***
Йоханнес выиграл, но стоило ему узнать о дисквалификации Устюгова и увидеть полный разочарования и непонимания взгляд Саши, также вылетевшего в полуфинале, и радость от первого в жизни чемпионского титула улетучилась. Большунов не поздравил его с победой, и дело было явно не в обидном проигрыше. Норвежец видел его глаза — они весьма красноречиво сказали ему, что Саша думает о его стычке с Сергеем и на чьей он стороне. Не на его. Глупо, конечно, ожидать, что между лучшим другом и главным соперником он выбрал бы соперника, но внутри все равно болело от понимания того, насколько он, Йоханнес, незначительная фигура в жизни Большунова, просто какое-то приложение к лыжным гонкам. Устюгов, как нарочно, ни на шаг не отходил от Саши, не позволяя приблизиться и сказать даже пару слов. Можно, конечно, рискнуть и подойти к ним обоим, но стоять рядом с наверняка еще не смирившимся с дисквалификацией Сергеем было опасно для здоровья, к тому же привлекло бы повышенное внимание прессы. Повторных разборок Клэбо уж точно не хотел. Йоханнес уже решил, что сегодня без шансов, но Устюгова окликнул кто-то из российских журналистов, и он отошел. Норвежец оглянулся — Иверсен о чем-то болтал с французами, а журналисты NRK пока были заняты ставшим вторым Пеллегрино. Нужно было спешить. Разгадав его намерение, Саша подхватил лыжи с палками и быстрым шагом скрылся в толпе. Клэбо догнал его спустя добрую сотню метров и рывком развернул к себе: — Что даже с победой не поздравишь? — Поздравляю, — сухо ответил Большунов. — Для тебя все сложилось, как нельзя лучше. Впрочем, как и всегда. Холод и отстраненность в голосе главного соперника кольнули в самое сердце. — Я не хотел, чтобы его дисквалифицировали, но он сам устроил разборки. Ты же видел повтор? — Видел. Ты загнал его в ограждения, почти вытолкнул с трассы, дважды проехался по его лыжам! По-твоему, это честная борьба? Саша был зол, но что, удивительно, говорил спокойно и по делу. Это обнадеживало. — Ты знаешь правила. Я был впереди и мог блокировать. Откуда мне было знать, где его лыжи? У меня нет глаз на спине, обгон — это его проблема, — понимая, что аргументов недостаточно, Йоханнес подключил эмоции: — Да он сам не лучше! Зачем полез в эту щель? Я уже занял внутренний радиус, обгонял бы по внешнему. Уловив изменения в настроении соперника, Большунов завелся не на шутку. — Он и так шел по внутреннему радиусу! Это ты сместился и перекрыл траекторию, хотя мог идти по своей. Разговор на повышенных тонах заинтересовал многих, и вокруг потихоньку собиралась толпа любопытных. Заметив это, Клэбо подошел ближе и тихо, чтобы только Саша услышал, сказал: — И все же я был впереди и имел право менять траекторию. Ему нужно было думать головой, а не рассчитывать только на грубую силу. В следующий раз будет больше внимания уделять тактике и… — Дурацкая тактика, — перебил его россиянин. — Это не тактика, а провокация чистой воды! — Неужели? — Йоханнес сделал еще шаг, улыбнулся и, с невинным видом смотря в глаза, спросил: — И кого же я провоцирую? Сокращение дистанции на пользу разговору не пошло. Сверхсильное притяжение кружило Саше голову, не давая собрать мысли в кучу и выдавить что-то членораздельное. Его пугало, что он не мог как следует разозлиться на Клэбо, хотя тот был очевидно не прав. Он вообще не мог злиться, когда видел его улыбку, смотрел в глаза, слушал стук сердца, когда чувствовал его так близко, что плавились границы дозволенного и нестерпимо хотелось коснуться. Слабость к Йоханнесу бесила его больше всего. — Всех! — кое-как выдавил он. — На лыжне и… не только. — FIS с этим не согласна. Большунов подошел вплотную. У норвежца от простого ощущения близости сердце забилось так громко, что, казалось, слышит весь стадион. Он готов был признать, что где-то не прав, если они подольше так постоят. — FIS? — усмехнувшись, повторил русский. — Не говори мне про FIS. FIS действует в интересах Норвегии, в частности в твоих интересах. Поменяй вас с Серегой местами, и результат был бы тем же — ему — дисквалификация, а тебе — финал. Ты и Эмиль можете творить на лыжне все, что вздумается, и останетесь безнаказанными. — Ты не прав! — в отчаянии воскликнул Йоханнес. Он чувствовал, что начинает сомневаться в своей правоте, и, что гораздо хуже, начинает оправдываться, потому что мнение Саши для него неожиданно стало важнее гордости. — Причем здесь Эмиль? — Два года назад в команднике он сделал то же самое. От него я всегда жду какого-то подвоха, но ты меня удивил. Я думал, ты уважаешь соперников. Что ж… видимо, я ошибся. Саша ушел. Норвежец хотел броситься за ним, догнать, вернуть и еще раз все объяснить, но стоп-слово в голове остановило его. Сейчас не лучшее время. Они поговорят позже, когда оба остынут и переварят случившееся.***
Йоханнес чувствовал себя совершенно разбитым. В сотый раз пересмотрев запись гонки, он пришел к выводу, что Саша не так уж не прав. Может, он и не нарушил правила, но поступил не очень порядочно, некрасиво, нечестно. Он был впереди, но не намного, не настолько, чтобы не видеть соперника боковым зрением. Он знал, где Устюгов, и интуитивно чувствовал его движения по трассе. Можно было идти по своей траектории, скорее всего, он бы даже выиграл от этого. Абсолютно точно выиграл бы, потому что не сбился бы с ритма, не потерял бы скорость и не пропустил бы вперед Пеллегрино и Скара. Неужели он допустил тактическую ошибку? — Я же все правильно сделал? — спросил он у Эмиля спустя три часа самобичевания. — Ты че все еще паришься из-за Устюгова? — хохотнул он, сидя на постели в откровенно намекающей позе. — Забей и пошли в кровать. — Я переживаю, что из-за моей ошибки пострадал невиновный. — Нихрена себе невиновный! Он тебя почти избил на финише. Я бы этого ублюдка вообще от всех оставшихся гонок отстранил! — Проехали, — ответил Йоханнес. Смысла развивать дискуссию не было, потому что переубедить упрямого любовника не представлялось возможным. Разговаривать с Иверсеном, в принципе, было тем еще испытанием, потому что он все всегда переводил в шутку и ничего не воспринимал всерьез. — Ну, наконец-то. Иди ко мне. Клэбо отложил телефон, поднялся с кресла и без малейшего желания уселся к Эмилю на колени. Снедаемый чувством вины, он не был ни капли возбужден, и любовник, почувствовав это, коснулся его бедер и прошептал: — Расслабься. Ты слишком напряжен. Йоханнес кивнул, прикрывая глаза. Из темноты выплыли кадры, в которых он подрезал Устюгова, сам Устюгов, наехавший на него, а затем и Саша, смотревший на него презрительным взглядом. — Ну, как? Что-нибудь чувствуешь? Эмиль собрал все эрогенные зоны, непривычно нежно коснулся губами шеи, слегка потянул пряди волос, чуть сжав у корней, и будь это кое-кто другой Клэбо уже стонал бы, умоляя о большем, но с Иверсеном не получалось ничего — ни расслабиться, ни возбудиться. Липкий страх, что следующее прикосновение будет болезненным, душил его, и к своему стыду он не чувствовал ничего. — Прости. Гонка не выходит из головы. Йоханнес ждал бешенства, упреков и непонимания, но вместо этого Эмиль медленно поцеловал его, прижимая к себе. — Все в порядке, — сказал он, оторвавшись от его губ. — Я понимаю. Клэбо едва не свалился с его колен. — Понимаешь? Правда? — Да. Парень неверящим взглядом смотрел на него, пытаясь понять, к чему этот спектакль. Заботливый Иверсен был за гранью его понимания. Эмиль необычайно медленно принялся расстегивать пуговицы на его джинсах. Расстегивать, не отрывать. Йоханнесу стало совсем страшно. Он сжался в комок, испытывая непреодолимое желание все прекратить, встать с колен и сбежать. Иверсен погладил его по щеке и спросил: — Что с тобой? У тебя странное лицо. — Тебе кажется, — дрожащим голосом ответил Клэбо. — Просто… ты никогда так раньше не делал. — Знаю. Но в последний раз ты хотел именно так. Я тогда не сдержался, но сейчас все будет, как ты хочешь. Одна фраза, и Йоханнес понял, что он не только не снимет напряжение и накопившуюся усталость, но и рискует проговориться о том, что уже несколько месяцев сидит у него в голове. — Давай снимем это, — сказал Иверсен и, стащив с него футболку, коснулся напряженных плеч, сильно сжимая. Клэбо вскрикнул раньше, чем успел перетерпеть. — Так больно… Последний раз он признавался, что в постели что-то не так, кажется, никогда. Эмиль остановился, скользнул взглядом по его телу, что-то увидел и, нахмурившись, схватил его за левое плечо, дергая на себя. — Кто прикасался к тебе? Йоханнес забыл, как дышать. Неужели он где-то проглядел и с того раза, на Тур де Ски, что-то осталось. — В смысле? — След на плече, — допытывался Иверсен, почти выворачивая ему плечо. — Откуда он? Еще вчера его не было. — Устюгов… толкнул меня… дважды, — ответил Клэбо, с трудом ворочая языком от пронзившей все тело боли. — И ты молчал?! — он сжал его лицо чуть ниже линии челюсти, грубо развернул к себе левой щекой, осмотрел и удовлетворенно сказал. — Хоть тут нет отпечатков его пятерни! Какого черта ты не сказал? — Ты же сам все видел, мог догадаться, что силы он не экономил… как и ты сейчас. — Скотина! Я урою его! — прокричал Эмиль и, небрежно скинув с себя Йоханнеса, бросился к дверям. — Стой! — прокричал парень, на ходу натягивая футболку и застегивая пуговицы на штанах, но было поздно. Любовника и след простыл.***
Клэбо бежал по коридору быстрее, чем в финале спринта. Иверсен в неадекватном состоянии мог натворить такого, что разгребать последствия придется еще несколько лет. Дверь в номер Устюгова была не заперта. Оттуда доносилась русско-норвежско-английская брань. Йоханнеса обдало ледяной волной. Только бы не дошло до драки и только бы Саша, с которым Сергей делил номер, сейчас где-нибудь гулял. Во сколько там у группы Бородавко вечерняя тренировка? Парень влетел в номер, захлопнул дверь и застыл на пороге. Эмиль, смешно размахивая руками и матерясь на норвежском, пытался ударить удерживающего его Сергея. В паре шагов от них стоял Саша, что-то кричал по-русски и настороженно следил за действиями Иверсена, готовый в любой момент броситься другу на помощь. — Это что, блять, такое было в полуфинале? — орал Эмиль. — Я тебя спрашиваю, ушлепок! — А это ты у своего ненаглядного спроси, — в тон ему ответил Устюгов. — Ты его научил по лыжам соперников скакать? Ну, наконец-то! — воскликнул он, заметив раскрасневшегося Клэбо. — Забирай своего Отелло и валите из нашего номера! — Прости, он не в себе, — ответил Йоханнес и, как можно, спокойнее сказал любовнику. — Эмиль, прекрати! Ты позоришь и себя, и меня. Иверсен прекратил махаться руками и обрушил свой гнев на подошедшего Клэбо. — Какого хрена ты перед ним извиняешься? — орал он, тряся его за плечи. — Он тебя лапает на глазах миллионов, а ты хоть бы слово сказал! А, может, тебе понравилось? Теперь-то я понял, откуда все эти просьбы на английском в нашей постели! — Замолчи, придурок! — воскликнул парень, краснея еще больше. Саша, стоящий тут же, слышал каждое слово и теперь смотрел на него полным ужаса взглядом. — Ты представляешь его, да? Думаешь о нем, когда я тебя трахаю? Отвечай же, ну! — Да убери же ты руки! — не выдержал Йоханнес, который от боли почти ничего не соображал. — Хватит орать! Мы здесь не одни, если ты не заметил. Пошли в номер, там нормально поговорим. — Если он не выйдет отсюда через пять секунд, клянусь, я его вынесу, — сказал Сергей, который второй раз за день был в состоянии аффекта. — Мы сейчас уйдем, — пообещал Клэбо, кое-как убирая руки любовника с плеч. — Пожалуйста, Эмиль. Вернемся в номер, и я все тебе объясню. Иверсен, немного успокоившись, сделал шаг к дверям. Клэбо последовал за ним. — Йоханнес, ширинку застегни, — хмыкнув, сказал Устюгов. Клэбо отвернулся, быстро застегиваясь. К несчастью, для всех присутствующих, особенно для Саши, была очевидна причина, по которой она оказалась расстегнутой. Эмилю же невинная, в общем-то, фразочка напрочь отключила мозги. Оттолкнув Йоханнеса, он налетел на россиянина и впечатал спиной в стену. — Ты куда только что смотрел? — прорычал он, клацая зубами и брызжа слюной. — Еще хоть раз до него дотронешься, и твои мозги будут на этой стене, понял? Он мой. Никто не прикоснется к нему, кроме меня. Клэбо молчал, боясь вставить слово. Он бы хотел, чтобы все это было сном, чертовски хреновым сном, который скоро закончится. Саша все время смотрел на него, но Йоханнес избегал его взгляда. Он опозорился как никогда в жизни, и ему было стыдно даже находиться здесь, не то, что поднять глаза. Эмиль с Сергеем стояли слишком близко друг к другу, дышали слишком часто, и Клэбо на почве собственных нереализованных фантазий начали мерещиться вновь вспыхнувшие искры прошлого между ними. Мгновение, и ему показалось, что Иверсен ревнует не его, а к нему. Следующая фраза только подлила масла в огонь. — Неужели? — ехидно спросил Сергей. — А Йоханнес-то не против твоих прикосновений? Сдается мне, чужие нравятся ему куда больше… Растерявшись, Эмиль отпустил Устюгова и отошел на пару шагов, переваривая услышанное. Саша отскреб друга от стены и, как показалось Клэбо, раздраженно сказал ему что-то по-русски. Сергей что-то тихо переспросил и, получив утвердительный ответ, сразу сник. Взгляд стал виноватым, а улыбка пропала. — Ну, все. Пошутили и хватит, — сказал он, поправляя одежду. — Уматывай отсюда, пока я добрый. Иверсен его не слышал. Развернувшись к Йоханнесу, он наотмашь ударил его по лицу. — Мало ты передо мной на коленях стоял и плохо работал ртом. Смешно, что я сразу ничего не понял. Ты ныл, когда его не пустили на Олимпиаду, был сам не свой из-за этого в Пхенчхане. И еще год назад в баре Фалуна… ты сначала куда-то улизнул, а потом ни с того, ни с сего вернулся — возбужденный и неудовлетворенный. Так хотел, что дотерпел только до туалета. В Эстонии вы, наверно, с ним из койки не вылезали. Хоть расскажи, как это было. Просто интересно, почему он может удовлетворить лучшего лыжника мира, а я нет. Выкладывай, что смотришь? Как он к тебе прикасается? Отсасываешь ему с большей охотой, чем мне? Стонешь под ним как последняя шлюха, а со мной даже не пикнешь? Ноги для него сам раздвигаешь и уж явно шире, чем для меня? Хотя почему я решил, что только для него одного. Такая шлюха, как ты, раздвигает их перед всеми желающими. — Ты спятил! Не было у нас ничего, — быстро ответил Устюгов и с сочувствием посмотрел на держащегося за щеку Клэбо. — Клянусь, что не было. Я не рассчитал силу и, видимо, слишком сильно толкнул его. Я не думал, что останется синяк. Ради Бога, успокойся. И больше не трогай его! Йоханнеса трясло. Он из последних сил сдерживал подступающую истерику. Внутри него словно что-то разорвалось, лопнул огромный пузырь, и вся боль, накопившаяся за три с лишним года отношений, вырвалась наружу и побежала по сосудам. Ему было стыдно перед Сашей за все — за тактику в полуфинале, за синяк на плече, за расстегнутую ширинку, за поведение Эмиля, за его слова, за себя самого, за то, что позволил ему, пусть и всего однажды, встать перед таким, как он — грязным, никчемным, жалким, на колени. Все его величие заканчивалось на лыжне, в жизни он был ничтожеством, и об него вытирали ноги. — Не смей с ним так разговаривать! — звенящий от негодования голос Саши разрезал тишину. Клэбо поднял на него удивленный взгляд и отрицательно покачал головой, умоляя не вмешиваться, но Большунов не стал слушать. Он быстро пересек коридор и, остановился перед обалдевшим Эмилем, заслоняя собой Йоханнеса. — Он не твоя собственность и не вещь, которой ты распоряжаешься, как тебе вздумается. Он человек. И он любит тебя, а ты все время делаешь ему больно и даже не замечаешь этого. — Что он несет? — Иверсен бросил на любовника вопросительный взгляд. — Скажи, чтобы заткнулся и не лез, куда не просят. Но Йоханнес молчал, спрятавшись за чужую спину. — Ты и мизинца его не стоишь. Он ни в чем перед тобой не виноват и не обязан оправдываться. Если ты ему не доверяешь, это твои проблемы. Извинись перед ним. — Йоханнес, почему ты молчишь? — приставал с расспросами Эмиль. — Тебя не волнует, что кто-то вмешивается в нашу личную жизнь? Клэбо все также молчал, не желая говорить. Саша почувствовал, как футболка на спине увлажнилась от чужих непрошенных слез, и волна жалости и нежности затопила его сердце. — Скажи, что он не прав, и ты так не считаешь, — требовал Иверсен. Йоханнес не отвечал, перебирая складки ткани на футболке соперника, зарываясь в них лицом, разглаживая и почти целуя. — Оставь его в покое и уходи. Ты уже достаточно сделал и сказал. — Йоханнес пойдет со мной, — настаивал неожиданно угомонившийся Эмиль. — Решать ему, а не тебе. — Уходи, — через силу ответил Клэбо. — Я приду позже. Дверь захлопнулась, едва не слетев с петель. Саша развернулся лицом к плачущему Йоханнесу и, ни слова не говоря, обнял его. — Больной ублюдок, — процедил Сергей и покрутил пальцем у виска. — Я принесу лед.***
Устюгов, матерясь, перерыл весь мини-бар в поисках кубиков льда. — Куда, блять, они подевались? — бубнил Сергей, переставляя с места на место бутылки. — А, я же сам их сегодня Глебу отдал на коктейльчик, — поднявшись с корточек, он захлопнул мини-бар и, почесав затылок, виноватым голосом сказал: — Короче льда нет, но так-то там все холодное. Можно бутылку воды приложить или сока… Его не слушали. Йоханнес, вцепившись в Большунова, тихо всхлипывал на его плече, пока Саша, шепча что-то по-русски, медленно гладил его по волосам и вздрагивающей спине. — Алло, я кому это все рассказываю? — психанул Устюгов. — Оторвитесь уже друг от друга! — Да, спасибо, — ответил Саша и жестом подозвал друга к себе. — Ты не мог бы оставить нас наедине? — Ага, щас! И думать забудь. Я только за порог, а вы тут… — Большунов укоризненно на него посмотрел, и Сергей, стрельнув глазами в сторону раскисшего Клэбо, сказал: — Ну, хотя да. Сейчас он хочет только успокоительные. — Серега! Десять минут. — Ладно, пока до Глеба дойду, — сдался Устюгов. — Но имей в виду. Я вернусь ровно через десять минут, — и шепотом добавил: — Раздеться не успеете, но на минет времени хватит. Саша с трудом удержался, чтобы не запустить в друга чем-нибудь тяжелым. Как только за Сергеем захлопнулась дверь, Йоханнес разрыдался еще сильнее, словно все это время только и делал, что сдерживался. — Ну, тише, тише, — зашептал Саша, не зная, как еще успокоить. — Ничего страшного не произошло. Когда Аня ни с того, ни с сего начинала плакать, он терялся и просто ждал, пока из нее выйдет лишняя вода и она угомонится, а тут принципиальный соперник… — Ты не должен был этого делать, — сказал Клэбо, утыкаясь носом ему в шею и медленно гладя плечи. — Я сам могу за себя постоять. — Я знаю. — Тогда зачем? Саша не ответил, слегка отстранив от себя Йоханнеса. Если он признается, будет трудно вернуть разговор в нужное русло. На правой щеке норвежца горел красноватый след. — Можно? — спросил Большунов, протягивая руку. — Тебе не нужно спрашивать разрешения. — Нужно. Ты сказал, чтобы я к тебе больше не прикасался. Клэбо наморщил лоб, вспоминая, когда ляпнул подобную глупость и, сообразив, быстро ответил: — Мало ли, что я сказал. Саша осторожно коснулся его щеки в месте удара. Жгучее покалывание утихло, и долгожданный холодок пробежал по пылающей коже, успокаивая. Йоханнес вздрогнул от наслаждения, но Саша решил, что от боли, и остановился. — Прости, — сказал он, убирая руку. — Давай приложим что-нибудь холодное. Клэбо отрицательно покачал головой. — Нет, к черту. Сделай так снова. Мне лучше. Большунов еще раз коснулся его щеки, невесомо скользя кончиками пальцев вниз. Нежная и теплая кожа пульсировала, и Саша подумал, что даже у Ани с миллионом ее кремов и средств для ухода она не такая соблазнительно гладкая. Йоханнес снова приблизился, внимательно смотря ему в глаза, и Большунов, теряясь под этим гипнотизирующим взглядом, не заметил, как боль на лице норвежца сменилась наслаждением, дыхание из всхлипывающего стало ровным, и под подушечками пальцев высохли дорожки слез. — Все еще больно? — спросил Саша, когда рука сама собой перескочила с щеки на оголенную шею. — Нет. Твои прикосновения… Ты не представляешь, что я чувствую, когда ты ко мне прикасаешься. — Не надо. Я очень тебя прошу. Большунов смутился, гладя напряженные плечи. Рука сама нашла путь к обнаженной коже и замерла, накрыв поставленный одним и закрепленный другим синяк. Наверно, если бы у них было не десять минут, а больше, он бы снял с него всю одежду и просто прижался бы губами к этой жуткой синюшной отметине. Из ровного дыхание Йоханнеса стало частым, цвет глаз потемнел на один оттенок, а это первые признаки того, что нужно прекращать. — Мне так стыдно, что ты узнал то, что не должен был, — шепнул норвежец, дергая одежду в разные стороны, чтобы открыть больше участков кожи. — То, что он сказал, правда? — спросил Саша, отстраняясь. — Про английский в постели, про Фалун? — Каждое слово. Я не хотел, чтобы ты знал. Он прав, я отвратителен. — Нет. — Да. Я был сам не свой на Олимпиаде из-за тебя. Я затащил его в туалет в баре Фалуна, потому что захотел тебя, а ты просто ушел. Сколько бы я с ним не спал, я остаюсь неудовлетворенным. Всегда. Я стонал под тобой, позволял тебе все и раздвинул для тебя ноги, потому что сам хотел этого. И минет. Тоже бы сделал, если бы ты попросил. Саше настолько жарко от каждого признания, что он отступает на пару шагов, увеличивая расстояние между ними. Его непреодолимо тянуло обратно, к нему, но он держался, хотя было мучительно больно. Они словно два магнита, которым чужие руки никак не давали соединиться. — Йоханнес, нет. Больше ни слова. Клэбо взял из мини-бара бутылку с холодной водой и приложил ее к ноющей щеке. Без Сашиных прикосновений она снова заболела. — Он назвал меня шлюхой, но я клянусь, что ты единственный, с кем я ему изменяю. Я раздвигал ноги только перед тобой и по своему желанию. — Мы же договорились, что ничего не было. — Знаю. Но если честно… Я не могу забыть о нас ни на секунду. Закрываю глаза и вижу тебя, — Йоханнес сделал шаг вперед. — То, как ты отдаешь всего себя на лыжне. Как борешься со мной в каждой гонке. Психуешь из-за поражений, празднуешь победы, — он все делал и делал шаги, по крупицам сокращал дистанцию. — Когда воспоминаний не хватает, я придумываю продолжение. Представляю, как ты смотришь на меня, целуешь, прикасаешься, ласкаешь… Я так жалею, что на Альпе Чермис нам не хватило времени, потому что это самое реальное из того, что я когда-либо чувствовал, — он подошел вплотную, — Скажи, и я остановлюсь. — Стой, — Саша увернулся за секунду до поцелуя. — Прекрати. Это какое-то наваждение… Я не могу думать, когда ты так близко. — Очень полезная информация. На лыжне пригодится, — Йоханнес расслабился и вновь стал самим собой. — Ты так и не ответил, почему вдруг решил поставить Эмиля на место. Саша взглянул на часы. Всего две минуты. Надо было просить полчаса. — Так хочешь, чтобы я ушел? — грустно спросил Клэбо. — Не волнуйся, он вернется вовремя. Потерпи меня еще сто двадцать секунд. Йоханнес опять все понял неправильно. Мысль, что он снова будет страдать, грызть себя оттого, что никому не нужен, клещами вытащила из Большунова правду. Он рывком притянул норвежца к себе, жадно целуя и в перерывах шепча в губы: — Ты не понимаешь. Я не хочу, чтобы ты уходил — ни через две минуты, ни через час, никогда. Я заступился за тебя, потому что этот урод смешал тебя с грязью. Он бесит меня. Я не могу видеть его рядом с тобой. Меня трясет, когда он к тебе прикасается. Не говори мне про него, не рассказывай, какой он в постели. Я убивать готов, когда представляю тебя и его, тебя под ним… — Клэбо с жадностью впитывал каждое слово, не забывая отвечать на поцелуй и прижиматься всем телом. — Расстанься с ним. Сегодня же. — Да… Хорошо. Ты бросишь свою блондинку и будешь со мной? Саша с трудом оторвался от его губ. — Ты же знаешь, я не могу. — Тогда не требуй того, что сам не в состоянии сделать. Дверь открылась, и они отскочили друг от друга. Сергей придирчивым взглядом окинул лучшего друга, его соперника и, сделав правильный вывод, торжественно сказал: — Я принес лед, — и отдельно для Саши добавил, — хорошо хоть в одежде оба. — Спасибо, но уже не надо, — ответил Йоханнес. — Мне лучше. — Да я уж вижу. — Хотел извиниться, — сказал норвежец, смущенно улыбнувшись. — За сцену и вообще… — Да брось! За такого долбоеба грех извиняться. Я, конечно, знал, что мозги у него набекрень, но чтобы настолько… — Я не об этом. Хотел извиниться за полуфинал. Прости. Если бы не моя ошибка на лыжне, тебя бы не дисквалифицировали. Это было глупо. Не знаю, почему я перестроился. — Спасибо, — Устюгов протянул ему руку, и норвежец пожал ее. — Мне важно было это услышать. Извини за разборку. Эмоции, все дела… Хотел тебя врезать, но рад, что сдержался. Поздравляю с победой. — Спасибо. — И я тоже, — сказал Саша. — Может, тебя проводить? — Нет, не нужно. Он уже успокоился. Мы просто поговорим, и все встанет на свои места. Я пойду. Йоханнес еще раз кивнул россиянам и выскользнул в коридор, бесшумно прикрыв за собой дверь. Возвращаться в номер не было никакого желания. Он просто не мог понять одну вещь — почему после каждого выигранного спринта на главном старте Эмиль обязательно делает ему больно?***
Закрыв лицо руками, Эмиль сидел на кровати, но, услышав, как хлопнула входная дверь, вскочил на ноги и бросился к Йоханнесу. — Не подходи ко мне! — сказал Клэбо, смерив любовника полным ненависти взглядом. — Сядь на кровать и послушай, что я скажу. Иверсен сразу же подчинился. Обиженный Йоханнес был похож на разъяренную Фурию. Шутки с ним были плохи. Клэбо разулся, прошел мимо него и опустился в кресло. — Я так больше не могу, — сказал он, смотря любовнику в глаза. — Нам нужно расстаться. Лицо Эмиля вытянулось от удивления. Он хотел встать, но Йоханнес рявкнул ему «сидеть» таким властным тоном, что он плюхнулся на место, не посмев ослушаться. — Ты же не всерьез? — выдавил он осипшим голосом. — Ты ясно дал понять, как на самом деле ко мне относишься. Я для тебя шлюха, которой ты привык пользоваться безраздельно. Все, что тебе нужно от меня, — секс. Ты трахаешь меня, когда хочешь, сколько хочешь и как хочешь. — Это не так. Прости, пожалуйста. Я не сдержался. Я так сильно тебя ревную. — К кому? — усмехнулся Клэбо. — К Устюгову? Это смешно! — Да ко всем! Хотя бы к Большунову. — Интересно… — Йоханнес закинул ногу на ногу и надменно спросил: — И на чем основаны твои подозрения? — Почему он вмешался сегодня? — Потому что ему, в отличие от тебя, на меня не плевать. Любой нормальный человек так поступил бы. Устюгов вообще сходил в соседний номер за льдом для меня. А что сделал ты, кроме как ударил, оскорбил и ушел, хлопнув дверью? — Прости. Я не знаю, что еще сказать. Эмиль встал, подошел к мини-бару, достал кубики льда и хотел приложить один к щеке любовника, но Клэбо, вырвав всю упаковку из его рук, оттолкнул его. — Только тронь меня, и я не знаю, что с тобой сделаю. Иверсен отошел, издалека наблюдая, как Йоханнес приложил один кубик к все еще красной щеке и зашипел от боли. — Пожалуйста, дай мне последний шанс. Я исправлюсь, обещаю. — Год назад на Олимпиаде ты мне тоже пообещал. Ничего не изменилось с тех пор. Скажи мне только одну вещь. Ты совсем-совсем не чувствуешь, что мне больно в постели, или чувствуешь, но нарочно делаешь по-своему? — Эмиль покачал головой, и Йоханнеса прорвало от бестолковости и беспечности любовника. — Мне больно с тобой. Всегда. Я устал терпеть. Если ты не можешь хотя бы иногда делать так, как я хочу, смысла продолжать отношения нет. Ты не любишь меня. — Неправда, — отпирался Эмиль. — Люблю! Очень люблю. Я делаю все, как обычно. Раньше ты никогда не жаловался. У тебя снова разрывы, да? — Нет. Не знаю, почему, но мне чего-то не хватает. — Ты меня разлюбил? — С чего ты взял? — Тебе чего-то не хватает… — Иверсен подошел ближе, обдумывая услышанное. Интуиция подсказывала ему, что Йоханнес дал бесценную подсказку, разгадка близка, и ответ головоломки лежит на поверхности. — Можешь встать не надолго? Клэбо поднялся, избегая смотреть любовнику в глаза. Это был плохой знак. Как бы не был обижен, взбешен и расстроен парень, он обожал зрительный контакт и разрывал его только, когда смущался, мучился угрызениями совести или стыдился. — Посмотри на меня. Йоханнес поднял глаза, изо всех сил стараясь придать им будничное выражение. В конце концов ему не о чем волноваться, Эмиль ничего не знает. — А теперь скажи, глядя мне в глаза, что любишь меня и только меня. Это был удар под дых. Три слова, которые он когда-то произносил ежедневно и не по разу, застряли в горле и не выдавливались. — Я люблю тебя, — выплюнул он и ужаснулся тому, как фальшиво прозвучало его признание. Эмиль, к счастью, ничего не заметил. — И ты дашь мне еще один шанс? — Да. Иверсен прижал его к себе, и Йоханнес, подавленный внезапным осознанием, позволил прикоснуться. — Я так тебя люблю, — шепнул Эмиль, крепче обнимая. — Я тоже тебя люблю, — ответил Клэбо, предпринимая еще одну отчаянную попытку. Ничего. Господи, совсем ничего. Открывшаяся истина снежным комом придавила его. Йоханнес вдруг отчетливо понял, что сказал неправду — он его больше не любит.