***
Колокольный звон и чей-то радостный, незатенённый ещё тенями скорби и презрения смех усладой прокатывался по оживлённой группе знакомых ему лиц. Они весело и открыто переговаривались меж собой, деля друг с другом счастье задушевного общения родных людей. Семьи. Вот, горделиво выпятив грудь, обрамлённую старым, но по-прежнему белоснежным мундиром офицера Гвардии, стоял его отец. Хмурость, несмотря на почтенный возраст, так и не сошла с лица родителя, вмурованная в него временем, проведённом на передовой, в горниле войн и лишений. Однако отец улыбался, как улыбаются, когда видят перед собой дорогого сына, родную кровь, что ни за что не хочется потерять. Матушка с розовой пунцой на щеках и изогнутых в улыбку губах стоит рядом с хозяином дома, легонько придерживая его за руку. Во всегда светлых, необременённых печалью очах горит свет надежды и ласки, заставляя сердце трепетать в восхищении перед этим апостолом спокойствия. Солнечный день освещает смеющиеся лица младших: брата и сестры. Усевшись на роскошные кресла в подобающих позах, они глядят куда-то за спину наблюдающему с неподдельным интересом на лицах. Будто видят нечто столь величественное и абсолютное, что нельзя узреть более нигде во всей Вселенной. Он вспомнил своё имя. Пивий. Оно было произнесено синхронно его матерью и отцом при рождении. Голос их лучился заботой, а он сам, ещё младенцем, видел за спинами родителей, совместно удерживающих его на своих руках, прекрасный золотистый свет. Пивий чувствовал — этот свет и есть то, что обогревало его детское тельце, Он то, что защищало его, когда, казалось, весь мир готов был обрушить свою ярость и гнев на его плечи. И не только конкретно его, но и всех живущих людей. С самого их зарождения и до Конца Времён. Ещё несмышлёным ребёнком Пивий ясно как день понимал один неоспоримый факт, что был выгравирован у него на душе: Император защищает праведных!.. — Рота, подъём! — Резкий окрик, как внезапно вылитое на тело ведро ледяной воды, оросило слух сержанта. — Стройся! Дальше всё словно слилось в один мутный поток устремившихся вдаль, связанных между собою событий. Пивий не успел осознать, что происходит, а ноги уже насильственно подняли его собственное бренное, замерзающие тело с койки. Беспокойные руки, в свою очередь, тотчас суматошно и неуклюже натягивали на него все составляющие его новой униформы. Тёмная двубортная шинель из плотно скроенного драпа, пропахшая химией и прочими отвратительными обычно свойственными плебеям запахами, немного согрела «дубеющего» и не привыкшего к холоду сержанта сцинтиллийцев. Неудобные, чуть широковатые брюки из того же материала с трудом залезли на ноги, будучи во мгновение ока завернутыми в серо-белые обмотки. А пехотные ботинки, больно режущие ахиловы сухожилия, были быстро надеты на стопы. Последний штрих — каска пехотинца Крига — увенчала голову Пивия с легким звоном регулируемых ремешков. Зрение заспанных глаз не позволяло нормально видеть в практически полном мраке пехотной палатки, отчего сержант не раз и не два спотыкался практически на ровном месте. Голова же сейчас вообще не мыслила, предпочтя, словно в пьяном угаре, работать на чистом «автопилоте». — Сержанты, пересчитайте подчинённых, — обратился к младшим офицерам, а значит в том числе и к благородному Пивию, приглушённый из-за маски противогаза голос: это был ветеран-гренадёр, строевым шагом прохаживающийся между рядами сонных гвардейцев. — Когда закончите, выметайтесь из этой духоты на свежий воздух, затем маршем на плац! На всё про всё у вас есть пять терранских минут! По истечению этого срока, если кого-либо не увижу на плацу, — наказание получит всё отделение провинившегося! — Так точно, господин смотритель! — Разобщённый в общей сути своей хор голосов известил всё помещение, заставив сержанта Пивия поморщиться от головной боли. Благородный сын высоких шпилей Сцинтиллы стиснул зубы, поддавшись непередаваемому коктейлю страха, смешанного со жгучей злобой. Сейчас он внимательно проследит, чтобы раздолбаи из его отделения мухой очутились на плацу, затратив на это не более трёх минут. "Сделать пятилетку в три года" — в измождённом разуме сержанта неожиданно всплыла поговорка родом с Древней Терры, которую Пивию однажды довелось услышать из уст своего отца. Пивий не хотел ещё раз схлопотать наказание. Сочащиеся гноем шрамы ещё толком не зажили после предыдущего. Один из его рядовых, какой-то там пятый сын вшивого барона, чей род недостоин даже упоминания, не смог уложиться в норматив, установленный этими садистами в противогазах. Расплата за собственную слабость не заставила себя долго ждать. Как итог — в качестве наказания розгами хлестали всё отделение! По двадцать ударов на "тело"… Стоит ли говорить, что эта завёрнутая в шинели чернь в тот день оттянулась по полной… Подумать только… его, второго сына благородного рода Кисианцев, одного из наиболее влиятельных домов Сцинтиллы, хлестали розгами. Хлестали! РОЗГАМИ!!! А ведь в детстве его даже матушка никогда по попе не шлёпала... Благородный сын Сцинтиллы стиснул покрепче зубы от кипящей в нём злости. Больше он ни за что в жизни не допустит повторения подобного. Стыд, позор и унижение алой краской заливали его щёки. Сам не допустит и проследит за тем, чтобы идиоты из его отделения не потянули его вниз вслед за собой!***
Долг. Честь. Самопожертвование. Смерть. Имя. Прощение. Что значат для солдата Корпуса Смерти все эти слова? Ни один из безмолвных сынов и дочерей мира смерти никогда не даст ответа на столь тривиальный вопрос. В особенности чужакам. Не потому, что в их глазах он кажется глупым или без содержательным. Нет, но потому, что на него, во многом ответ был уже дан. Давно. Вписанный в историю Крига кровью павших. Предателей и верных. Героев и трусов. Всех. Ещё пять сотен лет тому назад. — «Лейтенант, вы должны закалить их шаткую волю в пламени бесконечных страданий и тренировок бренных тел, дарую вам самые высокие полномочия… Я чувствую, Император ещё может даровать этим розовозадым свиньям своё прощение!» — Ноль-Ноль уже множество раз прокручивал в голове это последнее наставление комиссара-полковника, не переставая пытаясь осмыслить верный путь для воплощения отданного приказа. Как уроженец Крига, он не переставал твердить самому себе, что всё население утонувших в собственных пороках сцинтиллийцев следовало бы отправить к праотцам ещё с самого обнаружения их родной планеты. Слишком местные "любители роскоши" напоминали ему архипредателей-автократов, что правили ещё старым, не превращённым в радиоактивную пустошь цветущим Кригом. Ублюдков, что в собственной жадности и алчности совершили непоправимое, решив предать Бога-Императора Человечества! Если бы решение зависело от предпочтений юного лейтенанта, то он без каких-либо колебаний отдал бы приказ спалить этих нечестивцев в очистительном пламени и придать забвенью всех разжиревших аристократов и их припудренных женоподобных отпрысков, не весть как очутившихся в рядах славной Астра Милитарум. Ибо они порочат своим скверным присутствием всю структуру, начиная от простого гвардейца, до лейтенантов и капитанов — все они не более чем расфуфыренные шуты с лазганами в руках! — «О, духи машин, как же вы терпите неуважительные прикосновения их рук к идеальным корпусам своим?» — Эменно это как-то раз прощебетал разгневанный «шестерёнка», проходивший рядом с расположением офицерской палатки. Ярость и праведное сожаление чувствовалось даже в его полностью синтезированном механическом голосе. Что было не мудрено, Норманн собственными глазами видел, как эти трясущиеся, набелённые уродцы чистили корпуса священных механизмов — с аккуратностью и аристократическим прилежанием, но не восхваляя и не почитая духов своих устройств. Если уж для лейтенанта с Крига это выглядело по меньшей мере неправильным, вызывая естественный диссонанс мышления, то что уж и говорить о полковом технопровидце. И, стоит сказать, Ноль-Ноль был абсолютно согласен с техножрецом… А теперь ему приказали обучить этот трусливый сброд всему, что необходимо знать верному воину Императора Человечества… Что ж, если бы у лейтенанта оставалась хоть какая-то толика человечности, а вместе с ней и циничного армейского юмора, то он бы, смеясь во всё горло, назвал бы ситуацию ироничной. Но в нём не было ничего, только цель, только исполнение воли комиссара-полковника Лютера де Канна. — «Имперские троны? Драгоценный металлы? Иные валюты Человечества? Какая несусветная глупость! Нет ничего, что стоило бы дороже верности правому делу и готовности пасть за него!» — Голос майора Йенеса Майера, его прошлого командира, пронёсся в суматошном буране хлещущих мыслей. Старик всегда был прав, но между тем обладал мудростью, порой не доступной никому из других офицеров его старого полка. Ноль-Ноль, возможно, будучи единственным из всех, всегда четко осознавал этот факт. Рассуждать об этом, идя походным шагом по расположению наскоро возведённого тренировочного полигона, было сродни окунанию своего тела в омут с редкими лекарственными травами. Они в какой-то мере успокаивали очерствевший разум, но также и напоминали о том, что всё некогда произошедшее «хорошее» — всего лишь ступенька на пути к грядущим бедам и лишениям. Ноль-ноль осмотрелся вокруг. И тяжело выдохнул, позволив фильтрам противогаза издать пискляво бурчащий звук, похожий на предсмертные стон какого-то ксеноса. Он вспомнил, что происходило здесь ещё неделю назад. Суета. Одно слово вертелось на языке Норманна, способное дать характеристику всему окружающему лейтенанта ветеранской роты гренадёров. — «Хаос паразитирует на праздности человеческих душ, кормится их пороками и прорастает своими извращёнными корнями в глубины потаённых желаний!» — Лейтенант бесчисленное количество раз слышал это изречение — ещё будучи рекрутом и на протяжении всей своей жизни: в речах проповедников — но никак не мог помыслить, что доведется самолично узреть её апофеоз. Целые толпы служек и слуг, тараканами ворочающиеся и суетящиеся вокруг нескольких выделяющихся особ в лоснящихся, начисто вылизанных сине-бело-красных цветастых униформах. Кто-то из сервов старательно начищал поставленные на закрытые ящики с нарисованными на них изображением бутылок ноги младших офицеров. Кто-то, как, например, женщины-служанки, откровенно говоря, обслуживали нобилей своим телом, подкармливая тех гроздями каких-то красных ягод. Когда в этот же момент личные парикмахеры и ещё невесть кто намывал и ухаживал за их распущенными волосами. — «Проявления Хаоса могут выдавать своё присутствие и в самом незначительном, кажущемся всего лишь безобидным…» — колокольный набат и грозные речи проповедника всплыли в памяти Норманна, покуда его сознание возвратилось в настоящее время из мириады отвратительных воспоминаний. С тех пор многое изменилось: сейчас лейтенанта Крига встречали две ровные шеренги сцинтиллийцев, протянувшиеся по левую и правую руки под строжайшим надзором гренадёров ветеранской роты. В полной тишине и строевой готовности замерли что аристократы-сцинтиллийцы, что их слуги и служки. Ноль-Ноль позволил себе проявить похороненные эмоции, мрачно ухмыльнувшись, но лишь слегка. Напряжение, страх и презрение на их вспотевших лицах были очевидны. Последнего, конечно, было более всего остального. После того, что тут происходило на протяжении этих семи дней — это было не особо удивительно. Каждодневные расстрелы, сжигание на очистительном костре под присмотром священнослужителей, бичевание, иные формы наказания. Пару раз, конечно, розовозадыми аристократами предпринимались вялые попытки к сопротивлению, но они подавлялись столь же быстро и безжалостно, как и возникали. Ещё неделя понадобилась «боевым» отпрыскам благородных нобелей, чтобы осознать, что они остались совсем одни на дикой планете без средств дальней связи. Флотские династии, точнее те из них, что могли поднять смуту, оказались уничтожены, «солидарных» с мнением застрявших на земле благородных попросту не осталось. Хвала Ангелам Его. Лейтенант задумался, смотря на небо: всё-таки приближённость к комиссару-полковнику, имеющему хоть какой-то вес во внутренней среде командования, позволяла быть осведомлённым по многим щепетильным вопросам... Выхоленных сыночков и дочурок благородных семейств сцинтиллийской знати откровенно потряхивало в данный момент. Их трясущиеся от чудовищной усталости, свежих рубленных следов бичевания и откровенного страха от воспоминаний плечи раз и навсегда вдолбили в них ясность мысли. По крайней мере, так считал Норманн. Солдаты Крига проходили через всё это каждый день, и эти страдания выковали в их душах адамантовый стержень, что не даёт людям как виду встать на колени перед ужасом и тьмой ледяного космоса. Ныне наступил черёд детей Сцинтиллы. Норманн легонько качнул головой одному из замерших поблизости ветеранов-гренадеров, отдавая тем самым немое распоряжение, чей смысл, впрочем, не составляло труда понять: — Командующим отделений, доложить о готовности к практическим тренировкам учебно-полевых манёвров! — Необычайно громогласно для своего обычно тихого и спокойного голоса отчеканил капитан. — Отделения, равняйсь! Смирно! Равнение на середину! — Почти синхронно заорали младшие офицеры-сцинтиллийцы, призывая гвардейцев к порядку. Через несколько десятков секунд всё было кончено. Отделения выполнили данные им указания. — Господин майор, — пускай Норманн и носил чин лейтенанта в свите Лютера де Канна, де-факто в переформированном полку Фузилеров имел полномочия заместителя полковника. — Все отделения 574-го Пехотного полка Сцинтиллийских Фузилеров для прохождения учебно-полевых манёвров построены! Командующий рот, капитан 10-109-98-Регхальд! Лейтенант-«майор» как следует выслушал отчет и отдал честь подчиненному, затем неспешно выйдя к центу общего построения полка. За его маской да и за непроницаемым лицом было не видно того немного торжествующего огонька, что ритмично танцевал в глубине «мертвых», карих глаз. Вот они, перед ним — оставшийся воинский контингент всего того военного формирования, которое встречало его и комиссара-полковника ещё несколько недель назад. И что он видел перед собой теперь? Сломленных, лишённых чести и достоинства людей с опущенными головами и дрожащими от холода и страха глазами. Толпа, выстроенная «по линеечке» силами ветеранской роты гренадёров Крига — жалкий сброд вместо благословенных воинов Бога-Императора. Отребье с «голубой кровью», текущей по венам. В данный момент они так сильно напоминали измученных рекрутов-криговцев на конечном этапе их обучения. Так напоминали тех, кем раньше являлись сами жители мира-смерти: слабыми, нерешительными, безверными, предавшими… Норманн хотел было сплюнуть на землю от нахлынувшего чувства гнева на самого себя, однако сумел сдержаться: — Приветствую вас, солдаты 574-го Пехотного, — встав в ровную стойку и заключив руки в замок за спиной, лейтенант начал свою речь. — Я не люблю долго чесать языком, поэтому сразу введу вас в курс дела. Сегодня, как вы, возможно, уже знаете, на планету прибывают ещё три полка Имперской Гвардии. Иопалльские Контрактные Отряды, если это название вам о чем-нибудь говорит. Посему, в честь их прибытия, наш многоуважаемый комиссар-полковник Лютер де Канн решил провести совместные учения с одним из этих подразделений. Услышанные вести заставили ряды Сцинтиллийских Фузилеров, одетых в униформу Крига, засуетиться. Немного. Поднявшийся было гомон голосов быстро утих, видимо, по причине внезапно напомнивших о себе бичевых рубцов, занывших пульсирующей болью. — Это решение было принято для сплочения и поднятия боевого духа обоих боевых подразделений! Учения пройдут в виде нескольких серий командных стрельб и рукопашных схваток! — Ноль-Ноль на мгновение понизил тембр своего голоса, только для того, чтобы в следующую секунду громогласно объявить. — Гвардейцы, сегодня вы докажите своими кровью и потом, что достойны чести, дарованной вам Повелителем Человечества! Сегодня, вы либо станете полноправной частью Его всесокрушающего Боевого Молота, либо так и останетесь жалким отребьем!***
Мирное небо неизведанной планеты, не загаженной отходами массового производства, встречало новоприбывшего Маника Феличе завыванием ветра за переборкой машины Аэронавтика Империалис. «Валькирия» удручённо «танцевала» в нещадных потоках ветра, то и дело хлещущего её по широким бортам. Созданная этим резкая тряска прогнала чарующие оковы сна прочь от сознания капитана Иопалльского Контрактного Отряда. Он устал, физическое и моральное истощение переполнили его рассудок, отчего нервозность стала всё больше докучать уже немолодому сыну Иопалла. А ведь он помнил, как всё начиналось: помнил тряску перевозившего их в Имматериуме корабля, помнил, как не мог сомкнуть глаз на протяжении целых трёх дней, пребывая в чудовищном напряжении, когда экипажу стало известно о небольших сбоях в работе поля Геллера. Перелет, что должен был составлять всего пять дней, затянулся практически на полторы недели. Ох, и хапанули же они тогда горя!… Некоторые особо впечатлительные его подчинённые до сих пор не могут отойти от странного, гнетущего чувства на сердце, будто что-то или же кто-то следил за ними со спины. Но это явно были всего лишь предрассудки, Маник был в этом абсолютно уверен! Протерев болящие от недосыпа глаза, капитан Маник погрузился в мириады собственных мыслей, вычленяя из них все самые важные моменты. Надо сказать, для него, как для старшего гвардейского офицера, этого самого «важного» было очень много. Однако, по правде говоря, капитан не особо удосуживался своевременным их исполнением, посему много раз оказывался в разладе с непосредственным начальством — полковником 13-го Иопалльского Контрактного Отряда, Лукрецием Росси. Человек страшной душевной натуры: так о нём отзывалась добрая половина всего полка. Да и сам капитан знал об этом не понаслышке. Много раз он встревал в яростные дебаты с полковником на самые разные темы, начиная от закалки дисциплины отдельно взятых прецедентных гвардейцев, вплоть до споров о лучшем сорте рекафа и браги, которые были частым гостями на обеденных столах высшего командования 13-го. Вот только это были далеко не дружеские, панибратские и шуточные дискуссии — это были ожесточённые словесные баталии, порой принимающие вид особо пикантных речевых оборотов. Всё это Маник Феличе запомнил, возможно, уже на всю оставшуюся жизнь, но, была бы на это его воля, капитан с радостью предпочёл бы забыть навсегда. Прямо сейчас он вновь прокручивал и мусолил на кончике языка последний приказ, данный ему полковником: — Феличе, доношу до вас, что вы в составе полной третьей роты назначаетесь ответственным за прохождение учебно-полевых тренировок и будете представлять лицо наших славных полков! — Торжественность сказанного в тот момент Лукрецием могла посоперничать в своей помпезной насыщенности с речами благородных семей самой Святой Терры. — Не посрамите же нашу честь и гордость как лучших сынов и дочерей Иопалла. — Честь и гордость, — капитан испробовал на вкус эти слова, после чего его лицо сморщилось, будто ему в рот засунули некий ужасно кислый фрукт. — Ха, как же! Гордость-то у нас может и есть, однако… Честь? Варп его раздери, а я-то с парнями ещё думал, что у Росси нет чувства юмора!… Как уроженцу Иопалла, планеты, чьё правительство с самого рождения заключает граждан в оковы зачастую неоплатных долгов, капитану было крайне тяжело признавать, что у них, в отличие от других имперских подданных, нет множества тех качеств, которые отличали бы благочестивый человеческий род от грязных ксеносов. Однако, всё же это было правдой, пусть и отчасти. Иопалльцы всегда ищут на полях сражений за интересы людской расы не неувядающую славу или героические воспоминания их подвигов в имперских хрониках, а лишь деньги. Плату, что поможет им выкупить их собственные жизни из лап планетарного правительства… Маник тяжело вздохнул, уткнув затылок в дребезжащую стенку летательного средства, застыв на несколько секунд. Но покой ему только снился: — Капитан, — вдруг вокс-аппаратура транспортника зашумела, оповещая его голосом пилота «Валькирии». — Готовьте своих ребят на выход, мы подлетаем к посадочной площадке! Готовность: две минуты! Маник Феличе просто кивнул невидимому собеседнику и, последний раз протяжно зевнув, начал отдавать приказы сидящим подле него гвардейцам. То были люди старой закалки, с десятком пройденных победоносных военных кампаний за спиной. Капитан знал, что мог в случае чего положиться на своих людей, хоть культура, а также менталитет его соотечественников, обычно и не располагают к таким незначительным чувствам, как «долг» и «честь». «Деньги заменяют кровь и плоть, деньги — есть цена всего»; Капитан Маник Феличе знал об этом, но, всё же, смел надеяться, что сердца его людей все ещё нельзя было перекупить золотом и блестящими регалиями…***
Лёгкие сержанта Пивия, если верить собственным чувствам, уже готовы были вывалиться через задницу. Как бы ни были противны его благородной сути столь низкие, грязные выражения черни, но в данный момент он был вынужден с этим согласиться. Марш-бросок до пункта назначения в полной выкладке, да ещё и по пересечённой местности. О, а он думал, что чего-то страшнее бичевания ублюдки с так называемого «Крига» придумать не способны вследствие безнадёжной топорности их интеллекта. Что ж, теперь-то сержант понял, насколько глубоко было сие заблуждение! Теперь он практически полностью осознал, какие монстры в людском обличие всё это время скрывались за безликими масками противогазов. А ведь, если хорошенько поднапрячь память, можно было понять это с самого начала! Чудовище из Префектус и его семь сотен цепных псов со дня их появления на этой чёртовой планете показали себя бесстрастными, жестокими ублюдками, готовыми на любые преступления против гордых сынов и дочерей Сцинтиллы, лишь бы выполнить приказы Собрания Флота. Сержант очень хорошо помнил то, что случилось с ним и его невольными «братьями и сёстрами по оружию» после «инцидента неповиновения». В первый же день все служки и слуги, составляющие компанию аристократическим отпрыскам благородных кровей и выполняющие любую прихоть их господ, были обриты налысо и представлены как «пополнение» к поредевшему составу полка. Теперь те, кто пресмыкался и лебезил перед отпрысками благородных родов Сцинтиллы, стояли вместе с ними в одной шеренге, взбученные и выправленные окриками мрачных солдат в противогазах. Это было абсолютно немыслимо! Сразу после такой выходки комиссара-полковника в среде младших офицеров 574-го поднялась волна негодования, смуты, порой переходившей в полное неподчинение высшему руководству... Сержант Пивий вздрогнул всем телом прямо на бегу: в его ушах до сих пор стоял перебивающий друг друга агонический ансамбль голосов бунтовщиков, чьи тела переламывались и расплющивались под гусеничными цепями тяжёлых танков «Леман Русс». Пивий помнил, как их глазные яблоки буквально выпрыгивали из глазниц, повисая на мышечной ткани. Их кишки выдавливались наужу, а фекалии вылезали изо рта и ануса, ещё больше окуная нагие, измазанные слякотью тела, в красно-коричнево-чёрные озерца под ними. Все это действо разворачивалось прямо перед парадно выстроившимся полком, похоже, в назидание тем, кто колебался в своём решении встать на сторону тех младших офицеров. И сержант в тот злополучный, дождливый день готов был целовать ноги Императору за то, что Он, ниспослав в его душу сомнение и иррациональный страх, уберёг его от такой участи. Дальше всё пошло по накатанной, им выдали кригскую униформу, — тяжёлую, наспех скроенную, безвкусную и воняющую химикатами — что так резко контрастировала с высококлассной, пошитой на заказ формой Сцинтиллийских Фузилеров. Лишили отличительной гордости всех нобилей, обрив налысо. Кошмар наяву обличил себя в багряно-золотистые тона — цвета заката и рассвета, — которые беспрерывно сопровождали сцинтиллийцев день ото дня. Да и, если посмотреть здраво на вещи, 574-й Сцинтиллийский и все составляющие его гвардейцы вполне могли бы избежать участи «штрафного легиона» под командованием «Старого Маразматика» и его «Правой Руки». Те были сущими монстрам, ибо их волей приводились в исполнение самые жестокие, по мнению Пивия и остальных сцинтиллийцев, распоряжения и наказания. То был ужасный лик войны, который, как понял это сержант Пивий, был тем, что ежесекундно лицезрели их «мучители». Ад, сквозь который они проходили, являлся лишь ничтожной толикой той агонии, в озере коей «Кайцидонский Жнец» и его Семь сотен омывались. Сержант понял, они должны были измениться, и они изменятся — это неизбежно. — Император Милостивый! — Неожиданно разорвавшаяся неподалёку фраг-граната, заставила Пивия залечь лицом в мутную жижу. — Сохрани нас на нашем тяжёлом пути! Он в последний раз глянул через замызганные грязью и водой окуляры кригского противогаза. Там, совсем близко, уже был та самая точка, где Сцинтиллийские Фузилеры и Иопалльские Контрактные Отряды должны были схлестнуться друг с другом в битве навыков и мастерства войны. Пивий мало чего знал о полке с таким странным названием; да что греха таить — он вообще ничего о нём не знал. Некоторая благородная спесь снова проснулась в сердце сержанта, заставляя того недобро ухмыльнуться. Вкус мнимой победы разлился по рту, заставляя забыться на некоторое мгновение. Пивий тряхнул головой, снимая с разума наваждение высокомерия. Сын Сцинтиллы вновь возгордился своей родиной, честь семьи и всего рода взыграла в его крови. Однако сержант понимал — не только честь и гордость благородных домов всей Сцинтиллы сейчас будет стоять на кону, но и нечто необозримо большее, поэтому он просто не мог позволить себе проиграть!***
Ровные ряды солдат Имперской Гвардии двух различных миров стояли в тишине друг напротив друга. Вычурная форма Иопалльцев, камуфлированная в достаточно едкие тёмно-зелёно-белые тона, резко контрастировала на фоне заключённых в тяжёлые дублённые шинели Крига, за которыми скрывались жители совсем другой планеты. Планеты, процветающей и рвущейся напополам от богатства и достатка. Напротив их строя — в меру дисциплинированные сыны и дочери планеты, чьи ресурсы столь скудны, что им приходилось платить ей, чтобы просто жить в достатке. Столь разные, сейчас они были вместе, готовясь показать друг другу, чего стоят...