Квадратная пуля

Солнечные лучи озарили двор янтарем и скрылись за домами. Двор медленно погружался в закатный сумрак. Лексей щелкнул выключателями, и гараж залило жгучим голубоватым светом. Они вставляли стекла, пока с дневного дежурства возвращались товарищи. Такие же вымотанные, едва находившие силы обменяться парой фраз или дружелюбно махнуть рукой — так сделали Робертс с Деметтри. Маккой с Фейербахом были слишком увлечены обсуждением на повышенных тонах, которое мгновенно остановили, выйдя из машины. Но продолжили, как только покинули гараж, оказавшись вне зоны слышимости. Вернулась и «Кинема». Она вкатилась и остановилась, а колеса на дисках продолжали вращаться, отбрасывая яркие блики. Ким оживился. Он сдерживался подойти, обойти кругом и проверить. Но виделось даже издалека: «Кинема» была в полном порядке и выглядела чище, чем утром. Круглые фары угасли как два маленьких солнца, мотор утих с довольным гулом. Жан вернул ключи в шкафчик и подошел к владельцу. — Еще раз спасибо, лейтенант, очень выручили, — совершенно выжатый дежурством, он грассировал сильнее, чем обычно. — Я взял ответственность отблагодарить смелостью… А, merde… — Он хочет сказать, — мягко поправила подошедшая следом Жюдит, — что мы помыли «Кинему». — Я вижу. Не стоило, — вранье и вежливый пассаж. Кицураги был доволен, что с его ненаглядной мотокаретой обращались бережно. — Что с «сороковой»? Справляетесь? — это была ответная вежливость со стороны Жана, но Гарри не удержался: — Как новенькая! — Не отвлекайся, — проворчал Лексей. Они как раз вставляли стекло в боковую пассажирскую дверцу. — Мда уж, новенькая, — устало вздохнул Викмар. — Долго вам еще? — Если продолжишь трепаться — да! — огрызнулся механик. На лице бывшего сателлит-офицера мелькнула слабая, болезненная усмешка. — До завтра, — он поспешил к выходу из гаража. — Доброй ночи, — улыбнулась напоследок Жюдит. Когда они закончили со стеклами, ушел Торсон. — Фару с зеркалом же вставите? — осведомился он напоследок. — Вставим, — ответил за всех Лексей. — Давай, вали. Мак молча вскинул руку вверх в прощальном жесте и вышел из гаража. Его руки свисали вдоль тела, как плети. — С электрикой работал? — осведомился механик у Кицураги. — Бери фару и втыкай. Да, из того ящика. Нет, выше. — А я прикручу зеркало? — А ты стоишь и смотришь, как я это делаю, — отрубил Лексей. Гарри не стал смотреть. Вместо этого он огляделся. Гараж напоминал место преступления — разбросанные инструменты, завалившиеся в щели в полу гайки и болтики, жертва, заляпанная шпатлевкой, чьи повреждения были диагностированы и устранены. Наверное, поэтому ему, несмотря ни на что, даже на отупляющее однообразие процесса, нравилось возиться с техникой. Это напоминало детективную работу. С разницей, что жертву практически всегда можно было вернуть в строй, даже из самого ужасного состояния. Это давало надежду. Кицураги потянулся в салон, стараясь не касаться обивки, повернул ключ. Загудел мотор и обе фары ярко вспыхнули. Лексей, пытавшийся пошатать накрепко прикрученное боковое зеркало, кивнул. — Глуши. Хватит на сегодня. «Купри» выглядела значительно бодрее, чем с утра. Она всех простила и была готова ко всему: ехать на край света или вещать об истории своей жизни — но это в другой раз, сегодня Гарри уже слишком вымотался для разговоров по душам. Он почти поверил, что не сломал коллеге мотокарету, а, так сказать, провел внеплановую проверку и выявил самые уязвимые места конструкции. Лучше бы сие произошло с владельцем мотокареты, но что было, то было. — Тебе помочь прибраться? — спросил Дюбуа, однако злобно-совиный взгляд механика отмел это предложение. Может, однажды они посидят и поболтают на скамейке за гаражом. Сегодня достаточно, что ему позволили ремонтировать мотокарету бок о бок. В отношении Рубко это было равнозначно прощению. — Был рад поработать с тобой, Лексей. Механик сплюнул и отвернулся. Взгляд сам собой убежал на «Кинему». Быструю и прекрасную, которая могла без усилий доставить в любую точку города, особенно ту, где можно закрыть глаза и провалиться в сон. Мотокарету с таким уютным и чистым салоном, что надежда на поездку испарилась сама собой. Кицураги ни за что не позволит им, запачканным всеми видами автомобильной грязи, сесть в «Купри Кинему». Они скинули Лексею перчатки, обтерли руки и направились к выходу из гаража. Тени под ногами разрослись и слились с поздневечерним сумраком. Позади грохотали ящики с инструментами. Нет, он как-нибудь доберется до дома. И упадет, отрубится до самого утра в надежде на то, что слишком вымотан для кошмаров. — Заберете сумку с вещами? — спросил Ким, когда они оказались на улице. Тяжесть сдавила виски. Почти забыл, что дома не осталось ни одной чистой рубашки. Можно заявиться на работу с голым торсом или в одной из бесконечных маек-алкоголичек, но за такое преступление голос, отвечавший в голове Дюбуа за концептуальность внешнего облика, и казнить мог по дороге на работу. Значит, сначала в Курон. — Заберу. Оттуда обратно в Джемрок пешком или на попутке… Нет смысла врать — кто подкинет мужика в заляпанной маслом рубашке и с огромной сумкой в опасный район? Стопроцентное пешком. Уже в воротах вспыхнуло воспоминание — дырявое золото и убористый почерк. И можно было оставить до завтра. До послезавтра. До необозримого будущего, с каждым днем которого он будет забывать о содержимом стола все больше, пока не забудет окончательно. В общем, как бы ни хотелось уйти в догоревший закат, а новую рубашку стоило забрать прямо сейчас. — Подожди немного, я кое-что возьму. Кицураги окинул его усталым взглядом и кивнул. Дверь участка была распахнута настежь. Изнутри несло сигаретным дымом, звучали голоса. Никто из тех, кто приехал со смены, до сих пор не ушел. Над композицией главенствовал Жан — он походил на вопросительный знак, прислонившись к своему столу, почти сидя на столешнице, сгорбившись и скрестив руки. С кухни гудели Робертс и закипающий чайник, остальные — Жюдит, Деметтри, Торсон, — сидели за столами или рядом с Жаном. Торсон не участвовал в дискуссии, а обмяк мешком, отчаянно зевая во всю мощь клыкастой пасти. Он до сих пор не переоделся из запачканной маслом робы. Не было видно Фейербаха с Маккоем, но они, судя по дымящимся на столах кружках с кофе, были неподалеку. Воздух вибрировал от раздражения, усталости и несдерживаемых голосов. Все это было настолько родным и привычным, что боль в натруженных мышцах отступила, Гарри потянуло обратно — туда, где бурлили обсуждения, где кипела и обжигала злая жизнь. Он не забыл о цели, но жадно вслушался, шагая внутрь участка. Кольнуло болью руку — забывшись, детектив распрямил плечи. — Мы нашли всех, — Жан повышал голос, перекрывая говорившего с ним Нерея. — Снимем их, дышать будет легче… — Ты не слушаешь! — рявкнул Деметтри, и Викмар поперхнулся. — Это пешки. Рубить надо с головы. — Да какая разница? — Торсон смотрел в потолок. Сигарета в опущенной руке догорела до самого фильтра. — Были одни бандиты, теперь другие. — Не согласна, они лучше организованы. — Именно, — продолжал напирать Деметтри. — Если не хотим перестрелять весь город, нужно копать под главного. На него у тебя хоть что-то есть? Кто-то, кого можно использовать? Жан не ответил — он смотрел в пол, а пальцы, которыми мужчина вцепился себе в локти, побелели. — Эгей, Гарри, — окликнул Торсон. Он первым заметил появление детектива, потому что сидел лицом к дверям. — Вы как там, закончили? — Закончили, — Гарри проскользнул за стол. Он примерно понял, о чем шел разговор — очередная банда, с которой требовалось разобраться, — и мог бы присоединиться, вот только обстановка была на несколько градусов горячее, чем хотелось бы. К тому же, не хотелось заставлять Кима ждать. — Нет смысла спорить, — тяжело произнес Викмар. — Как скажет Прайс, так и сделаем. Все молчали. Это молчание было неловким, полным невысказанных аргументов и острых выпадов. Оно тянулось, пока Гарри рылся в ящике и выуживал оттуда золотистое тряпье. С кухни доносился незамысловатый, прилипчивый мотивчик, который напевал себе под нос Робертс, шурша заваркой. В извечной борьбе-соревновании отделов не было побед и поражений. Они являлись единым организмом, и если промахивался один, проигрывали все. По дискуссии, захваченной краем уха, Гарри понял — собрату-детективу требовалась помощь. Какого бы уровня ни достигала между ними неприязнь, они были на одной стороне, на стороне закона. Нащупав рубашку, Дюбуа выдернул ее и скомкал, не глядя. Он смотрел на неподвижно стоящего, прожигающего взглядом пол бывшего напарника. — Жан? Викмар издал ответный нечленораздельный звук. Он был на взводе. Возможно, не стоило с ним говорить. Но Гарри рискнул: — Ты нам скидывай, если что. Мужчина скривился — будто жевал лимон. Уставился в упор: — Это мое дело, — не «наше». «Мое». Невежливо по отношению к Мино рядом. Жестко проведенная граница. — Не лезь и занимайся своими. А вот это уже просто грубость. Что ни предлагай, что ни делай — одна лишь грубость в ответ. Надоело. — Так точно, начальник, — Гарри захлопнул ящик с такой силой, что часть хлама на его столе переползла на стол напротив. — Займусь. Краем глаза заметил — все смотрели не на него, а на Жана, словно бы беззвучно, на своей радиоволне, обсуждая его слова. Но Дюбуа это было уже неинтересно. Если брезгуют принять помощь, то и скучать не будут. Он направился в сторону выхода быстрым шагом. — Чай готов! — донеслось в спину. Будут сидеть на кухне, обсуждать новую банду, а слишком гордый для помощи Викмар — кукситься, как благородная девица, и отбиваться от Деметтри, который продолжит гнуть свою линию. В стратегических вопросах Нерей был категоричен и настойчив, спорил с самим капитаном. Без должной аргументации его не переубедить. Впрочем, где искать эту аргументацию — проблема Жана. У него, Гарри, на сегодняшний день не осталось никаких проблем, и это было великолепно. Жалко только, что день уже заканчивался. Но оставалось от него еще немного, еще чуть-чуть. Кицураги все еще стоял там, где его оставили — разве что немного сменил позу, сместив тяжесть на другую ногу, да чемодан поставил. Он неосознанно постукивал носком ботинка о бордюр и смотрел вперед — на мелькающие по Мейн-стрит мотокареты. — Все, идем! — объявил Гарри, приблизившись. Взгляд, брошенный Кицураги в его сторону, спустился к вещи, зажатой в руке. — И что это у вас? — Ким подхватил чемодан. Не сговариваясь, они направились в сторону трамвайной остановки. — Это, — объявил Дюбуа, перехватывая ткань поудобнее, — моя новая рубашка! Он на ходу развернул шелковистую ткань, демонстрируя золотистые переливы, дыры в спине и бордовые полосы… Стоп, полосы? Дюбуа остановился и присмотрелся. Благо, фонарь над ними светил достаточно ярко, чтобы понять. Понять, что же именно гремело в ящике. Банка с чернилами. Или кровью, краской, еще какой-то жидкостью, которая, пролившись от неосторожного движения, пропитала скомканную рубашку, но не полностью, а лишь местами. — Очень… экзотично, — после небольшой паузы отозвался Ким тем самым голосом, которым обычно пытался подобрать честное, но не обидное описание происходящему. — Не уверен насчет отверстий. Но в остальном… интересно? Да, он определенно пытался не обидеть человека, который с такой гордостью показывал дырявую, запачканную тряпку. — Но я не думаю, что эта одежда подходит для работы, — поспешил добавить напарник. — Слишком… приметная. Не то слово. Как тигриная шкура. Да, совсем как тигриная шкура. Бордовые полосы прошли наискось по спине, рукавам, повторяя очертания складок. Гарри не думал, что эту рубашку можно сделать лучше, но спасибо забытой и плохо закрытой банке! Эта ошибка оказалась прекрасной. — Я насчет дыр тоже не уверен, — переключился он обратно на разговор. — И хотел спросить тебя, как мастера по пошиву крутых штук, — немного лести не повредит, — можно с ними что-то сделать? Ким взял протянутую рубашку одной рукой и всмотрелся в дыры, неосознанно ощупывая ткань и швы. Его лицо вытянулось. — Где вы ее нашли? — В мусоре. — Мог не спрашивать, — пробормотал Кицураги. Продолжил громче: — Вам повезло. Ткань качественная, швы аккуратные, крепкие. Это хорошая вещь. — И ты можешь ее починить? В чужой голове происходило что-то сродни визуальному анализу разбитого стекла, только наоборот. Если обычно решалось, как что-то было сломано, то здесь искались способы собрать обратно. Ответом уже было «да», неоспоримо. Время уходило на поиск лучшего варианта — ради него и золотистой, видавшей виды тигриной шкуры. Мужчины миновали следующее тусклое пятно света на тротуаре и подошли к переходу до трамвайного «островка» в центре проспекта. Мотокареты ехали мимо светофора, не обращая внимания на красный свет. С Пердишен все равно никто не поворачивал на главную, некого было пропускать, незачем было останавливаться. С двумя пешеходами, сливающимися с летними сумерками, никто не считался. — Могу, — Кицураги вернул рубашку новому владельцу. — Но это будет не быстро. Обратное было бы удивительным. Ломать всегда проще и быстрее. Для «Купри» потребовался всего один вираж. — Я дождусь, — пообещал Дюбуа. — У тебя случайно не завалялось удостоверение? — Нет, случайно не завалялось. Зачем оно вам? — Я мог бы наштрафовать нам на такси. Им всем вообще-то красный! Светофор мигнул зеленым, и поток мотокарет ускорился. — Нет необходимости, — Кицураги поднял руку, сверяясь с часами. — Мы успеем поймать окно и перейти. Трамвай через пятнадцать минут. — Через одиннадцать, — поправил Гарри, ухватив краем глаза время. — Если не будет задержек на Рю-де-Понт. — Там всегда задержки. Так что пятнадцать. — В одном случае из трех. Я считал. — Я тоже. Они уставились друг на друга. — На что спорим? — быстро предложил Гарри. — Я не стану спорить о времени прибытия трамвая. — Если я буду прав, то завтра сяду за руль «Кинемы». Даже в зыбком свете от проезжающих мотокарет было видно, как сузился усталый прищур. — Все еще не хочешь спорить? Боишься, что окажешься неправ? — Здесь нечего бояться, — хладнокровно отрезал напарник. — Я буду прав. И вы… Он сделал небольшую паузу, задумавшись. Дюбуа ухмыльнулся. Ну, давай же, придумай страшное наказание за этот невинный спор. — …не сядете за руль «Кинемы», — Кицураги отвел взгляд и выступил на полшага вперед, чтобы лучше видеть дорогу за собеседником. Гарри почувствовал, как ухмылка сползает с лица. — Да ладно тебе, Ким. — Мне не двенадцать лет, чтобы заниматься такой ерундой. Было обидно. Совсем немного, но обидно. И Ким этого даже не видел — он наблюдал за потоком мотокарет, почти не моргая. Ладно, промахнулся, надо было взять пониже, не метить на водительское. Но в следующий раз можно посоревноваться на профессиональном поле. И следующее соревнование он обязательно выиграет! — Идемте, — Ким двинулся прогулочным шагом прямо под яркий свет фар. Схватить за шиворот и дернуть назад вышло скорее инстинктивно, нежели сознательно. Потом Гарри уставился влево. На него, едва видный за бликующим стеклом, смотрел пожилой водитель. Вслед за ним встала и мотокарета на второй полосе — из ее окон лились задорная музыка и возбужденные голоса. В салоне битком было прыщавых школьников, а водителю едва ли стукнуло двадцать. Он остановился скорее по инерции за соседней мотокаретой, нежели из гражданской сознательности. — Детектив? — Ким не оборачивался. Опомнившись, Гарри выпустил воротник. Двинулся следом. Больше напарник ничего не сказал, но Дюбуа нутром чуял — недоволен. За их спинами снова покатили колеса. С одной из сторон асфальтового островка находился остановочный павильон — длинная скамья с зонтикообразной крышей, едва ли спасавшей хотя бы от легкой мороси. На скамье с одного конца жались, шепчась, две худощавые девицы, с другого развалился, источая вонь, мужчина неопределенных лет и наружности. Посередине оставалось достаточно места для двоих. Кицураги уселся на скамью ближе к девицам. Звякнули об асфальт уголки чемоданчика. Гарри же пригляделся к мужчине на конце скамьи. Вонь была настолько всепробивающей, что невольно закрадывались сомнения. Но нет — ритмично поднимались, опускались слои одежды на груди, подрагивала отвисшая челюсть. Разум, если он имелся, блуждал в чертогах забвения. Звучал слабый хрип при каждом вдохе. — Он жив, детектив. — Это я вижу, — Дюбуа опустился на скамью рядом. Под окаменевшими слоями краски хрустнуло. — С ним что-то не то. — Разве? — откликнулся напарник и сдвинул рукав с часов. — Он просто спит. На улице достаточно тепло, чтобы не замерзнуть. Оставьте его. Так поступить было проще всего. Оставить спящее, подпитое, давно не мытое тело на остановке на Мейн-стрит. Самое худшее, что могло с ним случиться — компания ребятишек, которая закидает с утра мелким мусором. Подростковую свору, которая забавы ради таких персонажей калечила, Тиллбрук с Моллинсом успешно приструнили. Гарри склонился вбок, ближе — обдало волной перегара, — пригляделся к лицу спящего. Этого хватило, чтобы заметить, как по мимическим мышцам периодически пробегали спазмы: лицо спящего подрагивало. И ноги тоже — почти незаметно. — Он не может убежать, Ким. — Что вы… В голосе напарника слышалось замешательство. Но Дюбуа уже не задумывался. Для него дальнейшее действие было определено — будить. Вытянуть из пьяного кошмара, потому что так было надо. — Эй, мужик, — Гарри ткнул чужую ногу кончиком ботинка. — Мужик, проснись. Шептавшиеся девчушки примолкли. Спящий не просыпался. Более сильные толчки ботинком и оклики результата не дали. Но как бы ни был крепок сон, всегда найдется то, что может его прервать. У каждого имелся свой «будильник» — звук, на который реагируешь всегда, в любом состоянии. Так что Гарри оставил физическое воздействие и присмотрелся. Одежда — обычный набор фабричного работяги: штаны, пиджак, рубаха и фуражка. Не новые, но залатанные в тон. Ткань обтягивала плечи, талию покрыла глубокими складками — человек занимался физическим трудом, а вот ел не всегда вдосталь. Множество старых, новых, застиранных пятен — еда и пыль. Обувь — удобная и дешевая, на один сезон. Сезон только начался, а обувь уже была растоптана, значит, ему приходилось много ходить — не столько фабричный рабочий, сколько разнорабочий. Разгрузка вагонов, стройка, загрузка материалов на конвейер — что-то из этого. И не бездомный. Полубездомный. Днюет и ночует на работе, но снимает каморку или приписан к общежитию. В любом случае, имелось место, где он хранил набор ниток, подходящий под цвета одежды. Но не было матери или жены, которая бы обратила внимание на многодневное пятно от вина, скрытое под воротом пиджака. Задержав дыхание, Гарри наклонился немного вперед. Лицо. Рыхлое, с клочкастой щетиной и все в пятнах заживших язв. Отдельные участки кожи на лбу и висках, нетронутые шрамами, были совершенно гладкими — молодыми. Зубы, видимые в приоткрытом рту — чистые и нетронутые гнилью. Тоже молодые. «Мужик» терял годы — теперь Дюбуа не дал бы ему более тридцати. Или даже двадцати пяти. Окончательно все стало понятно по правой руке, бессильно лежащей ладонью вверх на коленях. Ее словно лепил неумелый скульптор — корявая, со следами шрамов и припухлостями там, где их быть не должно. Притом, что безымянный палец и мизинец были длинными и изящными, как у музыканта. Ожоги на лице, неумелая операция правой руки, глубокое и хриплое дыхание. Потянувшись, Гарри сдернул полу пиджака, прикрывавшую правый бок спящего и засунутую под мышку левую руку. Как и ожидал — кисть руки, которую мужчина прятал даже в бессознательном состоянии, была деревянной. Даже вымотанным детектив все равно получал удовольствие от происходящего. От головоломки, складывающейся воедино — пусть маленькой, но интересной. Это было намного, намного приятнее, чем подкручивать гайки в «Купри». И Гарри ни за что не отказался доиграть до конца. — Ким, — Дюбуа поднялся на ноги, встал перед спящим. Звенящий от мыслей мозг цыкнул на протестующие колени. — Смотри внимательно. Ну и от возможности чуть-чуть впечатлить напарника, конечно же. Мимоходом — молчащих девиц, во все глаза, но вроде как украдкой следящих за происходящим. — Сейчас будет фокус, — широко улыбнулся детектив. — Я разбужу его одним словом. Ким смотрел — устало, из-под полуприкрытых век, — но смотрел. Он такие фокусы никогда не пропускал. Всего одно слово, которое должно было лежать в самой подкорке. Оно звучало в радиопостановках, из речей вернувшихся, в том числе Фейербаха — тот рассказывал о прошлом неохотно, но все же рассказывал. То, чего солдаты боялись больше обстрела или налета. То, что изуродовало этого человека. От этого, возможно, мужчина и убегал в своем кошмаре. Его величество… — Газ! — рявкнул Дюбуа. Спящий подскочил. Его руки шарили по груди, ища респиратор. В черных зрачках отражался не Ревашоль. В них нельзя было вглядываться, в них можно было пропасть. — Домой! — не меняя тона, скомандовал детектив. — Не спать на остановке! Елозившие руки остановились. Огонек мысли зажегся в тусклых глазах, из которых ушли тени. — Т-ты… охренел командовать? — заплетающимся языком произнес мужчина. Его голос был хриплым, как у пропойцы, но связки сжег не алкоголь. — Я трамвай жду! — А, ну, — Гарри несколько смешался. Да, разумно. От чего человек мог уснуть на остановке? От долгого ожидания. — Мои поздравления, трамвай скоро будет. Солдат помотал головой — избавлялся от остатка дурных снов. Закатал рукав на деревянном протезе. Там были дешевые наручные часы. — Через три минуты, — буркнул он. Снова поднял глаза. В них уже не было ни сна, ни животного ужаса, только затухающая злость. — Нормально разбудить не мог? Командир нашелся… Представление кончилось. Девицы снова перешептывались, теперь активнее, с небольшими смешками. Кицураги смотрел на ползущую по циферблату секундную стрелку. Дюбуа сел рядом. — Ну, как тебе фокус? — вполголоса осведомился он. Ким опустил рукав и взялся за нагрудный карман, неспеша выудил оттуда зажигалку и тощую пачку «Астры». Вынул одну, поджег и сжал губами. Затянулся. Это уже вошло в привычку — проверять направление ветра. Слабый, почти неощутимый, он тянул с севера, вдоль Мейн-стрит, и за стойкой вонью выхлопных газов едва ощущалась морская соль. Ее перекрыл дым с легкой каштановой ноткой. Он успокаивал. Стоило усилия воли не вдохнуть глубже. — Неплохо, — столь же негромко ответил Ким. Но второй вдох все же вышел глубоким. Было нечто интимное в том, чтобы дышать воздухом из чужих легких. Словно разделяешь один кровоток на двоих. От такого сложно было отказаться. На третьей затяжке рельсы застучали. Трамвай был в паре остановок от них. Правы оказались не Кицураги и не Дюбуа — верное время прибытия угадал бывший солдат. А возможно, виновной оказалась сигарета с известным магическим свойством призыва общественного транспорта. Один тускло освещенный вагон подкатил к остановке и распахнул двери. Девицы запрыгнули туда первыми. Ввалился, подтягиваясь по перилам одной рукой, солдат. Полицейские зашли последними, и двери захлопнулись за ними. Время было позднее, и множество мест пустовало. Гарри мельком окинул пассажиров взглядом — старики, подростки, несколько таких же усталых работяг, — и не увидел разницы, где сесть. Так что он позволил ногам вести. Ноги выбрали ничем не примечательное сиденье с панцирем из деревянных планок, точно такое же, как все прочие. Единственной отличительной особенностью было свободное сиденье спереди, которое занял напарник. Расставшись с горстью мелочи, упавшей в сумку кондуктора, Гарри понял, что засыпает. Трамвай покачивало на неровных рельсах из стороны в сторону, а сиденье хоть и не было удобным, но позволяло расслабиться, прислонившись правым плечом к стенке вагона. Если подсунуть между головой и рамой окна шелковистый комок рубашки, то возникала иллюзия комфорта. Но лишь иллюзия. Рубашка мало-помалу уползла на колени из-под головы, оставив ее на дрожащей и дребезжащей оконной раме, а тело затекло от неудобной позы. Он потерял счет времени и обрывкам снов, более реальных, чем мир вокруг. Прошли десятки лет. Ревашоль шептала о завтрашнем дне, в котором отражалось прошлое. Очнулся от того, что кто-то звал. Потерял сознание на месте преступления? Забылся в размышлениях? Утонул в старческом маразме и столетиях с тех пор, когда был детективом? — Детектив, нам на следующей, — Кицураги уже стоял, держась за лямку, свисающую с поручня. — Просыпайтесь. Нет. Он все еще был детективом и ехал из участка после длинного дня, проведенного за ремонтом «Купри». — Уже, — пробормотал Дюбуа и провел рукой по лицу, стараясь как можно незаметнее вытереть холодную полоску, протянувшуюся от краешка губ. Во рту пересохло, шею ломило. Глаза жгло недосмотренными снами, они же сдавливали голову. В трамвае оставалось едва ли еще двое-трое пассажиров после того, как они с Кицураги вышли. Колеса застучали дальше. В Куроне было спокойно. Фонари светили через один, мотокарет почти не было, равно как и прохожих. В оглушительной после трамвайного грохота тишине медленно проявились шепотки листьев и стрекотание насекомых. Катабатический ветер нисходил с холмов навстречу, от него пахло соснами и нагревшимся за день извечнитом крыш. Чем дальше они поднимались по дороге, тем больше прояснялось в голове. Мутный туман уходил из глаз. — Детектив? — Да, Ким? — Вы же не собираетесь возвращаться домой пешком? Вопрос, заданный на всякий случай, лишнее уточнение. Но он попал в точку. Изначально так и планировалось. Но теперь Гарри сомневался, что сможет так сделать. Он себя переоценил. Со всей усталостью, да еще тащить сумку. Попутку до Джемрока ловить не пять минут, а сесть на транспорт будет настоящим чудом… Могло ли так быть, что он бессознательно все это подстроил? И сумку с вещами, и позднее возвращение — лишь бы ночевать не в своих четырех стенах, а у Кима? — Детектив? …а может, это Ким все подстроил? Он мог. — После проблем которые я тебе устроил…. вместо выходного, коврика у порога хватит, — легких не хватало на фразу целиком. — Это были не проблемы. Но коврик у порога в вашем распоряжении, — а у этого даже остались силы подтрунивать. — Требую два! — выдохнул Дюбуа. Кицураги только усмехнулся в ответ. Они добрались до дома уже в ночи, прозрачной и светлой. Напарник отправился сразу на верхний этаж, предварительно забрав золотистую рубашку себе. Гарри задержался у синей двери на третьем этаже. Постучал и стал ждать. Над дверью вспыхнула лампочка, и Дюбуа зажмурился. Спустя секунду лампочка погасла, оставив его ослепленным в темноте лестничной клетки. Но дверь распахнулась, на этот раз без промежуточной стадии с цепочкой и винтовкой. Изнутри хлынул еще более яркий свет. — Заходи, чего так долго? Давно все… О, святая Дей! В грудь шагнувшему Дюбуа уперся острый палец. — Стой, где стоишь! — приказал женский голос. — Сама вынесу. — Вам будет… Дверь захлопнулась перед самым носом. — …тяжело. Гарри стоял в темноте, недоумевая, почему его выгнали. Но дошло почти сразу — грязный. Рубашка в пыли и масле. Штаны тоже. Возможно, и лицо. На улице и в транспорте, тем более в участке всем было без разницы, как кто выглядел, а вот Эльер, подрабатывающей стиркой, такой гость был не нужен. Дверь распахнулась, раздался скрип колесиков, и сумка свалилась под ноги мужчине. — Все чистое, — отрапортовала Эльер. — Мне как раз принесли кило с похожей грязью. Сделаю скидку, если сейчас сдашь одежду. Докину в барабан. Гарри разлепил веки и уставился в лицо деловитой женщине. Не удержался: — Предлагаете мне раздеться прямо здесь? — Постучишься, — хладнокровно парировала Эльер. Добавила, не без смеси брезгливости и одобрения в голосе: — Нахал. И захлопнула дверь. После дня физического труда сумка казалась особенно тяжелой. Преодолев последние ступени, Гарри ввалился в квартиру — незаперто, — и сбросил сумку вбок, под ноги, закрыл за собой дверь. Сбросил ботинки и нашарил ногой тапочки-шлепанцы — гостевые, безразмерные и несоразмерные ничьей ноге, особенно его. Пальцы ног привычно ухватились за край подошвы, не давая тапкам сбежать. Свет горел в коридоре и на кухне. Из ванной слышался шум воды. С Дюбуа не было смысла обращаться по классическим законам гостеприимства, и Ким это знал. Ему не нужны были приглашения к столу, вежливые указания — сюда можно, сюда нельзя. Нет, детектив сам все мог найти, и от него не спасал ни один замок. В первый визит Дюбуа было не до шкафов — внимание целиком занял хозяин квартиры, — но вот со второго-третьего раза по въевшейся привычке стал изучать место, в котором оказался. К шкафу, швейным принадлежностям и аптечке его решительно не допустили, но и без этого было, что изучить. Одна только обувная полка дала пищу для размышлений на сутки. Короче говоря, поужинать он и сам мог. Стараясь ни обо что не обтереться, Гарри просочился на кухню, к холодильной камере на полу, и приоткрыл ее, касаясь одним-двумя пальцами. Не хотел испачкать, да и, честно говоря, побаивался этой штуковины — по ее внутренностям циркулировала ядовитая дрянь, которую раньше везде пихали в качестве хладагента. С его-то талантом все ломать… В камере было пустовато. Зелень, яйца и пара банок с консервами — то ли фасоль, то ли нут, надпись была на самарийском, а качество картинки оставляло желать лучшего. Готовой еды не было. — Ла-а-адно, — протянул Дюбуа и закрыл дверцу. Постоял немного, подумал. Транслировал во Вселенную свое желание поесть посредством грустно заурчавшего желудка. Еще раз склонился к холодильной камере и заглянул в нее. Ничего нового не обнаружилось. Вселенная указала, что придется взять дело в свои руки, предварительно хорошенько их помыв в кухонной раковине. Приготовление еды на этой кухне являлось испытанием, рядом с которым перикарнасская военная инициация близко не стояла. Минимум пространства, максимум эффективности и старые, хрупкие крепления дверец. Приходилось задействовать не только крохотную тумбу рядом с раковиной, но и кухонный стол. Крохотная разделочная доска, шаткая газовая конфорка выступали в роли основных противников, на их стороне подыгрывали грязная одежда и усталость. Лук сдался почти без боя. Морковь, мелкая, грязная и вялая, потребовала молекулярного подхода. Рис начинал побулькивать. Наблюдая за бурлением воды, Гарри обнаружил философскую проблему столь глубокого толка, что пропал в ней. Он услышал, как прекратился плеск и открылась дверь из ванной. Сквозь бурление проявился шорох тапочек. — Тебе помочь? — Да, подойди, — не отворачиваясь от кастрюли, Гарри поманил пальцем. К сытному запаху варящегося риса и фоновому — машинного масла, — примешивался запах шампуня. Все тот же, что и всегда — травянистый, ненавязчивый. — Как думаешь, будет быстрее… — вдох. Мог бы выбрать и более яркий запах, за которым не приходится тянуться. — Если смотреть или если не смотреть? Молчание. Следовало пояснить. — Ты никогда не замечал, стоит отвлечься от кастрюли, и все выкипает? А если смотреть, то варится дольше, но все под контролем. Значит, надо найти оптимальную длительность наблюдения за процессом… — L'effet d'attente d'observateur. — Что? — от неожиданности Гарри обернулся. — Эффект наблюдателя, — Кицураги задумчиво — и очень сонно, — смотрел на варево в кастрюле. — Я читал об этом. Его поняли! Слабое эйфорическое ощущение пощекотало затылок. — И в том, что ты читал, был ответ? — Дюбуа указал на рис. — Был. — Какой? Ким перевел взгляд. Бисеринки брызг поблескивали на стеклах очков. За запахом шампуня от влажных волос едва улавливался еще один — свежий, химический от халатного ворса. Тот же самый запах, которым была полна сумка в коридоре. Фантомное ощущение жесткого ворса на ладонях и щеке. Хотелось уронить лоб на плечо рядом и закрыть глаза — тогда все мысли стекли бы прочь, как капли по волосам. — Я прослежу, чтобы еда осталась в наблюдаемой реальности, — Кицураги уступил дорогу. — Душ свободен. Вовремя. Еще пол-ощущения, полшага, и все усилия с отмыванием от машинного масла пропали бы втуне. Гарри просочился обратно в коридор, выдернул из сумки чистые вещи и закрылся в ванной. Здесь имелась примерно половина квадратного метра, чтобы разобраться со всем, что мешало — одеждой, присохшими бинтами, слипающимися веками. Сложнее всего оказалось с бинтами. Корочка на ладонях никак не пострадала, только стала толще из-за просочившейся с краев сукровицы, с них марля упала сразу же. С плечом было хуже — поди дотянись, да и часть бинтов присохла к ране. Игнорируя отражение в дверце, Гарри достал из шкафчика над раковиной маникюрные ножницы и обкромсал бинт, оставив присохший кусок на месте. Серо-бурые нити опустились на пол и замерли, напитываясь влагой из водных лужиц. Ванная была слишком узкой, чтобы поместиться в ней с комфортом, а Дюбуа был слишком усталым, чтобы балансировать в стоячем положении. Так что он снял лейку, сел и включил горячую воду. Обманчивое чувство — что уснуть под теплыми струями будет приятнее, чем в постели, что нагретый чугун обнимет тебя мягче, чем одеяло. Ему хотелось поддаться и отключиться от всего. Было хорошо, слишком хорошо для того, чтобы все это было правдой. Гарри пронзило острое ощущение нереальности происходящего. Это мог быть всего лишь еще один долгий сон, сон во сне, который все никак не кончался. Но тогда почему он не превращается в кошмар, как это было обычно? Сейчас ему кажется, что это будет длиться вечно — ужасно знакомое ощущение, отдававшее легким абрикосовым ароматом, — но потом это кончится и не повторится. И он даже не сможет это вспомнить. Дюбуа с силой потер лицо и отлип от ставшего неуютным чугуна. Взял кусок пемзы с полки и принялся смывать с себя гаражную грязь. Из ванной он вышел чистым — в той степени, к которой сумел себя принудить. Гарри выкинул грязную одежду к порогу, бинты же скомкал в кулаке и перешагнул на кухню, где едва слышно поскрипывало радио. Кицураги слушал, подперев подбородок рукой. От двух тарелок на столе исходил пар. — Что интересного? — бинты отправились в мусорное ведро в ящике под раковиной. — Сегодняшнее выступление перенесли на неделю. Речь шла о расписании книг и чтецов, которые эти самые книги читали, с чувством, толком, расстановкой. Разочарование в голосе говорило, насколько это было важно для Кима, так что Гарри удержался от того, чтобы закатить глаза. — На бумаге у тебя этой книги нет? — Нет. Ее издали в Грааде в прошлом месяце, — помедлив, напарник добавил: — Посылка еще не дошла. Ох уж эта «Система». К научно-фантастической серии, набиравшей популярность, присасывалось все больше авторов, один другого хуже. Были там и настоящие бриллианты, таких Ким тщательно отслеживал. Но в общей массе это была дешевая беллетристика, и по этой причине Кицураги не распространялся о своем увлечении. Ну и потому, что такое это себе развлечение для полицейского — книжки читать. То ли дело охота, конный спорт, оружейное дело… К запаху риса примешивался аромат зиры или, как ее называл продавец приправ, «каммуна». Гарри ее не добавлял, но идею счел удачной, о чем сразу сообщил. Нос сам повел за стол. Размаривало. От принятого горячего душа, поскрипывающей от чистоты одежды и еды. Вокруг лампочки вилось с полдюжины мотыльков, еще столько же ползало по с обратной стороны сетки на форточке. За окнами совсем стемнело. Оставалось всего одно последнее дело, которым следовало заняться. Дождавшись, пока посуда станет чистой — и поучаствовав в этом, — Гарри сделал глубокий вдох и позвал: — Ким? — Да? Попытки избежать этого момента — псу под хвост. Задача провалена с самого начала. — Поможешь перебинтовать плечо? Повязка за день совсем разболталась. — Конечно, — напарник хлопнул дверцей холодильной камеры. Слишком сильно — камера зловеще загудела. — В комнате. Возможно, он слишком устал или исчерпал ресурс тревожности на этот день, но, усаживаясь на край разложенного дивана и стягивая безразмерную футболку, Гарри ощущал лишь спокойствие. Напарник видел его и в худшем положении. Подумаешь, какие-то синяки. Неизбежные издержки работы. Нет. Если бы он в самом деле хотел избежать этой ситуации, перебинтовался бы в участке, кто-то из медицинского персонала всегда был на месте. Можно как угодно прикрываться оправданиями, но итогом была эта комната и Кицураги, рывшийся в шкафчике над раковиной, набиравший бинты. Он был жалок в своей тоске по вниманию и теплой руке. И осознавал это. Войдя в комнату, Кицураги включил свет. Гарри сощурился. — Только плечо? — уточнил напарник, заходя за спину. Шорох — медицинские принадлежности легли на застеленный диван. — Руки не надо? — Там неглубоко. Заживет. На плечо пролилось что-то холодное. Вода или перекись — то, что должно было размочить присохшие к ране остатки бинта. — «Купри» не врезалась в стену, — неожиданно произнес Ким. — Она перевернулась. Холод просочился из плеча глубже, в самое нутро. Догадался. Нет, даже не так — увидел, сопоставил повреждения и сделал выводы. Следователь со стажем, чего еще ожидать? — Да, — покорно признал Гарри. Прикосновение — чужие пальцы легли на плечо, придерживая. Кольнуло — присохший бинт снимали, слегка дергая. Бинт шел легко, и только в самом конце задержался, цепляясь острыми краями за рану. Последний укол боли, и тянущее ощущение исчезло. За ним исчезло и тепло руки. Снова шорох — рвалась бумажная упаковка. Молчание. Сказать было особо нечего — Дюбуа был уверен, у них обоих в головах уже проигрался весь дальнейший разговор. Он произошел еще утром, когда пришлось раскрыть часть деталей произошедшего — с болью, по кусочкам, словно бы отрывая присохший бинт. К чему повторять? Пальцы прикоснулись еще раз, на этот раз прижимаясь крепче — держали уголок бинта. Не дожидаясь указаний, Гарри поднял руку, и на краю зрения начала мелькать светлая полоса, утягивая плечо. Пауза — вязался узелок. — Доверяй мне. Этим же тоном можно было сказать «выйди из мотокареты» или «подай гаечный ключ». Никаких «пожалуйста». Указание, действие к выполнению. И он был бы рад выполнять, но как можно кому-то доверять, если себе-то не слишком доверяешь? Но с другой стороны, он полагался на Кима с самого начала. Или нет? Или доверял только пока это было безопасно и бесполезно — точно так же, как доверял все мысли вслух незнакомым людям? Парадокс — готовность делиться сокровенным с теми, кто тебе безразличен. Замалчивание ради тех, кто дорог. Эта мысль тянула на полноценные сутки раздумий и размышлений, которых прямо сейчас в запасе не было. Самым безопасным — не самым честным, — было ответить: — Ладно. Бессильное слово, однако оно прозвучало на удивление уверенно. Возможно, голос знал о владельце больше, чем тот сам знал о себе. Гарри поймал себя на мысли, что хочет поговорить с собой вслух. Спросить у этого соглашающегося сукина сына, с чего он так уверен? Голову вело, реальность готовилась вывернуться наизнанку. В глазах потемнело. Нет, это всего лишь Кицураги щелкнул выключателем, выходя из комнаты с ошметками бинтов в одной руке и упаковками чистых бинтов в другой. Проскользнула ассоциация — перикарнасское божество, дарует смерть одной рукой и жизнь другой. Или распределяет мертвецов по одной из двух дорог? Он терял контроль над миром. Мир обретал контроль над ним и начинал использовать, играть, как на музыкальном инструменте. Это было прекрасное, — ужасное, — ощущение. Оно рождалось из совершенной усталости и приводило к озарениям и помрачению рассудка. — Что-то не так? Гарри очнулся. Он до сих пор сидел и буравил взглядом стену. — Нет, ничего… А голос до сих пор жил своей жизнью. Он отвечал уверенно и беззаботно. Это тревожило. — Ким, ты слышишь? — Что именно? — Мой голос. — Слышу. Кицураги обошел диван. — Нет, ты слышишь, какой он самоуверенный? В глухой тишине, сквозь которую едва слышно скребли сосновые иглы по стеклу, хрипловатые и взволнованные модуляции различались особо отчетливо. — Как всегда. И внезапная мысль пронзила с этим ответом. Дюбуа повернулся к напарнику — тот уселся на свою половину дивана и снимал очки. — Двадцать пятый! Движения замерли. — Прошу прощения? — Это еще одна часть меня! — от неожиданного озарения нахлынула радость, и голос соглашался с ним, выражая эту радость. — Понимаешь, это еще одна часть, и… я должен с ним поболтать. — С кем? — Ким положил очки на стол. — С моим голосом. — Двадцать пятый, значит? Ясно, — пробормотал напарник и протянул руку. Чужая ладонь коснулась лба, и Гарри прикрыл глаза. Она мягко надавила, заставляя лечь. Тело, умолявшее о горизонтальной позиции последние несколько часов, расплылось от эйфории. Темно, тепло, мягко — было похоже на невесомость. — Я должен с ним поговорить… — пока он не уснул вместе с прочими голосами. — Завтра, — уверенно произнес Ким. — Напомнишь? — Напомню. Ладонь пропала со лба. Больше не хотелось открывать глаза — их так сладко склеивало темнотой, — но тоска по прикосновениям никуда не уходила. Ориентируясь на шорох, дождавшись, пока тот стихнет — источник тепла рядом угнездился на своей половине дивана, — Гарри повернулся и придвинулся ближе. На ощупь Ким был совсем другим, нежели на взгляд. Целый другой пласт человека, который можно было ощутить только прикасаясь: выпирающая жесткость плечевой кости, акромиона, неожиданно мягкий пушок на шее и щекочуще-острые волосы, обрамляющие ушную раковину. Разве такое можно понять глазами? Под локтем вздымалась и опадала грудная клетка. Можно прижаться к виску, — невозможное, — что Гарри и сделал. Через теплую, тонкую кожу, уходили мысли, утекали, растворяясь в пульсе височной артерии. Спокойном, замедляющемся пульсе. Вдох и медленный выдох. Ким сдвинул локоть, давивший на грудь, но позволил ладони остаться на плече. Немного повернул голову — кожа мягко скользнула подо лбом. Чужое дыхание теперь касалось лица. Это успокаивало, но в голове снова поднялись мысли. Они нашептывали, просили и щекотали изнутри воспоминаниями о том, что будет дальше. Были высчитаны угол и расстояние. Была измерена боль в придавленном плече и дальность друамина. Было прикинуто оставшееся время и скорость ветра. Модель заглохшей где-то в соседних дворах мотокареты. Ткань — хлопок, но какой-то синтетический. Шов под пальцем — ровный. Расстояние и угол не менялись — решение было за ним. В другой раз он пожалел бы, но прямо сейчас это решение казалось единственно верным. Пришлось пересчитать угол наклона головы — не открывая глаз, потому что тогда бы он не смог так поступить, — и склонить ее таким образом, чтобы прижаться к чужому лбу, позволить мыслям уйти. Хотелось поступить иначе — очень хотелось! — осязать дальше, пробовать на вкус. Но болели мышцы, синяки и левое плечо, на которые давил вес всего тела, ныли суставы, и реальность все еще оставалась вывернутой наизнанку. Мир присутствовал, и его присутствие было невыносимым. Лучше было уснуть, пока не разорвало на части — двадцать четыре, двадцать пять, еще больше новых частей. Ритм чужого дыхания не изменился. По бровям что-то скользнуло — опустившиеся ресницы. Тепло осталось рядом.