***
Тело Ду Дэшэна лежало там же, где он и покончил с собой — в камере, рядом с закованным в колодки Гу Аньчжэнем, смерившим их компанию полным ненависти взглядом. Его окровавленные пальцы со сломанными под корень ногтями шевелились в бессильной ярости, а дыхание с натужным свистом вырывалось из лёгких. Он и сам походил на труп, оживлённый чьей-то недоброй волей. Зловонное дыхание тюрьмы — ароматы давно немытых тел, нечистот, мышиного помёта и прелой соломы — пропитало собой всё вокруг, но с этим ничего нельзя было поделать. Если бы не знакомые одежды, Чу Ваньнин едва бы узнал в мертвеце сильного и рослого бывшего начальника городской стражи — казалось, перед ними останки древнего иссохшего старика. От них даже не исходил привычный сладковатый трупный смрад. Прибывший со свитой чиновников магистрат Хао Мин вынужденно стоял позади, явно расстроенный упущенной возможностью самолично допросить усопшего. — Сколько времени займёт этот ваш… расспрос, и что вообще из него можно узнать? — его широкое, с крупными чертами лицо выражало явное недоверие и любопытство одновременно. В отличие от Хун Цзяня, магистрат не вызвал у Чу Ваньнина никакой симпатии — чересчур суетливый и нетерпеливый, он будто занимал собой всё пространство и с присущей крупным начальникам вальяжностью отдавал всем вокруг распоряжения. Чу Ваньнин промолчал, едва удостоив магистрата взглядом, поэтому Мо Жань ответил вместо него: — Для нас он займёт лишь мгновение. Что касается второго вопроса уважаемого магистрата Хао — всё будет зависеть от слов учителя. Дух не сможет ему соврать. Чу Ваньнин приблизился к мертвецу, готовый создать Барьер Восстановления Истины — золотистый свет Тяньвэнь разгорелся в его правой руке. — Мо Жань, выведи из камеры всех посторонних. Мне нужна полная тишина. На самом деле ему и грохот землетрясения не помешал бы сделать всё необходимое — просто Чу Ваньнин не хотел, чтобы эти жадные до впечатлений зеваки стояли тут и таращились на него, теша своё любопытство. Магистрат и чиновники недовольно переглянулись, но Мо Жань, почтительно поклонившись, попросил их удалиться. Раньше они, как и работники тюрьмы, боялись подойти даже к тяжёлой дубовой двери, ведущей к камерам, но почувствовав в Чу Ваньнине надёжного защитника, стали вести себя чересчур дерзко. Рядом протяжно хмыкнул Гу Аньчжэн. По бледному, точно одеревеневшему лицу всё ещё скованного колодкой настоятеля было видно, что он тоже не жилец. Пятна на шее распространились по нижней части лица, отчего оно раздулось, как у законченного пьяницы. Однако глаза того, кого совсем недавно считали Гу Аньчжэнем, всё ещё блестели злобой и с трудом скрываемым раздражением. Он демонстративно обратил взор в потолок. Будучи заклинателем, Гу Аньчжэн хорошо знал принцип действия Барьера Восстановления Истины, и, конечно, понимал — бывший товарищ не сможет утаить ни одно из их злодеяний, даже если бы захотел. Пол камеры был чудовищно грязным, и одно Небо знало, какая живность кишела в соломе, разбросанной тут и там, поэтому, прежде чем сесть, Чу Ваньнин огляделся в поисках стула. Он решил, что чиновнику, проводящему допрос, было бы затруднительно долго стоять на ногах, а значит, что-то вроде простого бамбукового стула в камере точно имелось. — Учитель, прошу, присаживайтесь сюда, — Мо Жань тут же достал откуда-то и придвинул к нему низкий, весьма грубо сколоченный стул. Краем глаза Чу Ваньнин успел заметить, как Мо Жань тщательно протёр сидение собственным рукавом. «Спасибо», — мысленно поблагодарил он, но почему-то промолчал. Гуй, разумеется, всё ещё был рядом с телом, и поймать его в простую ловушку не составило никакого труда. Когда вернувшая первоначальный облик душа появилась внутри Барьера, её как всегда окружала темнота. Ду Дэшэн был одет точно так же, как и на момент смерти — одежды хоть и грязные, но добротные и дорогие, волосы в беспорядке, а лицо и руки покрыты запёкшейся кровью. Призрак взволнованно вертел головой. Чу Ваньнин знал, что Ду Дэшэн ничего не видел, зато он прекрасно слышал. — Что тебе нужно? — его голос походил на сдавленный скрежет. — Я ещё даже не погребён. С момента смерти не сменилось и двух лун, а ты уже смеешь тревожить мой дух? — Неважно, сколько прошло времени, — вопреки всему, Чу Ваньнин совершенно ничего не чувствовал к душе этого человека. Ярость и гнев давно улеглись, а состраданию было неоткуда взяться. — Ты помнишь, кто ты такой? — Я — Ду Дэшэн, бывший начальник городской стражи. Получив ответ, Чу Ваньнин решил не спешить. Душа могла утерять часть воспоминаний, и Тяньвэнь предстояло бережно собрать воедино то, что всё же удалось сберечь. — Сначала расскажи мне о своей смерти. Хочу знать, как это произошло. — Всё случилось здесь, — скрежет в его голосе будто усилился. — Мне некого винить… Дальнейший рассказ Чу Ваньнин слушал с особым вниманием, ведь слова Ду Дэшэна неожиданно коснулись не только его самого, но и человека, о котором никто почти ничего не знал.***
Воздух в тюремной камере пропитался запахами прелой соломы и мышиного помёта. Одна мышь на глазах двух закованных в колодки мужчин неторопливо перебежала из одного угла в другой, точно знала — скованные бедолаги ничего не смогут ей сделать. — Ты ещё помнишь, как звала нас тетушка Лу? — охрипшим из-за долгой жажды голосом спросил Ду Дэшэн. — К чему вспоминать? — раздражённо дёрнул плечом Гу Аньчжэн, не открывая глаз. — Тоже мне, нашёл время. — Ду-эр и А-Мин, — задумчиво ответил Ду Дэшэн, словно не расслышав его ответ. — Могу поспорить, тебя лет двадцать никто не звал тем детским именем. — Звал или нет, какая теперь разница? — открыв глаза, исподлобья взглянул на него Гу Аньчжэн. — Всё ещё сомневаешься во мне? Этот Чу Ваньнин болтал вздор, чтобы тебя запутать. Мне казалось, мы всё разъяснили. — Да уж, сомнений не осталось, — Ду Дэшэн покачал головой. — А как выглядела тетушка Лу ты ведь тоже не помнишь? — Нет, — Гу Аньчжэн раздраженно отвёл глаза, — это было слишком давно. — Неудивительно, ты же никогда не видел этой женщины, — понимающе усмехнулся Ду Дэшэн. — Багровое родимое пятно во всю щёку забыть довольно трудно… Значит, ты действительно убил его? Убил А-Мина и решил мне соврать? Я долго думал, как из того наивного и чистого ребёнка мог вырасти человек вроде тебя. Вы даже внешне нисколько не похожи, но мне, видимо, очень хотелось думать, что лучший друг вернулся и смог меня простить. Гу Аньчжэн на этот раз ничего не ответил, лишь презрительно скривился. — Как ты мог? — приблизившись, насколько позволяла колодка, Ду Дэшэн резко схватил его за грудки. — Как мог?! — Что за взгляд, Дэшэн? Думаешь, ты лучше меня?! — совершенно не сопротивляясь, Гу Аньчжэн криво улыбнулся. — Напомнить тебе, почему ты так легко принял меня за друга детства? Может, потому что я намекнул на ту грязную тайну, о которой знали только вы двое? То, о чём всё это время даже между нами было не принято упоминать? — Я не хотел по-настоящему навредить А-Мину! — отшатнулся Ду Дэшэн, словно его обдало кипятком. — Не хотел, и мне это известно, — гневно прищурившись, выплюнул Гу Аньчжэн. — Но знаешь, Дэшэн, уж лучше бы тобой двигала похоть, чем низкая зависть или страх! Предавая своего шиди, я воссоздавал одну из величайших запретных техник, можно сказать, заново изобретал для человечества бессмертие, а ты?! Ты, Дэшэн! Знал, что духовный рост адептов ордена Цинчэншань невозможен без телесной чистоты, вот и решил споить своего лучшего друга. Думал, осквернишь его, и Гу Мин никогда не сможет стать учеником прославленного мастера?! Хотел привязать его к этому месту, лишив блестящего будущего и громкой славы?! Шиди Гу было так горько вспоминать тот день, что он даже плакал, уронив голову мне на плечо, можешь себе представить?! — Я рос сиротой без единой родной души, А-Мин и наша дружба — всё, что было у меня в жизни! Я всего лишь не хотел оставаться один, что в этом непонятного?! — побагровевший от гнева Ду Дэшэн бессильно сжимал и разжимал кулаки. — Да, я поступил отвратительно, но ничего же не случилось! Никто не умер, а ты убил близкого мне человека и присвоил себе его имя! Считаешь, какая-то грёбаная техника стала бы всему оправданием?! Моё чувство вины — вот на что ты давил все эти годы, а сам даже преступником себя не считаешь! Выпалив эти обвинения, оба словно лишились остатков сил, понимая бессмысленность любых слов. Некоторое время было так тихо, что оба слышали, как мышь деловито копошится в соломе. — Он ведь сбежал, верно? — просто спросил Гу Аньчжэн. — Да, сбежал, — Ду Дэшэн устало опустил голову, — велел никогда не подходить и не заговаривать с ним. Я знаю, что сам не отпустил бы А-Мина, просто он вырвался, а я слишком напился, чтобы его догнать. — Иногда я думаю, уж лучше бы у тебя получилось… — Лучше? Для кого из троих? — горько усмехнулся Ду Дэшэн, прислонившись спиной к стене. — А-Мин, кроме презрения ко мне, всю жизнь испытывал бы боль от несбывшейся мечты. Я потерял бы лучшего друга, а ты просто нашёл бы другую жертву, не так ли? — Похоже, ты прав, — Гу Аньчжэн хрипло рассмеялся, хотя в его взгляде не было ни капли веселья. — Скажешь всё это на суде? — Ничего я не скажу. Пыток я не боюсь, да и казни тоже. А вот ты, — он сделал паузу, с усмешкой разглядывая Гу Аньчжэня, — тебе-то несладко придётся. Если бы не ложь и убийство, я бы отдал тебе яд или разделил его на двоих, но одному из нас не повезло. Когда палач отсечёт тебе голову, надеюсь, душа А-Мина наконец-то обретёт покой. До встречи в царстве Ямы — уж не знаю, как там тебя звать. Гу Аньчжэн со смесью страха и зависти наблюдал за тем, как разжевавший пилюлю с ядом Ду Дэшэн корчится в предсмертных муках, хрипит и царапает землю, а затем затихает, бессмысленным взглядом таращась в потолок. Вот только злоба и вина, мучившие Ду Дэшэна до последнего вздоха, не позволили ему спокойно уйти на круг перерождения. Ночью его дух, обратившийся в гуя, пришёл терзать бывшего подельника. Задыхаясь от боли и бессилия, Гу Аньчжэн кричал и выл, точно зверь, напугав охранников и других заключённых. Ещё недавно его почитали и уважали, точно наместника бога на земле, но Гу Аньчжэн никогда этого не ценил. Он злился, чувствуя себя загнанной в подпол крысой, вынужденной мириться с жалкими крохами благополучия. Что ему благодарность жалких крестьян и работяг — он заслуживал большего! Не гнить в своём проклятом теле, ежедневно мучаясь от нестерпимой боли, а заполучить огромную силу, вырваться из ненавистного захудалого Шу и ошеломить оба Царства! Вдыхая ненавистный тюремный смрад, корчась и захлёбываясь кровью, Гу Аньчжэн всё ещё верил, что мир обязан воздать ему за все перенесённые унижения.***
Чу Ваньнин долго слушал историю Ду Дэшэна, который порой забывался, ненадолго уходя в себя, и замолкал, а затем начинал говорить вновь. Чу Ваньнин почти никогда их не перебивал — время, проведённое за Барьером, ничего не значило, мир снаружи застывал, и можно было не торопить душу, для которой этот миг откровенности мог быть единственным в жизни. Когда Ду Дэшэн закончил, казалось, вся его злоба растаяла, точно лёд под жарким солнцем. — А-Мин, надеюсь, он простит меня… — устало проскрежетал Ду Дэшэн, опустив голову. — В стремлении искупить вину я натворил много новых преступлений, о которых сожалею. Чу Ваньнин ему верил. Раскаяние — единственное, что оставалось запятнавшей себя душе. — Я выполнял всю грязную работу, покрывал его и устранял свидетелей… В поместье, принадлежащем Гу Аньчжэню, есть тайник. Перед главными воротами, под правой фигурой льва, в специальном углублении лежит книга с записями, которые заинтересуют суд… — Я передам эти сведения магистрату, — заверил его Чу Ваньнин. Разумеется, он не утешал Ду Дэшэна, просто говорил правду. — Гу Аньчжэня ждёт суровое наказание. Больше нет нужды преследовать и мучить его, иначе до справедливого суда ему не дожить. — Да. Больше нет… нет… нет… — точно эхо, несколько раз устало повторил Ду Дэшэн, и, тяжело вздохнув, затих. Когда Чу Ваньнин покинул Барьер и открыл глаза, оказалось, что Мо Жань всё это время терпеливо ждал его, не сходя с места. — Учитель, всё хорошо? — подскочив, тут же спросил он. — Да, — Чу Ваньнин поднялся, вытаскивая из рукава талисман. — Я узнал всё, что хотел. Гу Аньчжэн всё ещё сидел с закрытыми глазами, точно дремал, но, услышав эти слова, ядовито хмыкнул и отвернулся. Когда с ритуалом очищения было покончено, Чу Ваньнин вместе с Мо Жанем вернулся к ожидающим его людям. — Уважаемый Бессмертный Бэйдоу, — почтительно, но нетерпеливо обратился к нему магистрат Хао, — связан ли этот человек, Ду Дэшэн, с давними преступлениями самозванца? — Нет. Всё это время он принимал его за другого человека, и раньше они не пересекались. Однако прегрешений Ду Дэшэна вполне хватило бы для вынесения приговора. Он в точности передал им, где искать тайник с записями. Магистрат, похоже, остался вполне доволен, заполучив что-то вещественное, не имеющее отношения к миру заклинателей, куда ему нельзя было сунуть свой любопытный нос. — Так значит, ваше божественное оружие в самом деле способно разговорить любого человека? — напоследок спросил магистрат, глядя на Чу Ваньнина всё с той же смесью интереса и недоверия. — Да. Человек, связанный Тяньвэнью, не может соврать или промолчать. — Реши вы стать судьёй, и у них не осталось бы работы, — покачав головой, только и сказал магистрат, натянуто улыбнувшись.***
Солнце ещё не успело подняться на высоту трёх шестов, а на главной площади Шу уже было не протолкнуться. Людская река стекалась со всех сторон: знатные господа, которых слуги несли на носилках или в украшенных дорогих паланкинах, торговцы, простые ремесленники и крестьяне, в разгар весны побросавшие свои дела. Некоторые привели даже маленьких детей, испуганно глазеющих по сторонам. Для столь небывалого по меркам Шу события было решено в кратчайшие сроки возвести на площади два больших деревянных помоста, а ещё поставить скамьи и стулья для особых гостей и свидетелей. На первом помосте, что повыше, разместились за столами главный судья, его помощники и магистрат. На том, что пониже, на коленях стоял единственный подсудимый, обвинённый в тяжких преступлениях — бывший настоятель храма, носящий чужое имя — Гу Аньчжэн. Болезнь и заточение в тюрьме настолько изменили его облик, что некоторые зрители удивлённо спрашивали у соседей, кто это вообще такой, а узнав, в ужасе прикрывали рты. На лицах людей читались тревога, беспокойство и даже испуг, но было и немало таких, кто взирал на всё с чистым животным любопытством. Мо Жань предвкушал предстоящий публичный суд с неожиданным волнением и трепетом, который не мог объяснить даже самому себе. Нервно барабаня пальцами по колену, он крутил головой, выхватывая из толпы знакомые лица. Случай Гу Аньчжэня был неординарным: хотя за дело взялся местный суд, из-за того, что сам обвиняемый и все потерпевшие являлись заклинателями прославленных школ Нижнего Царства, всё несколько усложнялось — орден Цинчэншань имел право вмешаться, а остальное зависело от упрямства судьи. Разумеется, никто не хотел привлекать Цитадель Тяньинь — потомкам богов не имело смысла снисходить до столь заурядной личности, как Гу Аньчжэн. Его дело затрагивало узкий круг лиц и не нарушало мировой баланс. Провести заседание суда на открытом воздухе было предложением Чу Ваньнина, которое одобрили обе стороны. Все местные жители, знатные и бедные, для которых Гу Аньчжэн долгие годы был мудрым наставником, советником и почти что вторым отцом, имели право видеть и слышать всё, чтобы самим вынести суждение. Так ни у кого не возникло бы сомнений и чувства, что приехавшие знатные господа просто скормили им удобную ложь, осудив невиновного. Солнце медленно карабкалось по небосклону, разогревая воздух. Не смолкал гомон голосов. Чу Ваньнин и три его ученика занимали сидячие места по левую сторону от судьи. Судья Линь уже важно восседал за столом, покрытым красной тканью, и Мо Жань невольно вспомнил слова Сы-эра: судья был его особенным клиентом и больше всего любил играть в «малыша», которого наказывает строгий папочка. Пришлось отогнать безобразные фантазии, где этот низкорослый коренастый мужчина валяется на полу в исподнем и лепечет, как младенец, пока его шлёпают по широкому дряблому заду. Изредка взгляд Мо Жаня прикипал к Гу Аньчжэню. Скованный цепями, он стоял на коленях перед огромной толпой, прикрыв глаза, будто медитировал. Его спина была прямой, а подбородок слегка приподнят — должно быть, все остатки сил он вложил в то, чтобы выглядеть достойно, но обезображенное болезнью лицо и покрытая шрамами красноватая лысина всё равно делали его облик жалким и ничуть не величественным. — Ну и духота, — ворчливо пробормотал Сюэ Мэн, также недовольно разглядывая Гу Аньчжэня, и обмахивался веером. — Быстрее бы этого шакальего выродка отправили прямиком в ад. Мо Жань только усмехнулся его словам и украдкой посмотрел на Чу Ваньнина. Собранный, холодный и неприступный — даже не скажешь, что всего десять дней назад этот человек был на грани между жизнью и смертью… Мо Жань постоянно замечал, как то один, то другой зевака поглядывает на его учителя — чаще, чем на него, люди смотрели только на прикованного к полу преступника. И неудивительно: в своих безукоризненных белых одеждах, с гордой осанкой и исключительной внешностью, от которой разило холодом нездешнего мира, Чу Ваньнин напоминал сошедшее с Небес божество, зачем-то посетившее суд простых смертных. Торжественно зазвучал гонг, а затем, стоило толпе угомониться и замолкнуть, полился плавный и слегка слащавый голос судьи Линя. Когда дошло до зачитывания обвинений, люди словно затаили дыхание … Махинации и крупные взятки. Убийство. Покушение на убийство. Кража младенца. Похищения людей. Подложная личность. Использование запретной техники… Люди, которые о многих вещах слышали впервые, удивлённо охали и выкрикивали с места, несмотря на призыв к тишине. — Кража младенца?! Да о чём они говорят? — Что ещё за «подложная личность», объясните?! Мо Жань невольно вздрогнул — выкрик прозвучал прямо за его спиной, высоким визгливым голосом. Ох, как много он мог бы рассказать об этом… Присвоить себе чужое имя, целиком украсть чужую жизнь и носить её, как сворованную одежду, которую спустя время уже искренне начинаешь считать своей… Проходят годы, совесть затихает, как задобренная мясом собака, и уже почти не грызёт. Да, Мо Жань многое мог бы рассказать об этом. Но не хотел. Журчали слова, разогревался воздух, словно в большом металлическом котле кипела похлёбка из людей, изредка кричали испуганно пролетающие над толпой птицы. Мерзавец Гу лишь один раз открыл рот и тяжело прохрипел своё имя и титул, отказываясь признавать себя самозванцем. Но вот по зову верховного судьи на помост вошёл человек, выглядящий как прибывший издалека заклинатель. Хотя крой его летящих чёрных одежд был достаточно прост, Мо Жань сразу отметил изысканность ткани, а изящество отделки гуаня, нефритовой подвески и рукояти духовного меча не оставляли вопросов относительно знатности и высокого статуса их владельца. Перед ними был глава ордена Цинчэншань — обители тишины и умиротворения. Её адепты, загородившись от внешнего мира, в основном вели уединённый образ жизни, строго храня секреты своих техник. На вид главе ордена было лет шестьдесят, однако кожа его выглядела на удивление гладкой, а взгляд больших чёрных глаз казался молодым и пытливым. Встав напротив верховного судьи, он сложил рукава для вежливого приветствия. — Как вас зовут и кто вы по статусу? — спросил судья Линь, как того требовали порядки. — Бессмертный мастер Се Вэй, глава ордена Цинчэншань, — с достоинством ответил мужчина. Мо Жань заметил, как его взгляд скользнул по скованному Гу Аньчжэню и точно застыл. — Вашего обвиняемого на самом деле зовут Чжан Юань, и это имя полностью отражает его суть. Двадцать лет назад он был моим учеником, однако я думал, что навсегда очистился от плевел. Мо Жань недоуменно вскинул брови, услышав, что «Гу Аньчжэн» с убитым были учениками одного учителя. Почему-то он думал, что хитрый ублюдок просто нашёл заклинателя из глухой провинции, втёрся к нему в доверие, убил и приехал на родину несчастного бедолаги с ложной личиной. — Чем же обвиняемый так оскорбил уважаемого наставника? — поинтересовался судья Линь. — Убил своего шиди, Гу Аньчжэня — лучшего из моих учеников. Стоило мастеру Се Вэю произнести эти слова, как среди зрителей, зажиточных и не очень, поднялся такой гвалт, что помощники судьи вынуждены были несколько раз ударить в гонг. — Ложь! — Это невозможно! — Какая низкая клевета! — Пусть бессмертный мастер Се Вэй приведёт суду какие-нибудь доказательства, — переглянувшись с магистратом, судья Линь сложил пальцы лодочкой. — Человека нельзя обвинить огульно. Думаю, уважаемому мастеру это хорошо известно. Все зрители замерли, ожидая развязки. Мо Жань обеспокоенно взглянул на Чу Ваньнина, но увидев его совершенно спокойное лицо, тут же с облегчением выдохнул. — Вот, — мастер Се Вэй сложил несколько печатей, и прямо на стол верховного судьи лёг скреплённый Небесным сургучом толстый бамбуковый свиток. — Здесь имена всех адептов и наставников, чьи останки со времён основания духовной школы обрели покой в клановой гробнице горы Цинчэншань. Имя Гу Аньчжэня значится одна тысяча двухсотым — взгляните и убедитесь, что преступник, стоящий перед вами, быть им никак не может. Свиток раскрылся, и, заглянув в него, судья Линь убедился, что мастер Се Вэй говорит правду. Чтобы избежать новых волнений, помощники продемонстрировали дощечку с нужным иероглифом затаившим дыхание горожанам, отчего по толпе снова побежал взволнованный ропот. — Что ж, теперь суд видит, что этот человек — самозванец, — судья Линь кинул в сторону обвиняемого хмурый взгляд исподлобья. Всё это время Чжан Юань хранил молчание, и лишь когда обман всё же раскрылся, криво ухмыльнулся, беззастенчиво разглядывая человека, бывшего когда-то его учителем. — Расскажите суду, как умер настоящий Гу Аньчжэн, и кем является обвиняемый. Мастер Се Вэй сделал глубокий вдох. Было видно, как тяжело давались ему горькие воспоминания, но старик твёрдым голосом начал свой рассказ. — Чжан Юань стал плодом постыдной связи высокородного заклинателя из клана Чжан и простой служанки, которую бесстыдник соблазнил и обесчестил. После продолжительных тяжб с отцом девушки бессмертный Чжан Би хоть и признал ребёнка своим сыном, не дал ему ничего, кроме громкой фамилии и возможности по достижению десяти лет стать адептом школы горы Цинчэншань. Вышло так, что именно я стал его учителем. Точно стараясь полностью погрузиться в прошлое, мастер Се Вэй склонил голову и прикрыл заметно увлажнившиеся глаза. — Я был ещё молод и разбирался в книгах куда лучше, чем в людях. Рвение и непомерные амбиции этого ученика казались мне достойными похвалы, ведь он во всём стремился быть первым. Однако Чжан Юаню не хватало сдержанности и трудолюбия. То, что другие постигают годами, этот ученик хотел освоить за один взмах ресниц. Поначалу я не находил его лень опасной, но вскоре понял, как горько ошибся, утратив бдительность. Интерес Чжан Юаня к запретным техникам и желание стать лучшим быстро и без труда — всё это стало причиной страшной трагедии. Губы мастера Се Вэя дрогнули, до того прикрытые глаза будто заволокло туманом. — Гу Аньчжэн — мой младший ученик — вырос круглым сиротой. Младенцем его оставили у берега реки Ханьшуй, где он попался на глаза жившей неподалёку пожилой госпоже Гу, давшей ребёнку имя и кров. Не зная ни материнской ласки, ни отцовского наставления, этот юноша всё же был чист душой, почтителен и добросердечен со всеми, кто его знал. Родившись с необычайно большой духовной силой, однажды он пришёл в Цинчэншань, по пути преодолев много невзгод. Уже в четырнадцать лет его золотое ядро было сильнее, чем у многих взрослых адептов. Обладая столь уникальным талантом, он усердно развивался, не щадя самого себя. Я думал, что Чжан Юань, глядя на успехи младшего соученика, станет заниматься усерднее. Но вместо здорового соперничества его одолела жгучая зависть. Этому Юаню пришла мысль при помощи запретной техники, названной «Управителем жизни», в одночасье завладеть всеми навыками своего шиди. Однако у него ничего не вышло — техника оказалась слишком сложна, Гу Аньчжэн погиб жуткой смертью… и боль той утраты до сих пор со мной. Печаль, с которой мастер Се Вэй произнёс последние слова, тронула Мо Жаня — прошло так много лет, а этот учитель своим рассказом будто в одночасье воскресил и похоронил дорогого ему человека, пропустив сквозь себя годы тоски и сожалений. — Боль?! Да что вы знаете о боли, мой драгоценный учитель? — изгаженное страданием лицо Чжан Юаня скривила усмешка. Он зло дёрнул цепями, точно силясь подняться. — Что знаете о боли все вы, знатные болваны, с высоты своего величия рассуждающие о чужих достоинствах и недостатках?! Мой дед был мастером по мытью волос, а мать — простой служанкой в богатом доме, которой воспользовался мой отец. Ублюдок хоть и дал мне свою фамилию, лучше относился к своим собакам, чем к родному сыну. Я постоянно сносил унижения и побои, меня наказывали за любую провинность и кормили объедками! Даже придя наконец в школу, полный надежд, я не встретил ничего, кроме равнодушия и презрения к своим якобы посредственным талантам! — И это твоё оправдание тому, что ты убил своего шиди, ни в чём не повинного человека?! — гнев мастера Се Вэя впервые взял вверх, и на виске часто запульсировала жилка. — Он просто был инструментом, вот и всё! Что столь ужасного в желании обрести силу?! — с трудом прохрипел Чжан Юань, тряхнув закованными в кандалы руками. — Разве не в этом вся суть нашего грёбаного мира?! Все топчутся на слабых, помыкая ими, и объясняют это волей Небес и судьбой! Ах, бедного сиротку выбросили у реки — какая трагедия, мастеру Се Вэю больно об этом вспоминать. Но до боли бесталанного ублюдка никому нет дела, даже омой он кровавыми слезами тысячи ступеней, ведущих к школе Цинчэншань! Все носились с этим выскочкой Гу, считая его одарённым, особенным, а мне подобного дара не досталось, и я был для вас пустым местом — вот и решил всё изменить! Так ли уж хорош чёртов Гу, если мне всё же удалось схватить его и провести ритуал?! Злоба, с которой кричал Чжан Юань, потрясла толпу. Точно угодивший в капкан зверь, он яростно дёргался и метался, чуя грядущую кончину, и совершенно не жалел себя. Натёртые запястья кровоточили, выпученные глаза покраснели, а изо рта беспрестанно брызгала слюна. Судья Линь брезгливо поморщился и огляделся, будто хотел убедиться, что между помостами достаточное расстояние. Мо Жань пристально смотрел на Чжан Юаня, с ужасом узнавая в этом омерзительном и жалком человеке старого себя. Только у него было гораздо больше таланта и выдержки, но всё то же спесивое желание стать сильнее всех, отомстить, покарать мир за жестокость ещё большей жесткостью. Стократно отплатить за все обиды… Заставить наставника пожалеть о собственном равнодушии… Он был гораздо, гораздо хуже Чжан Юаня, потому что зашёл намного дальше. Потому что своего главного обидчика он не убил, а мучил и унижал долгие годы, ни разу не сжалившись. Потому что оставил после себя горы трупов и разрушенных судеб — куда там жалкому Чжан Юаню… Вдруг ощутив на себе внимательный взгляд учителя, Мо Жань сквозь силу улыбнулся ему и тут же отвернулся. — Выходит, мы столько лет передавали свои молитвы через убийцу и самозванца?! — испуганно воскликнула какая-то женщина в простом голубом ханьфу. — А что, если зимняя стужа, сковавшая Шу, была проклятием Небес?! — Да, да, точно! — подхватил крестьянин, испуганно вцепившийся в свою соломенную шляпу. — Зимняя дева пробудилась, чтобы наказать этого паршивого пса, а заодно и всех, кто ему прислуживал! Сколько ещё несчастий ждёт Шу?! Разбушевавшуюся толпу уже было не остановить ни гонгом, ни строгими выкриками. Даже те из жителей, кто до последнего не верил в вину настоятеля или хранил память о его былых заслугах, либо испуганно молчали, либо также злобно скалились, представляя все те ужасы, что упали или ещё падут на их головы. Убить своего младшего соученика, пойти против того, кто является тебе вторым отцом, жить под чужим именем, изображая праведника… Немыслимо. Кто-то первым бросил в скованного Чжан Юаня какой-то предмет — им оказалась потрёпанная мужская сандалия, угодившая вскрикнувшему от боли преступнику точно в темечко. Бросивший радостно заулюлюкал, и толпа ответила ему кто насмешливым хохотом и одобрительным свистом, а кто криком осуждения. Тут же в воздухе просвистела монетка, стукнувшая Чжан Юаня в грудь, затем вторая, и казалось, через секунду помост превратится в поле брани. Но неожиданно над Чжан Юанем ослепительно вспыхнул большой золотистый купол, по которому расползались цветы яблони. Толпа изумлённо ахнула, а любопытный магистрат Хао даже вытянул свою тощую шею вперёд, пытаясь рассмотреть барьер. — Попрошу всех присутствующих успокоиться и не устраивать беспорядки, — используя технику усиления голоса, прогремел вставший со скамьи Чу Ваньнин, и люди испуганно замолкли, пристыженно опуская занесённые для броска руки. Чу Ваньнин внушал настолько благоговейный ужас, что площадь мгновенно погрузилась в тишину. Казалось, можно прислушаться и расслышать, как капли пота падают на землю. Убрав барьер, он спокойно вернулся на своё место, ответив вежливым кивком на благодарную улыбку Се Вэя. Мо Жань тоже молчал, не сводя глаз с будто растерявшего весь пыл преступника. Неважно, что ещё скажет Чжан Юань, сколько яда выплеснет. Мир таков, каков он есть, и люди, сколько бы столетий ни прошло, нисколько не меняются. Все эти слезливые драмы, обиды, несправедливость и жестокость — будто пьеса, сыгранная тысячу раз. Меняются зрители, но актёры настолько вжились в роль, что переживают эту боль снова и снова. И только Небеса остаются безучастны к их стенаниям, потому что уже видели всё. — Матушка, а на Небесах слышат мои молитвы? — спросил Мо Жань, когда его мама была ещё здорова. — Конечно, — с печальной улыбкой ответила она. — Но это не значит, что они непременно ответят. Когда Мо Жань был жалким, слабым и беспомощным, а мир наносил ему один удар за другим — никто за него не заступился. Никто не остановил его обидчиков и не сказал, что так поступать неправильно. Мо Жаня будто бы и не было — жалкий призрак, привязанный к тощему тельцу. Когда он сам воздал всем обидчикам по заслугам, ненависти и боли не стало меньше. Они просто поменялись местами. Люди больше не смотрели сквозь Мо Жаня, будто он — пустое место. Но в их глазах не было понимания или раскаяния — только ужас, тот же дикий ужас, что он сам испытывал в детстве. И Мо Жань пьянел от их страха, как от хорошего вина. На месте Чжан Юаня он убил бы и мерзкого папашу, и всех, кто изводил его в родном поместье, и вечно недовольного учителя, и… «Нет, о чём я только думаю?!» — Мо Жань содрогнулся, осознав, что перебирает в уме наиболее жестокие способы покончить с обидчиками. Лёгкость, с которой его захватили кровожадные мысли, вызвала мучительное чувство стыда. Хотелось провалиться сквозь землю, прямиком на подземное судилище, где ему самое место. «Учитель, если однажды ты всё обо мне узнаешь… примешь ли ты сторону этого ученика? Сможешь ли хотя бы простить?» На самом деле даже мечтать о таком непростительно. Это демон Тасянь-цзюнь был готов утащить учителя за собой в ад, запятнав и опорочив. Но Мо Жань, он не такой… он больше не такой человек. Он не хочет, чтобы Чу Ваньнин опускался до подобной грязи. Он будет заботиться о Чу Ваньнине, сколько сможет, и защищать от всех нападок. Когда самого Мо Жаня пригласили в роли свидетеля, чтобы узнать, как именно он очутился в плену, тот взошёл на помост на негнущихся деревянных ногах. Губы словно говорили сами по себе. Рассказывая о своих злоключениях, Мо Жань упомянул только Ду Дэшэна, якобы в одиночку перебившего кучу людей. О том, что был и второй убийца, безжалостно расстрелявший охрану из арбалета — Сы-эр — он промолчал. Вероятно, только благодаря его совету Чу Ваньнин остался жив. Как бы Мо Жань ни презирал Сы-эра и ни бесился из-за пускай даже мысленных посягательств на учителя, но отплатить спасителю чёрной неблагодарностью не мог. Закончив свой рассказ и получив дозволение судьи, Мо Жань вернулся на своё место. — Эй, пёс, что там с тобой снова, не то на завтрак съел? — тихо буркнул Сюэ Мэн, и, заметив в его глазах неподдельное беспокойство, Мо Жань даже улыбнулся уголками губ. — Нет, увидел твоё лицо поутру и до сих пор не приду в себя. — Да катись ты в ад, — процедил Сюэ Мэн и сердито отвернулся. Следующим вызвали Ши Мэя, который рассказал, как люди Ду Дэшэна подкараулили его в переулке, укололи пропитанной снотворным иглой и насильно увели с собой… Люди с неподдельным сочувствием смотрели на красивого скромного юношу, и хотя Ши Мэй мало что помнил, никто не перебивал его и грубо не выкрикивал с места, требуя больше подробностей. Слушая его историю краем уха, Мо Жань рассеянно всматривался в толпу, отыскивая знакомые лица: дряхлого старейшину, бледного и точно постаревшего за две недели Му Сяолиня, торговцев, тех просителей, что приезжали на Пик Сышэн, бледную госпожу Яньлинь, со злорадной улыбкой смотревшую на Чжан Юаня… Справа от неё сидел симпатичный юноша с немного высокомерным холёным лицом — должно быть, её вернувшийся сын. Однако улыбка сошла с лица госпожи Яньлинь, когда судья пригласил Чу Ваньнина. Впрочем, подобно тому, как сам Мо Жань не выдал Сы-эра, учитель ничего не сказал суду о том, что госпожа Яньлинь была готова добровольно отдать внучку Чжан Юаню. На самом деле это не имело особого значения. По закону госпожа Яньлинь могла распоряжаться жизнью ребёнка на своё усмотрение, и даже если бы просто закопала малышку в саду — никто бы за это не взял её под стражу. Если же обвинить госпожу Яньлинь в нечистых намерениях и соучастии в воплощении запретной техники, это лишь создаст ворох проблем, в том числе и для Суеман, отчаянно нуждающейся в семье. Наконец, когда высказались все свидетели, когда судья отдал помощникам распоряжение найти и доставить подчинённых бывшего начальника городской стражи для допроса, когда разморённая жарой толпа устало загудела и поникла, уже не зная, чего ожидать, мастер Се Вэй медленно подошёл к стоящему на коленях бывшему ученику, держа в руках два предмета: флакон с золотистой жидкостью и вычурный кривой кинжал с жёлтой рукоятью. — Чжан Юань, — негромко заговорил он, но люди жадно ловили каждое слово, — когда я получил известие о том, что в Шу объявился самозванец, назвавшийся именем моего погибшего ученика, то и подумать не мог, что им окажешься ты. Не призрак, не демон — человек из плоти и крови. Несмотря на моё проклятие, тебе удалось обмануть смерть. Но едва ли ты сможешь сделать это дважды. Сейчас ты понесёшь заслуженное наказание! — Прошу прощения, — вмешался раздосадованный и уязвлённый судья Линь, явно почувствовав себя лишним на собственном заседании, — уважаемый мастер Се Вэй намеревается сам вынести приговор и привести его в исполнение?! — Неужто уважаемый судья Линь, — в тон ему холодно ответил Се Вэй, обернувшись, — намерен чинить мне препятствия? Дела, касающиеся заклинателей, не должно рассматривать городскому суду. Однако привлекать для решения внутренних дел нашего ордена Цитадель Тяньинь я тоже считаю лишним. Я лишь восстановлю справедливость, и если этот черепаший сын вновь избежит смерти — судья Линь может делать с ним, что посчитает нужным, даже скормить собакам. Судья Линь недовольно переглянулся с магистратом, но ему не оставалось ничего другого, кроме как кисло кивнуть. Мастер Се Вэй вновь обернулся к тяжело дышащему, взмокшему от жары Чжан Юаню. — Согласно древней традиции нашего ордена, я предлагаю тебе выбрать собственное наказание, — Се Вэй вытянул руки, — добровольно испить напиток «Разящего золота», разрушающий духовные каналы, или пережить иссечение золотого ядра от моей руки. Люди взволнованно зашептались, а те, кто стояли слишком далеко от помоста, даже подпрыгивали, пытаясь рассмотреть таинственные предметы. Многие не осознавали, о чём идёт речь, но всё равно испуганно вжимали головы в плечи и тревожно смотрели друг на друга, а вот сердце Мо Жаня болезненно заныло. Чжан Юань долго молчал, глядя учителю в лицо, а затем вдруг растянул губы в жутковатой улыбке. — Второй вариант. — … — Ты хорошо подумал?! — похоже, опешивший мастер Се Вэй вовсе не ждал такого ответа. — Да! — прорычал Чжан Юань, хрипло откашливаясь. — Хочу смотреть тебе в глаза, когда ты будешь делать это, весь такой благородный, с праведным гневом на физиономии! Ха-ха-ха! Ха-ха! Хочу видеть твою рожу, когда ты своими руками начнёшь вырезать моё ядро! Твоего старшего ученика! Ты и тогда будешь думать о своём драгоценном ягнёночке Гу?! Его смех, точно лай больной лисицы, прокатился по рядам. Ошеломлённый Мо Жань не находил слов. Сюэ Мэн приоткрыл рот и, болезненно поморщившись, невольно приложил руку к груди, там, где располагалось золотое ядро. Даже Ши Мэй казался удивлённым, задумчиво склонив голову набок. Такой трус, как Чжан Юань, который всеми силами пытался сохранить свою жизнь и прятался за чужими спинами, выбрал наиболее мучительный и жуткий способ умереть. Подобно загнанной в угол крысе, которая может броситься на человека, только лишившись всего и оказавшись на грани, он был готов напоследок «укусить» своего палача, лишь бы причинить ему боль. Истощились горы и воды иссякли — и вот уже крыса скалит зубы. Ещё недавно Мо Жань и сам думал о том, что если все его преступления вскроются — он хочет умереть от руки учителя. Но он ни разу не задумался о том, что испытал бы в этот момент сам Чу Ваньнин — человек, прячущий под ледяной бронёй своё ранимое отзывчивое сердце. Тот, кто рисковал ради него жизнью и ходил по острым камням. Тот, кто не прогнал его прочь, пережив сильнейшее унижение. Тот, кто, быть может, видит в нём не только ученика… — Двадцать лет назад ты проклял меня! — надрывался Чжан Юань, бессильно тряся скованными руками. — Болезнь каждый день разъедала моё тело! Так что, если ты и позабыл обо мне, учитель, то я ни разу не забывал о тебе! Ни единого дня! Побледневший Се Вэй взял себя в руки. Потухший было взгляд разгорелся вновь, а приятное моложавое лицо исказила гримаса отвращения. Предвкушая необычное зрелище, люди вытягивали головы, норовили подойти поближе, тесня друг друга. То и дело слышались ойканья и извинения из-за оттоптанных ног. Иссечение золотого ядра — никто в тихом маленьком Шу не слышал о подобном и тем более не видел своими глазами. Позади Се Вэя бесшумно появились двое высоких юношей, облачённых в тёмные одежды ордена Цинчэншань. По негласной команде они подошли к Чжан Юаню, аккуратно и быстро разрезали пыльные, пропитанные кровью и грязью монашеские одежды, обнажив его впалую бледную грудь, покрытую язвами и ссадинами. Какая-то женщина испуганно закрыла своим детям глаза, некоторые просто отворачивались, а несколько человек даже покинули площадь, не выдержав напряжения. Опустив голову, Се Вэй долго что-то тихо бормотал — возможно, читал очищающие сердце сутры. Когда он наконец медленно занёс кинжал, толпа испуганно охнула, точно единый организм… Кончик ножа вошёл в грудь без малейших брызг крови, словно был соткан из лунного света, но Чжан Юань страшно закричал и задёргался. В этот ясный весенний день, когда солнце щедро лило своё тепло, Мо Жань почувствовал себя так, будто Шу снова окутала зимняя стужа. Его пальцы затряслись, а губы задрожали от холода. Рука Се Вэя дрогнула, разрез вышел кривым, но мастер не остановился ни на мгновение. Особый магический артефакт ордена Цинчэншань не резал плоть — лишь духовную сущность, меридианы и ядро. Золотистые контуры выдавали тонкую линию пореза. Вот только снедаемый болезнью Чжан Юань всё равно истекал кровью, льющейся из глаз и рта. Он захлёбывался безумным хохотом, давился слезами и слюной, неистово дёргался и кривлялся, точно марионетка в руках душевнобольного. — Учитель… забери его, моё ядро! Учитель! Учитееееель! Ненавижу тебя! Аааааа! Его животный крик, точно хлыст, ударил по ошалелой толпе, взорвавшейся гомоном голосов. Какая-то девушка в первых рядах, на которую попали брызги крови, потеряла сознание, и её похлопывали по щекам, пытаясь привести в чувства. У Мо Жаня закружилась голова. Чу Ваньнин постоянно бросал на него обеспокоенные взгляды, но у Мо Жаня не хватало сил даже ответить ему что-то и успокоить. Там, на помосте, стоящим на коленях, он словно видел самого себя. А с кинжалом в руках, с холодным бледным лицом без капли сочувствия — Чу Ваньнина. Капли пота, упавшие на глаза, точно слёзы, заставили картинку расплыться. Собственное видение вдруг обернулось и криво ухмыльнулось ему. «Ты знаешь, что можешь всего достичь, — вкрадчиво зашептали в ухо. Он будто наяву слышал тихий звон бусин мяньгуаня, стукающихся друг о друга. — На этот раз учтёшь все ошибки… Да, Чу Ваньнин оказался вовсе не таким мерзавцем, как ты думал. Но ты… ты-то остался тем же самым паршивым псом, разве нет? Не прикидывайся святошей! Иначе закончишь, как он!» Не понимая, что делает, Мо Жань схватил сидящего рядом с ним Чу Ваньнина за руку и крепко сжал. Опешив, тот попытался одёрнуть её, но не смог — хватка Мо Жаня была отчаянной и сильной. Должно быть, поняв, что отрешённый Мо Жань даже не осознаёт случившегося, Чу Ваньнин смущённо оглянулся по сторонам — но все взгляды устремились на помост, никому не было до них дела. — Мо Жань, отпусти, — тихо попросил Чу Ваньнин. Глянув на него ничего не выражающим взглядом, Мо Жань наконец послушался и разжал пальцы. «Если не будешь осторожен, — шептал насмешливый голос, — если размякнешь, как весенняя грязь, дашь слабину… Если не подчинишь себе Чу Ваньнина… Окажешься на месте этой крысы!» Площадь накрыла тишина, удушливая, влажная и густая, как кровь. Обмякшее тело бывшего настоятеля тихо, точно он больше ничего не весил, свалилось на деревянный помост. Мастер Се Вэй пугающе безразличным движением стряхнул с кинжала остатки крови, спокойно наблюдая, как к его сапогам медленно подтекает алая жидкость. Это был всего миг, а потом кто-то словно лопнул гигантский пузырь иголкой — гомон толпы, причитания женщин, плач детей, всё перемешалось воедино и устремилось ввысь, к небесам.***
Последние полчаса Чу Ваньнин только и делал, что украдкой бросал на Мо Жаня обеспокоенные взгляды, стараясь себя не выдать. Увлечённый происходящим Сюэ Мэн ничего не замечал, а Ши Мэй сидел слишком далеко. Чу Ваньнин отметил чёрные тени, пролёгшие под глазами Мо Жаня, и слегка дрожащие пальцы и губы. «Что его так взволновало? — недоумевал Чу Ваньнин, смутно тревожась. — Не жалостью же он проникся к этому мерзавцу». До сих пор Мо Жань ясно давал понять, что смерть Чжан Юаня, даже самая жестокая, только обрадует его. Нет, в потухшем взгляде Мо Жаня читалось вовсе не сострадание… Это был страх. Недавно, стоя на коленях и не смея поднять голову, Мо Жань сказал ему, что он очень плохой человек. Что могло мучить эту совсем ещё юную душу? Да, он явно настрадался, живя на улице. Рано лишился матери… Чу Ваньнин почти ничего не знал о детстве Мо Жаня, но догадывался, что тому выпало много горестей и испытаний. О творящихся на улицах бесчинствах, особенно по отношению к беспомощным детям, немало повидавший за жизнь Чу Ваньнин знал слишком хорошо. Какие демоны терзали Мо Жаня, за что? Он крал еду, чтобы выжить? Побил кого-то? Терпел побои сам, или что похуже? Или даже… Чу Ваньнин не озвучил самое страшное, но пальцы невольно сжались в кулак. Если и так, если Мо Жаню пришлось лишить кого-то жизни, чтобы выжить, неужели груз его вины настолько тяжёлый? И может ли Чу Ваньнин хоть немного облегчить эту ношу? Когда помощники судьи велели людям расходиться, чтобы освободить площадь, Мо Жань так стремительно вскочил со скамьи, что Чу Ваньнин даже опешил. Тут же опомнившись, Мо Жань обернулся, виновато глядя на него. — Учитель, вы не возражаете, если я уйду первым, или вам потребуется моё присутствие? Этому ученику… немного дурно от жары. Сюэ Мэн явно хотел сказать что-то язвительное, но не решился при учителе, а Ши Мэй окинул его встревоженным взглядом и пообещал найти что-нибудь от тошноты. — Иди. Мне ещё нужно перекинуться с мастером Се Вэем парой слов, — ненавидя себя за то, что не может сделать голос хоть немного теплее, ободрить или утешить, произнёс Чу Ваньнин. Им в самом деле было, о чём поговорить — наверняка Се Вэй захочет выразить благодарность за восстановленную справедливость. Едва ли живущий как затворник глава ордена Цинчэншань когда-нибудь узнал бы о том, что имя любимого ученика обрастает грязью. Вот только… Наблюдая за поспешно идущим, неловко спотыкаясь на каждом шагу, Мо Жанем, Чу Ваньнин принял решение. — Вы двое возвращайтесь в поместье, — велел он растерянному Сюэ Мэну и Ши Мэю. — Нигде не задерживайтесь. Начинайте готовиться к отъезду. — Учитель, но ведь… — начал было Сюэ Мэн, однако встретившись взглядом с учителем, тут же захлопнул рот и послушно закивал. В такой разношерстной оживлённой толпе найти ученика было непросто — но, ничуть не смущаясь людей вокруг, Чу Ваньнин использовал Цингун и взлетел на крышу ближайшего дома. Кто-то ахнул, провожая его изумлённым взглядом, будто узрел как минимум Цилиня. К счастью, Мо Жань выбрал самую неприметную и узкую дорогу, надеясь, что она окажется безлюдной. Большинство жителей по-прежнему толпились на площади, игнорируя недовольные выкрики помощников судьи, уже готовых взяться за палки. Тело Чжан Юаня поднимали с помоста, кто-то шумно спорил, нужны ли носилки — он всё ещё был жив, хотя жизни в нём осталось совсем немного. Несколько минут, часов или дней — и Чжан Юаня не станет. Чу Ваньнин в два счёта догнал Мо Жаня и бесшумно спрыгнул с крыши, преграждая ему путь. Озадаченный Мо Жань поначалу решил, что забыл о чём-то важном, или учителю вдруг понадобилась помощь, но услышав истинную причину, искренне растерялся, глупо хлопая глазами. — Учитель, со мной всё в порядке. Можешь идти, я немного подышу свежим воздухом и вернусь, — он вымученно улыбнулся, незаметно пытаясь отойти подальше. Чу Ваньнин рассердился. Когда он всеми силами пытался держать Мо Жаня на расстоянии, тот упорно лез к нему, точно бестолковый щенок. Теперь, когда всем своим видом давал понять, что нуждается в помощи, Мо Жань пытался оттолкнуть Чу Ваньнина и сбежать. — Пойдём вместе, — не терпящим возражения тоном сказал Чу Ваньнин. Мо Жань вскинул голову, его взгляд был удивлённым и благодарным, но именно из-за разлившегося в груди ответного тепла Чу Ваньнин добавил строже, чем хотел: — Не хватало, чтобы ты ещё во что-то влип. — Если в Шу и оставались желающие меня похитить, теперь они точно передумали, — он тихо рассмеялся своим приятным бархатистым смехом, но Чу Ваньнин лишь хмыкнул в ответ. Они медленно шли по улице будто бы опустевшего Шу — всякий, кто мог ходить, сейчас был либо на площади, либо в какой-нибудь таверне, желая напиться и забыть весь этот ужас. На солнце набежали небольшие куцые облака, и в самом деле стало немного прохладнее. Свежий ветерок обдувал лицо, принося запахи цветов и специй, которыми торговали на рынке. — Учитель, скажи, ты бы смог… — вдруг обратился к нему Мо Жань и неловко замялся. — Если бы твой ученик… ладно, если бы я совершил настолько тяжёлый проступок… Ты бы смог вырезать мне золотое ядро? Даже если я испорченный, никудышный и злобный? Не ожидавший подобного вопроса Чу Ваньнин внутренне застыл, а сердце с силой застучало о рёбра. Образ Мо Жаня, одиноко стоящего на коленях перед озверевшей толпой, с уродливой кровоточащей раной в груди, возник перед ним слишком ярко, точно наяву. Чу Ваньнин спрятал дрожащие пальцы в длинных рукавах ханьфу. То, что фальшивый Гу Аньчжэн — тоже ученик мастера Се Вэя, стало для него полной неожиданностью. Чу Ваньнин не осуждал этого человека, напротив — хорошо понимал его гнев и застарелую боль. Но смог бы он сам поступить так же хладнокровно и безжалостно, как того требовали правила? Едва ли. — Мо Жань, твой вопрос, он… Я не знаю, как на него ответить, — честно признался Чу Ваньнин, боясь собственной откровенностью расшевелить ненужные чувства. — В первую очередь это была бы моя вина, как учителя. К тому же, ты вовсе не «испорченный, никудышный и злобный», и сравнивать вас нет никакого смысла. Взгляд Мо Жаня, казалось, немного просветлел, но он тут же смущённо уставился на мыски своих сапог, поднимающих пыль. Они вышли к щербатому от времени каменному мостику, напротив которого выросла огромная раскидистая яблоня. Как и многие деревья в Шу, она запоздало зацвела лишь сейчас, с приходом долгожданного тепла. Прикрыв глаза, Мо Жань с наслаждением втянул носом тонкий яблоневый аромат, отчего-то вызвав у Чу Ваньнина невольную дрожь. — Хочешь немного передохнуть? — неуверенно предложил он, стараясь звучать невозмутимо. Обрадованный Мо Жань кивнул и тут же опасливо огляделся по сторонам, точно желая убедиться, что за ними никто не наблюдает. С присущей ему непосредственностью он плюхнулся на землю и прислонился спиной к шершавому, нагретому солнцем стволу яблони. Только теперь до Чу Ваньнина дошло, в насколько неловкую ситуацию он сам себя загнал. Оказаться наедине с Мо Жанем в безлюдном месте, под тенью раскидистого дерева, точно у них тайное свидание — и это после всех зароков и увещеваний?! Но всего один брошенный на Мо Жаня взгляд притушил жгучий стыд, уступивший место чувствам совсем иного рода. Сейчас, когда его красивое бледное лицо накрыли беспорядочные тени свисающих веток, а лоб прорезала хмурая складка, Мо Жань вновь показался Чу Ваньнину старше своих лет. Не тот холёный, жестокий и опасный мужчина из преследующих его сновидений, но и не легкомысленный мальчишка, у которого на уме будто бы одни весенние игры. Он в самом деле выглядел измождённым. Чу Ваньнину казалось, что Мо Жань мучительно хочет признаться ему в чём-то ещё, но не решается. Он-то думал, что самая сокровенная тайна его ученика уже всплыла наружу, но нет… То невысказанное, пугающее, до сих пор висело между ними, будто каменная глыба, и Чу Ваньнину было страшно даже представить, что за ней скрывалось. Замешкавшись, он всё же опустился на землю рядом с Мо Жанем и молча указал ему на свои колени, прямо как тогда, в повозке, когда они только ехали в заснеженный Шу, не подозревая о подстерегающих опасностях. Неверяще улыбнувшись, Мо Жань тут же опустил голову на колени учителя, на этот раз и не думая препираться или из вежливости отнекиваться. Теперь Чу Ваньнин видел только его тёмную макушку и растрёпанный хвост, и это было не настолько смущающим, как смотреть друг другу в глаза. Откуда-то издалека доносились неясные обрывки голосов, но никто так и не прошёл мимо. Немного подумав, Чу Ваньнин всё же сделал так, что тоненькие ветви яблони, удлиняясь и разрастаясь, укрыли их тонкой завесой от всего мира. От движения несколько нежных белых цветков осыпалось, и Мо Жань бездумно поймал один ладонью и поднёс к лицу. — Ты плохо спал, — тихо не то спросил, не то подтвердил Чу Ваньнин, невесомым движением рукава смахнув несколько лепестков с его волос. — Мне снятся кошмары, учитель, — помолчав, неохотно признал Мо Жань, и голос в самом деле звучал сонно. — Ничего особенного. Невольно опустив глаза, Чу Ваньнин заметил, что по виску Мо Жаня скатываются капельки пота. Снаружи дул освежающий ветерок, но здесь, под куполом незримого барьера, в самом деле стало немного душно. Не глядя, Чу Ваньнин вытащил из цянькуня платок и протянул Мо Жаню. — Спасибо, учитель, — Мо Жань взял его и, поднеся близко к лицу, вдруг внимательно рассмотрел. Не понимая, что его так заинтересовало, Чу Ваньнин прищурился и немного склонился, лишь тогда заметив, что случайно отдал ему собственный подарок — платок, на котором Мо Жань своими руками вышил цветы яблони. Кривые, разномастные, с толстыми грубыми стежками — и всё же каждый был сделан с огромным терпением и старанием… Это был подарок Мо Жаня в честь того, что Чу Ваньнин принял его в ученики. Ткань уже слегка пожелтела от времени, но Чу Ваньнин всё равно бережно хранил его. Однако не успел он смутиться, как Мо Жань неуверенно пробормотал: — Учитель, этот платок такой… — Мо Жань явно хотел сказать «уродливый», но не решался. «Так он не помнит?» — Чу Ваньнин немало удивился. Хотя у легкомысленного Мо Жаня многое вылетало из его головы, точно песок под дуновением ветра, забыть свой первый подарок учителю, над которым он столько корпел, до крови исколов все пальцы, казалось странным даже для него. Какое-то тревожное предчувствие заползло в сердце. Что-то было не так… но Чу Ваньнин настойчиво отгонял эти мысли. — Не нравится — тогда верни, — потребовал он сердито, протянув руку. Однако Мо Жань тотчас принялся самозабвенно вытирать лицо платком, словно извалялся в грязи. — Нет-нет, этот ученик благодарен! — со смешком произнёс Мо Жань, ещё раз демонстративно промокнув лоб. — На самом деле учитель всегда заботится обо мне. — Хм. — Я постираю платок и верну учителю. Будет лучше прежнего. — Хм. Мо Жань наконец затих, поудобнее устроив голову на коленях. Его дыхание сделалось тише, будто он задремал, но Чу Ваньнин видел, как двигаются его длинные густые ресницы. Осторожно, словно до конца не веря, что делает это, Чу Ваньнин завёл выбившуюся прядь волос Мо Жаня за ухо. Пальцы коснулись виска и остановились, нежно массируя особую акупунктурную точку. Мо Жань напрягся и тут же расслабился в его руках. Казалось, он затаил дыхание, будто боялся, что даже лёгкое дуновение прогонит эти невесомые, словно крылья бабочек, касания. Этот юноша с душой столь противоречивой и сложной, будто комок спутанной пряжи, постоянно ставил Чу Ваньнина в тупик, заставляя чувствовать себя так, будто он падает с обрыва — или, наоборот, взлетает, теряя контроль. Непостижимый и невозможно упрямый. Когда-то сама богиня Нюйва в одном из своих земных воплощений сказала о нём: «Мо Вэйюй помнит свою жизнь и помнит свою смерть». Чу Ваньнин так и не понял, что значили её слова, а переспрашивать богиню было бессмысленно — если бы хотела, то сразу бы ответила прямо. Мо Жань помнит, кем был в прошлой жизни, до входа в круг перерождений? Или, напротив, знает будущее наперёд? Первый вариант казался более невероятным, почти невозможным, но и второй мог запросто лишить спокойствия. Он мог бы надавить на Мо Жаня, даже использовать Тяньвэнь и допросить, — но не хотел. Сломать это на поверку хрупкое доверие — и не знать, удастся ли его однажды вернуть, было бы слишком тяжело.***
Лёжа головой на твёрдых коленях учителя, Мо Жань вновь чувствовал забытое блаженство и впитывал каждый миг, не зная, повторится ли он вновь. Ему хотелось хотя бы ненадолго превратиться в дряхлого старика, еле переставляющего ноги, или в беспомощного калеку — лишь бы остаться так подольше. Когда пальцы Чу Ваньнина осторожно и бережно завели прядь его волос за ухо и коснулись виска, Мо Жань боялся, что стук его сердца слышен на чжан вокруг. «Ты просто настолько убог, что даже ему стало тебя жаль, — ехидный голос мертвеца мягко проник в уши. — Но если сознаешься, что вытворял с ним в постели, он с радостью снимет с тебя кожу». Мо Жань крепко зажмурился, прогоняя наваждение. Нет… тот человек мёртв, добровольно принял яд и лёг в могилу. У него нет никакой власти над его сердцем. Мо Жань вдруг осознал: ни разу за свою прошлую тридцатилетнюю жизнь он ни в чём не раскаялся. Даже в смерти Чу Ваньнина винил только его самого — учитель посмел сбежать, исчезнуть, бросил Тасянь-цзюня в одиночестве из-за каких-то жалких людишек! Мо Жань устало прикрыл глаза, постепенно расслабляясь от мягких и осторожных движений Чу Ваньнина. Его мозолистые пальцы, огрубевшие от постоянной работы с деревом и металлом, дарили ему ни с чём несравнимое удовольствие. Он почти задремал, веки отяжелели и слиплись, а мысли перемешались. И всё же даже в его прошлой жизни случались дни, которые оставляли на нём след — как нож лесоруба, делающего зарубки на дереве, чтобы не забыть… И одним из таких дней был очередной Праздник Фонарей в Учане. Мо Жань отчего-то решил прогуляться по городу, побродить среди простых людей. О его деяниях уже шла молва по всей Поднебесной, его именем пугали непослушных детей, но мир ещё не знал, что самое страшное поджидало впереди. Будто незадачливый ныряльщик за жемчугом, не заметивший акулу под толщей воды, мир пребывал в счастливом неведении. Какие бы ужасы ни творились вокруг, люди всегда искали способ хотя бы ненадолго забыться, прогнать из сердца страх весёлой песней, шумным представлением и вкусной едой. Мо Жань нацепил на себя старую, облупившуюся от времени театральную жёлтую маску — из-за потёртых линий выражение нарисованного лица стало глуповатым, вызывая удивлённые, но в основном добродушные и весёлые взгляды. — Где твоя труппа, братец? Покажи-ка нам представление! — смеялись ему вслед подвыпившие гуляки. Никто не знал, что он мог раздавить их всех, как муравьёв, превратив в кровавую влажную пыль под ногами. Мо Жань щедро сыпал монетки всем уличным артистам, провожающим его радостными блестящими глазами. Он хлопал в ладони, когда хлопали другие, смеялся, когда слышал чей-то смех. Но на самом деле ему не было ни смешно, ни радостно. Он не понимал, почему в детстве так жаждал обладать красивым праздничным фонарём, или съесть столько юаньсяо, сколько вместила бы его ненасытная утроба. Отойдя от шумной площади, где уже вовсю плясали танцоры в ярких самодельных костюмах, Мо Жань пошёл по невзрачной тихой улице, ведущей к бедной грязной окраине — путь, которым он ходил множество раз, будучи ребёнком. Его внимание привлёк слабый голос из темноты между домами. Это была девочка лет четырнадцати. Судя по разорванному платью и характерным пятнам на коже, кто-то надругался над ней, порезал живот и бросил умирать. Она скребла землю пальцами и беззвучно шевелила по-детски пухлыми губами, смотря куда-то вверх, точно выброшенная на берег рыбка. Склонившись, Мо Жань задумчиво смотрел на неё сквозь прорези деревянной маски. Остатки цветастого наряда напоминали платья уличных танцовщиц, которые сейчас задорно отплясывали на площади. Что-то болезненно заворочалось в душе Мо Жаня впервые за весь вечер. Он сел на корточки перед распластанным телом, и подошвы его сапог оказались в красной вязкой лужице. Девочка с трудом повернула к нему голову. — Братец, — разлепив слипшиеся губы, пробормотала она, — я совсем не чувствую ног. — Ты так много танцевала на празднике, вот и устала, что ног не чуешь, — беззаботно усмехнулся Мо Жань, картинно всплеснув руками. Девочка улыбнулась краешком губ. В её больших влажных глазах читалось странное безумное веселье, точно душой она уже была где-то далеко отсюда. — Кто сделал это с тобой? — будто между прочим поинтересовался Мо Жань, опустив подбородок на ладонь. — Я… не видела… его лица. — Жаль, — искренне вздохнул Мо Жань, — я мог бы срезать его и принести тебе в подарок. Не волнуйся, сестрица, очень скоро я изменю этот мир. — Ты такой сильный, братец? — она сдавленно хихикнула, и из уголка её рта полилась тонкая струйка крови. — А то, — без тени смущения ответил Мо Жань, покачиваясь на пятках. — Я могу стереть этот город в пыль вместе со всеми жителями, или заставить их поубивать друг друга. Могу вырвать им сердца и съесть на завтрак! Девочка хрипло засмеялась, её тонкие пальцы сильнее впились в землю, точно она боялась улететь в небо, будто птичье пёрышко. — Братец, — прохрипела она, глядя вверх, — если ты такой сильный… Ты можешь сделать так, чтобы в мире больше не было никакого зла? Мо Жань замер. — Ты можешь сделать так, чтобы в мире больше никто… не хотел бы издеваться над слабым? От того, как низко он склонил голову, вслушиваясь в каждое слово, маска почти сползла, обнажив кусок его бледного лица, но Мо Жань этого не замечал. — Ты можешь вырвать всем сердца… Но можешь ли ты изменить хотя бы одно человеческое сердце? Её тело выгнулось дугой, а пальцы отчаянно заскребли землю. Мо Жань молча смотрел на её окровавленные мозолистые ступни, такие маленькие, что обе уместились бы в его ладонь. Такой силы у него в самом деле нет. Нет — и не будет никогда. Людей невозможно изменить — но можно вырвать им зубы и когти, заставить подчиняться и ползать в ногах, выдрессировать или просто убить. Разве этого недостаточно? Почему этого недостаточно?! Жёлтая маска с глухим стуком упала на землю. Закрыв ею лицо мёртвой танцовщицы, Мо Жань ушёл, ни разу не оглянувшись. Эти воспоминания, пугающе яркие, иногда казались ему сном. Сном, о котором хотелось рассказать и услышать в ответ уверенное: «Всего лишь кошмар. Забудь. Этого никогда не было». Мо Жань открыл глаза, щурясь от пробивающегося сквозь ветки солнечного света. Чу Ваньнин, должно быть, устал и хотел вернуться в поместье, но ничем не выдавал своего недовольства, а Мо Жань малодушно хотел продлить это сладкое уединение. — Учитель, — Мо Жань немного повернул голову, чтобы видеть хотя бы кусочек его лица. — Ты веришь, что человек может измениться? Не просто поумнеть или стать немного лучше… Что, если он был отъявленным негодяем и натворил много зла, как Чжан Юань? Сможет ли он исправиться и стать достойным человеком? — В этом мире возможно всё, — столь простая и банальная фраза в устах учителя отчего-то звучала совершено иначе. Ещё совсем молодой, этот человек точно и сам прожил несколько жизней, научившись смотреть глубже, чем другие. — Дело не в том, что люди не могут измениться, а в том, что зачастую не хотят. Чжан Юань не считал, что творит зло, потому и не мог ничего исправить. — У тебя просто очень большое сердце, учитель, — выслушав, с улыбкой произнёс Мо Жань и неосознанно слегка потёрся щекой о его колено. — Оно может вместить весь мир. А в моём сердце места не так уж много, там только… «Ты», — чуть не сказал Мо Жань вслух и испуганно осёкся. Но Чу Ваньнин, казалось, и так его понял, одеревенев от напряжения. — Я просто хотел сказать, что ты очень хороший человек, — торопливо добавил Мо Жань, будто извиняясь. — Не такой, как я. — … — Прости, я несу какую-то чушь, — Мо Жань виновато вздохнул. — Учитель уже должен был привыкнуть. — Это вряд ли. «Не переходи черту!» — словно говорили рассерженные глаза феникса, в которые Мо Жань украдкой заглянул. Мо Жань не находил в себе силы просто подняться, оторвавшись от чужих колен. «Учитель, что бы ни было в будущем, просто знай… Обо всём плохом, что натворил, я ужасно сожалею и хотел бы исправить. А то хорошее, что было, неизменно связано только с тобой». ____________________________________ Автору есть, что сказать: Мини-спектакль: «Приезд глубоко уважаемого в народе верховного судьи Чу, блистательного и справедливого». Верховный судья Чу: Подсудимый Мо Вэйюй, вы обвиняетесь в непочтительном отношении к наставнику, распутстве и публичной мастурбации. Мо Жань: Но я безумно люблю своего учителя! Разве это не оправдание? Верховный судья Чу: Это отягчающее обстоятельство. Мо Жань: … Верховный судья Чу: Подсудимый Сюэ Цзымин, вы обвиняетесь в наличии несравненных талантов во всех сферах, тонкого ума, потрясающей внешности и… (яростно) Сюэ Мэн, почему приговор написан твоим почерком?! Сюэ Мэн (бормочет): Понятия не имею, как так вышло, господин судья. Возможно, Мо Вэйюй вероломно подделал мой почерк. Мо Жань (язвительно): Больше похоже, что это написали под угрозой смерти. Верховный судья Чу: Подсудимый Ши Минцзин, вы обвиняетесь в невозможности вынести вам какой-либо приговор в силу наличия невыразительного лица, скудной предыстории, малого количества эфирного времени и подозрительно никакущего поведения. Ши Мэй: … Ши Мэй: Я же просто был почтителен и вежлив со всеми… Верховный судья Чу: Подсудимый Император-Наступающий-на-Бессмертных, на зачитывание списка ваших преступлений у этого судьи уйдёт, по меньшей мере, месяц. Несанкционированное проникновение в чужие сны, злоупотребление наркотическими веществами, невыполнение супружеского долга, распутство, непочтительное отношение к наставнику, массовые убийства людей, геноцид заклинателей и… Тасянь-цзюнь (оскорблённо): Это я-то не выполнял супружеский долг?! Спросите у моей жены, Сун Цютун — все свои долги я выплатил коллектору, такой суровый строгий мужчина, мы с ним буквально не вылезали из долговой ямы, пока со всем не рассчитались! Верховный судья Чу: …Это всё, что тебя волнует, да? Верховный судья Чу: Подсудимый Мэй Ханьсюэ, вы… (внимательно вглядывается в лист) Почему здесь только ваш номер телефона и сердечко?.. Мэй Ханьсюэ: Этот Мэй виноват лишь в том, что кружит головы девушкам и разбивает сердца, но ведь это не преступление, ха-ха! Перезвоните мне! ~ Верховный судья Чу: … Верховный судья Чу: Подсудимый Гу Аньчжэн, вы обвиняетесь в насильственном опаивании любовным напитком Мо Вэйюя, ученика образцового наставника Чу, ранее не замеченного ни в каких непристойностях. Гу Аньчжэн: …Какой, в жопу, напиток, это же был сильнодействующий яд?! Ты сам засосал своего ученичка, а теперь, нагло пользуясь служебным положением… Верховный судья Чу (холодно): Выведите подсудимого из зала, ему нездоровится. Верховный судья Чу: Подсудимый Цзяо, вся постель образцового наставника Чу была залита жидкостью, напоминающей слюну. Что скажете в своё оправдание? Цзяо: Гав! Гав-гав! Верховный судья Чу (сухо): Всё понятно, вас подставил и оболгал подсудимый Мо Вэйюй, дабы скрыть следы своих преступлений. Мо Жань: Да хватит вешать всех собак на меня!! Буквально! Верховный судья Чу: На этом заседание объявляется закрытым. Мне ещё нужно успеть в школу, где я подрабатываю учителем на полставки.