Уроки Бесконечной Войны

      Догорала свеча, вытопленная из жира павших доблестных воинов. Раваш Карио совершил последнее движение, нежно проводя смоченным в воде точильным камнем по режущей кромке меча, убирая заметное только для командира Палатинских Клинков несовершенство на лезвии древнего оружия, что блестело и переливалось затейливым узором стали в лучах единственного источника света. Пальцы мастера меча, чьё мастерство было сопоставимо лишь с размером позёрства Люция Вечного, скользнули по клинку, проверяя совершенство заточки, ощущая при этом необычную теплоту стали. Ноготь указательного пальца правой руки щёлкнул по клинку, заставляя нерушимый металл петь. Чуткий слух космодесантника вслушался в совершенную песнь оружия, пытаясь найти в идеальном звуке несовершенство, которого не было.       Мгновение, и меч закружился в танце. Будто бы издеваясь сияла золотая гарда, что была откована в виде крыла феникса. Меч, влекомый твёрдой и умелой рукой мечника, бликуя рунами, которые были будто бы вытравлены на клинке оружия самой жгучей лавой во вселенной, порхал невесомой смертью.       Самая обычная ката была выполнена мастером клинка столь совершенно, что язычок пламени свечи даже не покачнулся от дуновения воздуха. Меч издавал лишь едва слышимый, даже сверхчуткому уху космодесантника, шелест, превращаясь в сиявший расписной сталью росчерк.       Карио остановился, чтобы нарочито медленно убрать оружие в ножны. С сухим щелчком щёлкнула гарда, когда клинок упокоился в ножнах, что надёжно прятали от глаз посторонних руны Кхорна, нанесённые на клинок кровью его самых сильных демонов. Только так можно было уменьшить и притупить хотя бы на время жажду кровопролития своенравного меча.       Поправив перевязь с ножнами на поясе, командир Палатинских Клинков вышел из своих покоев, придав своему лицу скучающее выражение, словно вновь услышал бахвальство Люция, чей язык довёл своего обладателя дальше и, возможно, глубже, нежели мастерство мечника. Как всегда, воспоминание о ничтожной пыли, вызвали у Карио предвкушение. С каждым столетием ему было всё труднее найти себе достойного соперника, чей клинок бы стал отличным трофеем и дополнением к коллекции.       Ветеран не мог отказать себе в маленькой слабости, что скрашивала долгие годы жизни наравне с битвами. Раваш любил смотреть как бьются в сладкой агонии его павшие братья. Каждый раз он испытывал здоровую гордость, когда его клинок даровал упокоение очередному мутанту, наркоману и оккультисту, в которого превратился почти каждый легионер когда-то совершенного легиона. Убивая павших, пусть и сбившихся с пути, опустившихся, но опасных противников, Карио оттачивал свои навыки, становясь ещё смертоноснее и на шаг ближе к цели. Его желанной целью, достижение которой скрашивало серость тысячелетий, были его бывшие товарищи по отряду, павшие в пучину низменных страстей. Они стали сильнее и смертоноснее, но вместе с тем потеряли очень важное для истинного мечника качество — мастерство. Шествуя путями наслаждений, легионеры стали просто трудными целями, которые были призваны уничтожать Мечники. И было ничего слаще чем сразить предавшего мастерство брата. Но не его бывшие товарищи по клинку были его главной целью.       Карио прошёл в самую глубь казарм, занятых его товарищами на древнем крейсере, что растерял всю свою внушительность и опасность в угоду оккультным и сумасшедшим идеям своих хозяев. Надписи, славящие богов Хаоса, были похожи на облезлые граффити, подобно тем, которые покрывали каждый участок заброшенных шахт и промышленных построек Кемоса. Шахта даже выигрывала на фоне коридоров межзвёздного корабля, что плавал по Океану Душ уже не одно тысячелетие. В заброшенных горизонтах и постройках, запустения и грязи было значительно меньше, не говоря уже о ржавчине. Коррозия въелась во плоть межзвёздного исполина, наполняя старый фильтрованный воздух корабля металлическим запахом, окрашивая галереи и переходы корабля в земляной цвет, от чего, из-за спёртости атмосферы, создавалось то самое ностальгическое впечатление древнего воина.       Путь мечника был недолгим. Он вошёл в помещение, которое контрастировало с пейзажами корабельных катакомб также, как праведник и еретик. В бывшей столовой экипажа было не просто чисто, а почти стерильно. Металлические стены были очищены от толстого слоя ржавчины, который буквально соскребли вручную, прикрыв металл богатыми коврами, гобеленами и деревянными панелями, что излучали запах смолы и благородных масел. Играла легкая музыка, что наигрывал специальный сервитор, украшенный полированной бронзой и золотом, увитый искусной резьбой с головы до ног, включая скрипку, чей чарующий звук заглушал работу корабельных систем. Высокий потолок был расписан изумительной фреской, изображающей безмятежное голубое небо с воздушно-лёгкими облаками. Фреску подсвечивал мягкий, приятный глазу свет светильников, что обрамляли периметр помещения, давая живительный свет для многочисленных растений, расставленных в многочисленных кадках и горшках. Даже одни сосуды для растений поражали искусностью исполнения и чувством вкуса. Этот уголок контроля был подобен Оку Бури. Он был штилем во владениях Хаоса, при этом сам он мерк перед главным сокровищем.       В центре зала, на искусном троне восседала мраморная статуя. Скульптор, создавший данный шедевр, принимал душу мрамора и в его руках камень оживал, но он не был бы гением, если бы не смог передать все величие примарха. Казалось ещё одно мгновение и статуя Фулгрима, одетая в траурные одежды из самых изысканных и дорогих тканей, провернёт голову к вошедшему мечнику, оживая. Но Карио знал с болью в сердце, что это невозможно.       Мечник взял ароматическую палочку, оставленную на резной подставке, и поджёг её об специально предназначенную для этого лампаду, выкованную из стали и бронзы в виде Феникса. Он неспешно прошёл по покрытому деревянным паркетом полу беззвучной тенью, ощущая в своей душе покой и смирение. Подойдя к статуе, выполненной в полный рост, мечника опустился на одно колено, вставляя палочку в золотую курильницу, стоявшую на витой подставки возле трона примарха. — Я отомщу за тебя, Отец, — сказал чётко и ясно мечник, после долгого молчания. Лёгким движением закованной в латинскую перчатку руки, он порвал выцвецшую чёрную атласную ленту, сжигая ткань в курильнице. — Я убью то, во что ты превратился, принеся совершенство, как ты завещал!       Карио достал заранее заготовленную новую траурную ленту. Он её повязал на ту руку, что когда-то сразит демон-принца Фулгрима. — Лорд Карио, — раздался от входных дверей, украшенных резьбовой по благородной древесине с самой древней Терры, искажённый миазмами варпа голос, уходящий в ультразвуковой спектр, от чего дребезжал будто не смазанное крепление силовой брони. — Апостол изволит вас ожидать в командном штабе. — Пусть изволит и дальше ожидать, — недовольно ответил. — Его амбиции могут подождать. — Амбиции моего повелителя, это ваши амбиции. Вам заплатили, и вы взяли оплату. Теперь ваши души, честь и мораль в руках…       Договорить падший не успел. Ровно одно мгновение потребовалось мечнику, чтобы приблизиться к продавшемуся Хаосу космодесантнику. С едва слышимым шелестом выпорхнул клинок из ножен. С низкочастотным гудением вспыхнуло энергетическое поле, в котором сплелись пурпурные и красные всполохи раскалённой лавы. Предвкушая кровопролитие, вспыхнули благородным багрянцем руны. Слегка изогнутый меч молниеносно прошёлся по всей фигуре падшего воина, оплетя его словно тёплый весенний ветер, оставляя после себя лишь холод.       Для гонца движение мечника смазалось в одно неясное пятно. Одно мгновение, и он буквально материализовался перед ним, а он, могучий воитель, в чьих жилах плещется сила живущей в его теле сущности, стоит на коленях, не в силах пошевелится. — Я не хочу марать твоей порченой кровью столь чудесный паркет. Каждой дощечке столько же лет, сколько не найдётся слов в твоём разуме, — всё тем же скучающе-раздраженным тоном тихо сказал мечник, приподнимая кончиком своего клинка безвольно обмякшую голову одержимого. Остриё укололо десантника в шею, пробив бронированный горжет в опасной близости к артерии. — Твой хозяин не поможет тебе в поединке. Этот меч… Клинок, что отмечен самим Богом Крови, погубит любого нерождённого, лишь стоит его лезвию погрузиться в призрачную плоть порождения варпа.       Одержимый, бывший когда-то легионером славного легиона «Несущих Слово», а ныне лишь гротескным отражением самого себя, пребывал в смятении, наполненный нотами пряного ужаса. Такое было с ним впервые за долгие века служения Тёмным Богам, словно он снова жалкий смертный, что облачён в броню скромного серого цвета, стоящий униженно в пепле сожжённой Монархии. Тот ужас от крушения идеалистической картины мира заскорузлыми щупальцами впился в жалкую душу легионера, разрывая её на части, убивая всё светлое человеческое, находившееся в ней, подталкивая воина человечества в сочащуюся сладострастной гнилью пропасть тёмных наслаждений. – Скажи, кузен, чего ты стоишь без своего хозяина внутри? – всё так же скучающе произнёс Карио, слегка ударив клинком об искажённый шлем одержимого, вызвав тем самым звон, что для чуткого слуха мятежного чемпиона Третьего Легиона также сочился потаённым гноем варпа, как и весь гротеск, изображающий жалкую пародию на космодесантника. – Ты всё тот же легионер… Слабый и безвольный. Сломанный, так и оставшийся стоять на коленях посреди пепла своей мечты. Позор для самого себя! Пустая оболочка, без чести и цели, разменявший мастерство на мнимую силу. Стоило ли это той платы, что ты уплатил? – Моя вера в Истинных Богов непогрешима! – прорычал вновь сломленный и растоптанный одержимый, чьи заслуженные Дары стали для него в мгновения ока нестерпимым грузом. – Ты сам пользуешься их милостью!       Легионер Несущих Слово цеплялся за любую соломинку, пытаясь выбраться из пучины полного отчаянья, со дна которого приветственно улыбались демоны Чумного Дедушки, что были готовы щедро одарить своими дарами ещё одну сломанную, жалкую и утратившую для других интерес игрушку… С которой можно творить всё что угодно целую вечность. Демон и десантник, запертый в одном сосуде, ощущая на своём челе тёплое дыхание Нургла, распахнувшего в этот миг свои объятия, чтобы окропить своей заботой и любовью конвульсивно дёргающуюся душу, от которой пытался избавиться демон, кой из источника силы и пищи стал подобно тянущему на дно пучины ядру. Поэтому одержимый и зацепился взглядом за клинок. – Я ушёл от слуг Той, что Жаждет, позволив воину из Белых Шрамов пронзить меня мечом. Я не пал в отчаянье, когда избавление смерти, дарующее мне свободу, развеялось, и я проснулся на операционном столе безумного апотекария. Железным кулаком я разбил объятия Нургла, поборов свои страхи. Моя решимость стала путеводной звездой и от этого меня не запутал Владыка Перемен… А Кхорн… Я не упал перед ним ниц, а всего лишь поклонился. И не тому образу, что восседает на троне из черепов! Нет. Вовсе нет. Я поклонился стоящему ЗА троном воину, а не воплощению войны. Поклонился как равный равному, а не как вы, глупцы! Я не почитаю его как бога. Не возношу ему мольбы. Тем более не приношу ему дары. Воину этого не надо. Ему достаточно того, что живёт мастерство. Именно поэтому он даровал мне этот клинок. Однажды он исполнит угодный ему и мне тактический ход. Это не дар, а просто инструмент, глупец. Я остался космодесантником и человеком. Моя душа не запятнана скверной.       Оставив за собой последнее слово, прозвучавшее подобно эпитафии по глупцу, Раваш Карио покинул нарядно и со вкусом убранный зал, бросив рабской свите Несущего Слова: «Уберите этого чахлого подонка с моих глаз!».       Рабы-оккультисты, рождённые в результате противоестественных союзов и кровосмешений в самых дальних мирах Ока Ужаса, склонились ещё ниже, не в силах даже посмотреть на сабатоны чемпиона Третьего Легиона, внемля его словам. Сила их душ была столь мала, что даже самый голодный низший демон позарился бы на эту моральную гниль разве что только с великого голода. Как пали потомки некогда гордых людей, что в своём падении не могли вынести отблеска пурпурного доспеха, шедшего своей дорогой Судьбы мечника…