Квадратная пуля

Немного бирюзы по глубокой синеве, желтая и алая полосы, золотая кайма — даже в полумраке гаража «Купри-40» напоминала о пляжной вечеринке. Еще немного серебристых, звездных искр, и диско отправится в мир. Единственной незадачей был закат. Света и так не хватало. Можно было стукнуть кулаком по выключателям, но тогда краска с липких рук оказалась бы везде, не только на «Купри». Гарри ощутил взгляд и обернулся. В воротах гаража, в ореоле света от полицейского участка стоял высокий мужчина с широкими плечами — походил на Жана, вот только у того волосы были коротко острижены. Гарри попытался позвать, попросить, чтобы включили свет. Но обнаружил, что не может сказать ни слова — воздух беспрепятственно проходил сквозь горло, не задевая связок. Их словно бы не стало. — Ты хотел поговорить, — мужчина сделал шаг внутрь. Голос был знаком до боли. Потому что это был его собственный голос. Самоуверенный до наглости, со всеми этими глубокими модуляциями и приятной хрипотцой. Отлично поставленный и выразительный. Голос, способный убедить в своей правоте любого, в том числе своего владельца. Дюбуа потер горло и выдохнул. Из гортани вырвался придушенный свист. — Ты что-то сказал? — мужчина остановился у выключателей, почти исчезнув в темноте. — Ты… кто? — получилось громко прошептать. Голубоватый, холодный свет залил гараж. Глаза гостя из-за него казались льдисто-синими, почти как у бывшего напарника. — Я — детектив, — провозгласил Гаррье Дюбуа, разводя руки. — В отличие от тебя. Стоявший напротив был великолепным образцом того, кем он мог бы стать. Черты лица те же, но дьявол крылся в деталях: очертания тела, крой одежды — темной, почти траурной, но невыносимо стильной, — и лицо, это потрясающее лицо. Оно принадлежало человеку, который не только взял под контроль своих демонов, но и распоряжался ими. И, возможно, парочкой чужих демонов тоже. — Пока ты тут копался в шестеренках и, — мужчина окинул пренебрежительным взглядом мотокарету, — уродовал «Купри», я раскрывал преступления. Не хочешь послушать? — он извлек из внутреннего кармана пиджака — вельвет, два борта, классика пижонства, — блокнот. Уродовал? Дюбуа — настоящий, а не это чудо в перьях, — повернулся к «Купри», чтобы убедиться, что свежепокрашенная мотокарета еще прекраснее при свете. — «НД», — начал читать Гаррье, — «41-0605.0900»… «НД»? С какого перепугу он зачитывает дело Деметтри? Мысль мелькнула незваной гостьей и вылетела прочь. К сожалению, мужчина оказался прав. — «…ведут себя крайне агрессивно и выдавливают старые банды с рынка. Возможно взрывообразное развитие конфликта…» То, что в сумерках казалось полицейской синью с легчайшим игривым вкраплением, при свете стало анодной жутью. Кислотные цвета обвивали мотокарету как клубок спаривающихся змей, разбивали ее строгие формы. — «…необходима разработка и согласование стратегий всех отделов. Допускается временный союз»… Нет, ты меня не слушаешь, — вздохнул мужчина и захлопнул блокнот. — Зачем я перед тобой распинаюсь? — Откуда? — просипел Гарри, с трудом отрывая взгляд от мотокареты и указывая на блокнот. Да, ему было больно от увиденного, но впереди еще вся ночь, чтобы просто облить «Купри» синей краской и исправить ошибку. Этим он всегда и занимался — исправлял свои ошибки. — Это? — переспросил Гаррье, тряхнув блокнотом. — Это мог бы и сам узнать, если бы занимался делом. Слушал, думал, анализировал. — Это, — приходилось шептать, — Нерея. — Конечно, не твое же. Ты своим «глухарем» вообще не занимаешься. Занимался бы — и Деметтри бы тоже с тобой обсуждал дела. Все взаимосвязано, и ваши дела тоже. Отражение было в нем крайне разочаровано. В принципе, Гарри бы с ним согласился. Он не был таким классным и идеальным, как это пугало в вельвете. — Злишься? Я тоже злюсь. Я мог стать актером, поэтом, проповедником, но мне достался ты. Ты, который занимается, чем угодно, но не делом. Я — я! — застрял в тебе навсегда. Да ладно, неужели все настолько плохо? — Настолько? — переспросил мужчина. Он читал мысли — так же, как и сам Гарри. Голубые глаза излучали холод. — Ретроспектива: ты размениваешь пятый десяток, ни дома, ни семьи, ни друзей. Ты хочешь сказать про ребят с участка, а я скажу — они тебя терпят. Заметил. — Не доверяют тебе. Видел. — Кто в этом виноват? Он сам. — Теперь подумай, насколько все плохо. Он боялся об этом думать. Жил сегодняшним днем и брал от него, что мог. Потому что если начать думать, то раздавит тяжестью бытия. Серостью, что сгущалась на месте воспоминаний и ждала впереди, после всех лет безуспешного барахтания в первобытном бульоне из чужих взглядов. Отражение — идеальный человек, которым он не стал, — испытующе склонило голову набок. Гарри понял, о чем пойдет речь дальше. Нет, черт подери, нет! Не вздумай об этом говорить! — Я просто хочу помочь, — пожал плечами Гаррье. — Предупрежу заранее — да, с Кимом тоже не выйдет. Он пока не понял, во что вляпался. Когда поймет — тебе будет плохо, очень плохо. В ушах зазвенело, будто от удара в висок. Гарри уставился в лицо отражению. Все вокруг размылось от нарастающей злости. — Завязать недостаточно, чтобы измениться. Ты все еще кусок дерьма, Гарри. В этом не алкоголь виноват, а ты сам. Ты все портишь. Даже самого себя. Ты это знаешь. Конечно, блядь, он это знал! Но это не причина прекратить бороться. — Бороться за что? Право единолично сношать мозг, как с Дорой? — вздохнул Гаррье. — Подумай лучше о том, чтобы самому с этим покончить, а не мучить до конца, ладно? Он многое мог стерпеть. То, что ему в лицо говорят про отсутствие друзей. Про «кусок дерьма». Или про то, что он все портит — не новость, ни разу не новость! Но не это. Прежде, чем он сам понял, что происходит, ботинок — крокодильчик, заляпанный краской, — уже влетел в идеальную складку в районе паха. Издав придушенный звук, Гаррье согнулся пополам и наткнулся на услужливо подставленный кулак. Как же это было приятно! Выдохнув сквозь оскаленные зубы, Гарри набросился на мужчину в вельветовом костюме. Глаза застилала кровавая муть. Под кулаками прогибалось и приятно хрустело. Сам напросился. Если он так умен, как заявлял, то должен был понять, что случится. Предложить бросить единственную вещь, за которую цеплялся — ага! Сейчас! Может, говнюк просто конкурентов устранял? Он же такой идеальный, это ему должен был достаться Кицураги, а не куску дерьма! Не ожидал, что кусок дерьма даст отпор, да? Было так сладко вымещать ярость на идеальной версии себя. Неуловимое движение — и Гарри ощутил чудовищную невесомость. Он падал. Грохнулся о бетон. Свет пропал. Тяжело дыша, Гарри поднял руки в защитную стойку, прикрывая голову и шею, готовясь к удару, к пинку. Сердце стучало в ушах. Ноги что-то спутывало, мешая подняться — наверное, задел гаражные инструменты, пока падал. — Ну где ты, сука, — прохрипел он. Пересохшее горло едва выдавливало из себя звуки. — Давай! За собственным дыханием он пытался расслышать движения противника. Лежит, выплевывает зубы? Ползет прочь? Поднимается и заносит ногу? — Что такое? Этому сонному голосу здесь было не место. Но все равно было здорово его слышать. — Я этой суке… шею сломаю, Ким. Видишь его? Шорох постельного белья. Щелчок, и на стену пролился крохотный оазис света — яркое пятно от ручного фонарика, всегда лежавшего у изголовья дивана. — Здесь никого нет. Это был не гараж. Это была квартира Кима. Судя по ощущениям, глубокая ночь, перед самым рассветом в четыре утра. А он, единственный и неповторимый Гарри Дюбуа, свалился с дивана во сне, сражаясь с собственными кошмарами. В крови все еще бурлила, остывая, злость. Но ее перекрыло осознанием. Слегка пристыженный, Гарри забрался обратно на диван. — Свет оставить? — пробормотал Ким. Он не открывал глаз, только свесил руку вниз, к фонарику. — Не надо. Щелчок, и комната снова погрузилась в темноту. В сумрак, где точно не было ни неоновых змей, ни льдисто-голубых глаз, только шорох сосновых игл по окнам. Гарри очень надеялся попасть в какой-нибудь другой сон, а не вернуться обратно в гараж, к убедительному голосу, чьи слова он мгновенно вымел из головы и сжег. Сложно злиться на себя, на собственные мысли, но у него получалось. Жаль, нельзя было сломать им шею, как он и грозился, чтобы покончить с ними. Широко открытыми глазами Дюбуа смотрел в стену — точнее, в дверцу шкафа, — и пытался выгнать из головы самого себя. Может, он слишком громко думал или слишком сильно сопел, но в любом случае это услышали. На макушку легла ладонь и там осталась. Ким обычно не раскидывался по дивану, он спал в позе надгробного изваяния. Значит, действие — протянутая рука, — было намеренным. Просто лежащие на голове, излучающие слабое тепло пальцы. С глубоким вдохом Гарри сумел закрыть глаза.