Тот, кто сгорит

В подземельях, где был расположен кабинет Гриффин, не было ни одного окна. Когда Муза наконец закрыла за собой дверь, оставляя за спиной хриплые фразы и горькую правду, она была совершенно потеряна во времени. Ей казалось, что рассвет уже должен был успеть окрасить Запретный Лес светлой дымкой. Она бы не удивилась, увидев бегущих на завтрак студентов. Разговор длился так долго. Должно быть она потеряла несколько лет жизни лишь слушая об ужасах ушедшей войны. Подземелья встретили ее тишиной, но голос Гриффин, продолжал звучать у Музы в голове белым шумом. Обрывки фраз, особо ярко отпечатавшиеся на подкорке, всплывали на поверхность уставшего сознания. "У нее был ангельский голос и совсем не слизеринская смелость." "Когда Трикс нашли Матлин, когда они застали ее одну…" "...ты не должна позволить подобным историям повториться." Муза зажмурилась, отгоняя навязчивые мысли. Этот Хеллоуин длился слишком долго. Сонная, не успевшая еще обдумать услышанное, она еле добралась до портрета, ведущего в гостиную. Вся рассказанная история одновременно казалась глупой выдумкой и слишком реалистичной правдой. Шепот разума подсказывал Музе не думать пока об этом. История Матлин уже была выгравирована на памятнике прошедшей войны и было не важно, что Муза думала об этом. Гриффин швырнула в Музу правду и отправила ее пережевывать. — Нюхлер, — пробурчала Муза пароль и нырнула в знакомую зеленую гостинную. Если кто-то и возвращался в подземелья продолжать празднование, то они давно разошлись по спальням. Часы над камином показывали третий час ночи и девушке оставалось только радоваться, что завтра ждала суббота. Холод ночных подземелий скопился и пронесся волной дрожи по телу Музы. Ей не во что было кутаться, поэтому она лишь обняла себя руками, проходя вглубь помещения. На полу виднелись липкие следы от разлитых напитков, одно из кресел было завалено назад, словно кто-то на нем неудачно станцевал. Послышался шорох и, прикрываемый до этого спинкой дивана, встал силуэт. — Куда ты исчезла? — Ривен был помятый, но на удивление трезвый. — Я искал тебя после бала. Он успел переодеться в пижаму и просохнуть, оставшись лишь с созревающим похмельем и бессонницей. — Ривен, пожалуйста, не сейчас. Муза сама не знала чего в этой просьбе было больше: мольбы или раздражения. Она справилась с организацией вечера, выступила с сольной песней, стерпела все психи Стеллы, а потом заперлась в кабинете с разбитой женщиной и выслушала всю историю о том, как ее мать присоединилась к культу Пожирателей Смерти, предала их идеалы и была жестоко убита за это. Можно, Мерлин, пожалуйста, можно она не будет после этого всего ссориться в три часа ночи с Ривеном Ноттом, с ее страшным и сладким сном одновременно? — Но... — запнулся слизеринец. Интонация Музы застала его врасплох, он потерял свою мысль и тихо отметил: — Ты вся дрожишь. Ривен подхватил один из пледов, что лежали у камина, и подошел к Музе, укутывая ее, как ребенка. Было поздно сопротивляться, да и она правда замерзла. Присутствие Ривена притупляло заклинивший голос Гриффин в голове, который, как зажеванная пленка, снова и снова проматывал имя мамы. — У меня был очень сложный вечер, — это не описывало и десятой доли правды. — Длинный, грустный, сложный вечер. По Ривену было видно, что он не знал, как реагировать. Муза не знала тоже. Они еще неловко постояли друг перед другом: Муза, обнимающая себя руками, и Ривен, так и не отпустивший концы пледа. Тишина тяжелыми секундами свалилась им на плечи, а после, ускользнув, оставила место для сопереживания. Ривен рвано вдохнул, словно возвращаясь в реальность и деловито кивнул, что-то для себя решая. — Я зажгу камин. Иди на диван. И Муза послушалась. Она не хотела оставаться наедине с собой. Тихое "Инсендио" разбило холод и темноту. Ривен вернул палочку в карман брюк, и сел на пол, облокотившись спиной на лежачее кресло. Повседневный Ривен никогда бы так не поступил. В любой другой день, он бы сел рядом с Музой, несерьезно закинул бы руку ей на плечо и шутливо прошептал что-то вроде: "Пустишь меня в свою запретную секцию сегодня ночью?" Но этот Ривен, которого Муза видела в третьем часу ночи, после долгого дня у горящего камина. Он был серьезен и напряжен. Он не задавал лишних вопросов, за что Муза была благодарна. Просто разделял ее мрачное состояние, и находился рядом. На нем были смешные пижамные штаны с рисунком из маленьких шляп, котов и котелков. Такой же паттерн продолжался на рубашке, что едва ли виднелась, из-под натянутого поверх темного свитера. Он потерял большую долю своей дерзости сидя так, на полу, помятым и уставшим. Хотелось запустить ладонь в растрепанные волосы, пройтись ногтями по напряженной шее. Отдать часть пледа, и свернуться вместе на ковре в гостиной под каминным теплом. Боже, Муза становилась все более и более сентиментальной. Эмоциональные горки в кабинете у Гриффин не прошли бесследно. — Ты знал, что у тебя нелепая пижама? — желание разрядить обстановку кололось на языке и Музе было нечего терять. Ривен вскинул брови, не веря, услышанному. Моргнул пару раз, выныривая из своих мыслей. Тонкие губы сами расплылись в усмешку и он уронил голову себе в руки, будто пытаясь скрыть глупое выражение лица. Его плечи тихо затряслись и хриплый смех слился с потрескиванием камина. Муза замерла, почти испугавшись. Ривен Нотт хохотал с пошлых шуток своих друзей из команды по квиддичу. Он ухмылялся, флиртовал, издевательски улыбался. Но он никогда не смеялся, так тихо и бесхитростно. Так… красиво? — Я не понимаю тебя, Муза, — вздохнул он, встречаясь с ней взглядом. — Да, — саркастично заявил Ривен, — я знаю, что у меня нелепая пижама, представь себе. Очень подло с твоей стороны использовать ее против меня, это был подарок. Ривен разочарованно качал головой, словно слова Музы его действительно задели. Он потянулся к камину, чтобы подбросить туда еще пару дров, и породил танец мелких искр, что заплясали над огнем. — Мама подарила мне ее на прошлое Рождество, — признался Ривен, словно оправдываясь. — Они с отцом соревновались за звание "любимого родителя" еще с развода, и я привык получать что-то дорогое и бесполезное. Но в прошлом году я распаковал посылку и это была самая уродливая пижама, которую я когда-либо видел. — Посылку? — уточнила Муза, она еще не знала, как волшебники празднуют Рождество. — Вы не складываете коробки под елку? — Обычно так и происходит, но отец сейчас в Норвегии занимается драконами, а мама живет везде понемногу. Так что на рождество они присылают подарки в нашу, — Ривен запнулся, — точнее, теперь уже в мою квартиру. Муза никогда не думала, что у Ривена может быть семья. Ей казалось, что он материализовался из скопления огневиски, плохих шуток и одеколона. Но конечно же у него есть мама и папа, которые его любят, хоть и редко навещают. У него тоже когда-то выпадали молочные зубы, ему снились кошмары и он слушал сказки на ночь. Сейчас же перед ней сидел взрослый парень в идиотской пижаме, который уставшими пустыми глазами смотрел на огонь. — Ты скучаешь по ним? — спросила Муза, осмелев. Когда еще ей выпадет возможность поговорить с таким Ривеном? Рано утром, с невыспавшимся видом и искренними глазами, Ривен впервые выглядел на свои неполные девятнадцать лет. Муза знала, что утром, за завтраком в Большом Зале, к нему вернется его ежедневное бурчание, подкалывание Ская, и надменно вскинутая бровь. Но на эти пару часов, на эти пару минут до рассвета, Муза могла действительно поговорить с ним. — Не думаю, — покачал головой Ривен, — я привык жить в Хогвартсе большую часть года и тут всегда что-то происходит. Нет времени скучать. А летом я навещаю отца и мать, вижу разные страны. Мне не на что жаловаться. Он поджал губы, в жалкой попытке улыбнуться и отвел взгляд. — Я не знаю, хочу ли ехать домой на Рождество, — призналась Муза. Ривен заговорил о своих родителях, и ей хотелось поделиться чем-то столь же личным в ответ. Но от ее семьи осталась лишь половина, и не факт, что эта половина хотела ее видеть. Мысль о Рождественских каникулах мучила ее еще с начала учебного года, но теперь, когда Муза знала правду, она еще сильнее запуталась. То, что рассказала Гриффин объясняло гиперопеку отца, объясняло его странное поведение, проблемы с алкоголем. Объясняло, но не оправдывало. Запертая между обидой и виной, Муза откладывала мысли о возвращении домой. Что она скажет ему? Прости, что я сбежала и ты пол года не знал жива ли я вообще? — Мой папа маггл, а мама была волшебницей. Ее убили когда я была маленькой, и с тех пор папа возненавидел магию. Чтобы попасть в Хогвартс мне пришлось сбежать из дома и… — Муза не знала как уместить месяцы переживаний в пару предложений. — В общем, я не знаю, могу ли я теперь вернуться. Не знаю есть ли у меня дом. — Хогвартс твой дом, — Ривен сказал это как заклинание. Спокойно и уверенно. Так, словно произнося, он превращал это в правду. — Твой папа не может ненавидеть магию и любить тебя. Муза, ты волшебница. Ты и есть магия. Поэтому либо ему придется принять тебя полностью, либо он подонок, который скорее потеряет дочь, чем взглянет своему страху в глаза. Музе хотелось оспорить, запротестовать: только она может называть своего отца подонком. Ривен вообще ничего не знает об их отношениях и о магглах, он не имеет права судить. Он не понимает какого это быть магглом и сталкиваться с магией. Муза была готова высказать это все, но она не могла не признать, что Ривен был прав. И от этого было еще больнее. Горькое смирение с правдой пришлось по сердцу, оставив за собой грусть и спокойствие. — Если так и не решишься вернуться домой, — продолжил слизеринец, — то ты можешь навестить мою квартиру. Она всегда кажется больше под Рождество. Может мы даже найдем тебе такую же нелепую пижаму. Это невозможно, — подумалось Музе. Ей представилось, как она просыпается дома у Ривена Рождественским утром, за окном идет снег, пока он заваривает чай. Она представила свои вещи рядом с его. Свою зубную щетку, рядом с его. И дальше мозг блокировал оставшиеся мысли, как нечто невозможно. Что-то, для чего у нее не хватало фантазии. Это ничего не значит, — прошептало сознание, — не верь предложениям, что были сделаны на рассвете после пьянки. — Ты не серьезно, — ранимо прошептала Муза. — Не нужно, если ты не… — Я ж тебе не руку и сердце предлагаю, — отшутился Ривен, — у меня просто есть лишняя спальня и одинокое Рождество. Не более. Что ты там себе надумала? Действительно. Что это она там надумала. Разочарование на секунду укололо Музу, но знакомая реальность вернулась в русло. Та реальность, в которой Муза себе выдумывает всякий бред, а Ривен несерьезно от него отшучивается. Старый знакомый ход событий. — Ты же никогда не видела Косой Переулок на праздники… — задумался Ривен, уже что-то себе планируя. Муза действительно старалась слушать рассказ Ривена о том, как преображается волшебный Лондон и как мир магии отмечает праздники. Но у нее был слишком долгий день, и она едва ли могла воспринимать информацию. Голову заволок сонный туман, а она так о многом еще хотела поговорить. Она хотела спросить о его любимых сладостях. Есть ли у Ривена аллергии? Какая его любимая песня? Верит ли он в судьбу? Но мысли снежным комом цеплялись одна за другую, камин пригревал, все слаще похрустывая дровами, и реальность начала ускользать, отдаляя голос Ривена и очертания гостиной все дальше и дальше, пока Муза не провалилась в сон. *** Валтор любил Хэллоуин, хоть и праздновал его лишь в Хогвартсе. В далеком, почти забытом детстве ведьмы не украшали поместье, они лишь доставали бузинное вино из погреба и приказывали Валтору не мешаться. Школьные балы запомнились обрывками забавных эпизодов. Гриффин выбирала самые мрачные наряды, не зная меры с черной подводкой для глаз. Она выпивала больше всех, оставаясь при этом самой трезвой. Люциус и Нарцисса опаздывали на каждый из праздников, вплывая в зал двумя бледными призраками. Они не пропустили ни одного медленного танца. Матлин забиралась на диван в гостиной Слизерина, когда они приходили продолжать вечеринку в подземельях, и выступала вместо граммофона. Хэллоуин для Валтора в Хогвартсе это тыквенный пирог, неудобные костюмы и запах влажной почвы в Запретном Лесу. Хэллоуин для Валтора в Тайной Комнате это Блум в забавном наряде феи. Она нагло лежит на его постели, подставив себе руку под голову, и сумбурно пересказывает школьную любовную драму. Самое нелепое в этой ситуации это то, что Валтор уже знает имена ее друзей и однокурсников. Два месяца совместных ночей с Блум и вот что они имеют: она усвоила и натренировала заклинания на полгода школьной программы вперед, а он теперь зачем-то знает, кто кому нравится в сборной гриффиндора по квиддичу. Он даже не любит квиддич. Неравноценный какой-то обмен получился. Она явно пришла к нему с бала после приличного количества разбавленного пунша. Или куда там нынче подливают огневиски. Щеки и губы Блум краснее обычного, она улыбается мягче и расслабленнее, хмурит брови в почти карикатурной манере, жалуясь на очередную слизеринку. — Она и Скай… Ты ж помнишь Ская? Не того, который Брендон, а того, который капитан слизеринской команды по квиддичу, — суетливо рассказывает Блум, жестикулируя свободной рукой. Валтор стоит и смотрит на нее сверху, замерев в проходе арки. Он слушает историю и все пытается решиться сесть на краешек своей же кровати рядом с Блум. В его же, Мерлин подери, спальне. Что за подростковая робость? Чувство старое, почти забытое. Словно ему снова шестнадцать, и он первокурсник в Хогвартсе, впервые столкнувшийся с обществом. Юношеская неловкость колючим свитером вернулась к Валтору и ему стало почти смешно. Дожили. — ...родители узнали про Стеллу и Брендона. Я вообще когда этих Малфоев встретила, — возмущалась Блум, — не то, чтобы испугалась... Но они правда жуткие. Валтор цепляется за знакомую фамилию и вдруг понимает с чьими детьми сейчас дружит Блум. — Малфои, говоришь? — задумчиво уточняет Валтор, внутренне усмехаясь. У жизни свой юмор. Знала бы Блум чем занимались Малфои лет семнадцать назад. "Жуткие" — слабое слово. Он наконец отталкивается от арки и садится рядом, устраиваясь поудобней. Может себе позволить, в конце-то концов. — Ну да, — кивает девушка. — А что, ты их знаешь? Люциуса и Нарциссу? Ох, детка. Даже больше, чем знаю. Я их вербовал, я их обучал. Но тебе об этом пока знать не обязательно. — Знаю, что это чистокровная фамилия, — правдиво отвечает Валтор. Ему приятно отвечать правдиво. Доверие Блум дорогого будет стоить, и глупо потерять его на таких мелочах. — Еще какая чистокровная, — хмыкает Блум, — об этом же и вся история… Голос Блум снова заполняет пространство спальни и Валтор расслабленно прикрывает глаза. Ему спокойно с ней. Это затишье, приятная повседневность перед бурей войны так приятна. Валтор не знал, когда последний раз наслаждался тишиной. Что детство с тремя ведьмами, что тактически просчитанные школьные годы, что война — у него не было времени замереть. Валтор гнался за силой и могуществом. Он гнался за истиной. В его жизни не существовало тишины. А потом пришла Блум и принесла смех. Принесла истории, вздохи, вскрики. Она принесла шумную жизнь, но вместе с этим, она принесла добрую тишину. Ту, которой Валтор еще не встречал. В паузах между разговорами, в моментах практики, в медитациях, эта тишина обнимала Валтора и говорила: — Не бойся меня, я праздник. Не ненавидь меня, я благо. Если ты замолчишь, ничего плохого не произойдет. Ты не исчезнешь. Блум смотрела на Валтора с искренним доверием и он обретал свободу. Она пахла камином, что всегда горел в гостиной Гриффиндора. Она была теплом. В одну из ночей, когда Блум не пришла, Валтор почти трансфигурировал один из камней Тайной Комнаты в старый камин. Он почти запустил в него Инсендио. Это бы создало иллюзию ее присутствия, это бы напомнило ему о ней. Конечно же он этого не сделал. Свои желания нужно уметь контролировать, и колдовать камин ради запаха какой-то девчонки это абсурд. Валтор даже не любил тепло. Он любил огонь, который сжигает. Не тот, что греет. Блум же знала только как греть. Эта невинность во плоти не навредила ни одному живому существу. Она не рушила, она не била. Ни одно из запретных заклинаний еще не покинуло ее уст. И Валтор не знал чего он хочет больше — увидеть, ее перевоплощение, или уберечь ее от грязи этого мира. Изначально, она должна была стать союзницей. Его половина, его искра, его душа. Но теперь, теперь когда он смотрел на мягкие, завивающиеся локоны, на тонкие, бледные запястья… Он не хотел делать из нее второго себя. У него и не получилось бы. Когда Блум колдовала, в ее глазах мелькала искра, которую легко можно было принять за могущество. За наслаждение силой. За кайф от магии. И Валтору понадобилось несколько таких случаев, чтобы понять — это горит не жажда власти. Это сгорает неуверенность. Это стержень, который так сложно будет потом пошатнуть, формируется в Блум. Если той не суждено будет стать его помощницей, главной Пожирательницей Смерти, если ей не подходят другие фигуры на доске — Блум может стать его ферзем. Его королевой. Тогда ее тонкие пальцы не коснутся крови, тогда ее душа сохранится. Валтор мысленно примеряет на нее маску Пожирательницы и сразу же стирает этот образ из головы. Ни в коем случае. Он хочет видеть, как она краснеет. Он хочет видеть прищур, что горит вызовом. Он хочет смотреть и смотреть на нее. С каждой встречей Блум расцветала перед ним, и, в отличие от цветка, ему сложно было увидеть ее лимиты. Ему не терпелось додавить, дойти до дна ее выдержки, страха, возможностей. Валтор снимает свой фирменный плащ то ли, чтобы занять руки, то ли из-за мыслей, от которых кидает в жар. Он закатывает рукава белой рубашки, краем сознания отмечая, как приятно сидеть с Блум тут, в куче одеял и подушек, в окружении свечей и книг. Если бы у Валтора когда-либо был дом, он мог бы подумать, что тут прямо как дома. Блум запинается посреди предложения и умолкает, словно загипнотизированная его движениями. Она смотрит на оголенное предплечье, на закатанные рукава, потом моргает пару раз и прочищает горло. — В общем, — протягивает она, — так и прошел вечер. Конечно Валтор все слушал. Малфои с годами ничуть не меняются, как не меняются и типичные подростковые драмы. Кажется, Блум стало легче, после того, как она проговорила вслух все свое негодование и возмущение. Теперь она расслабленно откинулась на подушки, глубоко выдыхая. Из всей истории Валтора тронул только один момент: — Это преступление, — заметил он. — Ты сходила на бал и не станцевала ни одного танца. Блум приподнимается на локтях и нечитаемым взглядом окидывает Валтора. А потом, на долю секунды, на ту долю, которую Валтор в ней и обожает, в ней загорается уверенная, могущественная Блум, которая кидает смелое: — Это легко исправить. Подать ей руку, приглашая на танец — одно удовольствие. Легонько сжать прохладные пальцы в своей ладони, помочь ей подняться на ноги, сделать вид, что ты не видишь испуга. Остается добавить финальный мазок, на эту идеальную картину вечера. Пару взмахов палочки и над ними уже парит старая шкатулка с нежной мелодией. Эта мелодия почти заглушает внутренние причитания рационального Валтора. Зачем он это делает? Чтобы втереться ей в доверие? Чтобы стать ближе, и удостовериться, что когда придет время — Блум последует за ним? Чтобы развлечь себя? И как бы Валтор не хотел, чтобы за его действиями стояло какое-то логическое объяснение, ему нужно признать: он делает это, потому что хочет. Ему хочется, чтобы Блум прижималась к его груди, чтобы она позволяла себя вести в танце. Он хочет слышать запах ее волос. Ему интересно что произойдет дальше. Он не знает что он делает, но что бы это ни было, оно ощущается правильно. Девушка в его руках, тепло ее тела. Валтор думал, что знает, куда идет по жизни. Но теперь, теперь ему вдруг кажется, что он пришел. Совсем не туда, и совсем не вовремя, но он на месте. Ведь она рядом. — Скажи, это все правда, — бормочет Блум ему в ключицу, — или это происходит только у меня в голове? Он ждал этот вопрос. Рано или поздно Блум бы спросила. Но еще не время. Он не может рассказать всей правды. И не знает, когда сможет. Валтор всего лишь хочет еще немного времени. Он хочет еще чуть-чуть побыть собой, а не манипулятором и убийцей. Он горько улыбается ей в макушку, зарываясь носом в рыжие волосы. — Конечно, это происходит у тебя в голове, Блум, но кто сказал тебе, что поэтому оно не должно быть правдой? — ...такое не может быть правдой, — шепчет Блум, — ...так хорошо не бывает. Ох, Блум. Ты не представляешь как бывает. Ты еще не знаешь, что я могу с тобой сделать, что я готов сделать. Хорошо — это слабое слово, оно и рядом не стояло. — Бывает еще лучше, — усмехается Валтор. Всегда легче отшутиться, чем сказать правду. Легче так, чем… "Позволь мне показать, как хорошо может быть." — И как же? — Блум отстраняется от его груди, и с любопытством заглядывает в глаза Валтора. Она игриво хлопает ресницами, дожидаясь ответа, пока Валтора кроет. И только спустя мгновение он понимает — она специально. Эта девчонка прекрасно знает, что делает. Она в коротком нарядном платье, после пары бокалов огневиски приходит к нему и заваливается на постель. Она откровенно нарывается. И эта мысль должна разозлить, должна насторожить. Но возбуждение волной окатывает с головы до пят и маг, почти рыча, медленно выдыхает. Он искренне сдерживается. Он знает, что не может себе сейчас этого позволить. У него нет ни плана, ничего. Но Блум у него в руках, с хмельными глазами и приоткрытым ртом. Она заглядывает в остатки души, которые еще остались в Валторе и он не может не… Первое касание губ и это аут. Поцелуй, который должен был быть мягким, аккуратным, не настойчивым, превращается во влажное горячее месиво, из которого уже нет выхода. У Блум тонкие губы и рыжие ресницы. Она жмурится в их поцелуй. Вкус алкоголя, запах огня. Валтор впитывает это в себя не зная, когда это закончится. Не будучи уверенным, что это повториться. Горячее дыхание на губах, подрагивающие веки. Валтор крепче сжимает ладонь на тонкой талии волшебницы. Почти феи. Ее крылья струятся сквозь ладони Валтора. Он хочет ее себе безвозвратно. Чтобы она забыла о своих глупых друзьях. О странных подругах. Он целовал ее так, чтобы она поняла — с этого момента она имеет право думать только о нем, и больше ни о ком другом. Он жадно, почти пошло проезжается языком по ее нижней губе, вызывая тихий стон. Хорошая девочка, послушная, такая мягкая и сладкая. Полная магии и потенциала. Полная его самого. Он был один шестнадцать лет, но он бы пробыл в одиночестве еще сотню, если это означало, что он бы дождался её. Он зарывается Блум в волосы, спускается ртом ей на шею и оставляет яркие засосы на бледной коже. Чтобы каждый самонадеянный слизеринец, чтобы каждый бесстрашный гриффиндорец… Чтобы они знали, что она занята. Валтор хочет ее. Раньше он думал что влечение, это то, что он испытывал, когда Айси углубляла свое декольте. Когда Дарси похотливо облизывалась. Но нет. Влечение Валтора это нечто большее. Он хотел Блум, он хотел сжимать в кулаке ее рыжие волосы, слышать ее мелодичные стоны. Ему нужна была она, для того, чтобы Валтор снова ощутил себя целым, законченным. Полноценным. Он умел себя контролировать. Это было одно из главных его умений. Контроль, что в банальном Вингардиум Левиоса, что в сложнейшем Империусе, играл главную роль. Но сейчас, сейчас он хотел отпустить себя. Он хотел спуститься руками ниже, зарыться носом глубже. Он хотел сделать Блум своей, наплевав на все планы. Пусть Британия рухнет, пусть Пожиратели идут к черту. Она стоит риска. Он хочет, чтобы весь ее огонь разгорелся при нем. Хочет увидеть ее на пике. Раскрепостить ее. Посвятить ее в самые грязные секреты, в самые открытые позы. О, как бы Блум хорошо смотрелась под ним. Как бы она стонала. Она отвечает на поцелуй все более уверенно, цепляясь рукой за его шею. Начиная потихоньку верить, что Валтор не шутит. Он спускает руки с талии девушки на ее задницу и прижимает ее ближе. Так близко, что она чувствует что он серьезен. Что она понимает, что происходит. Блум тихо стонет и подается бедрами вперед. Она уже смело целует в ответ, путая пальцами его волосы. Валтор чувствует каждым из своих позвонков тонкие холодные пальцы, несмелые поглаживания ладони, которые потихоньку становятся все настойчивее и настойчивее. Когда Блум сжимает его пряди в кулаке, у Валтора под веками пляшут белые пятна. — Боже, — стонет она в поцелуй и Валтор ухмыляется. Нет, детка. Мерлин. Давай, я заставлю тебя кричать его имя, только позволь мне. Я заставлю кричать тебя свое имя, просто разреши. Валтор запускает ладонь под короткую юбку и оглаживает ладонью внутреннюю сторону бедра. Блум вздрагивает, но не сжимает ноги. Она слегка хнычет в поцелуй и прикусывает его нижнюю губу. Боги, она не знает с каким огнем играет. Она не знает на что нарывается. Валтор прижимает Блум, насаживая ее на себя, протискивая свою ногу между ее двух, почти катая ее на себе. Блум изгибает брови, и разрывает поцелуй. Они встречаются обезумевшими взглядами. Сталь и небосвод. Серебро и океан. Зло и добро. Блум неверяще вглядывается в его зрачки, которые расплылись темными безднами по ореолу глаз. И, что-то решая для себя, целует его сама. Со всей уверенностью подростка. Со всей дерзостью ведьмы. Она целует говоря: "Ты будешь моим". Ты уже мой. Она прикусывает его нижнюю губу клеймя его. Помечая. Никто еще не присваивал себе Темного Лорда. Никто не порабощал Того-Кого-Нельзя-Называть. Но перед этой рыжей ведьмой, перед этим сгустком энергии и силы он был готов встать на колени, лишь бы она не останавливалась. Одним нежным касание ладони она могла отговорить его от войны, одной изогнутой бровью она могла обратить его против союзника. Валтор опасался такой власти. Он был силен и самодостаточен. Но Блум проходилась ноготками по его шее и он почти скулил от удовольствия. Пожалуйста, моя сладкая. Моя Блум. Не прекращай. Он запускает руки выше, скользя вдоль бедер к талии, задирая свободное платье, проходясь своими пальцами по нежной коже, аккуратно сжимая небольшую грудь в свои грубых ладонях. Ты только моя. Ты мой ферзь. Моя королева. Он сжимает ее сосок и Блум выгибается аркой. Ее спина — мрамор, ее вкус — мед. Валтор не может оторваться и ему почти страшно. Еще чуть-чуть. Позволь мне насладиться еще секундой. А потом еще секундой. Ты пахнешь как счастье, ты на вкус как вечность. Не забирай у меня это. — Моя хорошая, — шепчет Валтор, не отдавая себе в этом отчет. Блум облизывает губы и Валтор снова накрывает их своими. Он учит ее целоваться. Он учит ее хотеть. Колени Блум дрожат и Валтор уверен — если бы не рука на ее талии, она бы уже рухнула ему на постель. Но он не может этого допустить. Отпусти он ее — он не знает, что произошло бы дальше. Он не смог бы за себя ручаться, а Валтор привык планировать. Всю свою жизнь он знал, что будет завтра, послезавтра, через месяц и через десять лет. Но трахни он сейчас Блум, он не знал как это повлияет на его будущее. На их будущее. Она была ему нужна. Он не мог испортить долговечную связь поспешным грубым сексом, как бы он не хотел уткнуть ее милое личико в подушку и оттрахать что есть силы. Она бы кричала под ним. Она бы кончала. Она бы просила еще. Но сейчас — это слишком опрометчиво. Валтору хватает влажного языка и колючего запаха огня, чтобы сойти с ума. Он не может спустить своих внутренних демонов с поводка. Валтор тяжело выдыхает, отстраняя ее от себя, ловя рваный вздох и затуманенный взгляд. О детка, как же хорошо я тебя понимаю. Я тоже хочу продолжения, но я понятия не имею, что делать дальше. Захочешь ли ты быть моей, узнав, что я натворил? Вряд ли. Я выше того, чтобы пользоваться твоей наивностью, твоим незнанием. Я хочу настоящую тебя. И ты дашь мне. Ты отдашься мне зная все, что я сделал. Понимая мое прошлое. Ты захочешь меня еще раз, осознавая кого ты захотела. Потому что я стою этого. Он заставляет себя оторваться. На последок он целует ее подбородок, зарывается носом в волосы, позволяет себе сжать грудь под платьем. Он пьет ее как самый вкусный эль. Он впитывает ее в себя, пока она здесь. Пока она не исчезла. А потом, она, смотря прямо в глаза, запускает ладонь под его белую рубашку и царапает ноготками пресс. Так, что мышцы выходят из-под контроля, напрягаясь до невозможности. Так, что ему срочно нужна разрядка. Она проходится ноготками преступно близко к резинке штанов снова и снова, словно не зная, чего она просит. Очевидно не зная, что ее ждет. И Валтор матерится. Потому что не должна рыжая первокурсница иметь такую власть над ним. Потому что не может он сдаться этим прохладным пальцам и этому горящему взгляду. Все держится на огне, инстинктах и желании. Глупая фея, наивная ведьма, хорошая девочка. Столько ипостасей в одном человеке. Валтор хочет узнать их всех. Он хочет подчинить себе их, но пока что подчиняется лишь он, пусть Блум этого и не понимает. Слава Мерлину, Блум этого не понимает. Осознай Блум какие рычаги давления она имеет на темнейшего волшебника всех времен — будущее Магической Британии изменилась бы. Все планы Валтора рухнули бы, как домино, от одного ее взгляда. Мерлин, эта девчонка… Зачем ты послал ее мне? Чтобы она все испортила? Поздравляю, у тебя получилось. Но я умнее. Я сильнее. Блум особенно ощутимо проезжается Валтору между ног и он физически ощущает, как нахер идут все Мерлины и обещания. Все планы и стратегии. Потому что она горячая и тугая. Потому что он хочет услышать как она кричит от удовольствия и этого достаточно, чтобы послать к боггарту все планы по захвату мира. Потому что она вкуснее победы. Она слаще превосходства. Валтор оглаживает ладонью ее ребра и чертит одному ему известные карты на ее спине. Он вырисовывает подушечкой пальца узор Империуса. Он обводит вокруг ее лопаток древние шумерские руны. Блум уже почти задыхается. Протяни Валтор вторую руку чуть ниже, и он погрязнет во влаге и сексе, он ощутит, как она хочет его, а этого нельзя допустить. Он тогда не сможет остановиться. Тогда все Пожиратели, что ждут часа своего призыва, светлое будущее Магической Британии, самоуважение Валтора, тогда все это пойдет к черту, ради одной текущей для него рыжей феи. Ради одной Блум все это рухнет, и Валтор в сантиметре от того, чтобы разрешить этому произойти. Он наматывает рыжие пряди себе на кулак, чтобы отстраниться от нее, со всей силой воли, что у него есть. Чтобы поймать разочарованный взгляд и не повестись на него. Чтобы услышать томное: — Мастер… И не трахнуть ее от одного лишь этого слова. Я Валтор, детка. Тот-Кого-Нельзя-Называть. Тот-Кого-Нельзя-Любить, моя хорошая. А теперь на колени. А теперь будь моей пешкой. А теперь подчинись, — хочет крикнуть ей в лицо Валтор, но он видит пушистые ресницы. Но он видит румянец на щеках и просто не может повысить голос. Потому что она такая открытая, такая готовая прямо перед ним. — Блум, — шепчет он сипящим голосом. — Блум, моя милая… Беги, пока не поздно — хочет сказать он. Уходи, пока я еще могу себя контролировать — собирается прошептать Валтор. — Еще чуть-чуть, — выдыхает он и снова целует ее. Потому что это невозможно. Невозможно оторваться, невозможно остановиться. Пусть она побудет его девочкой еще немного. Пусть эта реальность превратится в бесконечность. Он заслужил это шестнадцатью годами одиночества. Он заслужил этого, дожидаясь ее. Валтор чувствует как вместе с бурлящей кровью, в нем закипает магия. Он не столько видит, сколько понимает, что все мелкие предметы сейчас витают в воздухе, и неизвестно — это от его магии, или от ее. Метка Валтора загорается на руке у Блум и она шипит от боли прямо в поцелуй. Да Блум, метка Валтора прожигает. Ты даже не знаешь, что это за метка. Ты даже не знаешь, кому ты принадлежишь. Еще не понимаешь, почему это больно. Валтор накрывает ее ладонь своей и нежно целует свою метку. Аккуратное "V" обведенное в кружок. Аккуратный шрам на ее чистой коже. Он целует ее руку прям как тогда, как при первой их встрече. Блум все еще ничего не понимает и Валтору это почти приятно. Страшные вещи творятся в этих подземельях. В лучших традициях Хэллоуина тут происходит что-то ужасное. Спасительница мира целует темнейшего волшебника. Солнце Волшебной Британии хочет закат Британской империи. Я Пожиратель, думает Валтор. Я уничтожу тебя, я поглощу тебя. Ради меня, ты предашь всех, кто тебе близок. Ты обернешься против света ради меня. Я — твой конец, думает Валтор, и целует ее снова. Еще глубже. Еще беспощадней. На колени, детка. Я уже победил. Блум распахивает ресницы, словно услышав его мысли, и резко отстраняется в ужасе, от происходящего. Она пытается отдышаться. Ее взгляд панически осматривает задранную рубашку Валтора, его волосы, его губы. Блум давится воздухом и неловко поправляет платье. Валтор сам не лучше. Он смотрит на яркие красные засосы, которыми покрыта вся шея Блум, на ее помятое платье, дрожащие ноги. Он любуется, как скульптор своим шедевром. А глубоко внутри его разрывает от желания продолжить. — Я... Мне пора, — лепечет Блум очевидную ложь и резко жмурится, словно пытаясь насильно проснуться. Сбегая с места преступления. О, дорогая моя, тебе скоро предстоит узнать, что это нечто большее, чем сны. Нам обоим решать, когда тебе разрешено сбегать. Это наш общий разум. И никто тут не главный. Но Валтор разрешает Блум поверить, что она властна над своими приходами и уходами. Ему это пригодиться. Он расслабляет разум и отпускает Блум. Ей разрешено уйти. И она с ее полными ужаса глазами, с полным непонимания разумом, она, такая теплая и желанная, растворяется в воздухе. Оставляя Валтора с темными мыслями и самым сильным стояком в его жизни. Счастливого Хэллоуина.