Christmas one more time

Обед был по-настоящему королевский. Ури с детским удивлением смотрел на количество блюд и тарелочек, соусниц, бутылок разного калибра и градуса, а ещё — полный арсенал столовых приборов, половиной из которых он не помнил, как пользоваться. Сев за стол рядом с отцом, Ури неловко улыбнулся присутствующим. Род смотрел на него немного исподлобья и молчал, Фрида на его колене грызла кусочек персика (откуда в это время года?.. впрочем, неважно). Ури смотрел, как на ее волосах блестит свет, как черный переливался в синий... Разве такими волосами могли обладать люди? — Уриэль, — подала голос мама, и он замер на половине движения, накладывая себе еду. С курицы тек сок и жир. — Расскажи, как прошла сессия? Тебе нравится учиться? Если и было за что ненавидеть застолья, так за то, что, как сказал бы Кенни, никто не даёт спокойно пожрать. Ломящийся от яств стол — и бесконечные вопросы родственников. Как прошли каникулы, Уриэль? У тебя появилась девушка? Чем собираешься заняться, прежде чем займешь место отца? И на все постоянно требовался новый ответ. Ури обычно придумывал их прямо на ходу, моментально забывая после того, как слова вылетели изо рта, и все делали вид, что поверили ему. Помимо того, что ему не давали вгрызться в сочное мясо, бесило ещё и обращение: он лет с пяти просил звать его просто Ури, однако родители игнорировали его желания и звали по полному имени — дескать, это мы тебя назвали так, имеем право. Роду тоже не нравилось, Родерик звучало слишком торжественно и по-рыцарски, что ли, и его постоянно скручивало от того, насколько он не был похож на рыцаря... — Да, — коротко ответил Ури, накалывая мясо на вилку. — Мне нравится. В этом году программа стала сложнее, едва успеваю. Поэтому и не пришел вчера... Извините. И ты, Род, прости меня, конечно. Ури натянуто улыбнулся. Ему не нравилось, что вчера он помнил лишь о Леви, но, с другой стороны, у малыша и вправду никогда не было настоящего праздника, а у Фриды он каждый год. Сколько ей исполнилось? Два? Три?.. Даты путались в голове. Отец взглянул на него строго, и вилка застряла в воздухе у самого рта. Бернард медленно, не торопясь набивал трубку. — Давно ты с нами не обедал, Уриэль, — произнес он, пока Ури решал, опустить еду обратно в тарелку или нагло проглотить, не пережевывая. — Никто не начинает есть, пока не начнет глава семьи. Глава семьи пока я, ты не возражаешь? Род отвёл взгляд. Ури опустил вилку, мелко поджал губы и выпрямился, сложив руки в замок. Отцу хотелось поиграть в хозяина дома. «Какое унижение», — устало подумал он и посмотрел на пустое место напротив матери. Он представил, как там сидел Кенни, и не заметил, как улыбнулся, как расслабились мышцы лица. Аккерману было бы плевать на правила, либо он бы выполнял даже те, о которых чета Рейссов уже забыла. Кенни был похож на принципиального мудака, на итальянского забастовщика, который будет назло делать все ровно так, как от него не ожидаешь — или, напротив, ожидаешь. Ури представил дальше: вот на него смотрит Бернард, его усы топорщатся, губы недовольно сжимаются в черную полоску, вот мама отворачивается, вот Род смотрит с плохо скрываемым шоком — ведь как можно!.. Вот Леви, наплевав на правила ещё больше, чем его дядя, черпал ложкой десерт, пропустив первое и второе, не проронив ни капли розового пудинга, потому что дети, выросшие в нищете, знают цену всему, что далось даром... Вот Фрида, не понимая, почему Её стол обкрадывают среди бела дня, схватилась за ложку, набрала первой попавшейся мягкой еды и запустила снаряд в сторону Леви, но его так просто не поймаешь, он же уличный, дикий, он же племянник своего дяди — сын своего отца… — Уриэль? — Да, отец? — Ты очень рассеянный в последнее время. Теперь ели все. Он не заметил, сколько прошло времени, пока шла мысль, и не почувствовал по этому поводу ни капли угрызений совести. Как будто нехотя, он всё-таки приступил к еде, запивая белым вином. В ход шло все: бешамель, гаспачо с устрицами, пармская ветчина с апельсинами, еще вино, больше вина... Род тоже расслабился: тянулся к нему эмоционально, сыпал смешными и не очень историями, пересадил Фриду к нему на колени. Ури запихивал в рот все то, по чему так скучал, потому что жизнь в общежитии, даже в элитном, не позволяла есть всё подряд и в любых количествах… мама смотрела на него с умилением, когда он насильно запихивал в себя новую порцию мяса. Давно он не испытывал такого голода. Разговаривать было тяжело, поэтому Ури разве что вяло кивал, то и дело облизывая губы, потому что на них оставался вкус всего съеденного. Тогда он стал подкармливать племянницу. То кусочек банана ей предложит, то новую апельсиновую дольку — кроме фруктов ее больше ничего не интересовало. И когда Фрида со смехом потянула его за прядку, Ури ощутил бездну ада, разверзшуюся в животе. Он замер, прислушиваясь к ощущениям; его лицо ещё изображало радость, когда как внутри поднималась паника. Резкая, колющая боль пронзила диафрагму, мгновенно выбивая холодный пот. Он неловко повернулся, пытаясь мелко вздохнуть, но не получалось. — Я сейчас, — сказал Ури негромко, однако его никто и не слушал: Род ворковал с пришедшей женой, отец — с матерью, только Фрида на него смотрела требовательно — игрушка убегает! На непослушных ногах он выбрался из-за стола и вышел в коридор. Ощущения были такими, будто он дышал огнем, и этот огонь поселился в его гортани и желудке. Ури привалился к стене, держась за живот, и побрел в сторону туалета скорее по наитию, чем осознанно. Он вспомнил, что эта боль была и раньше, но не такой сильной; именно она заставила его обратиться в больницу, а затем — к Йегеру, который то ли профилактически гонял его на обследования, то ли эксперименты ставил. Он прописал ему пить противные, сладкие сиропы, а ещё белую вязкую штуку, которую надо было выдавливать из пакетика — она оседала на языке кислой мятой, и, хотя была жидкой, хрустела на зубах. Собственно, Гриша, человек с бледным лицом и всеми возможными следами недосыпа, и сказал, что у него рак желудка. Пока Ури отчаянно пытался себя убить, но пил лекарства, все было относительно хорошо. Когда он в последний раз принимал хоть один сироп? Дня три-четыре назад? А многочисленные таблетки? Хрустящую жидкость из жёлтого пакетика? «Господи, надо ж было таким идиотом уродиться», — подумал Ури и скрючился на полу, поджав колени к подбородку. Он до последнего хотел оставить в тайне свою болезнь, чтобы отец не начал наводить суету, но сил идти не было, еда поднималась изнутри к горлу, а боль... он уже плохо соображал. Нарушить все заповеди лечения, собираясь убиться, в итоге не решиться, а потом страдать — о да, это очень в стиле Ури Рейсса. На то, чтобы позвать на помощь, не хватало дыхания, он захлебывался. «Я не хочу умирать, — подумал он вдруг, закусывая нижнюю губу, как будто издалека чувствуя горячие слезы. — Я не хочу... так рано». И тогда он закричал. Сорвал голос почти сразу, попробовал ещё раз, наполняя лёгкие воздухом, а тело — новым приступом боли. Сперва Ури услышал топот, затем — восклицания, смысла которых уже не понимал. Он закрыл глаза, не видя перед собой ничего, кроме красных всполохов боли, и сознание медленно покинуло его — по ощущениям было похоже на крышку гроба, захлопнувшуюся перед лицом.

***

Он падал. За его спиной расцветала новая вселенная, и он несся в нее вниз головой, как метеорит, сгорая изнутри и снаружи. Перед его глазами проносилось время — он мог дотронуться до сжиженной прозрачности, до призраков прошлого и будущего. Ури упал, и первое, что он почувствовал — это твердый пол под руками и коленями, затем теплую женскую ладонь на плече. Белые одежды были ему будто немного велики. Эту девушку он видел впервые. — Все хорошо? — спросила она негромко, присаживаясь рядом. — Мы можем продолжить? — Продолжить что? — Молитву. Он осмотрелся. Вокруг была небольшая группа людей, их взгляды устремлены прямо на него; молодые и старые, мужчины и женщины, смотрели, как на жреца древнего культа, которому открыта великая истина — то есть как на мессию. Ури попятился, совершенно не понимая, о чем шла речь, куда он попал и что происходило. Он же только что был дома у родителей? — Извините, — неловко произнес он, сошел со сцены (сцена или помост?) и пошел вперёд, прямо сквозь расступающуюся толпу. Он обернулся, чтобы увидеть растерянного Рода — он был старше, чем он его помнил. «Я просто сплю, — подумал Ури умиротворенно. — Это сон. Мог бы и подыграть тогда с этой молитвой...» Он вышел из часовни и потянулся, затем вдоволь пощипал себя за руку, но сновидение не проходило. К нему кто-то снова подкрался со спины, и он не успел отреагировать — тяжёлая, совсем не такая, как минуту назад, ладонь упала на плечо, и он чуть не опустился вслед за тягой на траву. — Хрена с два они теперь тебе поверят, — сказал Кенни. Видеть его в такой же белой одежде — может, это форма? — было странно. В ней он выглядел как неправильный святой, которого канонизировали по ошибке. — А должны? — неловко спросил Ури. Проверяя, точно ли это сон, он повернулся к Кенни, заглянул ему в глаза, встал на носочки… — Ты чего, король полоумный?! Аккерман держался за укушенный нос. Ури расхохотался, его смех несся по деревушке вместе с весенним ветром. Только стало немного страшно, когда Кенни схватил его за ворот и одним движением поднял в воздух — так, что ноги больше не доставали земли. — Охренеть, ты совсем с ума сошел, — прорычал он в лицо, принюхиваясь. — Отпусти, — испуганно проговорил Ури, и хватка моментально разжалась. Он глупо плюхнулся на траву. — Это не сон? А что тогда? — Не знаю. Это ты чудесный, — Кенни говорил это так, будто быть “чудесным” означало “быть проклятым”. — Ты мне скажи. Очень странно себя ведешь в последнее время. Ури хотел было сказать, что странным здесь являлось все, начиная от этой церкви и заканчивая одеждой на них, но промолчал. Он сел на травяной ковер, посмотрел на свои руки, сомневаясь, что они точно принадлежали ему. Подспудное знание шептало: это все ложь, сон разума, вещь, во тьме приходящая, но пока рядом был Кенни, он чувствовал себя в безопасности. Ури заметил издалека идущую на них тень — и будто вспомнил что-то. Сейчас должно наступить затмение, и солнце станет черным, и будет на нем корона. — Я умру? — прямо спросил он. Кенни посмотрел на него пристально. — Да. Скоро. Ури просто кивнул и замолчал. Из часовни выходили люди. Краем глаза он видел растерянность на их лицах, но они не обращали на них никакого внимания; в их взгляде была такая одухотворенность, которую он никогда не видел у настоящих людей. Все вокруг было каким-то игрушечным, нереальным, и он знал, что это сон, который затянулся, но ощущения все равно были странными, как если бы это сновидение происходило наяву. — Ты простудишься, — сказал вдруг Кенни и поднял его на ноги. На белых одеждах остались следы грязи и редкие травинки. — А Леви здесь тоже нет? Аккерман остановился, его лицо стало настороженным, как у хищника, вернувшегося с охоты домой и обнаружившего гостей. Ури понял, что нет, и виновато опустил голову. — Я не… Так. О чем ты еще знаешь? — Его мать была проституткой и умерла, полагаю. — И это я тебе рассказал? — Да. — Понятно. Я, блядь, больше не буду пить. Ури мелко усмехнулся, взял Кенни за руку и, раз уж это все равно было сном, хотел воспользоваться моментом и провести время вместе, но кто-то будто с силой ударил в грудь, и он согнулся пополам, тяжело дыша. Через пару мгновений удар повторился, Ури услышал, как зашипела сожженная кожа. Пока Кенни снимал с него одежду вовсе не в порыве страсти, Ури вздрогнул еще раз, повиснув на чужих руках, уже не скрывая слез, но по-прежнему боясь издать хоть один звук. Он не хотел выглядеть перед ним слабым… и вообще хоть перед кем-то… На груди остались ожоги. Кенни аккуратно провел по ним пальцем, отодвигая подпаленную кожу. — Ты это слышишь? — хриплым шепотом спросил Ури. Он-то слышал — будто издалека доносился неестественный писк. — Нет. Это… так, ты должен заживать, но я вообще не понимаю, что происходит. — Кенни понизил голос на несколько тонов, наклонившись еще ниже, чтобы видеть лицо Ури — тень надвигалась все больше. — Это титан? — Откуда бы тут взяться титану? — взмолил Рейсс. — Я на уроке химии? Я что, на робота похож?! Он не услышал ответа. Теплые, ставшие за пару дней родные руки выронили его, и он упал в недра земли, цепляясь ногтями за почву и корни, в ужасе глядя, как чернозем закрывает застывшую гримасу Кенни и все вокруг исчезает.