Тот, кто сгорит

По теплому залу вместе с терпким ароматом пряностей и парфюма разлетались смешки и сплетни. Оранжевые тыквы Хэллоуина, темное дерево мебели и золотистый отблеск украшений, настоящей осенней палитрой наполнили Большой Зал. Не было таких привычных для Блум шуршащих фантиков, страшных, а зачастую просто смешных низкосортных ужастиков по телеку. Ни одна стайка детей в нелепых костюмах не постучалась в этот день в двери Хогвартса. Но сквозь стены проходили призраки, в лесу, что виднелся из окна, бродили тролли, а пирог с черносливом нарезала на мелкие кусочки самая настоящая ведьма. Блум сделала щедрый глоток из бокала с пуншем и сразу же об этом пожалела. Хэллоуинский бал длился всего ничего, а Ривен уже успел что-то туда подмешать. Волшебники и волшебницы, скрытые за масками, макияжами и костюмами, нетерпеливо ждали конца торжественной части. Недавно взошедшая луна рассматривала из окна бархатные пиджаки, искусственные рога и кружевные платья гостей. Вместо привычных свечей зал тускло освещался витающими под потолком тыквами. Сотня злых и забавных рожиц наблюдала за праздником свысока. Столы ломились от еды, что выглядела скорее угрожающе, чем аппетитно. Блум кинула недоверчивый взгляд на десерт из желейных червячков. Кажется, они шевелились. — Может, она вообще не придет? — пробормотал дерганный Брендон.Для него вечер шел совсем не празднично. Стелла, как на зло, опаздывала, а Брендона душило желание наконец-то расставить все точки над "и". Для него этот вечер окончится либо счастливым воссоединением, либо отчаянным запоем. Нервное ожидание передалось даже Блум, которая сама не заметила, как оказалась замешанной в любовную драму. — Если мне еще хоть день придется успокаивать вас со Стеллой, у меня поедет крыша, — пригрозила она Брендону в гостиной Гриффиндора пару дней назад. — Я умоляю тебя, поговори с ней. На момент обещания храбрящийся Брендон уверенно кивнул, но теперь он беспокойно озирался по сторонам, теребя пальцами край своей жилетки. С таким костюмом ему некуда деть руки. Блум должна была признать — ему шел образ сатира. Закрученные рожки выглядывали из каштановых волос, черная подводка делала акцент на глаза. Да и весь Брендон, со своей полуулыбкой, сам по себе напоминал то ли чертика, то ли сказочного персонажа. — Ская тоже нет, — продолжал гриффиндорец. — Может, слухи оказались правдой? Блум раздраженно отмахнулась, в очередной раз за день отгоняя глупые мысли. Еще за завтраком по Хогвартсу пошел слух о возможной помолвке Ская Малфоя с Диаспро Гринграсс. Блум прекрасно понимала, что это фарс и бред. Скай лично ей сказал, что не прогнется под желанием своих родителей. И Блум знает, что Малфой просто так не откажется от своих слов. — Нашел чему верить. Я знаю Ская, — убеждает она Брендона. — Он бы на это не пошел. Последние слова Блум звучат отчетливей в неожиданной тишине зала. Школьный хор закончил свое выступление, допев последние строчки из гимна Хогвартса. Муза, как и остальные выступающие, спешила сойти со сцены, на ходу скидывая с себя темную концертную мантию. Секундой позже из волшебных граммофонов уже слышится танцевальная музыка, что заглушает оживленный гул. Танцпол заполняется студентами, а бокалы пуншем. Когда Муза пробирается сквозь толпу, то сперва видно ее красную помаду, что кажется еще ярче на контрасте с бледной кожей. Потом азиатскую маску со странным узором, что подвязана сбоку от лица. А потом и саму Музу в ее шелковом кимоно, которое она уже надевала на вечеринку в подземельях Слизерина. Но это и не удивительно для сбежавшей из дома бунтарки с единственным рюкзаком одежды и пустыми карманами. — Наконец-то мы закончили! — выдыхает с облегчением Муза, добравшись до друзей. — На мне нет ожогов? Потому что все выступление Гриффин испепеляла меня взглядом. Блум оглянулась на профессорский стол. Выжигающий взгляд Гриффин едва ли выделялся. В самом центре возвышалась шляпа Фарагонды, напоминающая колпак Мерлина. Директриса даже распустила свой фирменный пучок и сменила ежедневный наряд на синюю мантию в золотой узор из звезд. По правую руку от нее ковырял тыквенный пудинг профессор Палладиум. Блум недостаточно внимательно слушала его уроки по Уходу за Магическими Существами, чтобы понять, в какое животное нарядился он. Гризельда сменила свой строгий наряд на еще более строгий наряд, только теперь еще и девятнадцатого века. И лишь Гриффин ни капли не изменилась. Ей с таким угрожающим выражением лица и синяками под глазами никогда не нужен был костюм. К Хэллоуину она была готова каждый день своей жизни. — Если бы Гриффин умела испепелять взглядом, нас бы всех тут уже не было, — неловкое подбадривание Брендона никак не помогло. Муза только напряженно улыбнулась, быстро взглянула на декана Слизерина и замерла, рассматривая что-то у Блум за спиной. — Как ты это сделала? — восхитилась слизеринка, подходя ближе и протягивая руку к крыльям Блум, что колыхались у нее за спиной. Гриффиндорка почти успела забыть про них. Сказки про фей Блум обожала с детства, и теперь, когда она стала почти что феей, ей выпал шанс воплотить мечту в реальность. Рокси не смогла наколдовать настоящие крылья, но она сделала Блум полупрозрачные призрачные крылышки, через которые можно было пропустить руку, ничего не почувствовав. Они колыхались в ритм шагов Блум, и гриффиндорка, собираясь на бал, простояла немало времени у зеркала, гипнотизируя свое отражение. — Это благодаря Рокси, — Блум смущенно оглядывается. — Летать я, конечно, не могу, но феей себя чувствую. Блум убрала невидимые пылинки с голубого платья и поправила кулон с "волшебной пыльцой". В Лондоне на каждый Хэллоуин ее наряжали в костюм тыквы. Было приятно оставить позади ярко-оранжевый прикид и берет в виде листика. Видели бы ее сейчас Майк с Ванессой... — Ты хотя бы постаралась, Ривен вот вообще не заморачивался — надел разорванный костюм и все тут, — Муза закатывает глаза и оглядывается. Ривен находится на другой стороне зала, окруженный парочкой третьекурсниц, которые, судя по их личикам, сочувственно расспрашивают слизеринца о его травме. Сам он выглядит то ли как маньяк, то ли как жертва маньяка. Но в случае Ривена и так все понятно. Единственной жертвой чего он может быть, так это только жертвой опьянения. Словно почувствовав, Ривен ловит взгляд Музы, и наблюдающая со стороны Блум успевает увидеть едва заметный кивок перед тем, как Ривен снова возвращается к рассказу о своих травмах и квиддичных достижениях. Брендон вдруг понимает, что Муза еще не слышала его теорий о том, почему Стелла опаздывает и будет ли та вообще. И затягивает девушку в ловушку увлекательного разговора о его эмоциональных переживаниях. Блум, которая слышала это уже десяток раз, быстро теряет нить рассказа, вслушиваясь в вальсовую музыку и рассматривая студентов. Вот, с краю танцпола несмело покачиваются Гелия и Флора. У него вздернутый воротник и влюбленные глаза. У нее — увитое розами платье и покрасневшие щеки. Когда Гелия наклоняется, чтобы прошептать Флоре что-то на ухо, Блум замечает мелькнувшие вампирские клыки у него во рту. Флора смеется и цветы в ее волосах расцветают. Вальс уносит пару круговоротом праздника. Блум скользит взглядом дальше, по кружевам на платьях, завязочкам на масках и мерцающим сережкам. Цвета смешиваются, звуки сливаются в какофонию праздника и, задумавшись, Блум на секунду представляет себя там, в центре зала. Танцующую с кем-то в паре, такую же смущенную и счастливую. С кем-то, кто мог бы оказаться Мастером. Ему, как и Гриффин, не нужен костюм. Холодных глаз и пронзающей улыбки хватает, чтобы напугать кого угодно. Жаль, что Блум больше не страшно. Все было бы намного проще, если бы она его боялась. Блум позволяет себе представить, как Мастер медленно вальсирует с ней по залу, нежно придерживая за талию. Он ничего не делает нежно. Элегантно, расчетливо, резко, но никогда не нежно. Словно опасаясь своих мыслей, Блум добавляет деталей. Неожиданно прорисовывается в голове и наряд мага, и запах, и взгляд. Блум расфокусировано смотрит на толпу студентов и видит, как они с Мастером проносятся мимо всех. Как он улыбается ей. Блум чувствует у себя под ладонями его теплые, твердые плечи. Она позволяет задать ему ритм и вести себя в танце. А когда звучит последняя нота песни, он замирает и наклоняется, чтоб— Блум оборачивается на распахнувшиеся двери Большого Зала. Сначала она несколько раз моргает, чтобы вернуть себя в реальность. Потом растерянно прикладывает руки к лицу, борясь с желанием зарыться в ладони. В зал медленной, чопорной походкой на несгибаемых ногах входит Скай. У него бледное лицо, белый пиджак и белоснежные брюки. В глазах такая пустота, какой не видел даже космос. Под руку, крепче, чем нужно, его держит Диаспро, впиваясь коготками в дорогую ткань костюма. У нее длинные ногти, тонкие пальцы и кольцо. Кольцо, которого никогда не было. Украшение, что явно не по размеру, сильно сжимает фалангу слизеринки. Судя по сияющему белозубой улыбкой лицу — ее это никак не беспокоит. — Я же говорил, что это не слухи, — бормочет Брендон, но почти давится последними словами. За новоиспеченной парой стучит каблуками Стелла. Ее лицо, походка и аура так и кричат: "Не подходи! Убьет." Немая картина появления опоздавших сама вырисовывает ситуацию. Не сложно предположить, что происходило "за кадром", но невозможно предугадать, что случится дальше. Разъяренная Стелла проходит внутрь зала, никому не смотря в глаза, сразу направляясь к бокалам с пуншем. За ней едва ли поспевает мерцающий нимб, совсем не подходящий ни ситуации, ни самой Стелле. Они вошли как четыре всадника апокалипсиса: белый рыцарь, ангел, невеста и кольцо. — Блум, — аккуратно начинает Брендон, провожая Стеллу взглядом. — Уговор есть уговор, но сейчас, кажется, не лучшее время для выяснения отношений. Блум тихо кивает, потом кивает снова, но уже уверенней, с каждым кивком возвращаясь в реальность. Окунаясь в ситуацию с головой, как в холодную речку в начале лета. Июнем тут и не пахнет. — Я бы к ней и на метр не подходила, — соглашается Муза. — И где Лейла, когда она так нужна? У Блум в голове всплывают заверения Лейлы, что она не собирается идти на бал, и вообще, в этот вечер у них планы с профессором Набу по работе над одним проектом. Кто работает над историей магии в вечер субботы, Блум так и не уточнила и уже жалела об этом. Настоящей истории магии предстояло состояться в этом зале. — Я пойду поговорю с ней, — Блум выступила в роли волонтера, сама не веря в успешность затеи. — А Скай? — уточнил Брендон. — А Ская я пока вообще видеть не хочу. И это, к сожалению, правда. Блум не знала всей истории, но еще пару секунд назад она верила, что их со Скаем разговор в коридоре что-то, но значил. Что Скай не просто так пообещал бороться за свое счастье и право на любовь. Что это были не пустые для него слова. Не прошло и недели, как он перечеркнул все сказанное своей же рукой. И ладно Блум, она вообще к этому едва ли причастна. Но он перечеркнул свое будущее и свою свободу. То, чего Блум простить ему не могла. Направляясь к Стелле, девушка услышала краем уха, что Муза пойдет к Ривену, и найдет вместе с ним что-то покрепче разбавленного пунша — ситуация обязывает. Толпа студентов все так же танцевала, казалось бы, что никто не обратил внимания на вошедших. Все наслаждались праздником, не зная, что настоящий ужас Хэллоуина творился прямо у них под носом. — Стел, — тихо обратилась Блум, подойдя к подруге как можно ближе. Слизеринка, до этого стоявшая полу-боком и игнорирующая все вокруг, испуганно обернулась. Ее нимб вздрогнул вместе с ней. Увидев подругу, Стелла поджала губы, словно заставляя себя молчать. Внутри Блум оборвалась маленькая ниточка, когда она увидела живую и разговорчивую Стеллу, что не могла сказать и слова. Наколдованные крылья никак не окрыляли. Блум наоборот все падала и падала, всматриваясь в стеклянные карие глаза. — Я говорила ему, Блум, — прошептала Стелла, сжимая ножку бокала побелевшими пальцами. Гриффиндорка еле разобрала тихий шепот в гомоне праздника. — Го-во-ри-ла — уже четче и громче отчеканила Стелла, и только тогда Блум поняла, что слизеринка не молчала — она сдерживала свою холодную, ртутную ярость. — Но нет, я же младшая, ничего не понимающая сестра. Зачем слушать Стеллу, когда можно сплясать под дудку родителей? Сплясать, как он пляшет уже девятнадцатый год, — Стелла указывала ладонью куда-то в сторону, где должен был находиться Скай. — Думаешь он спросил меня? Посоветовался? Нет, Блум, он просто сдался. Его растили для этой эгоистичной, тощей… — последнее слово утонуло в звуке разбитого кем-то бокала. Стелла обернулась на звук и прервалась. Ангельское платье, что до этого колыхалось в такт каждому нервному вдоху, повисло белой мантией и на секунду напомнило больничный халат. — Он же знал, как мне сейчас тяжело делать выбор между Брендоном и семьей. Скай знал, как я хочу освободиться от этого бреда, от неизвестно-кем выдуманных правил. Он знал, как же мне страшно! — Стелла запрокинула голову, тяжело дыша, и взглянула на потолок. Над ней смеялись тыквы. — Каким лицемером нужно быть, чтобы подбадривать меня на отношения с Брендоном, а днем позже обручиться с Гринграсс? Он всегда хотел быть золотым мальчиком! Пусть теперь сияет. Волшебный граммофон едва ли заглушал повышенные тона девушки. Группка первокурсниц неподалеку умолкла, прислушиваясь. Блум оглянулась, чтобы найти в толпе Ская. Он вовсе не сиял, скорее даже наоборот. Стоял мраморной статуей, буравя пустым взглядом толпу. Повисла горькая тишина. Если до этого на пару студентов никто и правда не обращал внимание, то теперь происходившее привлекало все больше внимания. Другие гости, голодные до хлеба и зрелищ зрители, стали то и дело бросать пожирающие взгляды на Малфоев. Все, что Блум оставалось, это притянуть Стеллу в аккуратные объятия и вместе помолчать. Волосы слизеринки пахли маминой бархатной шкатулкой, длинные сережки холодили щеку. Стелла казалась меньше без своей идеальной осанки и пышных волос. В ангельском наряде, ссутуленная и похудевшая за последние дни, она напоминала забытую куклу, когда-то любимую ребенком. Стелла не плакала, не похоже, что даже хотела. Она устало положила подбородок Блум на плечо и смотрела в толпу танцующих. Где-то в другой вселенной она сейчас критиковала бы чужие костюмы. Где-то в другом мире Скай бы сейчас смеялся с Ривеном. Где-то, где их всех нет, фамильное кольцо Малфоев все еще лежало бы в шкатулке у Нарциссы. — Ты не обязана идти по его стопам, — напомнила Блум. — Не позволяй ошибкам Ская влиять на твои решения. То, что ему не хватило смелости, не значит, что не хватит тебе. Стелла отстранилась, разрывая объятия, и прищурилась, словно не веря в серьезность слов Блум. Они были так близко, что Блум могла разглядеть светлые, почти что золотые кончики ее ресниц. Отражение свечей в карих, даже медовых глазах. Вот, кто действительно золотой ребенок. Вот, кто умеет сиять. — Посмотри на него, Стел, посмотри на Брендона и скажи мне, что ты готова отказаться от него. Скажи, что ты проиграла. Что ты сдаешься так же, как сдался Скай. Стелла обернулась быстрее, чем смогла придумать отговорку. Брендон встретился с ней взглядом и Блум поняла, что не всем битвам сегодня предстоит быть проигранными. Муза с Ривеном, под окровавленным пиджаком которого вовсе не просматривалась бутылка с огневиски, замерли у входа, тоже наблюдая за парой. Между ними был целый танцпол, недели недомолвок и горы испытаний. Но все это казалось пустяком. Потому что Брендон сделал шаг навстречу. Потому что Стелла наконец-то улыбнулась.

***

Когда Скай подошел к Блум первый, она решила, что ей почудилось. Что это не он, а белый призрак, каменная статуя. Кто угодно, но не Скай, которого знала Блум, стоял сейчас перед ней. — Мои поздравления, — выдавила она из себя, заглядывая слизеринцу через плечо. Диаспро рядом не наблюдалось. Странно, Блум думала, что они теперь склеены. — Счастья, деток побольше… — Прекрати, — вяло отозвался Скай, не веря, что эта просьба на что-то повлияет. В одной руке он держал свой снятый пиджак, другой расстегивал верхние пуговицы на рубашке. Вечер близился к концу, Стелла и Брендон плавно покачивались, совсем не попадая в такт, боясь отпустить друг друга даже на минуту. Блум вспомнила эту же картину, но давным-давно, в начале сентября, в подземельях Слизерина. Где они впервые познакомились. Где Диаспро все испортила. "...Диаспро делает все, чтобы показать себя, как "достойную". Уберечь Стеллу от позора — это как раз один из таких поступков…" В голове на секунду стало пусто. Словно сверкнула ослепляющая молния перед раскатом грома понимания. "...не думаю, что она остановится, пока не будет подписан договор о помолвке…" — Скай, — неверяще прошептала Блум. "...тут ни ее, ни меня не спрашивали. Я жил с этим пониманием всю свою жизнь. Обидно только, что Стелла с этим столкнулась… — Скай, скажи, что ты не сделал это ради Стеллы, — Блум то ли просила, то ли угрожала. — Скажи, что ты не обручился с Диаспро, только чтобы заткнуть ее. Блондин улыбнулся самой лживой улыбкой, которую Блум когда-либо видела. Он притворно легко поправил волосы и, не зная, куда деть руку, попытался спрятать ладонь в карман. Он оказался зашит. — Не только из-за этого, — уклончиво ответил тот, избегая зрительного контакта. — Диаспро действительно теперь не нужно нравиться моим родителям, она может наконец-то перестать писать доносы на Стеллу. Но я знал, что рано или поздно это случится. Так я хотя бы могу обеспечить счастье своей сестре. Пусть хоть кто-то из Малфоев сохранит свое сердце. В волшебном граммофоне закончилась пластинка. Сцена, что пустовала с окончания официальной части, наполнилась светом, привлекая к себе внимание. — Она никогда не должна узнать об этом, — голос Блум наполнился таким холодом, что ей самой стало страшно. — Если Стелла узнает цену своему счастью, если она когда-нибудь догадается… — Не догадается, — перебил девушку Скай. — Я сказал, что сделал это ради родителей, чтобы угодить. Она поэтому такая злая. Но ты права, Стелле нельзя знать правду. В мире магии правды боятся больше, чем любых бедствий. Блум тут провела всего-ничего, но давно поняла, что каждый волшебник хранит палочку и молчание. И если обезоружить мага можно заурядным Экспеллиармус, то докопаться до правды почти невозможно. На подсвеченную сцену поднялась Муза, она несмело подошла к серебристому прибору, что отдаленно напоминал маггловский микрофон. — Добрый вечер, меня зовут Муза, и сегодня, в честь завершения Хэллоуинского бала, я исполню песню для последнего медленного танца этого вечера. Она называется "Под небесами без луны". Блум не знала, злилась она на Ская или была просто расстроена. Что-то детское и доброе в ней трескалось каждый раз, когда она сталкивалась с малейшей несправедливостью. Бессилие перед ситуацией только больнее давило на Блум, показывая, как мало она может изменить. По крайней мере, пока что. Возникшая из ниоткуда Диаспро утянула Ская с собой на танцпол, чтобы проводить праздник. Он незаметно кивнул Блум то ли в знак прощания, то ли в немой просьбе сохранить случайно разгаданную тайну. — Ты покинула меня, и в душе моей тоска, — Муза пела, прикрыв глаза, перебирая пальцами несуществующие струны. Она погружалась в какое-то свое, только ей понятное состояние все сильнее абстрагируясь от реальности. — Ведь теперь ты не со мной, забрала ты мой покой… Ривен допивал огневиски уже из горла, сидя за одним из столов. Он смотрел на Музу, как на первый декабрьский снег. Дотронься — исчезнет. Как Гелия смотрел на Флору. Как Брендон смотрел на Стеллу. Как Мастер никогда не смотрел на Блум. Нежность? Нет, это не про него. Четкие указания, язвительные насмешки и гордая осанка. И не смотря на это все — Блум хотела сейчас быть с ним, а не тут. Быть там, где ее никто не найдет. Где будет только он, она и бесконечность ночи. — Слышу твой голос, я в тишине, так грустно мне. И я теперь совсем одна, — песня разливалась по залу, затапливая грустью летающие тыквы, разбитые бокалы и души студентов. Ноги сами понесли Блум к выходу из Большого Зала, она хотела уйти незаметно. По-английски. Девушка опустила взгляд, и, рассматривая свои голубые босоножки, стала тихо пробираться к дубовым дверям. Лишь у самого выхода, куда едва-ли добирался свет праздничный свечей, она столкнулась с торопящейся Гриффин. И, возможно, Блум показалось, но у женщины в глазах застыли слезы.

***

Муза стояла перед дверью в кабинет декана Слизерина дольше, чем была готова себе признаться. Директриса Фарагонда подозвала Музу к себе в конце вечера, когда гасли последние свечи в парящих тыквах, и сказала, что ее ждут. Да, так поздно. Да, профессор Гриффин просила передать. Нет, ничего страшного, что она пропустит время отбоя. Несмотря на все заверения директрисы, Музе все еще казалось нахождение тут нелегальным. Словно ее обманули, и Гриффин вот-вот застанет ее в коридоре и назначит очередное наказание. Девушка постучала настолько вежливо, насколько вежливым может быть стук в дверь декана, когда на часах полночь. Спустя минуту или две дверь приоткрылась, в помещении так тускло горел свет, что Гриффин сливалась с темнотой комнаты. — Муза? — опешила профессор. — Что ты тут делаешь? Вот так и сбываются самые страшные опасения. Хэллоуин на дворе. Неудивительно, что Муза в ужасе. — Простите, профессор, — не своим голосом извинилась слизеринка. — Мисс Фарагонда сказала, что вы хотели меня видеть, но видимо она что-то перепутала. За дверью послышался шорох, стук, и тихое ругательство. "Старая карга" звучало из уст Гриффин почти натурально, естественно. Словно она говорила это ежедневно, вместо "доброе утро". Ну да, словно Гриффин вообще говорила людям "доброе утро". Когда дверь наконец распахнулась, Муза увидела уставшую, но вовсе не сонную Гриффин. — Нет, Фарагонда не соврала. Мне правда нужно с тобой поговорить. Декан второй раз за вечер назвала Музу на "ты", и слизеринка не осмелилась ее поправить. Не то, чтобы ей хотелось. Все, чего ей хотелось, так это поскорее вернуться в спальни Слизерина. Гриффин точно сейчас начнет ее отчитывать за тот раз, когда Муза сбежала с наказания к Ривену на игру в квиддич. Возможно, стоило сразу попросить прощения, чтобы не растягивать эту аудиенцию надолго. — Профессор, мне правда жаль, что я сбежала с наказания, пока вас вызывали в больничное крыло! Я готова это отработать столько раз, сколько потребуется. Гриффин смерила ее уставшим взглядом, который был громче слов. Она села в бархатное темное кресло и плавным движением палочки трансфигурировала Музе второе такое же. — Садись, — профессор даже не попыталась замаскировать приказ под просьбу. — В день открытия квиддичного сезона я оставила тебя на наказание не для того, чтобы проучить, а чтобы спрятать. Хогвартс открывал свои двери для родителей студентов, и некоторым из них ни в коем случае нельзя было тебя встретить. Муза поправила свое кимоно и пожалела, что не может укутаться в уже привычную школьную мантию. Она не понимала, к чему ведет Гриффин, но ни к чему хорошему это не могло привести. — Малфои? — догадалась девушка. Она до сих пор помнила их надменные взгляды. — Мы встретились, миссис Малфой сказала, что я похожа на мою маму. Профессор, вы знаете что-то об этом? Вопрос был риторический, но он повис в воздухе тревожной тишиной. Гриффин молча кивнула. Музе стало ясно. Хорошие истории не начинались с тишины. — Знаю, знаю больше, чем хотела бы, — Гриффин слегка повернула голову и тусклый свет отбросил резкие тени на ее уставшее лицо. — Ты красиво пела сегодня, Муза. Прости меня, я не дослушала, я не смогла. Твоя мама, Матлин, вы с ней… Миссис Малфой права, вы и правда похожи. Гриффин говорила отрывками предложений, прерываясь на тяжелые вздохи. Муза никогда не видела профессора такой несобранной, такой человеческой. Было видно, что та не знала, с чего начать. Словно не хотела начинать, словно ей было очень больно. — Матлин была выдающейся волшебницей. Ее красота, манеры… Я никогда не встречала кого-то прекрасней. У нее был ангельский голос и совсем не слизеринская смелость. Мы встретились на первом курсе, когда шляпа распределила нас на один факультет, и с того дня мы были неразлучны. Я вижу ее в тебе, Муза, каждую минуту, каждую секунду, и Нарцисса увидела тоже. Только когда из Музы вырвался жадный вдох, она поняла, что не дышала. Что ее пальцы до боли скомкали обивку кресла. Что она наконец добралась до правды, она наконец-то узнает про маму. Хотелось замереть и молча сидеть хоть до рассвета, пока Гриффин говорит и говорит. У Музы был бесконечный список вопросов, составленный еще в детстве, но сейчас она могла вспомнить только "А мама тоже не любила брокколи?". — Нарцисса, тогда еще Блэк, училась с нами. И Люциус тоже. И Валтор. Муза услышала, как дрогнул голос, как изменилась атмосфера в комнате. Гриффин произнесла последнее имя чуть тише остальных. А после замерла, не зная, как продолжить. — Муза, что ты знаешь о Том-Кого-Нельзя-Называть? — вопрос застал девушку врасплох. Она слышала это прозвище пару раз, и знала только то, что за ним стоит темный волшебник. На уроках истории магии они всего лишь успели пройти главу "Как зародилась магия", а Великая Волшебная Война изучалась аж на последнем курсе. — Практически ничего, профессор, — опасливо ответила Муза, словно с нее за это незнание могли снять баллы. — Он как-то связан с моей мамой? — Понимаешь, Муза, — проигнорировала вопрос Гриффин. — Даже лучшим из нас суждено совершать ошибки. В предвоенные года множество слизеринцев пошли по неверному пути, но позволь тебя заверить, тогда этот путь казался единственным. Родители твоей подруги Стеллы, твоя мама и даже я примкнули к одному движению, которое возглавлял Валтор. Это было настолько могущественное и опасное движение, что теперь люди опасаются даже его имени. Теперь он Тот-Кого-Нельзя-Называть. Мы же, его последователи, назывались Пожирателями Смерти и творили далеко не добрые дела. Позже к нам присоединились три юные волшебницы, они прозвали себя Трикс и стали главными ученицами Валтора. Матлин и я, мы сражались с ними бок о бок против несправедливости, гнили и лжи. Но в итоге обманутыми и прогнившими оказались мы сами. — Моя мама была преступницей? — пораженно прошептала Муза. — Твоя мама сражалась за то, во что она верила, — настойчиво проговорила Гриффин, глядя Музе прямо в глаза. — Она была лучше большинства жителей Волшебной Британии, которая в те годы пряталась, поджав хвост. Которые промолчали, побоявшись даже сделать выбор. Не говоря уже о том, чтобы его отстаивать. Гриффин повысила голос, сама того не замечая. Вздернутая бровь вернулась на свое надменное место и в уставшей женщине Муза снова на секунду распознала озлобленную на мир преподавательницу. — Против нас сражалась Команда Света, так называл себя отряд волшебниц и волшебников, которые противостояли Валтору. Возглавляла их Фарагонда, сильнейшая волшебница своего времени, сейчас тебе известная, как милая и добрая директриса. На ее стороне были некоторые твои преподаватели и покойные родители Блум. После смерти Матлин и я перешла на их сторону. Муза вздрогнула так, словно забыла, чем закончится эта история. Ее папа настолько рьяно избегал разговоров о маме, что Муза не привыкла слышать такие фразы, как "смерть Матлин". Муза вообще не привыкла слышать о темном прошлом своих преподавателей. Это все казалось чем-то очень далеким и выдуманным. — Все изменилось, когда твоя мама встретила этого маггла, — пренебрежение, почти обида в голосе Гриффин. Нотки, отдающие кислым молоком или отсыревшим деревом. — Я не могла поверить, что чистокровная Матлин, хорошо воспитанная слизеринка, вообще посмотрит в его сторону. Но она сказала, что влюбилась, и все что я, как ее… Как ее подруга, могла сделать, так это сохранить ее тайну. Пожирателям Смерти нельзя было узнать про эту любовь. Мы боролись против смешения кровей, против магглорожденных, против запрета на магию в не магическом Лондоне. И отношения Матлин были предательством всех наших ценностей. — Это был мой отец, да? Тот маггл? — Муза догадывалась, к чему все ведет, но она до последнего хотела верить, что история будет счастливее и светлее. Гриффин кивнула, переводя дух. Она ждала этого разговора шестнадцать лет, Музе скоро семнадцать, и она только сейчас узнает тайну прошлого. Спустя столько времени она впервые слышит правду. — Когда ты была еще совсем маленькая, Матлин раскрыли. Трикс… Трикс заподозрили что-то неладное. Валтор тогда был слишком занят одним пророчеством, и все меньше времени проводил с Пожирателями Смерти. Их звали Айси, Сторми и Дарси. Три бешенные холоднокровные подружки, которые узнали о предательстве Матлин. О том, что она родила от маггла. Что она запачкала себя и имя Пожирательницы Смерти. В одну секунду Муза сидела перед разбитой Гриффин, внимая каждому ее слову, а в следующую она мысленно вернулась в купе Хогвартс-Экспресса. Вернулась в тот день, когда она испуганная, сбежавшая из дома сидела у окна в неработающих наушниках. Стелла и Блум сидели с ней в купе, еще ничего не зная друг о друге. Вернулась в тот момент, когда Малфой открывала шоколадную лягушку, доставала из нее коллекционную карточку… "— Они постоянно попадаются! Эти Трикс! — расстроилась тогда Стелла." Как же Муза тогда была близка к правде и как далека от нее одновременно. — Это сделали они? Это Трикс убили мою маму? — Муза хотела быть взрослой и сильной девочкой. Она не хотела раскисать в кабинете у Гриффин. Муза хотела быть человеком, который сможет взглянуть на ситуацию честно и непредвзято. Она надеялась, что выдержит этот рассказ. Но сейчас с каждым мгновением гнев и обида закипали в ней. Она хотела взять палочку и наколдовать что-то страшное. Она хотела свернуться в клубочек, заткнуть уши и не дослушивать историю. Она хотела, чтобы Гриффин соврала. Чтобы она сказала, что с Матлин все в порядке, и она скрывается на теплых островах. Что она скоро вернется, и что это все не правда. — Я ничего не могла поделать, — Гриффин ссутулившись вертела в руках свою палочку. Палочку, которая не могла быть более бесполезной. Палочку, которой она не смогла защитить Матлин. — Это чудо, что ты выжила, Муза. Во время беременности Матлин врала, что ты ребенок чистых кровей. У твоей мамы был жених по расчету, которого нашли ей родители. Пожиратели думали, что ты его дочь. Когда Трикс нашли Матлин, когда они застали ее одну… Я не знаю, что случилось в тот день. Меня не было рядом, я никак не могла этого предвидеть. Сторми показалось подозрительным ее поведение. Трикс подумали, что она сбегает к Команде Света, что она переходит на другую сторону. Но, проследив, они узнали тайну похуже. Они узнали о романе с магглом. Муза понимала, что ее отец ни в чем не виноват. Она душила в себе глупые мысли. Как сложилась бы ее жизнь, если бы папа был волшебником? Что, если бы они были аккуратней? Но это были лишь пустые вопросы, ответ на которые только ранил. — Я перешла на сторону Команды Света, как только узнала, что случилось. Я хотела отомстить, я собиралась уничтожить их. Фарагонда приняла меня, убитую горем, запутавшуюся и потерянную. Родители Блум, Палладин и Уизгиз тоже были там. Мы стали разрабатывать план, я рассказала им все, что знаю. И за пару дней до назначенной даты главной битвы, битвы, о которой Пожиратели еще ничего не знали — одиннадцатого декабря Валтор был повержен маленькой девочкой, с которой ты сейчас ходишь на уроки. Он напал на семью Блум, убив ее родителей, но что-то пошло не так и с тех пор его никто не видел. Метки, что он расставил на всех своих последователях, потухли. Его тело так и не нашли. После той ночи осталась только малышка Блум со знаком Валтора на руке. Фарагонда спрятала ее в мире магглов. — Точно так же, как мой отец все это время прятал меня? — неожиданно все пазлики прошлого Музы вставали на место. Папа не боялся магии. Папа боялся за Музу. Папа боялся остаться совсем один. — Он знал, что за мной тоже могут прийти? — Да, война давно позади, но некоторые страхи побороть невозможно. Он не верил, что в Хогвартсе ты будешь в безопасности, — Гриффин поджала губы, то ли раздражаясь, то ли сожалея. — Доченька, никогда не говори с незнакомцами и не открывай никому дверь, — вспоминались слизеринке слова еще молодого папы, совсем обычные для любого родителя. — Нет, ты не могла силой мысли поджечь учебник, тебе почудилось, — раздраженно отнекивался ее отец, когда забирал Музу домой из первого класса. — Если ты убежишь из дома еще один раз, я заколочу твои окна! — орал пожилой мужчина, смутно напоминавший ее папу. — Нет, это письмо не тебе. Не было никаких сов, прекрати чушь нести! Гриффин молча ждала, пока Муза обдумывала каждое свое странное воспоминание. Пока Муза проживала свою жизнь заново, постепенно понимая папу. Не прощая, но понимая. Он делал все, что мог. Он боялся, как боится любой любящий человек за своих близких. Он врал ей. А Муза воплотила в жизнь его худшие опасения, его главные страхи. Она примкнула к тем, кого он ненавидел. Она оставила его одного. В носу закололо и шелк кимоно потемнел в паре мест, словно намок от мелких капель. Горло сжали мысли о папе, который сидит в пустой кухне и не знает, вернется ли Муза. Который больше не запирает дверь, ведь то, чего он боялся, уже случилось. — Почему вы их не убили? — прошептала Муза дрожащим голосом. Единственное, что могло заглушить ее боль, это ярость. Гораздо легче злиться на кого-то, чем на себя. — Этих Трикс. Я знаю, что они в Азкабане. — После смерти Валтора, как только погасли метки, Пожиратели разбежались и попрятались, — Гриффин вовсе не оправдывалась, она компенсировала злую, почти рыдающую Музу своей собранностью и беспристрастностью. Конечно, она жила с этими мыслями семнадцать лет. Не удивительно, что она научилась маскировать свое горе за беспристрастностью и собранностью. — Команда Света занялась их поисками и вскоре они были либо мертвы, либо отданы под суд. Малфои остались на свободе благодаря брату Люциуса, Радиусу Малфою, который уже тогда был Министром. Трикс скрывались почти полгода, пока на них случайно не наткнулись обычные авроры. Попадись они мне на глаза, до Азкабана они бы не дожили. Муза слабо представляла себе волшебную тюрьму, но как бы не выглядел этот Азкабан, его точно было недостаточно. Ведь на Лондонском кладбище стоял холодный камень с именем Матлин, ведь папа сейчас готовил ужин на одного, ведь Муза теперь не знала, что с собой делать. Вернуться в Лондон к отцу? Поговорить с ним? Попросить Гриффин научить ее боевым заклинаниям пострашнее безобидного экспеллиармуса? Что люди делают дальше в таких ситуациях? Просто принимают прошлое как данность и живут дальше? Муза так не может. Муза ничего не может поделать. — Что теперь? — этот вопрос никак не мог вместить в себя все непонимание и горечь, но никакой не смог бы. — Теперь, Муза, — почти по доброму вздохнула Гриффин. — Теперь тебе пора спать. Спать, набираться сил, становиться сильнее и учиться на ошибках прошлого. Теперь растет новое поколение, новая Волшебная Британия, и ты — ее часть. Часть, которая не должна позволить подобным историям повториться.

***

Коридоры Хогвартса сменяли друг друга безликой бесконечной темнотой. Люди на портретах бурчали вслед Блум, разбуженные ее быстрыми шагами. Она не знала, от чего бежала: от духоты и суматохи праздника, от аристократичных скандалов и недомолвок или просто от ощущения, что она лишняя. Что у всех вокруг происходит жизнь, а она за всем наблюдает со стороны. Муза с Ривеном сторонятся друг друга, но все вокруг догадываются, где она пропадала, пока Ривен лежал в больничном крыле. Стелла принимает такие важные и сложные решения, ставя на кон свою любовь и убеждения. Скай жертвует будущим. Тем временем Блум суетится вокруг, но под конец дня она остается одна. Одна со своим подсознанием и загадочным темным волшебником внутри нее, который скрывает больше, чем весь Хогвартс вместе взятый. Будет ли момент в жизни Блум, когда она будет хоть в чем-то уверена? Проснется ли она однажды утром, не сомневаясь в людях и поступках? Не сомневаясь в себе. В одном из отдаленных коридоров, в котором Блум никогда не была, она находит незапертый кабинет. У нее не нет ни сил, ни желания возвращаться в надоевшую спальню. Ее соседки вот-вот вернутся с бала и будут еще полночи обсуждать вечер. Блум же нужна тишина и покой. Старое профессорское кресло, стоявшее за учительским столом, вполне для этого подходило. Крылья Блум мерцали в темноте, подсвечивая летающую в воздухе пыль. Окна выходили на внутренний двор Хогвартса, где увядали последние листья. Учился ли в этом кабинете Мастер, когда был ее возраста? Смотрел ли он на эти деревья в конце октября так же, как на них сейчас смотрела Блум — с ноткой тоски и тяжелого сожаления? Битва тепла с холодом была давно проиграна. Зима поджидала за углом, готовая напасть и укутать мир в колючий мороз и мокрый холод. Чуть больше, чем через месяц, в декабре, Блум исполнится семнадцать. Станет ли она тогда взрослой? Перестанет ли она быть ничего не понимающей малявкой для Мастера? Девушка тяжело вздохнула, отгоняя лишние мысли. Вопросы, на которые она вряд ли получит ответы. Она дышала и очищалась так, как делала каждый вечер. Вместе с воздухом из легких она отпускала бурлящие эмоции из своей души. Обрывки мыслей, незаконченные диалоги дня, яркие наряды незнакомых студентов — все это выходило из Блум, оставляя за собой только темноту и спокойствие. Приятный мрак подсознания окутывал и согревал. Он был безопасным и знакомым. Когда-то давно в нем пылал неспокойный красно-черный огонь души Блум. На одном из первых занятий Мастер показал ей, как разделить эти огоньки на красный и черный. На настоящий и лишний. На нужный и запретный. Блум шагнула в оранжевое пламя и спокойно наблюдала, как сначала загоралось ее легкое голубое платье, кончики рыжих волос, наколдованные крылья, и, когда пламя застелило глаза Блум, она оказалась в знакомых подземельях. Кто бы мог подумать, что она может променять теплоту и праздничность Большого Зала на каменные статуи холодного холла? С каких пор Блум вместо обсуждения праздника с подружками стала приходить к могущественному магу? Приходить к нему за силой, контролем, знаниями? Нет, она приходила за вниманием, за изучающим взглядом светлых глаз. — Крылышки? Серьезно, Блум? Мастер стоял в проеме арки, лениво облокотившись об одну из ее сторон. Он замер во времени так же, как и замерло все помещение, что никогда не менялось. Каждый из волосков был уложен так же, как и в предыдущий день, и в день до этого. Словно весь мир Мастера замораживался, пока Блум жила свою жизнь. Ей понадобилась секунда, чтобы побороть желание подойти и растрепать его пшеничные волосы, чтобы не смять рубашку. Блум хотела что-то сломать в этом мире, хоть на что-то повлиять. — Сегодня я фея, — девушка сделала нелепый саркастичный реверанс. — Счастливого Хэллоуина, кстати. Она, уже не стесняясь, по хозяйски прошлась по залу, огладила рукой не занятое кресло и устало облокотилась об арку с противоположной стороны от Мастера. Тот молча проследил каждое из ее движений, наклонил голову вправо, потом влево, и наконец тихо хмыкнул что-то неразборчивое себе под нос. — Неужели уже Хэллоуин... — задумчиво протянул он. — Ты что, сбежала с бала? Мастер умел задавать вопросы на грани шутки и серьезности. Никогда нельзя было быть уверенной, действительно ли он ждет ответ или просто подкалывает. Он гулял по этой грани с профессионализмом канатоходца, ни разу еще не падая в полноценную шутку или в искреннюю правду. — Ну почему же сразу сбежала, — замялась Блум, ей почему-то не хотелось признаваться, что она предпочла уединение с Мастером целому празднику. — Просто ушла раньше времени. Ты не представляешь сколько любовных катастроф может случиться за один вечер. Да, Блум и сама не представляла до этого дня. И совсем не важно, что она была не против сотворить еще одну любовную катастрофу. А что? Всем досталось, а ей нет. Интересно, поцелуй она его сейчас… Поцелуй по-настоящему, так как она никогда еще не пробовала. Прислони она ладонь к его щеке, встань она на носочки, и аккуратно, почти просяще коснись она губами — что произойдет тогда? Мастер отпрянет и отшутится? Или будет целовать до конца, а потом небрежно кинет: "Наигралась?". Очередные пустые вопросы, ведь Блум никогда не узнает. В реальности, где существует любовь, не существует Мастера, но эти две параллельные вселенные пересеклись вопреки всему, и точкой пересечения оказалась Блум. — Любовные катастрофы — это громко сказано, — чуть не закатил глаза Мастер. Было ясно, что он представлял скучный любовный треугольник или банальную безответность. — Ты не знаешь, о чем говоришь, — Блум покачала головой и нырнула внутрь арки, проходя в спальню Мастера. Это место все еще казалось запретным, хоть никто это вслух и не проговаривал. Высокие башни из книг и учебников все так же возвышались над разноцветными одеялами и подушками. Старые свитки витали под потолком в свете пары факелов. Ни кресла, ни зеркала, ни шкафа. Это с трудом можно было назвать спальней. Скорее убежищем подростка, которое он соорудил в шкафу, вооружившись одеялом и любимыми книжками. Совсем не под стать великому магу. Не зная, куда себя деть, Блум сначала аккуратно садиться, а потом, осмелев, вытягивается в полный рост на чужой кровати. С первым же глубоким вдохом она давится ароматом трав. Его ароматом. Девушка задерживает дыхание и чувствует, как потихоньку краснеют щеки. — Кажется, я тебя разбаловал, — качает головой Мастер, смотря на Блум сверху вниз. Он окидывает взглядом смятое одеяло, словно оценивая масштабы ущерба. Блум не сдерживается и нагло улыбается на это заявление. А потом понимает, что нагло улыбается не она, а разбавленный Ривеном пунш. И катастрофа расцветает у нее в глазах, когда Блум понимает, что прийти к Мастеру после всех бокалов, опрокинутых на празднике, было ошибкой. Величайшей ошибкой. — Если ты думаешь, что я балованная, то ты обязан услышать про эту девчонку Диаспро, — засуетилась Блум. Ей срочно нужно было занять себя, сменить тему, отвлечься. — Она и Скай… Ты ж помнишь Ская? Не того, который Брендон, а того, который капитан слизеринской команды по квиддичу. Блум в который раз унимала свои нервы, выливая поток сознания на ни в чем невиновного Мастера. Она устала удивляться тому, как легко он выслушивает любой ее лепет. Как иногда переспрашивает или отпускает едкие шуточки. Наверное, живущему тут, в кромешной тишине, будет приятен любой бред, проговоренный вслух. Тогда Блум идеально подходит на роль такого рассказчика. Она путает порядок событий, отвлекается на не столь нужные детали и расписывает ситуацию настолько предвзято, насколько это возможно. Блум говорит и говорит, разглядывая корешки книг, каменную кладку и узоры на тканях простыней. — Малфои, говоришь? — переспрашивает Мастер, прослушав пол истории. Он наконец отталкивается от арки, и присаживается рядом с Блум. Она пытается не концентрироваться на этом, хоть и приподнимается на локтях, чтобы не потерять лицо собеседника из виду. — Ну да, — кивает Блум. — А что, ты их знаешь? Это предположение кажется девушке до невозможности глупым. Мастер никак не может быть связан с чем-то живым и существующим. Не может быть кого-то в жизни Блум, кто видел его и говорил с ним. Мастер — только для нее, ее маленький великий секрет, которым она не хочет делиться. — Знаю, что это чистокровная фамилия, — мужчина отводит взгляд, огонь факелов пляшет на его профиле. Если пламя танцует на лице Мастера, думается Блум, то оно точно танцует танго. — Еще какая чистокровная, — хмыкает Блум, — об этом же и вся история… Ее снова уносит поток истории, обратно, в Большой Зал. Мастер замирает вслушиваясь. В какой-то момент его фиолетовый плащ оказывается свернутым у одной из стопок книг. Маг медленно и методично, словно наслаждаясь процессом, закатывает рукава молочной рубашки. Блум на секунду теряет нить повествования и затихает, завороженно за этим наблюдая. — В общем, — Блум хлопает ресницами, пытаясь вернуться к истории, — так и прошел вечер. — Это преступление, — ухмыляется Мастер, закончив со своими рукавами и манжетами, — ты сходила на балл и не станцевала ни одного танца. Блум думает, что преступлением является он сам. Само существование Мастера не должно быть допустимо, потому что у нее пересыхает во рту от одной его фразы. Ей хочется притвориться дурочкой и сделать вид, что она не поняла намека. Она боится, что Мастер настроен серьезно. Ей так хочется разделить с ним танец, но Блум страшно до ледяного ужаса. Что, если она недостаточно хороша? Вдруг он пошутил, а она воспримет серьезно? Но прежде, чем панические мысли утягивают разум Блум в свой тревожный водоворот, она успевает ответить: — Это легко исправить, — и умирает внутри. Мастер же не замечает, либо делает вид, что не замечает, паники в ее глазах и легко поднимается на ноги, протягивая девушке руку. Она принимает этот жест и встает рядом с Мастером. Как только она понимает, что он настроен серьезно, колени вмиг слабеют. Реальность загустевает, становится более осязаемой, слишком контрастной. Тени на стенах становятся темнее и резче, неожиданно ярко ощущается теплая ладонь мага в ладони Блум. Она каждым сантиметром кожи чувствует локоны на своих плечах и ткань платья. Кто-то наверху словно проявляет пленку ее жизни, обмакивая кадры в сочный концентрат. В спальне места совсем мало, большую часть пола занимают книги и кровать, но того пространства, что остается, как раз хватает на тихий медленный танец, только для них двоих. Мастер вынимает палочку из кармана своих брюк, и тихо произносит: — Акцио шкатулка. После этих слов что-то размером с чашку шерудит под слоями фолиантов и взлетает в воздух. Маленькая деревянная коробочка, похожая на те, что продаются на рождественских ярмарках в старом Лондоне. Мастер ловит эту коробочку в воздухе и вертит в руках, словно давно ее не видел. Он на секунду отпускает руку Блум, чтобы открыть крышку, и она неожиданно ощущает пустоту. Стоит деревянной, не лакированной крышке подняться, как оттуда начинают доноситься первые звуки. Слышно, что их издает примитивный маггловский механизм. Нежные нотки ненавязчивой мелодии. Из такой мелодии вышла бы хорошая колыбельная. Возможно, это и была колыбельная. Мастер отпускает шкатулку и с легким Вингардиум Левиоса та зависает в воздухе над их головами. — Разрешите пригласить вас на танец — Мастер кланяется в совсем не шутливом поклоне. Он предельно серьезен. Блум моргает и на секунду видит его, склонившегося перед их первой дуэлью. Моргает снова, и вот он склоняется перед первым танцем. В танце нельзя проиграть, но почему-то Блум кажется, что она уже это сделала. Она кивает, так, словно соглашается на казнь. Словно шагает с пропасти, и, несмотря на раскинувшуюся далеко внизу долину, что ее убьет — полет того будет стоить. Мастер кладет руку на ее талию, и Блум действительно летит. На секунду ей кажется, что наколдованные для костюма крылья заработали. Но пол все еще ощущается под ногами, ощущается так же уверенно, как первый шаг, а потом второй, и третий. Это не квадратный, четкий вальс, которому Блум когда-то училась в школе. Это не неловкое ленивое переставление ног из стороны в сторону, которое она наблюдала сегодня вечером у некоторых пар. Это действительно полет, Мастер ведет Блум в танце, описывая невидимый круг по комнате. Она аккуратно прислоняется к его теплой, твердой груди и слышит биение сердца, почти чувствует его кожей. И этот звук кажется таким интимным, таким запретным, что она поднимает голову и сталкивается с Мастером взглядами. Врезается на полном ходу. Нет никакого визга шин или звука битого стекла. Но есть обнаженное выражение лица и слишком живые глаза. Маг легонько улыбается и Блум понимает, что шаг с обрыва того стоил. Он зарывается носом ей в макушку и Блум слегка щекотно от чужого дыхания. Шкатулка повторяет одну и ту же незамысловатую мелодию по кругу, девушка не может понять, сколько времени прошло. Они оказываются в бесконечном цикле одних и тех же нот, и кажется, что на танец есть все время мира. — Скажи, это все правда, — задает наивный вопрос Блум, а потом несмело уточняет, — или это происходит только у меня в голове? Губы Мастера в ее волосах ощущаются слишком тепло, слишком четко, чтобы она могла их игнорировать. Она чувствует улыбку, а потом хриплый-хриплый ответ: — Конечно, это происходит у тебя в голове, Блум, но кто сказал тебе, что поэтому оно не должно быть правдой? Потому что такое не может быть правдой, хочет ответить Блум. Потому что так хорошо не бывает. — Бывает еще лучше, — улыбается Мастер. И Блум понимает, что случайно сказала это вслух.