***
Вернувшись в номер, Йоханнес принял душ, разобрал вещи и лег на кровать — впервые за последние месяцы отдохнуть, а не заняться с любовником сексом. Эмиль пропускал эстонский этап, и Йоханнес наконец мог побыть в тишине, которую не слышал с тех пор, как три года назад в его жизнь ворвался ураган по фамилии Иверсен. Воспоминания, которые раньше вызывали улыбку, почему-то сейчас совершенно не трогали, словно не он, а какой-то другой Йоханнес, восхищался Эмилем, мечтал тренироваться с ним, а уж о том, чтобы оказаться в его постели, не смел и мечтать. И ведь они были счастливы! Нет, Иверсен и раньше был чертовски болтлив, вспыльчив, заносчив и крайне не сдержан в сексе, но Клэбо ничего этого не замечал — он был слишком влюблен, чтобы зацикливаться на недостатках. Даже когда любовник переходил в постели черту, Йоханнес воспринимал боль с восторгом: Эмиль настолько любит его, что не может сдержаться. Откуда девятнадцатилетнему парню было знать, что между словами «хотеть» и «любить» большая разница… Олимпиада все изменила. Несмотря на долгожданное признание в любви, Клэбо не чувствовал, что его любят, он чувствовал себя грязным и использованным. Шлейф ощущений, вызванных предельно болезненной близостью, тянулся дальше и становился длиннее. Каждый последующий секс был просто сексом, набором одних и тех же действий, которые они проделывали друг с другом. Эмиль причинял боль, а Йоханнес терпел и делал вид, что в порядке, хотя не был в порядке уже второй год. Его непреодолимо тянуло к другому, и он ничего не мог поделать. Необъяснимое желание быть ближе к сопернику отравило клетки мозга, заставляя думать только о двух вещах — как его победить и как его соблазнить. Первое противоречило второму, а второго хотелось сильнее первого. Он пытался бороться, но, когда понял, что бесполезно, смирился и пустил ситуацию на самотек. На Тур де Ски все вышло из-под контроля. Йоханнес почти получил желаемое и теперь, зная, что в постели все может быть по-другому, не хотел соглашаться на меньшее, но согласился — позволил Саше выбрать не его, все забыть и не вспоминать. Они пошли дальше, но, если Большунов наверняка оставил несвершившуюся близость в прошлом, то Клэбо не мог выкинуть ее из головы, как ни старался. Он перевернулся на бок и прикрыл глаза, вспоминая фантомные ощущения горячих губ на шелковистой коже, крепкое тело, прижавшее к постели, руки на бедрах, нескончаемые поцелуи в шею, страстный шепот, переплетенные пальцы и взгляд, полный нежности, заботы и чего-то такого, чему он не мог дать название. Йоханнес никогда и ни с кем такого не испытывал. Каждое прикосновение приносило столько наслаждения, что хотелось расплавиться, расщепиться на миллион атомов, рассыпаться на миллиард кирпичиков. Это было даже круче, чем выиграть три Олимпийских золота в двадцать один год. Клэбо ненавидел все, что казалось ему слишком собственническим, — засосы на шее, искусанные губы и слова «ты принадлежишь мне». Все это делал и говорил Эмиль, не понимая, что Йоханнесу это не нравится. В его руках он чувствовал себя вещью, бесправной одушевленной субстанцией. С Сашей все было по-другому — он его понимал, он знал, как ему нравится, каких прикосновений и где он хочет, но главное — он думал сначала о нем, а уже потом о себе. Ненавистное чувство собственности работало с Большуновым не так, как с Эмилем. Вокруг Иверсена вились толпы поклонников и поклонниц, но парень относился к этому настолько спокойно, что любовник обижался, упрекая его в безразличии. — Я тебе доверяю, — отвечал Йоханнес, пожимая плечами. Он действительно доверял человеку, которого любил, к тому же знал, что Иверсен не пойдет налево — слишком трясется за свою репутацию в глазах общественности и СМИ. Да и какой дурак уйдет от лучшего лыжника мира? Но стоило Ане один-единственный раз поцеловать Сашу в щеку после гонки, и норвежец чуть с ума не сошел от мысли, что ей так можно, а ему так нельзя — ни сегодня, ни завтра, никогда. Блондинка не сделала ему ничего плохого, но он ненавидел ее всеми фибрами души просто потому, что она рядом с ним, а он — нет. Йоханнес был в шоке сам с себя — он в жизни никого так не ревновал и боялся, что, кроме Саши, его ненормальную реакцию заметят и остальные. Особенно Эмиль. Отношения с любовником оставляли желать лучшего. Иверсен целыми днями рассуждал о грядущем в межсезонье переезде, в красках описывая Йоханнесу где, в какой позе и сколько раз он его хочет. Клэбо казалось, что у Эмиля какой-то сдвиг на почве секса — девяносто процентов его речи занимал анализ Камасутры, а остальные десять — лыжные гонки и ненависть к Устюгову. Йоханнес очень устал, просто смертельно. Он не знал, сколько еще сможет обманывать самого себя, оправдывать любовника и держаться за эти отношения. Клэбо из кожи вон лез, чтобы болельщики и СМИ ничего не заподозрили. Он все также обнимался с Эмилем, изображая счастливого человека на глазах миллионов, но, когда они оставались наедине, готов был лезть на стену от нескончаемой пустоты, одиночества и тоски — тоски по другому. В постели все было настолько плохо, что притворяться выходило через раз. Йоханнес возбуждался от воспоминаний о чужих, желанных прикосновениях, а кончал от фантазий о запретной и невозможной близости. Иверсен не замечал, насколько ему с ним плохо, или делал вид, что не замечает. Клэбо радовался уже тому, что любовник ничего не сказал, когда он попросил его слизать кровь с нижней губы, прижать к стене на балконе и медленно расстегнуть пуговицы на джинсах. Эмиль ничего не сказал, но все равно все сделал не так — губу прокусил, прижал к двери, а не к стене, а пуговицы оторвал. Йоханнес даже не расстроился. Он привык, что любовник все всегда делает по-своему, а его желания для него пустой звук. Во второй раз пришивая пуговицы, он вспомнил, как Саша осторожно расстегивал одну за другой. Если бы они меньше чесали языком, он бы успел почувствовать его губы на обнаженном бедре, с внутренней стороны, совсем-совсем близко к… — О чем думаешь? — спросил Эмиль, которого после оргазма иногда тянуло на разговоры. «О том, что хочу другого так сильно, что кончаю только от желания отдаться ему», — подумал норвежец, отворачиваясь к стене и отвечая: — О тебе. Иверсен удовлетворенно хмыкнул и отстал. Так было почти всегда, но иногда — хуже. Каким-то чудом Эмиль иногда доставлял ему удовольствие небольшой прелюдией, и Йоханнесу от этого было только хуже. Если вместо засосов он чувствовал скользящие по телу губы или, не дай Бог, нежный поцелуй в ключицу, ему хотелось выть от безысходности. Он расслаблялся, представляя другого и забывая, где и с кем находится. Один раз Иверсен аккуратно снял с него одежду и прижался губами к косточке на бедре. В голове Клэбо тут же сработал переключатель, и он застонал, до этого не издав ни звука. — Чуть ниже, — попросил он на английском, сжимая его руку. — Пожалуйста. — Ну, раз ты просишь так вежливо… — усмехнулся Эмиль и поцеловал обнаженное бедро. Йоханнес его не слышал, бессвязно шепча английские слова. — Что ты там все время бормочешь? — спросил Иверсен, отрываясь от своего занятия. — Хотя бы помедленнее говори, я успел разобрать только, что ты думаешь обо мне все время, жить не можешь без моих прикосновений и тебе ни с кем не было так хорошо. Я, конечно, польщен, но мог бы просто сказать, что любишь. Клэбо резко сел на кровати, с минуту моргая. Он наговорил такого, что, если бы Эмиль навострил слух, измена открылась бы тут же. Хорошо хоть не придрался к английскому. Наверное, решил, что это его очередной фетиш. — Давай как обычно, — сказал Йоханнес, с сожалением убирая его руки с бедер. — Не хочу никаких ласк. — Так бы сразу и сказал, — недовольно ответил Иверсен, толкая его на кровать и снимая с себя штаны. — Стараюсь тут для него, а ему и не надо… Секс был жутко болезненным, но парень думал не о боли, а о словах Эмиля — мог бы просто сказать, что любишь. Все запуталась настолько, что он не знал, что и к кому испытывает. Его пугало, что Мартин может быть прав. Все чаще Йоханнес ловил себя на мысли, что при виде Саши становится горячо не внизу живота (хотя там тоже), а в сердце — там, где во время гонок бешено бился пульс.***
После вечерней тренировки Носсум устроил внеочередное собрание и толкнул длинную пафосную речь о предстоящем чемпионате мира. — Медальный план простой — оставить Россию без золота. Со спринтом, командником и эстафетой проблем не будет, — он выразительно посмотрел на Йоханнеса, — а вот разделка, скиатлон и марафон… Большунов силен. Его будет трудно победить. И не забыть бы еще про Устюгова. — С Устюговым пусть разбирается Эмиль, — вмешался Крюгер и глумливо засмеялся, — а с Большуновым — Йоханнес. Эта парочка второй год лыжню поделить не может. Сборная захихикала, а Клэбо, сидевший с задумчивым выражением лица, не отреагировал на шутку. — Разберется он, как же, — с издевкой ответил Холунн. — Ему бы без Глобуса не остаться, Большунов уже на пятки наступает, а Йоханнесу хоть бы что. — Перестань, — одернул его Сундбю. Клэбо молчал, поглядывая на часы. Полседьмого, просто прекрасно. Он может поесть хоть в девять, но сборная России ужинает в семь. Даже если Эйрик заткнется сейчас, что вряд ли, он все равно не успеет. А так хотелось еще раз его увидеть… Что ж. Он упустил свой последний шанс и все из-за идиотского сборища. Черт, да кого он обманывает? Большунов все равно не придет, он вообще редко ужинает с командой. Ему же девушка готовит… — Ханс прав, — ответил Носсум. — Если русский станет лучшим лыжником мира, маловероятно, что в следующем году FIS захочет с нами сотрудничать. Да и о максимальной квоте можно забыть. Урежут места в сборной, а у нас и без того конкуренция ого-го. — Йоханнес! — рявкнул Холунн. — Тебе вообще все по-барабану? — Да ты сам его обгони, а потом других критикуй! — воскликнул Клэбо, с раздражением уставившись на сокомандника. — Я и так стараюсь изо всех сил. — Что-то незаметно… Проблемы с мотивацией? — Нет. — Ясно. Значит, банально кончилась энергия. Надо сказать Эмилю, чтобы попридержал свое либидо, а то мало ли что… вдруг опять спринт проиграешь. — Может, хватит? Ненавижу, когда суют нос в мою личную жизнь! — Вы должны помочь Йоханнесу, — вмешался Эйрик. — Уж что-что, а Глобус отдать русскому нельзя. Разрыв в очках ничтожный, несколько гонок, и Большунов возглавит общий зачет. Пора применять командную тактику. — Я сам с ним справлюсь, — возразил Клэбо. — Мне не нужна ничья помощь. — Ага, — снова поддел его Ханс. — Ты сначала обгони его в марафоне, спринтер ты наш, а потом уже отказывайся от помощи. Из-за твоей самоуверенности пострадает вся сборная. — И обгоню! Однажды. — Ну-ну. Он без пяти минут лучший дистанционщик. Если кто и остановит его, так это я, Симен, Шюр или Мартин. Тебе бы до смены лыж доехать в лидирующей группе. Йоханнес обиженно молчал. Хотелось ответить что-то грубое и резкое, чтобы заткнуть вконец обнаглевшего Холунна, но на ум ничего не приходило. К тому же в словах сокомандника была доля правды — какая там смена лыж, ему бы просто финишировать, да что финишировать, хотя бы не сдохнуть. — Ну-ка успокоились оба, — рявкнул Сундбю. — От вашей перепалки толку будет не больше, чем от командной тактики. — А что мы должны будем делать? — спросил молчавший до этого Шюр. Ему, как и Мартину, пришлась не по душе идея тренера. — Наконец-то нормальный вопрос! — ответил Эйрик и обвел взглядом команду. — На оставшихся этапах и на чемпионате мира особенно вы все будете работать на Йоханнеса. Используйте все, чему я вас научил. Тактически перестраивайтесь, блокируйте его, сменяйте друг друга на лидирующих позициях, сбрасывайте темп, когда Йоханнес начнет уставать, и поднимайте его, когда Большунов будет на пределе. Изматывайте его, не давайте выйти вперед на бонусных отсечках, отбирайте баллы. Чем больше он проиграет, тем лучше для Йоханнеса. — Я не хочу! — завопил Клэбо, вскакивая с места и привлекая к себе всеобщее внимание. — Это нечестно и вообще как-то подло. — Что же тут подлого? Я не предлагаю скакать по лыжам, ломать ему палки и падать под ноги. Все в рамках правил. К тому же Большунов быстро въедет в происходящее, и русские ответят своей командной тактикой на нашу. Действие всегда рождает противодействие. — Не ответят. У него один уровень, у всех остальных — другой. В одиночку не остановить целую сборную. — Тем хуже для него. Он не стал олимпийским чемпионом. Чемпионом мира тоже не станет. Вторая ступень пьедестала — его потолок. — Хватит! Не могу это слышать, — кричал Йоханнес, не замечая, как хмурится Носсум, таращят глаза ничего не понимающие Рете, Холунн и Крюгер и качает головой все понимающий Мартин. — Я не стану в этом участвовать. — Так тебе и не придется ничего делать, — усмехнулся Холунн и переглянулся с согласно кивающим Крюгером. — Грязную работу за тебя сделают другие, а ты просто получай удовольствие. Как в постели. Йоханнес дернулся, чтобы врезать сокоманднику, но сдержался. Лучше разобраться с ним на лыжне, чем устраивать бессмысленные разборки. Вряд ли Эйрик оштрафует его за драку, но лучше не проверять. — Йоханнес, без твоего согласия ничего не выйдет, — заметил Носсум. — Я понимаю, что у тебя с ним личные счеты за Руку, но сейчас не до гордости или капризов. Речь о будущем сборной. Если ты проиграешь, кто-то из твоих товарищей покинет команду. Просто позволь ребятам тебе помочь. — Хорошо, — ответил он, уступая. — Пусть делают, что хотят. — Вот и отлично! На сегодня все свободны, можете отдыхать. Йоханнес выскочил из тренерской, чувствуя, как предательски горят щеки. Они будут использовать против него командную тактику, потому что лучший лыжник мира дал добро. Саша стоял перед ним на коленях, а он согласился на нечестную борьбу с ним на лыжне. Господи, какое же он дерьмо.***
На выходе со стадиона Йоханнеса догнал Сундбю. — Чего не отзываешься? — сердито сказал он. — Кричу, кричу, а он даже не обернется. Клэбо молча шел дальше, не сбавляя шаг. Ему хотелось побыть одному, но Мартин, похоже, отставать не собирался. — Да что с тобой? — спросил он, хватая его за локоть. — Если ты собираешься читать мне лекцию на тему того, как ужасно я вел себя на собрании, то лучше не надо, — ответил Клэбо, с легкостью вырываясь из чужой хватки и продолжая путь. — Нет. Мы с Шюром с тобой согласны. Идея дрянь. — Что ж вы тогда промолчали? — Потому что Эйрика не переубедить. Если он что-то вбил себе в голову, это с концами. Глобус интересует его постольку-поскольку, а вот победы на дистанции… Болле его конкретно заинтересовал. Йоханнес понимающе кивнул. У Носсума был пунктик насчет сильных дистанционщиков. Будь его воля, он бы с радостью обменял его на Большунова. Наверное, сборная России не отказалась бы от сильнейшего в мире спринтера. — Я могу проиграть и с вашей помощью. — Знаю. Кому-то придется покинуть сборную. Скорее всего мне. Клэбо остановился и с ужасом посмотрел не друга. Улыбка Мартина была все такой же добродушной. — Этого не будет. Я не допущу, чтобы тебя выгнали. — Йо, мое время уходит, — спокойно ответил Сундбю. — Еще год-два, и я не смогу показывать результатов. Нужно дать шанс молодым. — Обойдутся! Ты останешься здесь. Я так хочу. Мартин засмеялся. Капризы Йоханнеса были одной из тех вещей, на которые он мог смотреть бесконечно. — Господи, какой ты еще ребенок! Все я да я. Йо, это никуда не годится. Люди вокруг тебя тоже хотят быть эгоистами. Клэбо молчал, переваривая услышанное. — Я есть хочу, — наконец сказал он. Они пошли дальше, не останавливаясь. — Ребята обсуждают твою бурную реакцию на командную тактику. — Наплевать. Пусть думают, что хотят. — Ханс считает себя главным соперником Болле на дистанции. Йоханнес нервно засмеялся. — Ему стоит закрыть рот. Он мой, ясно? И в спринтах, и на дистанциях. Во всех гонках. Ему, Симену и остальным ничего не светит. Мартин едва не подавился воздухом. Обычно милый и безобидный Йоханнес от ревности становился просто неуправляемым. — Йо, мне кажется ты слегка зациклился, — мягко ответил он. — Он такой же твой, как и мой. Он главный соперник для каждого из нас, для всей сборной Норвегии. — За Глобус борюсь я, а не сборная Норвегии, — насмешливо ответил Клэбо. — И я не потерплю кого-то третьего рядом с нами. Сундбю молчал. Даже ему стало немного страшно от слов Йоханнеса. — Ты говоришь отвратительные вещи, — осудил он друга. — Просто в голове не укладывается — такая черная ревность. Остановись. То, что ты чувствуешь к нему, разрушает тебя. Ты проиграешь, если не выкинешь из головы эти глупости. У вас вообще как? — Да никак. Решили, что нам это не нужно, и оставили наш маленький срыв в прошлом. — И прекрасно. Забудь о нем. — Не могу. Некоторое время шли молча. Сундбю краем глаза следил за Йоханнесом. По мечтательно-грустному выражению лица он догадался, что даже сейчас парень думает о сопернике. — В тот вечер, когда я звонил, ты был с ним, — сказал он, чуть нахмурившись, — и вы явно не разговаривали. Ты попросил дать тебе еще час ради сомнительного удовольствия? — Да. Позвони ты чуть позже, и я бы получил, что хотел. — Позвони я чуть позже, ты бы объяснялся с Эмилем. — Пусть. Мне все равно, если честно. — Что значит, все равно? Йоханнес остановился, взъерошил волосы и закричал. — Да не могу я, ты понимаешь? Не могу! Мне настолько хреново, что жить не хочется. Не могу видеть его, улыбаться ему, спать с ним. Меня тошнит от этой показухи. Притворяюсь из последних сил, почти уже не пытаюсь. Я не знаю, как он не замечает очевидных вещей — или настолько уверен в своей неотразимости, или невнимателен, или просто глуп и бесчувственен. Мне больно, а ему плевать. Еще немного, и я возненавижу его. Клэбо рванул с места почти бегом. — Так скажи ему об этом! — ответил Сундбю, догоняя его. — Попроси быть нежнее, осторожнее. Наверняка он прислушается к твоим желаниям. — После спринта на Олимпиаде он прислушался к моим желаниям? Плевать он на них хотел. Я прошу по-другому, а он все равно делает по-своему. Однажды ему приспичило быть нежным, и я скажу тебе, чем все закончилось. Я представил другого и такого наговорил, что меня спасло только то, что от возбуждения Эмилю кровь перестала поступать в мозг, и он не расслышал половину слов. Я про себя шепчу не его имя. Какая к черту нежность? — Тогда я вообще ничего не понимаю. Тебя не устраивает секс, но ты об этом не говоришь, не хочешь быть с ним, но до сих пор его не бросил. Что за мазохизм, Йо? — А что я ему скажу? — Скажи правду. Скажи, что чувствуешь. — В том-то и проблема. Я не знаю, что и к кому чувствую. — Знаешь. Я еще перед Альпе Чермис тебе говорил. — А, что если я ошибаюсь? — ответил Йоханнес, замедляя шаг. Он уже видел отель за поворотом. — Вдруг мне все это только кажется. А даже если не кажется, что это изменит? Ну, брошу я его, а дальше что? У меня нет шансов, понимаешь? Впервые в жизни я не могу получить желаемое, и это сводит меня с ума. Ты не представляешь, какого это. Видеть его, бежать с ним рядом, обнимать на пьедестале, и знать, что это — максимум, который я получу. Для меня это ничто. Я даже прикоснуться к нему не могу, а вот она может — как угодно, сколько угодно и когда угодно. Ненавижу! Ей можно все, а мне ничего. Это так несправедливо. Я не понимаю. Почему нельзя, если так хорошо? Мы не делали ничего плохого. Я предложил всего лишь секс, и мне отказали. У меня самооценка скоро до нуля упадет. — Йо, отказ не всегда означает отсутствие желания, может быть другая причина, нужно только ее увидеть. — Какая другая? — Если тебе станет легче, ему не все равно. — Ага. Он даже не смотрит в мою сторону. — Смотрит, когда ты не видишь. И взгляд у него ничуть не равнодушнее твоего. — Тогда почему он мне отказал? — Ты не думал, что просто секса для него мало, а дать тебе что-то большее он не может? Всегда страшно услышать отказ. — Глупости. Он знает, что не услышит отказ! — Это просто предположение, я могу ошибаться. Лучше сосредоточься на Глобусе. И в этот момент Йоханнес вспомнил. Он сказал Саше, что хочет его, но любит Эмиля. Просто хочет. Просто секс. Он был настолько возбужден, что ничего не заметил — ни разочарования, ни тоски, ни боли в зеленых глазах. Для него сделали все, а он сказал — секс и ничего больше. Черт, какой же он идиот! Он вспомнил, как Большунов остановился, как несмотря на сильнейшее возбуждение отказался причинять ему боль. Он хотел его, хоть и не говорил, но только ли хотел? Может, в этом и кроется истинная причина отказа… Клэбо довольно улыбнулся, что не укрылось от Мартина. — Узнаю эту улыбку… — сказал он. — Ты снова думаешь о нем? — Совсем чуть-чуть, — ответил Йоханнес и быстро перевел тему. — Я такой голодный. Мы же пойдем в ресторан? Сундбю кивнул. Они почти пришли.***
Йоханнес рассеянным взглядом искал свободный столик, но, как назло, все было занято. — Вон там двое сидят, — сказал Сундбю и указал на местечко в углу. — Пойдем спросим, свободно ли у них. Клэбо кивнул. Со спины было не видно, кто там сидит, да и какая разница, если жутко хочется есть. — Извините. Здесь свободно? — по-английски обратился к сидевшим Мартин, и две головы, как по команде, повернулись в их сторону. Йоханнесу даже есть расхотелось. За столом сидели Устюгов и Большунов. Саша явно был не в состоянии разговаривать на английском, поэтому Сергей, первым пришедший в себя, дружелюбно ответил: — Привет. Падайте. Сундбю преспокойно опустился на стул напротив Устюгова и набросился на еду, а вот Клэбо под пристальным взглядом Саши забыл даже как вилку держать. Мартин с Сергеем что-то бурно обсуждали, как закадычные друзья, а он все не мог взять себя в руки, успокоиться и нормально поесть. Ему опять стало слишком жарко, задрожали руки, и пульс начал шалить. Чувствуя, что краснеет от такого внимания, Йоханнес поднял голову и забыл, как дышать. Глаза цвета самой весенней травы смотрели на него с такой нежностью, что стало горячо, и не где-то, а там, где страшнее всего — глубоко внутри, в самом сердце. Норвежец забыл, что они не одни, что вокруг есть кто-то еще, целая толпа кого-то еще, и коснулся чужой теплой ладони. Саша, похоже, чувствовал то же самое — он не вырвал руку, а, наоборот, переплел их пальцы, прямо как тогда… Мартин с Сергеем понимающе переглянулись, и Устюгов, склонившись над столом, шепотом сказал: — Слушай, у них совсем друг от друга крышу снесло. Они же прямо здесь сейчас трахнутся. Сундбю, до этого сидевший с максимально серьезным выражением лица, не выдержал и заржал, едва не подавившись соком. — Абсолютно согласен. Совсем уже обнаглели. Вокруг люди, а они глазами друг друга раздевают. — Готов поспорить, не только глазами, но и мысленно, — со смехом ответил Сергей. — Хорошо, что мы с тобой не телепаты, я бы точно не выдержал. Ты только взгляни на них. Даже мне жарко от того, как они друг на друга смотрят. Мартин всем корпусом развернулся к Клэбо. Йоханнес влюбленным взглядом смотрел на своего принципиального соперника и, судя по улыбке, находился сейчас в другом измерении. Большунов был примерно там же. — Знаешь, что? — сказал Сундбю. — Плевать на спортивное питание, пошли за десертом. Пусть остаются, если хотят. — Не мало людей вокруг? — опасливо спросил Устюгов. — Как бы они здесь друг друга не раздели. — Да не парься, пошли. Отойдем на пять минут и вернемся. Все равно надо поговорить — и им, и нам. — Мы за сладким, — громко объявил Сергей. — Хорошо, — хором ответили Йоханнес и Саша, все так же смотря друг на друга.***
— М-да. Тяжелый случай, — сказал Мартин, когда они с россиянином отошли на приличное расстояние. — Более чем, — шепотом ответил Сергей. — Давно ты в курсе? Сундбю с видом дегустатора с десятилетним стажем медленно обошел стол с десертами и, остановившись напротив подноса с шоколадными муссами, сказал: — Взгляды Йоханнеса заметил еще год назад в Фалуне, но тогда не придал этому значения. Подумал, ну, смотрит и смотрит. Ничего серьезного. — Значит, мы с тобой одинаково внимательны. Я тогда же Саню предупредил — поаккуратнее с Клэбо. Как видишь, слушать он не умеет. Что думаешь, обо всем этом? — Не знаю, что лучше — мусс или суфле, — проворчал Мартин. — Все так аппетитно выглядит… Дело плохо. Чувства друг к другу не дадут им остановиться. Они зайдут дальше. Я переживаю за Йоханнеса. Как бы чего не натворил… Он влюбился в главного соперника и не может признаться в этом даже себе. Устюгов, в отличие от норвежца тонким вкусом не блистал. Положив на тарелку огромный кусок клубничного торта, он ответил: — Саня такой же. «Мы просто соперники, я люблю Аню»… Бла, бла, бла, сам только и делает, что пялится. В последнее время вообще никого не замечает, кроме вашего Клэбо. — Я слышал, они решили все прекратить. — Я тебя умоляю! Ты лица их видел? Пять минут наедине, и договор пойдет ко всем чертям. Ничего против Йоханнеса не имею, но пусть он держится от Сани подальше. Так ему и передай. Заметит кто-то из команды или, не дай Бог, тренеры, и будет плохо. Никакие результаты не помогут Сане остаться в сборной, — наблюдая, с каким придирчивым видом Мартин выбирает десерт, Сергей не удержался от комментариев. — Не знал, что ты такой сладкоежка. — Жить не могу без сладкого, а нам его почти нельзя, — пожаловался Сундбю. — Да пошло оно все… Возьму мусс, суфле и еще крем-брюле, — сложив все на тарелку, он повернулся к россиянину и серьезно сказал: — Я не знаю, что мы можем сделать. У меня плохое предчувствие. Скоро рванет. Йоханнес почти себя не контролирует. Ему плевать на запреты. Это чудо, что Эмиль ничего не заметил. — Нельзя оставлять их наедине, они не сдержатся. Давай объединим усилия. За Саню я ручаюсь. На чемпионате мира ни на шаг от себя не отпущу. А ты проконтролируй Йоханнеса, раз Пятачок, в смысле Иверсен, не в состоянии уследить за своим парнем. — Можно попробовать. В конце концов, хуже уж точно не будет. Они пожали друг другу руки.***
— Может, перестанешь на меня так смотреть? — тихо спросил Йоханнес, с неохотой отпуская чужую руку. — Как? — Так, что я дышать не могу, не то, что есть. — Прости, — Саша разорвал зрительный контакт, и норвежец, наконец, взял в руки вилку. — Просто… у тебя такие глаза. Самые красивые в мире, ты хоть знаешь об этом? Клэбо швырнул вилку на стол и медленно выдохнул, успокаиваясь. Все, что он чувствовал, в разы обострилось, и держать это в себе было физически больно. — Прекрати. Ты нарушаешь договор. — Чем это? Пункта про комплименты в нем нет. От собственной беспомощности в глазах Йоханнеса блеснули слезы, и он, чтобы скрыть слабость, снова взял в руки вилку и попробовал есть. Такой отвратительной безвкусной еды он не пробовал уже давно. Заметив, как дрожат губы норвежца, Саша снова коснулся его руки — на этот раз в районе запястья. К зашкаливающему пульсу добавился еще и бесконтрольный выброс эндорфинов. Клэбо поднял глаза и, слегка наклонившись вперед, сказал: — Ты не представляешь, как я хочу тебя поцеловать. Большунов окинул ресторан тревожным взглядом и почти шепотом ответил: — Тише. Вокруг люди. И ты нарушаешь договор. — Тогда не прикасайся ко мне. Никогда. — Как скажешь. Саша убрал руку, и Йоханнес, окончательно расстроившись, отодвинул тарелку в сторону. Поесть все равно не удастся. — Да что с тобой? Для победителя ты не выглядишь таким уж довольным. — Зато ты больно счастлив для того, кто снова мне проиграл, — огрызнулся Йоханнес. — Что ты вообще здесь забыл? Обычно ты ужинаешь в номере. — Аня приболела и не поехала в Эстонию. — Сочувствую. Пусть выздоравливает. Клэбо не знал, насколько неискренне прозвучали его слова. Эмиль пропускает этап, оставив ему пустой номер и холодную постель, оставив его — нестерпимо желающего, изнывающего от ревности, мучающегося угрызениями совести, бесконечными запретами на чувства, мысли и прикосновения — наедине с ним. И она сделала то же самое. Их пассии словно одновременно устроили им проверку на верность и вместе с тем дали такой шанс… — Как она тебя называет? Господи, и зачем он только спросил — ведь и так знает, какое имя эта второсортная лыжница шепчет в постели. С недавних пор он все знает про отношения Большунова и Жеребятьевой из массы ее недалеких интервью. Ну, а что ему еще остается? Хоть так он будет ближе к нему, раз по-другому нельзя. — Саша. — Саша, — без запинки повторил норвежец. — Надо же, — удивился Большунов. — С первой попытки. — Она не первая. — Ты раньше не называл меня по имени, — как бы давая подсказку, в глазах Йоханнеса вспыхнула темная искорка, и Сашу осенило. — Погоди, ты же не хочешь сказать, что… — Да. Я сплю с ним, но думаю о тебе. Всегда. Меня тошнит от его прикосновений, потому что он не ты, он не может сделать как ты, он вообще нихрена не может. Я шепчу твое имя, а не его, потому что по-другому никогда с ним не кончу. Ты скажешь, что я нарушаю наш договор, но мне плевать. Не один договор в мире не запретит мне хотя бы мысленно быть твоим, а не его. Я ненавижу сам себя. Ненавижу, что дал обещание, которое не могу выполнить. Даже сейчас я думаю о том, как ему изменить. И тебя, и меня сегодня никто не ждет. Эта ночь могла бы быть нашей… — Йоханнес, — голос Саши звучал как-то совсем хрипло. — Остановись. — Расслабься, я говорю это не для того, чтобы затащить тебя в постель. Просто хочу, чтобы ты знал. Ты занимаешь все мои мысли. Если передумаешь, я скажу тебе да, потому что чувствую больше, чем просто влечение… Мне вообще кажется, что я… — Клэбо резко замолчал, прикидывая, сколько лишнего он уже наговорил, и поспешил закончить: — Прости. Не нужно было все это говорить… — Погоди. Йоханнес, что ты хотел сказать? Это важно, пожалуйста. К столу приближались Сундбю с Устюговым, и Клэбо быстро прошептал: — Неважно. Это все испортит еще больше. Удачи на чемпионате мира. Она тебе понадобится. Саша ответить не успел. На соседний стул плюхнулся Сергей и, не спрашивая, положил ему на тарелку половину клубничного торта. — Йо, ты же поможешь мне с крем-брюле? — сказал Мартин, виновато улыбнувшись. — Я слегка переборщил с количеством десертов. — Почему бы нет. Он бы тоже хотел клубничный торт, но раз он уже занят, придется согласиться на меньшее. Видно, даже лучшие лыжники мира не получают все, что хотят.