Песня о весеннем снеге

      Чу Ваньнин стоял напротив старой покосившейся лачуги, которая теперь выглядела совсем заброшенной. Безжалостная зимняя буря сорвала крышу и выбила хлипкую дверь — она до сих пор валялась неподалёку, зарастая сорной травой. На торчащем деревянном боку лениво грелась ящерица.       Не нужно было заходить внутрь, чтобы убедиться, что дом пустует. Раздосадованный Чу Ваньнин медленно обвёл взглядом широкий неухоженный двор. Он ничего не знал о судьбе кузнеца Сюй Цзаня и его юного подмастерья, но в сердце теплилась надежда, что они переждали непогоду в другом месте.       Когда Чу Ваньнин решил обойти ближайших соседей и хоть что-нибудь разузнать, его вдруг громко окликнули:       — Господин бессмертный, постойте! Не уходите!       Обернувшись, он увидел прытко ковыляющего хромого мальчишку — Ли-эра, подмастерье кузнеца. С души точно камень свалился, и Чу Ваньнин незаметно перевёл дух. При любых катастрофах и неурядицах бедняки, бездомные и сироты страдали чаще других, не имея ни средств, ни сил себя защитить, и Чу Ваньнину было бы особенно горестно знать, что он позволил демону забрать их жизни.       — Господин бессмертный, этот Ли-эр ждал вас! Я кое-что вам принёс, — смущённо и взволнованно произнёс мальчик, протягивая какой-то увесистый свёрток, который держал под мышкой.       — В вашем доме больше нельзя жить. Где же ты ночевал? — осторожно поинтересовался Чу Ваньнин, принимая свёрток так бережно, словно внутрь был завёрнут младенец.       — Меня приютила тётушка Мин, наша соседка. Я сказал, что хочу дождаться господина в белых одеждах, и никак не могу его пропустить, — зардевшись, выпалил Ли-эр, неуверенно пригладив растрёпанные волосы.       Чу Ваньнин распахнул свёрток и увидел искусно выкованные по его чертежам протезы рук.       — Значит, заказ выполнен, — приятно удивлённый Чу Ваньнин едва заметно улыбнулся. — Я бы хотел поблагодарить мастера Сюя лично.       — Это вряд ли возможно, — Ли-эр потупил взгляд и тяжело вздохнул. — Мой хозяин, он… Он не пережил ту страшную ночь, господин. Его нашли на улице возле дома. Говорят, хозяин как всегда был пьян и уснул в сугробе, но… Я знаю, что он ничего не пил всё то время, что делал эти руки, и работал почти без отдыха! Ваш заказ точно вдохнул в него жизнь, и… Мне кажется, мастер просто хотел извиниться перед дочерью и ждал её… Ведь снежная дева — его погибшая Сю-эр, верно? — Ли-эр виновато поднял покрасневшие глаза. — Хозяин пытался доказать это, но даже я ему не поверил… Этот недостойный выжил только потому, что мастер отправил его с поручением в город, а там мне удалось найти приют в храме, — Ли-эр отвернулся, стыдливо сморгнув слёзы.       Хотя Сюй Цзань вёл себя с мальчишкой не особенно ласково, всё же он был единственным близким ему человеком и умелым наставником. Оказалось, даже этого внешне чёрствого мужчину терзали раскаяние и стыд. Но заботься он больше о живых, чем о мёртвых — всё вышло бы иначе…       — В таком состоянии Сюй Сюэхуа не смогла бы его узнать, и… Мне жаль, — глухо произнёс Чу Ваньнин, чувствуя себя отвратительно от того, что не умел никого утешить. — Что ты намерен делать дальше?       — У хозяина не было наследников и родни, никого, кроме меня. Я хочу продолжить его дело, — Ли-эр насухо вытер глаза рукавом и упрямо вскинул подбородок. — Этот черепаший сын набрался смелости и попросился в услужение к госпоже Яньлинь. Ей очень нравились украшения моего хозяина, но мастер Сюй сильно невзлюбил госпожу и сказал, что ничего не продаст ей, даже если будет подыхать от голода.       Чу Ваньнин невольно усмехнулся. Похоже, деловитая госпожа Яньлинь решила всерьёз взяться за «оплату по счетам» и пополняла список добродетелей. Впрочем, нанять подающего надежды подмастерье — не благотворительность, а, быть может, большая удача.       — Господин бессмертный, только… вот эта часть, — Ли-эр подошёл ближе и, встав на цыпочки, чтобы дотянуться, скромно показал на сустав большого пальца протеза. — Мастер не успел закончить её сам, поэтому пришлось мне. Простите, если что-то не так, этот Ли-эр только постигает искусство кузнеца.       Чу Ваньнин со свойственной ему щепетильностью и дотошностью осмотрел деталь со всех сторон и осторожно подвигал ею, проверяя сочленение на гибкость, а затем удовлетворённо кивнул.       — Сделано весьма хорошо, — он вовсе не собирался хвалить мальчика, просто сказал, что думает, однако тот покраснел до кончиков ушей.       — Спасибо, господин бессмертный! — горячо произнёс Ли-эр, и его большие чёрные глаза засияли, как две начищенные монетки. — Этот Ли-эр никогда не забудет вашей доброты!       Доброты… И вновь его столь искренне и бесхитростно благодарили, называя добрым, хотя Чу Ваньнин вовсе не чувствовал себя таким. Порой того, что он делал, было недостаточно — непреодолимые обстоятельства вставали над ним горой. Уничтожить проще, чем изменить, а убить проще, чем спасти — но даже зная это, Чу Ваньнин не мог пройти мимо чужого несчастья.       Песчинка за песчинкой… и однажды можно собрать пагоду.       — Эта девушка, что их получит, — Ли-эр робко заглянул ему в глаза, — надеюсь, она поправится.       Чу Ваньнин лишь молча кивнул и поднял взгляд к небу, по которому неторопливо перекатывались пухлые облака.       Расспросив служанок в поместье, он узнал, что Жу-эр отвезли в рыбацкую деревушку неподалёку от Шу, к какой-то её дальней родственнице. Чу Ваньнин настоял, чтобы девушку доставили обратно — услышав, что ей можно вернуть руки, изумлённая госпожа Яньлинь тут же отдала нужные распоряжения, и к вечеру старик Сюй привёз Жу-эр — на самом деле её звали Лу Мингжу.       Немного поговорив с ней, Чу Ваньнин понял, что насчёт повреждения рассудка госпожа Яньлинь преувеличила — просто от жуткой боли из-за отрезанных рук, постоянных тревог и страха, который девушке внушала Сюй Сюэхуа, Лу Мингжу почти не спала, не владела собой и заговаривалась, повторяя одно и то же. Суеверные подруги заботливо мазали ей щёки собачьей кровью, но это, разумеется, не помогало. Чу Ваньнин поделился с ней укрепляющей настойкой, которую готовил для Суеман, и научил сутрам, унимающим беспокойный разум.       — Господин бессмертный, — сидя в постели, Лу Мингжу застенчиво приподняла своё порозовевшее красивое лицо, — моя матушка причинила своим поступком много зла, и у Жу-эр нет для неё оправдания. Вы… вы уверены, что я заслуживаю этой заботы?       Робость, отчаяние, надежда и чувство вины — глядя на неё, Чу Ваньнин словно смотрел в лицо своему ученику, и сердце болезненно сжималось. Тогда, под кроной яблони, Мо Жань выглядел точно так же. Отчаянно хотел, чтобы о нём позаботились, но не знал, заслуживает ли этого.       — Ты ни в чём не виновата, — ответил ей тогда Чу Ваньнин, мечтая иметь смелость сказать подобные слова Мо Жаню, если придёт время. — Твоя мать уже заплатила за свою ошибку жизнью. Госпожа Яньлинь поклялась перед Небом, что присмотрит за тобой. Может, новые руки и не сделают тебя счастливой, но хотя бы сделают свободной.       По впалым щекам беззвучно текли слёзы, но Лу Мингжу больше не смогла произнести ни слова.       «Учитель, после всего… почему ты столь добр ко мне?» — спросил у него вчера Мо Жань, пытливо глядя в глаза.       Он спрашивал так, будто от этого ответа зависела его жизнь, и без того смущённый Чу Ваньнин попросту растерялся.       «Не выдумывай. Я не сделал ничего особенного», — ответил он, нацепив на лицо привычную маску холодной отчуждённости, и до конца пути шёл, не оборачиваясь. Он боялся увидеть во взгляде Мо Жаня разочарование.       Доброта… не имела к его поступкам никакого отношения.       И если Мо Жань наконец всё поймёт… Сколько вообще выстоит та некогда крепкая плотина, сдерживающая поток постыдных чувств и желаний Чу Ваньнина, а ныне превратившаяся в хлипкую ширму, готовую развалиться от дуновения ветра? Если бесстыжий ученик осознает, насколько желанны его слова и прикосновения, разве оставит ему выбор?       Нет, Чу Ваньнин должен был вести себя ещё строже, чем раньше, целиком сосредоточиться на обучении, уделять всем трём ученикам равное внимание и никогда не допускать даже мысли о сближении, потому что…       — Господин бессмертный, этот Ли-эр вас чем-то расстроил? — вдруг раздался тоненький обеспокоенный голос, и только тогда Чу Ваньнин вспомнил, что он здесь не один.       Мальчишка смущённо переминался с ноги на ногу, не зная, стоит ли ему уйти.       — Я просто задумался, — быстро взяв себя в руки, ответил Чу Ваньнин, окинув его нарочито строгим взглядом. — Ты, должно быть, голоден. Пойдём. Пообедаешь в поместье.       — Этот недостойный не заслуживает подобной щедрости! — Ли-эр даже испуганно замахал руками, отступив на пару шагов.       — Мо Жань наверняка снова приготовил столько, что хватит накормить половину Шу, — невольно хмыкнул Чу Ваньнин, вспомнив горы тарелок и мисок, над которыми поднимался аппетитно пахнущий пар. — Так еда хотя бы не пропадёт.       — Братец Мо? — удивился Ли-эр и тут же смущённо поправился: — То есть, молодой господин Мо. Он… он удивительный! Этому Ли-эру тоже приходилось готовить для хозяина, но тот никогда не бывал доволен. Навыки этого недостойного слишком ужасны, чтобы демонстрировать их гостям. Этому Ли-эру отрадно знать, что о бессмертном господине хорошо заботятся!       — …       Хорошо заботятся? Почему эта бесхитростная фраза прозвучала так, словно Чу Ваньнин — хозяйский домашний кот, к которому приставили на редкость расторопного и ловкого слугу?       «Хватит думать невесть о чём, болван», — рассердился на себя Чу Ваньнин и, сцепив ладони за спиной, кивком дал понять Ли-эру, чтобы тот шёл следом.       Увидев их вместе, Мо Жань, должно быть, растеряется… В его взгляде мелькнёт едва уловимое сожаление, но он тут же приветливо улыбнётся и начнёт вести себя, как ни в чём не бывало, подшучивая и как всегда пытаясь украдкой положить в тарелку Чу Ваньнина самые большие и сочные куски мяса.       Впервые заметив, как досада охватывает Мо Жаня, стоит кому-то нарушить их вынужденное уединение, Чу Ваньнин оторопел, а внутренности словно обожгло кипятком. Эта краткосрочная борьба разума и сердца, в которой разум пока что побеждал, была слишком хорошо знакома ему самому… Теперь, когда чувства Чу Ваньнина обострились до предела, он невольно замечал малейшую перемену в настроении Мо Жаня. Будто тигр, впервые отведавший человеческого мяса и забывший вкус привычной пищи, Чу Ваньнин с совершенно несвойственной ему жадностью ловил каждое проявление этих старательно подавляемых чувств — с тоской, затаённым восторгом, трепетом и ответным желанием.       Теперь, когда он знал, что Мо Жань тоже его…       Чу Ваньнин даже мысленно не смог закончить эту фразу.       Ему будто снился сон, запутанный и длинный, от которого предстояло очнуться и прийти в себя, осознав, что всё это было не на самом деле. Он хорошо понимал: скоро всё изменится. Вернувшись на Пик Сышэн, они неизбежно отдалятся друг от друга. Чу Ваньнин нарочно взвалит на себя кучу обязанностей и дел, а Мо Жань… что ж, рано или поздно эти непрошеные чувства, как угли в костре, почернеют и остынут.       И какая-то часть Чу Ваньнина малодушно не хотела возвращаться.

***

      Вечер перед отъездом в Учан был особенно тёплым и ласковым. Укутанная в молочно-белые облака луна словно украдкой поглядывала на тихий безмятежный город внизу. Сонные слуги один за другим зажигали уличные фонари, в свете которых плясал рой ночных насекомых.       Мо Жань шёл к флигелю учителя, по дороге невольно любуясь цветущими в саду пионами. Ещё несколько дней, и нежно-розовые лепестки начнут опадать, но сейчас тяжёлые пухлые бутоны тихо покачивались, распространяя душистый аромат. Интересно, обратил ли учитель на них внимание, или был слишком поглощён хлопотами? Быстро оглядевшись, Мо Жань одной рукой сорвал склонившийся к земле под собственной тяжестью цветок. Не забывая глядеть под ноги, он осторожно нёс маленький поднос с имбирным чаем, намереваясь лично проследить, чтобы упёртый учитель выпил хотя бы одну чашку. Увлёкшись работой, Чу Ваньнин мог забыть обо всём, включая еду и сон.       Как можно тише раздвинув лёгкие бумажные двери, Мо Жань боком зашёл внутрь и замер.       Чу Ваньнин в глубокой задумчивости рассматривал лежащие перед ним на верстаке протезы — искусно выкованные из тончайшего листа металла руки. Если бы не цвет, их можно было принять за руки живого человека, отсечённые искусным палачом от тела без капли крови. Только вблизи становились видны чешуйчатые пластины и шарниры, позволяющие пальцам и запястьям сгибаться и разгибаться.       Чу Ваньнин аккуратно двигал одно сочленение за другим, понемногу вливая свою духовную энергию. Её золотистое тёплое сияние отражалось в чёрных глазах феникса, делая их обманчиво ласковыми.       Это столь живо напомнило картину из прошлого, когда Чу Ваньнин стоял в тени хайтана и играл с механической перчаткой Стража, не замечая никого вокруг, что сердце Мо Жаня затрепетало, и он глупо улыбнулся.       Тот юный Мо Жань, по виду всё ещё жалкий и тощий уличный оборванец — лишь бледная тень его нынешнего. Теперь он гораздо выше ростом, шире в плечах, на слегка округлившемся лице появились глубокие ямочки, а из глаз пропало затравленное выражение, сменившись дерзким нахальством. И всё же ему, совсем как в прошлом, захотелось подойти к этому суровому красивому человеку и, бесцеремонно тронув за рукав, спросить: «Господин бессмертный, почему вы не обращаете на меня внимания?»       Поглощённый мыслями, слегка хмурый Чу Ваньнин даже не понял, что больше не один.       Вспомнив, зачем пришёл, Мо Жань растерянно оглянулся, ища, куда бы поставить поднос. Учитель всего за пару дней успел превратить это место в почти полную копию своей захламлённой обители, забитой непонятным мусором, бумагами, инструментами и стружкой. Если бы люди хоть раз увидели жилище знаменитого Юйхэна Ночного Неба, то решили бы, что там бесчинствовали злые духи. А ведь Мо Жань только недавно здесь убирался…       — Учитель, я принёс вам чай, — тихо позвал Мо Жань, боясь испугать погруженного в работу Чу Ваньнина своим внезапным появлением.       — Мгм, — тот даже бровью не повёл и не обернулся.       — Если он остынет, от него не будет никакого толка, — настойчиво убеждал Мо Жань, положив сорванный бутон возле блюдца.       — Брось вон там, в кучу, — невпопад ответил Чу Ваньнин и отмахнулся от него, точно от назойливой мухи.       Мо Жань только закатил глаза, раскладывая чайные принадлежности. Упрямства им обоим было не занимать. Когда он закончил, над чашкой с горячей янтарной жидкостью поднимался белёсый пар, а комнату наполнил терпкий аромат имбиря.       Скептично глянув на увлечённого Чу Ваньнина, Мо Жань заметил прядь волос, выбившуюся из обычно строгой причёски. Тонкая и гладкая, как змея, она так и норовила попасть под пальцы. Учитель раздражённо тряхнул головой, но и не подумал прерваться и убрать её, ковыряясь в механизме длинным тонким инструментом, напоминающим портняжную иглу.       «Да тебя и барабаны Хуан-ди не отвлекли бы», — насмешливо подумал Мо Жань с непонятной ему самому нежностью.       Он бесшумно подошёл и подхватил своенравную прядь, намереваясь просто завести её за ухо, но стоило пальцам коснуться мягких волос, как до него долетел будоражащий аромат хайтана… Мо Жань испуганно замер, осознав, что оказался непозволительно близко. В тот же миг Чу Ваньнин резко выпрямился и отшатнулся от неожиданности.       Одёрнув руку, Мо Жань попятился и неловко упал, споткнувшись о зимние сапоги учителя, небрежно брошенные на полу.       — Мо Вэйюй! Что ты вытворяешь?! — учитель гневно сверкнул глазами, подозрительно глядя на него сверху вниз.       Боль от унизительного падения была ничем по сравнению с этим взглядом, будто Чу Ваньнин не мог поверить, что бессовестный ученик способен вести себя прилично и не распускать рук.       — Учитель, простите, я всего лишь… — раздосадованный Мо Жань потёр ушибленную поясницу. — Ваша причёска, ну… Вам, должно быть, неудобно…       — Причёска? — Чу Ваньнин всё ещё смотрел так, будто подозревал Мо Жаня в каком-то преступлении.       Поняв наконец, в чём дело, он раздражённо убрал мешающую прядь в свой высокий хвост и отвернулся, вновь склонившись над протезами.       — Я ещё не закончил, — холодно произнёс Чу Ваньнин, не глядя протянув Мо Жаню руку. — Это сложнее, чем техника Ночных Стражей, нужно многое учесть.       — Простите, что помешал, — виновато пробормотал удивлённый Мо Жань, осторожно сжав пальцами его ладонь, и поднялся на ноги.       Какое-то невозможно долгое мгновение их руки соприкасались — шероховатая от мозолей ладонь учителя была прохладной и крепкой, но Мо Жань с сожалением отпустил её. Лицо обернувшегося к нему Чу Ваньнина вдруг помрачнело, а над переносицей появилась хмурая складка. Не понимая, в чём дело, Мо Жань проследил за его взглядом и понял, что учитель смотрит на извилистый бугристый шрам от Тяньвэни, пересекающий правую ладонь.       Увидев след той жуткой раны, Чу Ваньнин, казалось, смешался, а в непроницаемых чёрных глазах феникса появилась печаль.       — Всё ещё болит? — отвернувшись к верстаку, тихо спросил Чу Ваньнин.       — Вовсе нет, — растерянно улыбнулся Мо Жань. — Это всего лишь шрам, учитель.       Он соврал: раны, оставленные божественным оружием, да ещё таким мощным, не походили на обычные и болели гораздо дольше, а Мо Жань будто нарочно забывал о лекарствах… Увидев рану, обеспокоенный Ши Мэй дал ему лечебное снадобье, но Мо Жань отчего-то так и не смог заставить себя прикоснуться к той склянке. Вот только учителю не нужно было об этом знать. Боль вспыхивала всё реже, а Чу Ваньнин и без того незаслуженно корил себя.       — Шрама давно бы не было, возьми ты заживляющую мазь, — хотя прозвучало сердито, Чу Ваньнин казался вовсе не обозлённым, а, скорее, раздосадованным.       — Я ведь уже сказал, что не хочу, помните? — упрямо мотнул головой Мо Жань, невольно прижав покалеченную руку к груди.       Что бы там ни говорил учитель, этот шрам Мо Жань собирался беречь и лелеять. Облик Чу Ваньнина, обезумевшего от искажения ци, глубоко отпечатался в его сердце, рождая безотчётный страх потери. Но шрам, похожий на переплетённые ветви дерева, напоминал ему, что ценой безрассудства и самоотверженности можно победить даже смерть.       — Бестолочь, — ничего не зная о его мыслях, недовольно процедил Чу Ваньнин и, немного помолчав, вдруг добавил: — Больше так не подкрадывайся, не то сломаешь себе что-нибудь.       Это, конечно, было далеко не «извини», но, зная нрав учителя… это было даже больше, чем извинение. Чу Ваньнин в самом деле переживал из-за той неловкой сцены, когда на мгновение потерял самообладание.       Его длинные пальцы всё так же ловко и уверенно перебирали детали, находили похороненные в стружке и обрывках бумаг инструменты и кусочки промасленной ткани, но… Мо Жань своей звериной волчьей натурой скорее чувствовал, чем видел, что Чу Ваньнин смущается от его близости, и всякий раз это открытие переворачивало ему душу, будоража и рождая в сердце отчаянные фантазии.       Почему? Если бы Чу Ваньнин просто раздражался и злился, Мо Жань бы всё понял.       Суровый, непримиримый, никому не делающий скидок — таким он знал своего учителя долгие годы. Даже запертый в стенах дворца Ушань, растоптанный и униженный всеми способами, Чу Ваньнин ни разу не пытался изобразить смирение или кротость, чтобы смягчить сердце своего мучителя. Его бешеное сопротивление и гнев раздували в Тасянь-цзюне огонь желания, но если хотя бы ненадолго поставить себя на место Чу Ваньнина — кто бы не пытался избежать страданий и пыток? Однако Тасянь-цзюнь всегда знал, что чувствует Чу Ваньнин — впитывал его ненависть и ярость, и только самым сильнодействующим наркотиком в мире мог ненадолго подчинить эту неукротимую натуру.       Но отголоски той ненависти остались в прошлом.       Хочет ли учитель, чтобы Мо Жань просто наконец ушёл, оставив его в покое? Испытает облегчение, радость, переведёт дух и спокойно продолжит дело? Или его терзает та же невыносимая подкожная тоска, желание прикоснуться и не отпускать? Чу Ваньнин казался настолько напряжённым и неприступным, что легко было ошибиться. Но Мо Жаню впервые столь сильно захотелось пересечь эту незримую черту, сорвать с лица учителя опостылевшую маску и узнать, что же тот чувствует на самом деле. Разве честно, что Мо Жань открыл ему своё сердце, рискнув всем, но ничего не узнал сам? Вот только…       — Учитель, расскажите, как использовать протезы, — вдруг попросил Мо Жань, словно что-то поняв. — Вы сказали, эта техника сложнее, чем в Стражах? Но как хрупкая Жу-эр с ними управится?       Чу Ваньнин поднял на него удивлённый взгляд.       — Тебе в самом деле интересно? — с сомнением спросил он.       Мо Жань с готовностью закивал.       В глазах Чу Ваньнина появился хорошо знакомый ему азартный блеск. Обладая натурой учёного, он с упоением погружался в новую задачу, и чем сложнее она была, тем больше восторга вызывала. Ему нравилось делиться знаниями, но порой чрезмерная дотошность и занудство отпугивали любопытствующих — во-всяком случае, тех, кто обращался к Чу Ваньнину, думая о его прекрасном лице, а не о талантах.       Почувствовав себя в родной стихии, Чу Ваньнин заметно расслабился и начал важно и обстоятельно рассказывать Мо Жаню, как укрепил тончайшие подвижные пластины своей энергией, как при помощи заклинания руки получат способность удерживать и отпускать предметы, как он использует особую ткань из шёлка и рами, чтобы смягчить место соединения и не поранить нежную кожу…       — Если всё получится, значит, и другие калеки смогут пользоваться вашим изобретением? — задумчиво произнёс впечатлённый Мо Жань.       — Да, со временем, когда я всё доработаю, то отправлю чертежи в горную усадьбу Таобао, — кивнул Чу Ваньнин, выглядя на редкость довольным.       — Учитель очень добр, — Мо Жань погладил тонкие металлические пластины, ощущая покалывание в пальцах от влитой в них духовной энергии, и на миг от чувства, будто он ведёт пальцами по обнажённой коже учителя, перехватило дыхание.       — …       — Перестань постоянно это повторять, — недовольно нахмурился Чу Ваньнин.       Мо Жань только улыбнулся.       — Если однажды лишусь руки, учитель изготовит для меня новую? — он лукаво прищурился, стараясь звучать серьёзно.       — Могу прямо сейчас заменить твою пустую голову металлической, — Чу Ваньнин бросил на него сердитый взгляд из-под бровей и отнял стамеску, которую Мо Жань бездумно вертел в руке. — Никакой разницы не будет.       — Не говорите так! — в притворном ужасе воскликнул Мо Жань. — Она даже не сможет развлекать вас изысканной беседой.       — Обойдусь, — жёстко ответил Чу Ваньнин, но Мо Жаню показалось, что в глубине его глаз пляшут искорки сдерживаемого веселья. — У тебя тоже не особо получалось.       — Хорошо, я поспешил, — послушно кивнул Мо Жань, смиренно сложив ладони перед собой. — Учитель вовсе не добр. Этот осёл из Гуйчжой более ни на что не способен и почтительно умолкает.       — Мо Вэйюй… — Чу Ваньнин окинул ученика красноречивым взглядом, но уголки его губ едва заметно дрогнули.       Расслабленный и невольно смягчившийся, с этим неуловимым призраком улыбки и разгладившейся складкой на лбу, он неожиданно показался Мо Жаню совсем юным и неискушённым. Из-за сурового выражения и мужественных черт лица люди часто думали, что Чу Ваньнин старше своих лет. Но, может, дело было вовсе не в этом… Просто сам Мо Жань порой ощущал тяжесть и дряхлость своей чёрной души — будто пыльное, истрёпанное тысячью дорог ханьфу, почти сросшееся с кожей. Человек перед ним ещё не прошёл сквозь ту чудовищную боль и разочарование от предательства ученика, не смотрел на руины поверженного мира, не пытался остановить чужие злодеяния, расколов остатки своего золотого ядра. Терзания его влюблённого сердца, если Мо Жань их не выдумал, были всё ещё чистыми, пылкими и отчаянно сильными, как побеги бамбука, стремительно тянущиеся вверх — наверняка Мо Жань испытывал всё это сам, в своём далёком настоящем прошлом, которое отчего-то почти забыл. Теперь же, втиснувшись во вторую жизнь, будто в новенькое дорогое ханьфу, он пытался изобразить беззаботность и безмятежность юности, испытать давно позабытые чувства, окунуть сердце в кипящий котёл эмоций и желаний… Только на этот раз — разделив их с человеком, которого любил на самом деле. Опыт и тоска по прошлому делали Мо Жаня таким нетерпеливым, бесцеремонным и жадным…       Их с Тасянь-цзюнем желания были абсолютно одинаковы. Просто тот считал себя вправе присвоить желанное силой, а Мо Жань… больше никогда бы до такого не опустился.       «Лучше бы вы сделали мне металлическое сердце, учитель, — отстранённо подумал Мо Жань. — Оно бы точно так не ныло и ничего не требовало».       Чу Ваньнин что-то увлечённо говорил, и Мо Жань усилием воли заставил себя прислушаться.       — …Эту деталь он сделал сам. Смотри, пласт очень тонкий и гибкий, здесь особенно важно рассчитать силу… — рассказывая, Чу Ваньнин коснулся изделия, мягко погладив металлические пластины.       Чувствуя, что едва ли не рискует жизнью, Мо Жань осторожно накрыл его ладонь своей и, слегка сжав пальцы, тихо произнёс:       — Учитель, если этот ученик вновь соврал вам, вы сильно рассердитесь?       Стало очень тихо. Взгляд Чу Ваньнина прикипел к рукам, точно он не мог поверить в увиденное.       — Смотря о чём речь, — из-за опущенной головы Мо Жань не видел выражения его лица, но голос учителя слегка дрогнул.       Сердце Мо Жаня, которое ещё недавно билось как сумасшедшее, вдруг успокоилось. Всё другое перестало иметь значение.       — Возможно, этот ученик слишком самонадеянно решил, что может просто запереть свои чувства на замок.       Ошеломлённый Чу Ваньнин замер, застигнутый врасплох. Похоже, он не думал, что Мо Жаню хватит смелости когда-либо завести подобный разговор вновь, и напрасно чувствовал себя в безопасности.       — Мо Вэйюй, ты… Как ты смеешь… — возмущённо выпалил Чу Ваньнин, лишь сейчас одёрнув руку.       — Простите! Учитель, простите меня, — горячо извиняясь, Мо Жань виновато смотрел на него, но в голосе не слышалось ни капли раскаяния и сожаления.       Обернувшись, Чу Ваньнин заглянул в его глаза и оторопел. Мо Жань не знал, что в них отражалось, кроме его безумной, бесконечно преданной любви к этому человеку, переполнившей сердце до краёв. Ему о столь многом хотелось узнать, столько рассказать самому, но он просто не понимал, с чего начать.       Учитель, я тебе нравлюсь?       Учитель, чувства этого ученика не безответны?       — Учитель, я очень давно хотел спросить, но не решался… — тихо произнёс Мо Жань и замешкался. — Тогда, в поместье Гу Аньчжэна, может ли быть, что вы…       Заметив, как при этих словах Чу Ваньнин вздрогнул, а мочки его ушей стали пунцово-красными от стыда, Мо Жань тут же осёкся. Губы поневоле растянулись в дурацкой неверящей улыбке. Всё было слишком очевидно, и продолжая этот допрос, Мо Жань чувствовал бы себя палачом, медленно снимающим кожу.       — Мо Жань, тогда я… ты… — хриплым от волнения голосом начал Чу Ваньнин, суматошно переводя взгляд с одного предмета на другой, но Мо Жань его перебил.       — Нет, неважно. Уже неважно. Пусть учитель больше об этом не беспокоится.       — Что, почему?.. — искренне не понял Чу Ваньнин, явно с трудом заставив себя взглянуть на Мо Жаня.       — Вина этого ученика будет намного сильнее…       Мо Жань осторожно приподнял его лицо за подбородок. Растерянный затуманенный взгляд, неплотно сомкнутые мягкие губы… Учитель, кажется, замер и перестал дышать. Может, это лишь выглядело, как разрешение.       Мо Жань робко прижался к уголку его губ. И ещё раз. И ещё, пока быстрые мягкие касания не превратились в жадный звериный поцелуй. Крепко прижав Чу Ваньнина к себе обеими руками, Мо Жань яростно сминал его губы своими, а когда и этого ему стало мало, просунул между ними кончик языка. Мо Жань просто не мог его отпустить, не мог даже на мгновение задуматься о том, что делает, пока наконец не осознал, что Чу Ваньнин ему отвечает. Более того, постепенно пытается перехватить инициативу, не уступать, словно это какое-то соревнование, но задыхается от бешеного напора Мо Жаня, который не давал ему перевести дух. Совсем потеряв голову от восторга, Мо Жань слегка толкнул Чу Ваньнина, почти заставляя сесть на заваленный инструментами стол, и крепко притиснулся, ощущая напряжённые жёсткие мышцы тела даже сквозь ханьфу.       Переплетаясь руками, как ивовыми прутьями, они отчаянно целовались, неловко стукаясь зубами и прикусывая губы друг друга. Виновато зализав припухшую ранку в уголке его рта, Мо Жань с огромным трудом прервался, пытаясь успокоиться. От безумного желания у него перемешались все мысли в голове, он был точно пьяный.       Сорвать бы эти опостылевшие белые одежды, задрать ему ноги и овладеть, на деле показав всю свою пылкую страсть и любовь… Обрушиться всей своей мощью, вплавить себя в него и не выпускать, пока удовольствие по капле не выжмет из них всю эту неутолимую тоску и желание… Ему хотелось завладеть Чу Ваньнином всеми возможными способами, вгрызться в него, как дикое животное.       Но он не мог, конечно, он не мог, только не так и не сейчас… Чувствуя, что Чу Ваньнин дрожит всем телом, Мо Жань пришёл в себя и слегка разомкнул свою железную хватку.       — Учитель, прости, я люблю тебя слишком сильно, — Мо Жань стремительно покрывал всё его красное от смущения лицо поцелуями.       Ему казалось, что стоит только остановиться, отойти на шаг, и учитель исчезнет, растворится в лунном свете, как бесплотный дух, оставив его одного навсегда. Чу Ваньнин молчал так долго, что в сердце Мо Жаня закрался страх.       — Скажите хоть что-нибудь, — шепнул взволнованный Мо Жань, осторожно заведя ему за ухо вновь сбежавшую упрямую прядь волос.       Тишина давила, точно они оказались в наглухо закупоренном сосуде, и только биение мотыльков о бумажные окна напоминало, что за стенами флигеля находится внешний мир.       — Я твой учитель, — наконец глухо пробормотал Чу Ваньнин.       — …       «Не то чтобы я этого не знал», — насмешливо подумал Мо Жань, но смешно ему вовсе не было.       Отношения, подобные этим — несмываемый позор, особенно для наставника. И если Мо Жаню в силу горячности и наглости было плевать на пересуды, то как быть с чувствами Чу Ваньнина?.. Но Мо Жань вовсе не собирался отступать.       — Никто о нас не узнает. Пусть никто никогда не узнает, — настойчиво повторил он. — Мне достаточно и этого.       — Я старше тебя! — прямые как меч брови сердито сошлись на переносице, однако в голосе Чу Ваньнина было столько отчаяния, что от сочувствия замирало сердце.       «Ох, это далеко не так, Ваньнин, но разве я могу о том рассказать?»       — Но ты всё ещё очень молод, — Мо Жань ласково погладил его по щеке большим пальцем. — Какое это имеет значение? Будь тебе хоть сто лет, ничего не изменится.       Чу Ваньнин, точно загнанный в угол зверь, не знал, куда деваться. Он вдруг начал сумбурно бормотать, что им нужно возвращаться в Учан, выспаться перед долгой дорогой, собрать вещи — собранные ещё накануне, и Мо Жань кивал, соглашаясь с каждым его словом, точно болванчик, но не разжимал объятий.       С запоздалым удивлением человека, который свалился в пропасть и вдруг обнаружил, что чудом не разбился, он осознал: его не отвергли. Чу Ваньнин его не отверг.       После тяжёлой внутренней борьбы рука учителя опустилась Мо Жаню на плечо, крепко сжав, а горячее дыхание обожгло шею.       Неведомым образом дорога преступлений и убийств привела Мо Жаня к счастливому будущему, в котором Чу Ваньнин тоже его любил. И впервые ему не хотелось думать о прошлом, вспоминать пролетевшие как миг восемь лет заточения учителя… Потому что тогда в голову неизбежно прокралась бы до дрожи пугающая мысль: а что, если тот Чу Ваньнин тоже его любил?       И ему не досталось ничего, кроме насилия и боли.       «Нет-нет-нет, — бездумно повторял про себя Мо Жань, крепко обнимая Чу Ваньнина, — это невозможно, это… Неважно, тот мир, он исчез, его даже не случилось… Всё будет иначе! Я всё исправлю!»       — Когда вернёмся, учителю нужно срочно заняться своим здоровьем. Вы обещали, — Мо Жань потёрся носом о его щёку, горячую и влажную от волнения.       — Ерунда, тут уже не о чем беспокоиться, — вздрогнув, упрямо ответил Чу Ваньнин, всё ещё избегая его взгляда.       — У меня нет никого дороже, чем вы, — Мо Жань совсем некстати ощутил, как правую ладонь пронзает боль. Напоминание, насколько сильнее ему нужно стать, чтобы всё изменить. — Если с вами что-то случится, я этого не вынесу.       Учитель не пытался вырваться или оттолкнуть его, не пытался сделать ничего. Ладонь, которую Чу Ваньнин положил Мо Жаню на плечо, то сжималась, то разжималась, точно он до сих пор колебался и не верил, что это происходит на самом деле.       Мо Жань прекрасно всё понимал. Между ними такая широкая пропасть, их положение столь обязывает, что это связывает учителя по рукам и ногам. Гордый и упрямый, он не позволит себе легко пойти на поводу у чувств и вступить в непозволительные отношения с собственным учеником. Мо Жань искренне не хотел его мук. Не хотел, чтобы тот познал горечь унижения и порицания, как в прошлой жизни — но даже тогда Мо Жань по неведомой ему самому причине скрывал от мира истинную личность своей «любимой наложницы», хотя легко мог опозорить Чу Ваньнина на всю Поднебесную.       Он сделает всё, чтобы эта пропасть была уже, станет достойным человеком, не похожим на прежнего себя — таким, которого можно полюбить, таким, ради которого можно переступить через общественное мнение, ни о чём не пожалев. А до тех пор…       «Хотя бы не делай вид, будто у меня нет даже призрачного шанса быть с тобой».       — Учитель, всё будет хорошо. Я… на всё готов ради вас. Даже умереть.       — Ты не должен… не должен так говорить, — возмущённо выдавил из себя смущённый Чу Ваньнин, уткнувшись лбом ему в плечо.       — Но это правда. Почему нельзя сказать правду? — просто улыбнулся Мо Жань, мягко коснувшись его затылка. — Это не преступление.       Чу Ваньнин явно не знал ответа.       Они так и стояли, вжавшись друг в друга, будто склеенные осколки одной чаши — вырываться было уже поздно и глупо, а сделать что-то ещё никто не решался.       — Чай остыл, — вдруг тихо произнёс Чу Ваньнин, глядя Мо Жаню куда-то за плечо.       — Что?.. — Мо Жань недоуменно проследил за его взглядом и увидел чашу с безнадёжно холодным имбирным чаем. — Ох, это. Я заварю учителю новый. Сколько угодно.       Чу Ваньнин кивнул и неуверенно шевельнулся, точно пытаясь встать, но Мо Жань крепче стиснул его в объятиях.       — Учитель, прошу… позвольте побыть так ещё немного.       Чу Ваньнин едва слышно вздохнул и промолчал, почти невесомо погладив Мо Жаня по плечу.       Каждый старательно прогонял мысли о том, как всё это выглядит со стороны, и что с ними будет через мгновение, завтра или в далёком будущем. Здесь и сейчас самым важным казалось стоять рядом с любимым человеком и обнимать его, вдыхая до боли родной запах.       Я стану хорошим человеком, учитель, достойным твоей любви.       Поэтому, прошу… Дождись меня.

КОНЕЦ

___________________________________ Автору есть, что сказать: Мини-спектакль: «Кто достоин награды Лучшего Персонажа?» Чу Ваньнин: Не надо никаких наград и благодарностей, мне это ни к чему! Просто перестаньте подкидывать мне детей! Мо Жань: Ожидаю награду за самую лучшую драматическую роль собаки — подростковая драма взрослого мужчины, запертого в теле собаки… То есть, взрослая драма подростка с мозгами собаки… Нет-нет, я хотел сказать — собачья драма мужественного подростка! Нет, погодите, я запутался!! Тасянь-цзюнь (высокомерно хмыкнув): Я признанный мастер эротических наваждений и первый по количеству упоминаний в толкователях снов. «К чему снится голый император» — Чу Ваньнин, золотце, таким был бы твой самый популярный запрос в поисковике? Ши Мэй (огорчённо): Я абсолютно ничего плохого не делал и даже долго лежал в отключке, так откуда столько обвинений и писем с угрозами расправы?.. Мне нужен утешительный приз… Сюэ Мэн (самодовольно): Без меня это произведение потеряло бы половину обаяния и успеха, поэтому, так и быть, милостиво приму вашу награду! Гу Аньчжэн: Ха-ха, думали, я проходной злодей со слезливой историей детства, благодаря которой вы начнёте меня жалеть?! Выкусите, я просто мудак со слезливой историей детства, из-за которой вы будете ненавидеть меня ещё больше! Нахуй ваши награды! Старик Сюй: Хоть кто-то здесь наконец-то женился и живёт полной жизнью, охохо, молодёжь, берите пример с этого старика! А наград мне не надо, Минчжу — вот моя награда! Ли-эр (гордо): Этот Ли Гоудань уже получил награду — новое имя! Теперь он уважаемый мастер Ли Тедань! Мэй Ханьсюэ: Я даже ни разу не появился на страницах рассказа, но получил столько ролей в местных спектаклях — это ли не успех? Запишите мой номер… Сы-эр: Молодой господин Мо сказал, что, глядя на меня, всё время думает о часах, проведённых в борделе… или с которыми провёл время в борделе? Хм, как бы то ни было, моя курильница процветает, и я надеюсь, прекрасный господин в белых одеждах однажды вновь её посетит. Мо Жань (гневно): Учитель скорее просидит в шкафу до конца дней, чем переступит порог твоего дрянного заведения, ты, сукин сын! Госпожа Яньлинь (язвительно): Небеса уже наградили меня невесткой-демоном и внучкой-демоном, пожалуй, хватит с меня наград, эта старуха хочет дожить свой век спокойно! Цзяо: Гав! Гав-гав!