На краю тебя

― Прикинь, местные где-то достали череп кайдзю и сделали из него бар. Под кожей искрами рассыпается чужая насмешливость. Артем, не сдержавшись, в голос фыркает, встречая веселый взгляд прозрачно-голубых глаз. Рус застревает в дверях, будто не зная, стоит ли входить. Но Артем отлично чувствует, чего он хочет. ― Так какого мы еще здесь, а не там? ― Правильные вопросы задаешь, Темыч, ― бумажкой машет ― выбить из Гуро разрешение на увольнительную, да еще так скоро после прошлой… ― Нехуйственно! ― А то ж! Собирайся давай, харе лясы точить, а то без нас все саке выпьют. Сборы занимают ровно пять минут: новые джинсы и кроссы ― снежно-белые, такие, за которые в прошлой жизни Артем отдал бы все. Ага, он и отдавал ― натурой долг родине, будь она неладна. Сам же согласился, так и чего теперь… ― Хватит рефлексию парить, Тем. Дай до алкашки добраться, а потом хоть зарефлексируйся. Все-то ты, блядь, знаешь, все-то слышишь. Деться от тебя… Некуда. Да и не хочется, если уж честно. Привык, прикипел. Понял и принял. И никогда по-настоящему не раздражался. Потому что теплое, утешительное, далекое и одновременно близкое присутствие Руса успокаивало. Дарило силы каждый день на осточертевшей базе вставать и двигаться. Жить. Его одобрение обжигающей волной затапливает изнутри ― заценил-таки прикид. А сам-то тоже при полном параде: от новых ярко-красных ― где только выкопал ― кед до пошитой на заказ кожанки. Тему тянет улыбаться: ― Ну, что, модник-огородник, полетели. Рус только глаза в ответ закатывает, ухмыляясь. Самую чуточку ― ага, да ― тронутый его, Теминым, секундным восхищением. ― Вот ты, Тем, думал, чем займешься, когда, ― Рус неопределенно взмахивает рукой, ― вся эта херня закончится? Многоголосый гвалт накуренного, проспиртованного насквозь, душного бара легко принимает в себя чужой вопрос. Растворяет, топит в высоком бокале пива. ― Не знаю. Автосервис с тобой откроем, как и хотели. Женюсь, может, семью заведу там. Отхлебывает задумчиво. Улыбается, мол, ну что, прошел проверку? Не загадывал ведь никогда особо. Не то, чтобы не верил ― все кончается. И эта ебучая война с неопознанным врагом тоже однажды закончится. Как ― вопрос, на котором Тема старался не зацикливаться. Самые светлые умы человечества над ним безуспешно парятся, ему-то куда в калашный ряд без автомата? Руса его ответ явно не устраивает. ― Так и женишься? Пытливо, пристально глядя в глаза. Неверяще даже. Под кожей холодком растекается его недоверие. Что еще за… ― Не, ну, а чо. Да хоть на той же Оксанке! ― Только ей эту дичь не втирай, олень. Не разбивай девушке сердце. Усмехается, головой качает. Разом расслабляясь. Снова делаясь близким и понятным. Внутри еще бродят отголоски его неверия, но Артему, честно, похрен. Лишь бы не загонялся. А если загнался-таки, хоть объяснял с чего. ― Что это тебя на размышления о жизни потянуло, а? ― Да так. Ничего. Забей, Темыч, ― по плечу хлопает, губы в фальшиво бодрой улыбке тянет. Артема аж перетряхивает от полного противоречия между внешним и внутренним. ― Давай грузи уже, Плутарх, блядь. ― Да бля… ― Рус замолкает, нервно выбивая пальцами дробь по столу. Хмурится коротко. ― Вот ты реально после всего, что было, вот так вот легко вернешься к обычной жизни? Типа, как ни в чем не бывало? Артем смаргивает медленно. Внутренности тут же покрывает маслянисто-нефтяная, беспросветно черная пленка сомнений. Не дает вздохнуть нормально. Склеивает голосовые связки. Как в недавнем кошмаре, где кайдзю крушил и ломал старенькие московские панельки, а Теме только и оставалось смотреть, как от его родного Чертаново не остается и следа. Оксанка, когда он рассказал ей сон, задумчиво заметила, что подсознательно Тема боится, что его и-ден-тич-ность уже разрушена, а поделать с этим ничего нельзя. Надо выстраивать новую. Признавая, что кайдзю уже выцарапали, выскребли когтями всю его душу. Оставив полым. Абсолютно пустым. Рядом с таким же пустым Русом. Вот и вся теория сообщающихся сосудов ― сколько не переливай из одного в другого… А если и там, и там пусто, то все без толку. Нет-нет-нет. Рус устал просто. Как и он сам. Шутка ли ― два рейда с разницей в месяц. У Темы от перегрузки кровь носом пошла, да так и не останавливалась, пока они тварюгу не прикончили. Смогли, справились. Хотя как никогда были близки к… Вот от этого-то Руса так накрыло. Не нужно всматриваться в бездну долго, чтобы она поглотила тебя. Главное ― пристально. И сейчас самое время напиться, расслабиться, девочек снять… Однозначно, блядь. ― Кто про что, а Темыч про баб, ― хмыкает незлобно, коленом бедро подталкивает ― от места прикосновения волнами расходится тепло. ― Ну, а хули. В здоровом теле ― здоровый дух, как говаривали римляне. Так что давай еще по пивку и… ― А давай! Нам ли быть в печали, ― внезапная улыбка освещает его лицо, заставляя Тему выдохнуть. Внутренности омывает теплой волной облегчения. Они со всем справятся. Иначе, блядь, быть не может. Ему еще ведь Оксанку замуж… ― Тема, фу! Я кому сказал отставить! Олень, бля, ― Рус тут же в шутливый захват берет, волосы пятерней лохматит, вынуждая… Глаза распахиваются сами собой. Артем еще чувствует теплое, крепкое, родное… Тянется-тянется-тянется к связи. Мертвому обрубку, на месте которого когда-то тихо билась чужая жизнь. Не сразу понимая, что по лицу стекают слезы, противно мокрят подушку. Садится рывком. За окном занимается ранний, бледно-розовый весенний рассвет, а он яростно трет лицо ладонями, лишь бы только… Лишь бы только все это оказалось кошмаром. И он проснулся бы на осточертевшей базе во Владике, от того, что Рус собирается на утреннюю пробежку. Конечно, зазывая с собой. И одного его желания достаточно, чтобы поднять Артема с… ― Сука, сука, сука! Подушка летит в стену, гася вспышку острой, больной ярости. А ведь он был прав. Предчувствовал, как всегда, пока Тема все пытался хоть до чего-то додуматься. Ну, какая жизнь на гражданке после такого? Когда от тебя самого осталось чистейшее нихуя, а все, что есть ― обрывки когда-то важного. И все, что ты можешь ― разрушать. А разумное, доброе, вечное ушло под воду вместе с человеком, который был всем. Неудивительно, что Лебедев не желает иметь с ним ничего общего. Это попросту невозможно. Кое-как склеенный из кусочков старого и нового, своего и чужого ― то еще чудовище Франкенштейна. Не лучше «Безымянного». Притрагиваться к такому… Незачем. Мало, что ли, полковнику своих проблем ― еще с ним возиться. Но ничего, недолго осталось. А потом, потом Лебедева другие заботы ждут. Но Артем уже не будет иметь к ним отношения. В столовой, на удивление, безлюдно. Походу, прошлая вылазка всем дала понять, что их база переходит в разряд военных. И теперь на подготовку к новому нападению были брошены все силы. Кажется, об этом даже объявляли по внутренней связи… Не то, чтоб ему было не похуй. Артем замечает Питона еще от дверей и торопится к тому, абсолютно забив на завтрак. После ночных вывертов сознания кусок в горло не лезет, а от одного взгляда на ярко-рыжие апельсины вовсе начинает тошнить. Перед Питоном на столе большая картонная коробка. Нутро неприятно царапает любопытством. ― Привет с Большой земли, что ли? Наспех вскрытая коробка притягивает, манит. Артем нагло заглядывает через чужое ― да какое чужое, Питон же свой в доску ― плечо и чувствует, как в горле комом встает горечь. ― Типа того. Держи. И глазом моргнуть не успевает, не то, что рот раскрыть ― в ладонь уже впихивают прохладную, красную, отливающую хромом банку. Нос тут же забивает фантомный химозно-вишневый острый запах, вынуждая нахмуриться. ― Да, я же не за… ― Темыч, ― предупреждающе. Гипнотизируя непримиримым взглядом «обратно не возьму». Питон, полностью оправдывая свое прозвище, придушивает внезапной заботой, напоминая о том, что Артему никто никогда посылок не слал. За полгода на базе об этом узнали, кажется, все. Нет, однажды ему пришло письмо. Вроде, еще в первый месяц здесь, на Камчатке. Оксанка, переборов себя, написала что-то душеспасительное ― Тему за чтением чуть не стошнило ― настолько это было не похоже на нее. Задиристую, веселую и неунывающую даже в условиях перманентного апокалипсиса. Такую, что, сложись все иначе… ― Братан, отвисни, а? ― Горячая длинная ладонь легко сжимает предплечье, возвращая в реальность. ― Надо помочь сегодня техникам. Женьку добро на увольнительную дали, а подменить некому. Там ничего особенного: контрольный прогон систем «Безымянного». Поможешь? ― Конечно. Без б. Рука сама собой тянется к затылку, рассеяно лохматит волосы. Пора до местного парикмахера дойти, вон какие патлы отросли. Тянуть за них, конечно, удобно. Вот только некому. ― Что, опять? Не сразу и понимает. Хмурится коротко, пальцами в кожу впиваясь, уже прицельно массируя. Вместе с пониманием приходит и ощущение слабой, еще только зарождающейся головной боли. Напоминая, что Артем как раз хотел заглянуть в лазарет. Снова. Кивает коротко и криво улыбается. ― Опять. Смотаюсь за обезболом и сразу к техникам, ― по плечу Питона хлопает и сливается прежде, чем тот сообразит спросить, что про его головные боли говорят врачи. Сразу не получается. Серость коридора тянется и тянется до самых лифтов, смазываясь в бесформенную пластилиновую массу. Словно в том ебанутом мультике… Отвлечься от боли, усиливающейся с каждым шагом, не выходит. Артем коротко прикидывает шансы спуститься по лестнице ― ебнуться через перила совсем не улыбается. Ебнется в лифте ― все равно кто-то да найдет. И доставит по месту назначения. Веры в то, что он сам доберется до лазарета, не остается. Двери лифта, то и дело, расплываются перед глазами, и он вываливается на нужный этаж на одном упрямстве ― левая нога слушается плохо, почти как в первые дни реабилитации. Приехали, блядь. Лазарет тихо гудит лампами. Ага, тихо ― как в трансформаторной будке. Хочется закрыть уши руками, да только левая безжизненно повисает вдоль тела, а правая для надежности цепляется за стену. Главное сейчас ― не упасть. Не перед самыми дверями. Острый больничных запах забивает нос, усиливая и без того невыносимую головную боль. Артем, не сдержавшись, чихает ― в виски стреляет так, что он на миг глохнет. ―...апитан Ткачев? Сквозь выступившие на глазах слезы силуэт главного врача едва различим. Тот напряженно хмурится за стеклами очков в смешной роговой оправе, как у героя советского кино. И откуда только… Реальность подрагивает ― то становясь ослепляюще четкой, то расплываясь волнами мучительно-мутной боли. И Артем хрипит из последних сил: ― Так точно. ― Ну-ка, пойдемте со мной. То, что добрый доктор ловко поднырнул под левую руку и уже тащит его в сторону ближайшей палаты, Артем понимает не сразу. Он вообще мало что соображает ослепленный болью. Резь в глазах от яркого света ламп настолько сильна, что он только и может мучительно жмуриться. Сейчас-сейчас, еще чуть-чуть и добрый доктор вколет ему что-нибудь… Что угодно, блядь. Лишь бы полегчало. Легче становится, только когда в еще чувствительную правую руку втыкается шприц. Обезбол ему вводят внутривенно. Зато и отпускает всего спустя несколько мгновений. Вместо боли приходит ватная пустота. В голове моей опилки не бе-да... Беда, и еще какая. А ведь Лебедев со всем этим живет уже сколько? Лет семь? Да как вообще... ― Ткачев, Артем. Глаза открывает медленно. Шумно выдыхает. Осознавая себя на мягкой койке посреди одиночной палаты. Левой половины тела будто не существует вовсе ― он на пробу пытается пошевелить пальцами на руке ― тщетно. ― А я как раз вас искал. Уколоться и забыться, ― смешок нервный, вымученный. Храбриться тут совершенно не перед кем. Глав, небось, и не такое видал. И если Лебедев у него постоянно наблюдается... ― А Валентин Юрьевич как же? ― А это врачебная тайна, молодой человек. А Глав-то не промах. Своих не сдает. ― Да бросьте. Вы же знаете, ― Артем облизывает пересохшие губы и понятливый Глав тут же наливает ему из графина стакан воды. ― На пилотов это не распространяется. Мы имеем право знать. Спустя три долгих глотка и один пристальный взгляд, который Артем выдерживает, не моргнув глазом, ему отвечают. ― Валентина Юрьевича головные боли не беспокоили до тех пор, пока он не возобновил дрифты. А теперь... Теперь спасается обезболом, как и вы. ― Кстати, об этом, ― Артем, вроде, на миг глаза прикрывает, а добрый доктор уже вываливает целый ворох одноразовых шприцев на прикроватную тумбочку, пристраивая рядом запечатанную упаковку ампул. ― Колоть будете в бедро. И только если прижмет ― как сейчас. В остальное время, пожалуйста, воздержитесь. Не хватало, чтобы у вас выработалась устойчивость к обезболивающим. Пока Артем переваривает инфу, Глав успевает по-врачебному быстро стянуть с него штаны. ― Вот сюда, ― во внешнюю сторону бедра пальцем тычет. ― Главное, цельтесь прямо в мышцу и вы в нее попадете. Вы человек талантливый, уверен, справитесь. И обязательно носите с собой хотя бы одну дозу лекарства. По колену хлопает, испытующе глядя ― понял или нет? Артем коротко кивает. Не дурак ― понял, конечно. Интересно, а Лебедев тоже шприц в кармане форменных брюк таскает, чтобы, если вдруг что… Спрашивать, закончится ли это, незачем. Гораздо важнее ― как быстро. ― И сколько нам осталось? Глав прищуривается. Вглядывается в него так, будто видит впервые. Артем против воли криво улыбается ― умение неприятно удивлять людей, походу, его суперспособность. ― Еще три рейда. Максимум четыре. В голове мгновенно воцаряется гнетущая тишина. Тут же взрывающаяся сотней вопросов. Но задает он только один. ― Лебедев выживет? ― А сами как думаете? Тревожное гудение ламп перекрывает повисшую тишину ― напоминая о том, что он пока еще жив. Они оба. И в его, Артема, силах сохранить жизнь хотя бы Лебедеву. Тот обязательно отойдет, оклемается ― да, не без потерь, но… Даже паршивая жизнь лучше смерти. Вроде бы простая истина, а до Артема дошла только недавно. Когда стало понятно, что ему в этой жизни делать-то и нечего. Его ― героически погибнуть, спасая мир. Трагично и патетично до пизды. А какую экранизацию его приключений можно снять ― закачаешься… Мир вокруг при неосторожной попытке сесть опасно кренится вбок. И он, шумно выдохнув, падает обратно на постель. ― А вот это совершенно лишнее. Полежите еще немного, скоро должно отпустить. Ну да, блядь. Тэйк е тайм или как там. Перед глазами, как живая, встает Оксанка ― в белой рубашке и черной юбке. Строгая с виду, но такая… ― Это чо он нам сказал? Английский всегда ему с трудом давался. Про Руса и говорить нечего. А тут поездка эта ― не куда-то там, в Америку, блядь. Весь мир приветствует новую пару пилотов ― вот это поворот. Интервью за интервью, статьи, эфиры ― и вот они уже медийные дивы, а не военные с базы в жопе этого самого мира. Резонансное событие ― впервые за год объявился кто-то новенький. ― Сказал, чтобы вы не торопились и двигались в удобном темпе. В голову одна пошлятина лезет, Артем уже рот раскрывает, озвучить, но Рус играет на опережение: ― Тем. ― Да, Русь? Ненавидит, когда его так называют. А Артем и рад побесить. Безымянная переводчица переводит насмешливый взгляд с Руса на него и вдруг протягивает руку. ― Оксана. ― Артем, ― а она, походу, все без слов поняла. ― А это вот ― Рус. Тот вместо того, чтобы пожать ― ручку ей целует. Позер, блядь. Артема тянет улыбаться. ― Так это, вы, получается, с нами везде будете? ― Да. Еще надоесть вам успею, ― Оксана чуть голову склоняет, вроде и смущенно, а вроде и… ― Точно нет! ― хором. От улыбки на ее губах глубоко под ребрами замирает сердце, тут же бешено пускаясь вскачь. Отчего-то он уверен, что они обязательно подружатся. Подружились, угу. За все полгода она ни разу… Да и как ее винить, если сам себе простить не можешь, что ты жив, а он умер. Лучше бы наоборот. Рус всегда знал, что делать. И точно бы справился. Артему же остается одно ― уйти достойно. Желательно, при этом прихватив с собой как можно больше блядских тварей, из-за которых вся его жизнь пошла по пизде. Глав испаряется так незаметно, что Артем, застрявший посреди очередного флэшбека, не сразу и замечает, что остался один. Еще пара минут, и можно попытаться свалить уже, наконец, к техникам. «Безымянный» должен быть в полной боевой готовности, если он хочет осуществить задуманное. В соседней палате ровно пищат приборы, вводя в состояние транса и самого Артема. Бинх и Тесак соревнуются в белизне с хрустящим даже на вид постельным бельем. Он, как загипнотизированный, пялится на их сплетенные пальцы. Их сердца бьются в унисон ― обычное дело для пилотов. Полная синхронизация во всем и всегда. Ему ли не знать. Правда, вспомнил Артем об этом далеко не сразу. Только заваливаясь на охуевшего от такого поворота Питона уже в раздевалке после спарринга, по-настоящему осознал, что это такое. Приступы у него случались и раньше. Неизбежные после инсульта, полные боли и бессилия. Но так, чтоб до раскалывающейся на части головы, до острого желания сдохнуть, лишь бы это прекратилось ― впервые. Вот только это был не его приступ. Лебедевский. Просочившийся сквозь истончившуюся ментальную защиту. И разом открывший глаза на многое. ― Они придут в себя. Но для этого нужно время. Глав появляется, словно из воздуха. Артем вздрагивает, резко обернувшись, и тут зарабатывает осуждающий взгляд. Кивает заторможено. Да и что тут скажешь? Про себя он давно уже окрестил их состояние как «стабильно хуевое», и чужой оптимизм казался фальшивым. Хотя… Глав-то должен знать, о чем говорит. Другое дело, что даже если они придут в себя, пилотировать им будет нечего ― от «Красной свитки» остались рожки да ножки. И если «Безымянного» с «Всадником» уже успели привести в более-менее рабочее состояние, то новые части «Красной свитки» собирать было попросту некогда и некому. Все силы техников и инженеров были брошены на усиление боевых систем двух оставшихся егерей. И судя по тому, как на днях вштырило Лебедева, хуевость происходящего вокруг была сильно преуменьшена. По официальным каналам лилась сладкая чушь о том, что еще немного и Великая стена от кайдзю будет достроена, и вот тогда-то заживем!.. Да что там. Все отчего-то безумно верили, что прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете и раздаст кайдзю пиздюлей. Вот только никакого волшебника на горизонте и в помине не было. Вместо него четко обозначилась огромная жопа. С которой иметь дело придется им. Живым, блядь, людям. Еще живым. Егеря по всему миру гибли один за другим ― попросту не выдерживая все усиливающийся напор тварей. Последняя атака под Сиднеем едва не закончилась масштабным пиздецом, но как-то сдюжили. Даже так от Сиднейской оперы не осталось нихуя. А потери среди населения… Связь будто коротит ― и Артема простреливает острыми, болезненно-яркими чужими эмоциями. Раздражение, усталость и осознание собственного бессилия вмиг вытесняют безысходную растерянность. Снова, что ли, пытался донести свое особо ценное до руководства? Вот и охота ж… Лебедев, против обычного, не отзывается на провокацию слишком погруженный в собственные переживания. Нет, он и до этого всю неделю молчал. Ну, там хоть понятно ― разговаривать им после всего произошедшего было не о чем. До этого в общем-то тоже, но… Артем выходит из чужой палаты на негнущихся ногах. Эмоции Лебедева постепенно вымываются привычным приливом пустоты. Больше всего на свете хочется свернуться клубком на чужой постели и втыкать в стену, как когда-то во Владике. Вот только у него по плану спасение мира и героическая смерть, а не соплежуйство о том, что никогда не случится. Тихий, спящий «Безымянный» почему-то напоминает о големах, про которых рассказывала Оксана, загадочно сверкая русалочьими глазами. Артем успевает облазить его весь ― доверяй, но проверяй. Техникам он доверяет как себе. Оттого уже битый час ползает, словно Человек-паук, по хромированному корпусу, выискивая уязвимости. Спасибо, хоть электроника в порядке. Оболочка, в общем-то, тоже. Но изнутри отчего-то душит предчувствием надвигающегося пиздеца. И на Лебедева не спишешь ― он, как прочухался после общения с большим начальством, так моментально закрылся. Привычно отрезая возможность чувствовать его. Да и хуй с ним. Пережить бы будущую атаку. А там уже можно и с Гуглом перетереть ― у юного гения, вроде, наконец, созрел абсолютно безнадежный план по спасению мира. И поскорее ― мало, что ли, на базе самоубийц с комплексом героя? Да каждый первый. А вот хрен вам. В очередь, сукины дети. В о-че-редь! Артем еще во Владике занимал. Сразу как проснулся один в лазарете, так... С шага сбивается. Данишевские, замершие у выхода из доков, совершенно не замечают никого вокруг, а он взгляда от них отвести не может. ― Леш, постой спокойно, пожалуйста, ― голос Лизы полон непривычной теплоты. Реальность мгновенно сжимается до ее маленькой, узкой ладони, скользящей в волосы Алексея. До крохотного белого перышка в тонких пальцах. И ответного полного затаенной нежности взгляда. Алексей ловит ее пальцы своими и целует, едва касаясь губами. Внутри что-то глухо лопается, распирая грудную клетку горячей болью. Топя в чужих воспоминаниях с головой. Перед ним, будто вживую, встает знакомо-незнакомое женское лицо. Тонкие изящные руки оправляют воротник форменной рубашки, а потом, потом теплая ладонь, лаская, касается щеки. Не воспоминание ― тень. Артем силится сглотнуть вставшую комом в горле горечь. Без толку. Он ведь прекрасно знает, что было дальше. Щека горит от фантомных прикосновений. Лебедев ― тогда ― накрыл ее пальцы своими. После ― мягко целуя в ладонь. В самую, блядь, серединку. ― Артем, здравствуйте, ― Алексей и Лиза проходят мимо, отлично притворяясь, что это совсем не он, подвиснув, пялился на них с полминуты. А то и больше. Ну, какой же пиздец. Полный и беспросветный. Хочется провалиться сквозь землю от стыда, но Артем коротко широко ухмыляется в ответ: ― Доброго дня. Не, ну, а хули. Делать хорошую мину при том, что всем отлично известно какая хуйня творится с ним и Лебедевым, жизненно необходимо. Иначе хоть счас в петлю с безнадеги ― если уж несгибаемый полковник расклеился, то обычным смертным… А так ― Артем примет основной удар на себя. Он не гордый. Места для гордости просто не осталось. Все вытеснило деятельное желание поскорее героически сдохнуть. Которое связь понимает по-своему. Настойчиво увлекая куда-то в сторону лабораторий. Поближе к Лебедеву. Тот наверняка не раз и не два хотел удавить Артема самолично, но вряд ли всерьез. Никогда всерьез. Так и хули… Подрагивающие пальцы левой руки сами тянутся к кнопке нужного этажа в лифте. ― Артем, ты же в столовку? ― смутно знакомый техник влетает в закрывающиеся двери, тут же хлопнув по другой кнопке и решив все за него. ― Да. Туда. Как можно, блядь, дальше от. Дальше. Ага, как же. Стоило свалить от Лебедева в столовку, чтоб потом наткнуться на него в спортзале. Место встречи не меняется. Правда, в этот раз он не один: по вечерам тут половина базы тусуется. А что еще делать, если из досуга ― прогулки по плацу да посиделки в столовке? Библиотека еще. Редкие кинопоказы и увольнительные на берег. Хотя база-то научная, так с хрена ли… ― Артем, давай к нам! Громкий оклик Гугла привлекает к нему слишком много внимания. Коробанов хмурится, прерывая разминку, а Лебедев, смерив коротким взглядом, вовсе отворачивается. Как всегда. Юльки нигде не видно ― и заебись. Главное, не наткнуться на нее на плацу. ― Не, я лучше пробегусь. Чем дальше от Лебедевых, тем спокойнее. Гугл, кажется, хочет что-то добавить, но сникает под предупреждающим взглядом Коробанова. Высокие, блядь, отношения. Артема отчаянно тянет блевать. Да пошли они все нахуй. Далеко и надолго. Едва разминувшись с Данишевскими в дверях, он ускоряется, ловко проскользнув мимо. Их сдвоенный пристальный взгляд еще долго ощущается на коже. В наушниках напряженными переливами звучит Металлика. Сто лет уже не… Прохладный ветер хлещет по разгоряченным щекам, выстужая остатки гнева. Артем замедляется, дышит размеренно, наполняя горящие от боли легкие воздухом. Вакуумная тишина между треками сменяется неожиданно надрывным, полузабытым. Невыносимым. «…Повремени, повремени. Утро мудренее! Но и утром все не так…» Высоцкого Артем абсолютно не по-пацански не переваривал. Не, раньше-то нормально было. До тех пор… Пока он не вернулся из боя. Один. Глаза слезятся отнюдь не от ветра. Ладони сами взлетают к лицу, яростно растирая. Снова расклеился как телка. Никогда, блядь, размазней не был, так какого хуя сейчас так кроет?.. Отчаянно тянет набухаться. До беспамятства. До полной отключки. Лишь бы его, наконец, отпустило. Перестало терзать тем, что уже не исправить. Все, что он может ― не допустить повторения. Переиграть безнадежный сценарий, обмануть смерть ― не свою, но чужую. Хоть так усмирить разъедающее изнутри чувство ненужности. Он же везде и для всех лишний. И по нему никто точно горевать не станет ― повесят памятную доску на дом для проформы и забудут. Какие-нибудь чертановские пацаны непременно разобьют ее во время дворового футбольного матча, и ее так и не восстановят. Окончательно стирая его из жизни. Все к лучшему. Левую ногу сводит судорогой, и Артем плавно оседает на нагретый бетон. Добегался. Но ничего, не впервой. Каменные, напряженные мышцы под пальцами постепенно расслабляются, заставляя облегченно выдохнуть. Внезапная боль отрезвляет. Напоминает о том, что он и близко не тот человек, что был когда-то. И вернуться назад не получится, сколько не… Спуск с плаца медленный, заплетающийся Артем выносит почти спокойно. Калечное непослушное тело требует горячего душа и немедленного покоя. Вот посидит немного в раздевалке и… У Лебедева не глаза ― два чернеющих провала. От пристального взгляда начинает кружиться голова, но он не способен отвести глаз. Крепкое, чуть загорелое тело, черное полотенце на бедрах и подсыхающая на коже вода. Все это теряется, стирается из памяти тут же. Вымарывается темным, влекущим… Губы облизывает неосознанно. Кожа горит от чужих фантомных прикосновений, и Теме остро необходимо коснуться его, еще только раз почувствовать… Связь пульсирует, оживая, раскрываясь в болезненной нужде быть рядом. Слиться воедино. Лебедев замирает прямо напротив. И когда только… Твердые горячие пальцы сжимают подбородок, вверх голову задирают. От места соприкосновения волнами расходится тепло. Мгновенно успокаивая, даря ощущение принадлежности. ― Если я тебя еще раз рядом с Юлей увижу, с базы вылетишь со скоростью света. Картинка со звуком не совпадает совершенно. Будто паршивая пиратская озвучка. В оригинале там что-то вроде: «Выебать бы тебя, щенка, хорошенько. Чтобы навсегда забыл про мою дочь». ― Ага, конечно. Лучше бы трахнули в воспитательных целях, а не зубы за… Пальцы сжимаются сильнее, не дав договорить. Артем ухмыляется во весь рот, чувствуя, как горячая ярость затапливает Лебедева изнутри. Как она мешается с откровенной похотью от одной мысли, что Тема позволит себя нагнуть. Да хоть тут же, в душе. Позволит, потому что слишком хорошо помнит, как было в прошлые разы. Как охуенно чувствовать чужое удовольствие, словно свое. Как… Лебедев делает шаг назад, стремительно разрывая всякий контакт. ― Ты меня услышал. ― Ну, вы и ссыкло, Валентин Юрьевич! Никогда бы не подумал. Ухмылка растягивает губы до боли. Ему горько и смешно. Будто бы Лебедеву не похуй, что он тут тявкает. Нагнул, ага. От души выебал полным равнодушием. Снова. Связь с его стороны привычно передергивает усталым раздражением. Артем забирает из шкафчика полотенце и, не оглядываясь, уходит в душ.