отмечая его высокий рост. Не меньше метра девяносто. Наверняка, он, как и Макс, играет в волейбол. Повернув за угол здания, мы подходим к темно-синей Тойоте Супра. Автомобиль, скорее всего, мой ровесник, но в очень хорошем состоянии. Дима обходит машину и открывает мне пассажирскую дверь. Проронив тихое «спасибо», я присаживаюсь на сидение, а затем закрываю дверь, не дав парню совершить следующий джентельменский поступок. Пристегнув ремень безопасности, я отчего-то начинаю нервничать. Шатен садится в машину и первым же делом заводит двигатель, и только потом пристёгивается. В голове я невольно ставлю галочку напротив первого пункта в списке отличий двух друзей. Максим, судя по всему, более пренебрежительно относится к собственной безопасности. Мы трогаемся с места, и я, чтобы немного успокоить нервы, начинаю стучать пальцами о кожаную обивку сидения. Мне кажется непонятным поступок Димы. Он приехал на похороны к неизвестной ему женщине, да ещё и подвозит теперь её племянницу. Мотивация молодого человека загорается красным знаком вопроса в океане моих мыслей. — Почему ты приехал на похороны? — осознав, что этой загадки мне не разгадать, я несдержанно задаю вопрос. Шатен бросает на меня короткий взгляд медово-карих глаз, но затем возвращает своё внимание к дороге. Он слегка сжимает мужественную челюсть, от чего на его щеках выступают милые ямочки. Милые? Серьезно? — Макс не любит похороны, я приехал из-за него, — его ответ кажется мне таким… Добрым? Дружеским? Искренним? Скорее всем перечисленным одновременно. — Боже, он же похоронил свою мать, — произношу вслух только что пришедшую мысль, и тут же мои щеки наливаются краской. Как же неудобно вышло. Моё любопытство сыграло со мной злую шутку. — Мы похоронили своих мам, — сглотнув слюну, спокойным голосом добавляет Дима, и меня словно окатило из ушата с ледяной водой. Мы. Похоронили. Своих. Мам. Перед глазами проносится недавний разговор с Максимом. Он говорил, что его мама была с подругой. Лучше бы я молчала! Какой черт дёрнул меня за язык с самого начала? — Всё нормально, я уже это пережил, — бросив в мою сторону встревоженный взгляд, шатен тихо проговаривает свои слова. Но мне от этого не легче. Пара минут в полной тишине, тишине, пропахшей моим стыдливым ужасом. Скорее бы доехать до места, выйти из машины и забыть об этом моменте, как о страшном сне. Минуты тянутся словно часы, и моё сердце уже готово выпрыгнуть наружу и бежать впереди автомобиля. Успокоиться никак не получается. Этот кошмар продолжается, добавляя всё новые и новые линии сюжетов. Подъехав к центральному входу кладбища, мы замечаем, что процессия остановилась. Объехав вереницу машин, Дима берёт телефон и кому-то звонит. — Мы кого-то ждём? — парень задает в трубку вопрос, в его голосе можно распознать нотки недовольства. Вполне возможно, что он мечтает о том, чтобы всё закончилось как можно скорее. — Понял… Отложив телефон, парень громко выдыхает, стуча пальцами по центральной части руля. — Что-то случилось? — Да, месье алкаш, он же водитель катафалка, забыл куда ехать. Женщина по имени Женя знает, но отказывается ехать перед гробом чтобы показать дорогу. Видите ли это плохая примета… — ворчливо объясняет он всю суть комичности происходящего. — Я знаю куда еха… — буркнув под нос, осекаюсь, боясь, что мне сейчас придётся самой ехать перед гробом. Нет, во мне не поселилась семидесятилетняя старушка, но вот сталкиваться с приметами на похоронах как-то стрёмно… Немного жутковато. — Тц… Ты боишься! — цокнув языком, язвительно заявляет шатен. Но меня даже не задевает его фраза. — А ты нет? — наклоняю голову вбок, стараясь проследить за мгновенной переменой на его лице. От легкого раздражения он переходит к скепсису. — Окей, допустим, это правда, и проехав впереди гроба будет означать, что мы скоро умрём. Меня интересует только один вопрос: это произойдет в один день? Если подумать — это даже романтично, — в конце своей непродолжительной речи Дима дьявольски улыбается, отчего я лишь недовольно фыркаю. — Ладно, поехали, — я хотела добавить «раз ты — жуткий романтик», но мне показалось, что он этого не оценит. Улыбка парня стала ещё шире, не думала, что это вообще возможно. Он с радостью повернул руль вправо, ровняясь с катафалком. Заметив странный автомобиль, водитель катафалка опустил боковое стекло. — Мужик. Ты. Едешь. За. Нами, — Дима говорит так, будто перед ним слабослышащий человек или просто идиот, всё зависит от его фантазии, а затем резко трогается с места, въезжая на кладбище через центральный вход. Проехав пару десятков метров, говорю парню, что нам направо, а у самой сердце бьется где-то в левой пятке. — Почему ты так и не заплакала? — этот вопрос окончательно выбивает меня из колеи. Зачем ему это? Решил отомстить за мой вопрос? Я же не специально. — Потому что мне всё это кажется нереальным. Тут налево, — сомневаюсь, что он поймет мои слова правильно, но в принципе это не так уж и важно. — На маминых похоронах я думал, что это сон. Пока отец меня не спросил, почему я не плачу. Я ответил, он дал мне подзатыльника. Повторять вопроса ему не пришлось, я заплакал, — слушая парня, меня вдруг накрыло осознанием того, что он задавал свой вопрос только потому, что хотел понять, испытываю ли я сейчас то же, что и он пять лет тому назад. — Тут прямо, — не доезжая до очередного перекрестка, произношу, переваривая в этот момент услышанное. Через несколько десятков метров мы останавливаемся у места захоронения. Рядом за час появилась ещё могилка. Это жутко. Дима смотрит назад, чтобы быть уверенным в том, что процессия не сбилась с пути. Я отстегиваю ремень и уже готова выплыть из машины, но парень судя по всему решает открыть мне дверь самостоятельно. Он тянется к ручке, а я вжимаюсь в сидение, чтобы шатен случайно не коснулся меня. Время подозрительно замирает, как и лицо Димы перед моими глазами. Тёмные густые брови, прямой нос, аккуратные губы. Черты, которые я не успела разглядеть, насильно впиваются в память. Сердце в страхе останавливает ритм, так обычно ведут себя невинные овечки, когда хищник проходит где-то рядом. Меньше шума — больше шансов выжить. Щелчок дверного замка звучит как долгожданный звонок на перемену. Я уже хочу облегченно выдохнуть, но в мои губы врезаются чужие уста. Моргнув пару раз, пытаюсь понять, что происходит. От почти невесомого прикосновения, лёгкие скручивает в тугой узел, а сердце совершает оглушающий удар, от чего вибрация проносится по барабанным перепонкам. Мой мозг отчаянно пытается выкроить себе лишние секунды, чтобы принять взвешенное решение. Сжимаю зубы и резко отталкиваю парня от себя. — Ты чего творишь? Придурок! — злобно выпаливаю, наливаясь краской. — Ну, метод моего отца в твоем случае был не уместен. Девочек я не бью, — с мальчишечьей усмешкой произносит Дима, в то время, как я в буквальном смысле выпрыгиваю из машины. — Саш, — кричит мне вслед, но я не оборачиваюсь, несясь к могиле со всех ног. — Надеюсь, тебе помогло. — Пошёл в жопу! — выплёвываю слова, отмахиваясь рукой. За спиной слышу звук захлопнувшейся двери и понимаю, что мне срочно нужно себя чем-то занять. На одном из венков сбилась ленточка, решаюсь её поправить. Громко дыша через нос, пытаюсь усмирить свой гнев. Какой же засранец! Мне ведь на секунду даже показалось, что он хороший. Как же. С такой внешностью хорошими не бывают. Буквально через минуту до моего слуха доносится звук приближающихся машин, и меня отпускает. Оборачиваюсь и наблюдаю за тем, как Дима курит возле своей машины и смотрит в мою сторону. Я не отвожу глаза, боясь показаться трусихой, коей и являюсь. Мне не понять истинной причины этого поцелуя, и лучше не задавать ему больше вопросов. Буду держать дистанцию, это правильное решение. Выйдя из машины, мама подходит ко мне и обнимает на секунду. Ей совсем плохо. Опухшие от слёз глаза потеряли прежний цвет. Она берёт меня за руку и делает несколько шагов к могиле. Странно, но всё происходящее перестало казаться мне нереальным. Я чувствую ладонь матери в своей руке и то, как подступают слёзы. Вокруг нас сходятся родные и близкие люди, семья, напротив которой становятся Константин, Максим и Дима. Последний что-то шепчет другу, не отрывая от меня взгляда. Теперь он кажется каким-то понимающим. Да уж, никогда бы не подумала, что мой первый поцелуй настигнет меня на кладбище, на похоронах родной тёти. Похоже, что у моей судьбы весьма извращенное чувство юмора. Боюсь себе представить, что мне ждать дальше…