Christmas one more time

Он набрал один раз, набрал второй; сначала звонок продержался пять гудков, затем сразу был сброшен. Ури с недоумением взглянул на дисплей смартфона. Он ещё не совсем проснулся, и хотя вчера он почти не пил даже невинный глинтвейн, голова была тяжёлая, как заполненный камнями кувшин; ему казалось, что если он совершит неаккуратное движение, повернётся или услышит что-то громкое, то кувшин моментально пойдет трещинами. И, разумеется, чем было бы мироздание, если бы так не случилось? Теперь ему самому звонили, рингтон любимой песни в один момент стал лезвием бензопилы. Не глядя, кто звонит, но надеясь, что Йегер, Ури принял звонок. — Доброе утро. С Рождеством. Нет, это был совсем не Йегер. Перед внутренним взглядом возникло лицо. Морщины никого не молодили, белые от седины усы и очки — тем более. Бернард Рейсс был человеком с мировым именем, премьер-министром и, по чистой случайности, его отцом. Его холодный тон мог бы сравниться с температурой за окном; его подчёркнутой официальностью можно было кормить первокурсников юрфака. Внутри Ури все содрогнулось, задергалось и забилось; наверное, это был страх. — Доброе утро, отец, — негромко ответил он. — Полагаю, ты занят учебой. — Усмешка, которую могли считать только хорошо знающие люди; Ури знал родителей очень хорошо. — Настолько, что не удосужился позвонить. Родерик очень расстроен, мало ел. Не любишь ты брата. — Папа, позволь объяснить… — Позволяю. Езжай домой, Уриэль. Я пришлю за тобой водителя. Скажи адрес. Ури спрыгнул с кровати и принялся кружить по комнате в поиске одежды. Кенни, щёлкая зажигалкой и прикуривая, кивком указал ему направление. В голове было так же хаотично, как в его движениях; он сказал отцу неправильный адрес, уже зная, что будет бежать к точке назначения, благо, что выходной и дороги пустые. Бернард один раз переспросил, куда подать машину, затем, когда Ури назвал другое место, промолчал, а после недолгой паузы с доброжелательностью акулы сказал: «С твоего счёта пропала немалая сумма денег. Кажется, я догадываюсь, куда». Отец что-то подозревал, но это все не имело значения; Ури впрыгнул в брюки, одной рукой застегивая ремень. Кенни, до того почти не принимающий участия в трагедии, которая разыгрывалась в телефоне, подался вперёд и помог с пряжкой. Он усмехнулся, положил ладонь на пах, поцеловал в живот, задрав края длинной — его же — рубашки... И тут же смиренно отпрянул, когда увидел, как Ури на него посмотрел. Особенно злой черт из внутреннего омута юного Рейсса выглянул через его глаза, заставив убрать руки подальше. Лицо, которое он вчера называл ангельским, оказалось, умело быть вполне себе дьявольским… Перед уходом, уже откровенно ругаясь с отцом, который кричал так, что было слышно даже на расстоянии, Ури забежал в соседнюю комнату, нежно поцеловал Леви (он опять спал с шляпой в обнимку) в макушку, затем сбросил звонок и негромко проклял все на свете уже в прихожей. Так Кенни узнал, что Ури Рейсс умел материться. Это что же это в Рождество народилось такое?.. — Проблемы? — только и спросил он. — Тебя за рубашку не наругают? Батя у тебя строгий, погляжу. — Нормально. Будет повод вернуться за своей. Ури встал на носочки, но даже так не дотягивался до губ Кенни, только до подбородка. Пришлось вцепиться руками в плечи, потому что Аккерман не собирался ему помогать; они целовались с минуту, как будто в последний раз, и Ури мог поклясться, что услышал между губами брошенное «а может, ну его?». В другой раз он бы посмеялся, но когда касалось отца, было не до смеха. Ури быстро сбежал с третьего этажа на первый, затем — на улицу, все такую же заснеженную. Унылые, сонные, полупьяные дворники скребли дороги. Он едва успел добежать до места назначения, пытаясь вспомнить, какой адрес назвал. Ну конечно же, городская библиотека, место, которое Ури считал своим. Если бы не это все, он бы стал библиотекарем, получал бы копейки и жил припеваючи — так любил читать, пресловутый запах книг, шелест страниц, аромат свежей печати... Но, с другой стороны, тогда не получилось бы раскошелиться на ребенка. Прошло всего ничего, а Ури уже считал Леви если не сыном, то очень близким племянником. Стараясь скрыть, что задыхается, он сел в дорогой чёрный автомобиль. Как только за ним закрылась дверь, водитель снял машину со стопа. За окном мелькали улицы. Ури прислонился плечом к холодному окну, нарисовал сердечко на запотевшем стекле — сначала одно, потом побольше, в котором укрылось первое... Он закончил лишь когда сердце растянулось на все окно, тогда он сменил ракурс и продолжил укрывать его узорами. Хаос прекратился, теперь внутри черепушки вообще ничего не было. Только в закрытом пространстве он уловил исчезающий запах одеколона и чего-то ещё; ну да, он же всю ночь так на Кенни и проспал, наверняка пуская слюну ему на грудь... Ури вспомнил вдруг, как проснулся посреди ночи, потому что захотел пить, и обнаружил, что бессознательно вводит носом по волосам. Те лежали мелкими черными колечками и щекотали щеку. Во сне Кенни иногда всхрапывал, пытаясь перевернуться, но Ури все ещё лежал на нем и мешал. Попить он так и не встал, так уснул, скатившись на плечо. Аккерман сонно причмокнул и всё-таки перевернулся. Ури потёр красные щёки. Это воспоминание... да, наверное, оно было очень дорогим, от него шло почти что физическое тепло, и забота, и нежность, и лю- — Приехали, хозяин! Ах, эта отвратительная привычка водителей — зачастую провинциальных, они были дешевле — показательно унижаться перед начальством... Ури поблагодарил за поездку и сам закрыл за собой дверь. Особняк Рейссов был таким, будто там жил какой-нибудь маленький народец, или очень большая семья, этак на пятьдесят голов, или внутри просто находился стадион, конюшня и личный самолёт. Это, конечно, все было... ну ладно, кроме лошадей — но за пределами дома, собственно жилой территории. Он достался Бернарду в наследство от его отца, а тому — от его, и так до самого Карла Фрица. Удивительно, что Рейссы пережили несколько переворотов, смен государственного строя и все равно остались во главе парада. Он зашёл внутрь, обнял старушку, уже много лет занимавшуюся уборкой в особняке, пошутил ей, весело улыбнулся, поздравил. Его встретила мама — Марта Рейсс выглядела обеспокоенной, с последней встречи она стала будто на десять лет старше. Это в нее Род был склонен к полноте, но разве это проблема? Ури обнял и ее, ласково и совершенно искренне похвалил внешность. Она с недобрым любопытством заглянула ему в глаза, но не увидев там того, что искала, наконец, улыбнулась. — Отец ждёт тебя в кабинете. Постарайся не задерживаться, я буду ждать вас к обеду. Помирившимися. И хотя ее лицо выглядело добродушным, голос оставался холодным, как и у отца, когда он только позвонил. «Они все действительно на меня обижены», — подумал Ури устало. Он ни секунды не колебался, когда заходил в логово тигра; было в ощущении собственной правоты что-то фундаментальное. Бернард Рейсс сидел за столом и что-то писал от руки. Ури сел перед ним на стул, подбирая модель поведения (можно было бы сделать это ещё в машине, но он слишком был поглощён мыслями о Кенни, а потому не успел). — Итак, — сказал отец, сложив руки в замок. — Зачем тебе понадобились Аккерманы? — Один из них спас мне жизнь. — Каким образом? — Меня чуть не сбила машина. Ни один мускул не дрогнул на лице Ури. С такой выдержкой можно было бы в покер играть — не поймёшь, врёт ли, правду ли говорит? — Кино. — Такое бывает, папа. Я очень ему благодарен. В том, что Бернард уже знал о его махинациях в банке, не было ничего удивительного: разумеется, финансисты обращались с данными гораздо халатнее, чем те же врачи, и если Йегеру Ури верил хотя бы из-за положительной репутации, то тут… Его отец был образцовым контрол-фриком; с этим постоянно были проблемы. Одновременно с этим, Бернард считал Рода слишком тюфяком, чтобы возглавить дела бизнеса и, может быть, после этого занять дипломатический пост, а вот непокорный, хоть и покладистый, Ури — это да, он, каким бы неблагодарным гадом в глазах родителя не был, подходил. У него ломалась голова от этой логики, однако отец не находил никаких противоречий. Каждый должен быть на своем месте, говорил он всегда, и твое место — на моем через десять-пятнадцать лет. Тем не менее, к трансферу он начал готовить его еще задолго до восемнадцатилетия. Молодец Бернард Рейсс: одного — для любви, другого — для работы, чтобы не приходилось выбирать потом. Ури знал, что к его ошибкам будут придираться в сотни раз больше и получать он за них будет соответствующе. То ли дело брат… о его похождениях разве что на другой стороне планеты не знали. Отец пожимал плечами: сначала говорил, что ничего про это не знает, а потом, когда Ури давил, что это ненормально, утверждал буквально следующее: “Пускай пополняет генофонд, Рейссы — хорошая семья”. Очевидно, Аккерманы были, по сравнению с, очень плохой семьей. Ури глубоко вздохнул и сжал кулаки, лежащие на коленях. Его спина была прямой, как доска, и напряженной, будто он ждал удара сзади, даже зная, что в доме отца никто не посмеет поднять на него руку. — Хорошо. Что ты о них знаешь? Об Аккерманах? — Я знаю о Кенни. — О боже, нет. — О боже, да, — стоически передразнил Ури. Седая бровь отца поднялась, но он быстро вернул самообладание. — У него замечательный сын и они живут в бедноте. — И именно поэтому ты?.. — Верно. Но мы оба понимаем, что Кенни не дал бы мне свой счет… ну или дал бы… я хотел сделать сюрприз, я его сделал. Я прошу прощения за то, что воспользовался административным — твоим — влиянием, чтобы мне дали информацию. Поверь, я так больше не буду. Бернард сверлил его взглядом, всем весом он налег на просевший подлокотник кресла. Серо-синие — в зависимости от освещения, такие же, как у Ури, — глаза разбирали его на части, взвешивали, продавали и покупали, как товар; этим взглядом отец давал понять, что находится в процессе оценки всех имеющихся в его распоряжении данных. Ури молчал. Паника подкралась к его горлу, а он молчал, давил это в себе, держа то же лицо, с которым зашел. Он знал, что прав, что дело его — верное, доброе и правое. В конце концов, с тем же успехом — не об этом ли подумал отец, приглашая его сюда? — он мог бы обколоться наркотиками, благо, что такому, как он, было легко достать и дорогой, и качественный вариант. Молчание затянулось на три минуты четырнадцать секунд. Тик старых часов честно их отсчитал, пока Ури мысленно ему вторил. — Что по учебе? — спросил Бернард внезапно. — Все еще лучший, — мгновенно отреагировал Ури. — Сессию закрыл на “отлично”. — Хорошо. Марта ждала на обед, да? — Да. — Не будем ее задерживать. Уже выходя из комнаты, отец обернулся и лениво сказал через плечо, будто эти слова не стоили вообще ничего: — Можешь заботиться о своей собаке, но не увлекайся. Это грязь, Ури. Аккерманы умеют только продаваться, бежать и убивать. Удивительно, что они забрались и сюда. А самое отвратительное то, что они всегда находят нас. Ури хотел было возразить, но не стал. Просто смотрел на то, как с отца слетает маска непредвзятости и появляется настоящее лицо — лицо человека, замершего, как насекомое в янтаре, в другом, прошлом времени. Он встал со стула и собирался выйти за отцом, однако и это не получилось. Бернард Рейсс стоял молча, как истукан, а потом добавил “вернувшимся”, привычным голосом человека, всю жизнь поучающего тупых людей. — А еще ты плохо держался. Что это за кулаки, что за вздохи? При желании, я бы расколол тебя, как орех. Нельзя так, Уриэль. И только после этого он вышел и пошел в сторону столовой, надевая на лицо маску новую — лицо радушного семьянина. Ури плелся следом, опустив голову, будто раскаиваясь — но, на самом деле, так было легче уткнуться носом в воротник, где пахло одеколоном и, как он теперь осознал, самим Кенни, сильнее. Отец про это ничего не сказал — и это было к лучшему для них всех.