***
Обычно Нюша приходила к Совунье за советом, но в этот раз всё было по-другому. Сова снова и снова разочаровывалась в Карыче, поэтому решила поинтересоваться у животных молодого поколения, как они складывали свои отношения. Раздался стук в дверь, и Нюша, приглашённая по совершенно надуманному поводу, вошла в дом Совуньи. Сова поманила свинью, и позвоночные сели за стол. Не дожидаясь от Нюши даже приветствия, Совунья с горечью начала разговор: — Ах, Нюша! Карыч вчера ночью снова ел мой пирог!.. Я устала от такой жизни! Я не хочу работать, чтобы он жрал! Когда же этот старый дурень поймёт, что я люблю его?.. — в словах совы слышалось ненаигранное отчаянье. Нюша сразу забыла тот ненастоящий повод, по которому её пригласили; все мысли, блуждавшие в то время в её голове, улетучились, а выражение лица у неё сделалось такое, будто её ударило током. — Как любишь?! Нет, ты шутишь! Я не верю в это! — практически визжала свинья. — Ты что, со своим дальтонизмом не видела, что Карыч голубой?! Нюша ждала от своей подруги внятного ответа, но его не последовало. Совунья очень долго переваривала слова свиньи, и в воздухе повисла тяжелая тишина. Через несколько секунд сова попыталась что-то сказать, но у неё получилось лишь непонятное бормотание. Совунья побледнела, ей не хватало воздуха, в глазах потемнело, и она без чувств рухнула прямо на стол.***
За день до этого Бараш с не очень хорошим настроением и корзинкой, полной разной еды для пикника, шёл прямо к домику Нюши. Ему стали надоедать постоянные капризы свинки, но пока что он не подавал этому вида, ведь Нюша была единственной в их колхозе самкой, имеющей хоть сколько-то приемлемый для него возраст. Баран мысленно представлял будущий диалог и, подходя к домику, попытался изобразить улыбку, но у него не получилось. Ровно так, как не получалось последние несколько лет отношений с Нюшей. Баран не очень расстроился, ведь из своего опыта он знал, что свинка не вышла бы на улицу: обычно она даже не подходила к окну, чтобы увидеть наигранную улыбку Бараша. С такими воспоминаниями он подошёл к домику и крикнул: — Нюша! — Свинка хрюкнула, подтверждая своё присутствие и, как и думал Бараш, даже не подошла к окну. — Сегодня погода такая замечательная... Не устроить ли нам пикничок? — Не знаю, не знаю... — Нюша сделала вид, будто совершает нелёгкий выбор, но на самом деле думала лишь о том, как отослать Бараша обратно домой, и через некоторое время ответила: — Хотя что я не знаю?! Всё я знаю! Это ты не знаешь, что я худею! А ведь я много раз тебе говорила! Как ты можешь предлагать мне пикник?! Ты просто хочешь искусить меня! Ты не хочешь, чтобы я была красивой! Проваливай! Нюша ещё долго кричала, а когда наконец закончила, очень удивилась тому, что баран не начал извиняться, тому, что он ничего не ответил. В действительности Бараш ушёл ещё в начале этого оскорбительного для него монолога, но свинка в своём порыве попросту не заметила этого. По пути домой Бараш решил прогуляться по колхозу и успокоиться. Он усердно гнал из головы мысли о жестокой расправе над свинкой, пытался вновь простить её, но... не мог. Не мог впервые за долгие годы, проведённые с Нюшей. Обдумывая свой сегодняшний поступок, поступок Нюши, да и вообще всё, что между ними было, Бараш не заметил, как стемнело и как он подошёл к своему домику. Пока что баран не верил самому себе, не верил, что с ним случилась такая перемена, не верил, что его терпению мог прийти конец. От таких мыслей у барана разболелась голова, и, зайдя домой, он решил отвлечься, но не знал как. Лунный свет пробивался через тонкие шторы домика прямо на стол, на котором лежали бумага, чернила и множество недописанных любовных од, адресованных Нюше. Увидя это, Бараш решил заняться любимым делом — поэзией. Он взял в руку перо и первую попавшуюся бумажку. На всех черновиках, включая и этот, было написано практически одно и то же: много раз перечеркнутое «любя вас очень, я люблю...», «о Нюша, любя вас...» и тому подобные фразы, которые поэт безуспешно пытался собрать в стихотворения. За столом всё тоже напоминало Барашу о свинке. Он решил не убегать от этой темы, чтобы наконец разобраться в себе, попытаться принять окончательное решение о своей судьбе. Баран попробовал дописать какой-то стих, но в голову не шла ни одна рифма. Постоянное присутствие Нюши в голове, а также полное отсутствие вдохновения начинали бесить его. Луну заволокли тучи, и комната погрузилась в кромешную тьму. Бараш, увидя это, решил бросить неожиданно не принёсшее ему удовольствия занятие и отправился спать. Он, конечно, был больши́м терпилой, но и его терпению пришёл конец. Бараш устал бороться с самим собой, ему стало уже наплевать на то, с кем, когда и как будет его следующий роман — он заснул с твёрдой уверенностью бросить Нюшу.***
На следующий день тучи не рассеялись, и временами лил мелкий, противный дождь. Совунья стояла на скале, обрывающейся прямо в штормящее море, подставляя свою грудь холодному ветру. После разговора с Нюшей и, разумеется, после того, как сову откачали, Совунья решилась. Решилась уплыть из ставшего ей ненавистным колхоза. Она держала в руках тридцать сушёных ромашек, подаренных ей в далёкой молодости "хорошим другом". Совунья думала вслух, будто бы обращаясь к морю, ко всему свету: — Как долго я жила в обмане, мой милый. Я найду тебя, на каком далёком острове ты ни был бы. Карыч шёл прямо к бывшей, чтобы хоть как-то объясниться. Совунья заметила приближение ворона, но демонстративно не подала этому виду. Карыч же подумал, что такое поведение говорит о решении совы не уплыть, а покончить с собой. Не раздумывая, он закричал: — Совунья, остановись, не прыгай! Суицид — не выход! Я должен был сказать тебе в самом начале. Теперь, когда все всё уже знают, давай останемся друзьями, прошу! — Я и не собиралась прыгать, старый дурень. Не ради тебя я живу, — с насмешкой говорила сова, даже не повернувшись к ворону. — Кто я, по-твоему, такая, чтобы сводить счёты с жизнью ради предателей? Я собираюсь оставить тебя наедине со своей совестью. Я уплываю! Карыч немного успокоился, услышав от Совуньи, что она не собирается покидать этот мир, но после слов об отъезде эмоциям ворона снова не было предела. — Но я не предатель! Я просто боялся за тебя! Если бы я сказал тебе раньше, ты бы отправилась в море, разбилась бы на лодке и в судорогах захлёбывалась бы в одиночестве! — Карыч отчаянно пытался вразумить Совунью. — Нет, ты просто издевался надо мной: я бы ушла от тебя хоть к Копатычу! Я не хочу больше и видеть тебя! Я решила: я уплываю из колхоза. Прощай! Карычу нечего было возразить на это, он не хотел тратить ни свои, ни совиные нервы и, сопровождаемый гордым взглядом Совуньи, он молча отправился домой. Ворон меньше всего на свете желал видеть, как ещё дорогое ему животное покидает его. Сова же отправилась в противоположном направлении, прямо к пляжу, возле которого была пришвартована лодка с заранее приготовленным багажом. Несмотря на шторм, Совунья без сомнений забралась на борт и произнесла себе будто напутственную речь: — Прощай, колхоз, ставший мне, как я думала, родным. Я вернусь сюда другим животным: я вернусь счастливой, с любимым филином. Совунья отчалила в сильно волнующееся море, но страха при этом не испытывала: все чувства, всю свою старую жизнь она оставила здесь, в колхозе. Течение понесло её в неизвестность.***
В полумраке ангара Пина виднелись силуэты пингвина и стоящего рядом с ним Лосяша. — Ну что, друг мой злобный, скоро мы поработим этот колхоз! — гордо произнёс лось. Сразу после этих слов ангар наполнился звуком чавканья от жевания бутерброда и злобным смехом Пина.