Здесь всегда идет снег

      Йоханнес хотел бежать марафон, но Эйрик был категорически против, а Холунн с Крюгером подняли его на смех, сказав, что с Большуновым и без него есть, кому разбираться. Клэбо собрался съязвить, что не им, соперничающим с россиянином только на дистанциях, об этом судить, но, поймав неодобрительный взгляд Сундбю, промолчал. Весомых аргументов все равно не было.       Йоханнес нехотя признал, что и тренер, и партнеры по команде правы. Он не конкурентоспособен в скиатлонах и марафонах, а позориться в финальной гонке чемпионата мира — затея не лучшая. Отсутствие прогресса расстраивало, и даже три золотых медали не удовлетворяли его амбиции. Спринт — командный спринт — эстафета — ничего нового, стандартный набор как и год назад на Олимпиаде. Хотелось пополнить коллекцию новым трофеем и заткнуть рот всем, кто считал его спринтером.       Эмиль в кое-то веке молчал, и Клэбо вовсе забыл о его существовании. Опомнился он, когда вместе с любовником переступил порог.       — Мы завтра отдыхаем… — начал Иверсен.       — И что? - перебил Клэбо, догадавшись, что ему нужно.       — Давай сходим куда-нибудь. Тут полно мест, где можно отдохнуть.       Йоханнес смотрел пустым, ничего не выражающим взглядом. Ему нужно вытерпеть боль, выслушать оскорбления и получить пощечину, чтобы Эмиль изменился. Внутри все кипело от негодования, хотелось подойти, ударить и наорать. Сказать, где ты был раньше? Где были твои предложения о чем-то совместном, кроме секса, когда я этого хотел? Где была твоя забота и поддержка, когда я хотел тебя, когда я тебя любил?       — Я хочу секса, — наконец, ответил он. — Ложись на кровать, я схожу в душ и вернусь.       Эмиль оторопел. За три с половиной года отношений Йоханнес впервые сказал, что хочет секса. Ни любви, ни внимания, а секса. Просто секса. У него не нашлось ни шутки, ни издевки, ни едкого комментария, который он, без сомнения, ввернул бы, если бы не случилось то, что случилось.       — Хорошо, — сказал он чуть дрогнувшим голосом.       Клэбо скрылся в ванной, а Иверсен, полностью раздевшись и развалившись на постели, стал обдумывать увиденное и услышанное за последнюю неделю.       Йоханнес вел себя странно, если не сказать подозрительно. Особой наблюдательностью Эмиль не блистал, но после отвратительной сцены в номере Устюгова и последовавшего за ней разговора он крепко задумался. Мог ли парень ему изменять? За столько лет отношений Клэбо не дал ни одного повода, полностью растворяясь в двух вещах — лыжных гонках и любви к нему. Он абсолютно точно был однолюб, раз до сих пор не ушел от него, мирясь с кучей недостатков, ужасным характером и длинным языком. Йоханнес, конечно, тоже получил немало — тренировки с тогда еще лучшим спринтером мира, индивидуальные планы, полезные знакомства, путевку на чемпионат мира-2017 и, если бы провалился там, еще и место в сборной за его счет… В общем, в верности Клэбо сомневаться не приходилось.       И все же Эмиль решил присмотреться. Вдруг, сам того не желая, он попал в цель? В последние дни он нарочно был мягким и пушистым, во всем потакал любовнику, исполнял все его капризы, слушал и не перечил. Усыпив бдительность Йоханнеса, о стал наблюдать и поразился тому, насколько слеп был все это время.       Клэбо был сам не свой, витал в облаках и думал неизвестно о чем. Он слушал, но не слышал, не отвечал на прикосновения, не целовал первым, почти не смотрел в глаза, а во время секса нехотя позволял дотрагиваться до себя. Парень был глубоко в себе и вытащить его оттуда не представлялось возможным. Его мысли были заняты кем-то другим.       Но с кем Йоханнес мог ему изменять? Устюгова Эмиль, конечно, не сбрасывал со счетов, но, зная предпочтения бывшего в постели, с уверенностью мог сказать, что Клэбо такое бы не понравилось…       Можно было бы подумать на Сундбю, который вечно опекал Клэбо и был единственным, кто звал его этим мерзким уменьшительно-ласкательным «Йо», но верилось в это с трудом. Глядя на них, Иверсен не видел никакой химии. Они были как отец с сыном или старший и младший братья.       Но был еще вариант, который не давал Эмилю покоя. Большунов. Между ним и Йоханнесом явно что-то происходило, и хотя Клэбо все отрицал, только слепой мог не заметить того, как эти двое соперничают на лыжне — горячо, отчаянно, принципиально, до тающего снега, скрипящих лыж, сломанных палок и обветренных губ. Они словно хотели что-то доказать друг другу, в чем-то переубедить. Казалось, что борьба идет не только на трассе, но и в их головах. Они всегда бежали рядом или друг за другом, никого не подпуская, никому не позволяя приблизиться и разрушить их хрупкое единение. Они были сами по себе, интересовались только друг другом, упивались победами друг над другом и убивались из-за поражений друг от друга. Эмиль не видел, чтобы они общались, но кое-какие проблески взаимной тяги между ними то и дело проскальзывали.       Он еще не забыл, как русский вступился за Йоханнеса, причем последний был не против. Эмиль вспомнил, как ушел, оставив их втроем. Устюгов ходил за льдом, значит, какое-то время они точно были наедине…       На награждении после скиатлона Большунов пялился на них, и скромностью его взгляд уж точно не отличался. Йоханнес в его сторону не взглянул, но кто знает, что было у него на уме…       Но самое интересное случилось после комадного спринта. Обняв любовника на финише, Иверсен почувствовал, что тот возбужден, причем сильно. Но почему? Не мог же Клэбо возбудиться во время гонки, это немыслимо. Что-то сказать или спросить Эмиль не успел. Отвернулся на пару минут, а Йоханнеса уже как ветром сдуло. Ни его, ни Большунова. Последний, правда, появился чуть позже — злой, как всегда, чем-то недовольный и дико задумчивый. С Клэбо они встретились только на церемонии. Он извинялся, что-то лепетал про срочный звонок и совсем не был рад второй золотой медали. Вообще выглядел он потерянным и жалким, а на русских даже глаз не поднял. Чудеса…       Йоханнес вышел из ванной полностью обнаженным и, ни слова не говоря, забрался на кровать. Эмиль возбудился от пары движений языка и по привычке хотел было перевернуть его на живот, но Клэбо, усевшись на бедра, посмотрел таким взглядом, что Иверсен понял: сегодня парень хочет сделать все сам. Эмиль любил, когда Йоханнес проявляет инициативу в постели, но почему-то всегда видел в желании что-то подозрительное, как будто в такие моменты, отдаваясь ему и полностью контролируя процесс, он кому-то за что-то мстил.       Ни разу не посмотрев ему в глаза и не поцеловав в губы, Клэбо медленно насадился до конца. Иверсен вытаращил глаза и на мгновение лишился дара речи. Ни прелюдии, ни растяжки. Йоханнесу совсем ничего от него не надо?       — Тебе… не больно? — спросил он с преувеличенной заботой, но вспышка наслаждения выдала фальшь в голосе.       Клэбо цинично улыбнулся, словно не понял, зачем вообще его об этом спросили.       — Нет, — ответил он и приподнял бедра.       До Эмиля дошло, почему парень так долго торчал в ванной. Он сделал сам даже то, что всегда делали за него. Настолько не хочет, чтобы любовник касался его там?       Йоханнес двигался медленно, и Эмиля это невероятно бесило. Такой темп был для него мучением, хотелось подмять под себя и задать свой, сумасшедше-несдержанный. Невольно вспомнился Устюгов, который вытворял с ним такое, что иногда он с трудом мог ходить. После него он позволил еще нескольким быть сверху, но, поняв, что это даже близко не то, больше никогда ни под кого не ложился…       Иверсен сам не знал, почему вдруг вспомнил бывшего, да еще в такой деликатный момент. То ли оттого, что ему не нравился темп и он не мог на него повлиять, то ли оттого, что Йоханнес, сидевший на нем с закрытыми глазами, как будто тоже думал совсем не о нем.       Клэбо не стонал, но дышал как-то рвано, через раз и двигался уж слишком медленно, словно у них был первый раз, и он хотел прочувствовать все до конца, растянуть удовольствие, отдать все, что мог, и даже больше.       Иверсен, щурясь от наслаждения, ловил каждое движение любовника, невольно подмечая все новые и новые изменения в нем. Йоханнес вцепился ему в плечи, хотя раньше в такой позе всегда клал ладони ему на грудь, точно у сердца, ни разу не открыл глаза, словно не желал видеть его лицо, не желал, чтобы чье-то другое лицо исчезало, убрал руки Эмиля с бедер на талию, не позволяя касаться эрогенной зоны.       Иверсен был уверен, что мыслями Клэбо сейчас далеко. Он абсолютно точно фантазировал, представлял кого-то вместо него. Как бы в подтверждении его догадки парень тихо застонал и прошептал:       — Глубже. Глубже, пожалуйста. Я так хочу чувствовать тебя внутри…       Английский. Он попросил на английском, забыв о том, что сам контролирует процесс. В последние два раза Йоханнес был подозрительно тихим, и вот это началось снова. Они ни разу не говорили на эту тему, и, честно говоря, Эмиль не видел смысла это обсуждать. Клэбо что-нибудь соврет, выкрутится, а он опять окажется в дураках и будет извиняться. Извиняться Иверсену порядком надоело, вести дискуссии — тоже. Он просто принял сидячее положение, угол проникновения изменился, и Йоханнес, получив желаемое, прильнул всем телом, вцепился в плечи и застонал уже громче.       — Да, так… Ты всегда знаешь, как я хочу.       И снова на английском. В голове он вел диалог с кем-то, кого хотел. Эмилю захотелось придушить любовника за то, что он позволяет себе такое в их постели, войти в него так глубоко, чтобы разорвать там все, чтобы он вообще никогда не смог бегать на лыжах, но он все же взял себя в руки. У него нет доказательств измены. Все эти слова могут быть адресованы ему, хотя он и чувствовал, что это не так.       Разрядка была близка, но Иверсену хотелось не кончить, а узнать правду, услышать имя или хотя бы какое-то признание. Йоханнес коснулся его волос и, оставшись чем-то недоволен, снова вцепился в плечи, расчерчивая их на полоски. Такого он тоже никогда раньше не делал.       — Мне так хорошо с тобой.       Эмиль даже стон проглотил. Снова эта фраза и снова на английском — как и год назад, после марафона. Тогда Клэбо тоже был возбужден, кто-то другой возбудил его… Картинки олимпийского марафона пронеслись в голове, он почти сложил два и два, он почти догадался, кто, но хотел получить что-то неопровержимое.       — Останься со мной. Пожалуйста.       Эмиль навострил уши. Может быть, сейчас с губ Йоханнеса сорвется имя, и измена, в которой он больше не сомневался, окончательно откроется. Решив подыграть, он медленно поцеловал приоткрытые губы и прошептал в них на английском:       — Я люблю тебя.       Клэбо сжал его внутри особенно сильно и, прекратив двигаться, принялся покрывать быстрыми поцелуями его нос, лоб, щеки и губы.       — Повтори. Скажи, пожалуйста, снова. Хочу это услышать.       Вынужденная остановка довела Эмиля чуть ли не до белого каления, и он, теряя терпение, повторил:       — Я люблю тебя. Я безумно тебя люблю. Двигайся, прошу тебя.       Йоханнес застонал на весь номер и, до крови расцарапав ему плечи и спину, задвигался в прежнем неспешном ритме.       — Я тоже тебя люблю, — выдохнул он, кончая.       Губы прошептали имя — короткое, иностранное, незнакомое, но Иверсен, у которого кровь шумела в ушах от перевозбуждения, ничего не услышал. Он понял только одно — это не его имя. Эмиль кончил, завалившись обратно на подушки. Клэбо улегся на него и, поцеловав влажную шею, открыл глаза. Во взгляде лучшего лыжника мира отразился микс из разочарования и удивления, и он, скатившись с Иверсена, повернулся к нему спиной.       — Я люблю тебя, — зачем-то сказал Эмиль, обнимая его со спины.       — Я тебя тоже.       Голос Йоханнеса — тихий, бесцветный, совсем не такой, как пару минут назад. До Иверсена дошло, что это признание — для него, а то, страстное, несдержанное, будоражущее кровь — для другого, для…       Догадавшись, с кем Клэбо ему изменяет, он сказал:       — Сходим завтра на марафон?       Йоханнес резко развернулся к нему лицом и впервые за весь вечер испуганно посмотрел в глаза, как будто искал скрытый смысл в его словах.       — Ты же обычно не ходишь на гонки, в которых не участвуешь.       Эмиль нежно улыбнулся ему и, погладив по щеке, ответил:       — Думаю, в этот раз будет, на что посмотреть.

***

      В ночь перед марафоном Саша спал плохо. Завтра был последний на ближайшие два года шанс взять награду высшей пробы в королевской гонке, и он нервничал как никогда. Отчего-то у него было плохое предчувствие. В своих силах Большунов не сомневался, но внутреннее чутье говорило ему: что-то пойдет не так, шанс будет, но он не сможет его реализовать. Саша гнал от себя плохие мысли, но они упорно преследовали его, а воображение рисовало картинки грандиозного провала. Проворочившись в постели полночи, Большунов наконец отключился.       Ему снился Йоханнес. Абсолютно обнаженный, покрытый мелкими блестками инея Йоханнес, лежащий под ним на снегу и ни где-нибудь, а на финишной прямой. Он безостановочно что-то шептал ему холодными синими губами, обнимал ледяными руками и ногами, бесстыдно прижимаясь еще ближе. В ярко-синих глазах норвежца отчего-то стояли слезы, и взгляд был странным — не возбужденным, а виноватым, растерянным. Саша резко вошел в него, Клэбо вскрикнул от боли, рука с синюшными ногтями захватила пригоршню белых хлопьев, сжала их в кулаке и в бессилии так и осталась лежать на снегу. Внутри него было узко, но так холодно, что возбуждение мигом сошло на нет. Выйдя из Йоханнеса, Большунов обомлел от ужаса. На снегу, между ног Клэбо, растеклась лужица крови. Несколько ярко-алых пятен окропили снег, норвежец под ним задрожал, всхлипнул, из синих глаз брызнули слезы. Саша попытался коснуться кончиков его обледеневших волос, но Йоханнес оттолкнул его руку, вперил полный ненависти и презрения взгляд, выполз из-под него и, хромая, медленно побрел босиком по снегу. Большунов только и видел, как стройная фигурка растворилась в белой мгле…       Открыв глаза, он резко сел на кровати. Отдышался, пришел в себя, лег обратно. Сердце стучало в груди с запредельной частотой то ли от страха, то ли от отвращения. Саша не верил в приметы, вещие сны и прочую мистическую чушь, но увиденное заставило его задуматься. Что-то произойдет между ним и Йоханнесом, что-то очень плохое. Вопрос, что и когда?       С грядущего марафона мысли сами собой перескочили на лучшего лыжника мира. Большунов вспомнил раздевалку, нежное, дрожащее под ним тело, подающееся навстречу, и тихий норвежский шепот ему в губы на пике. Интересно, что Йоханнес тогда сказал?       Саша вспомнил слова, которые выплюнул Клэбо в лицо сразу после оргазма, и ему стало стыдно. Они только что кончили, норвежец прижался к нему, как котенок, а он сказал «иди и удовлетвори Иверсена». Господи, какой же он ублюдок!       Большунов сам не понял, почему эта гадость вдруг выплеснулась из него. Он не хотел делать больно, но сделал, потому что… потому что любил, а его всего лишь хотели. Кончая, Саша почувствовал нечто необъятное, по масштабам и силе превосходящее все, что было до этого, и ему стало страшно — страшно так жить, страшно так в ком-то нуждаться, страшно так кого-то любить. Зов сердца настолько отторгался разумом, что он предпринял последнюю попытку отказаться от Йоханнеса, вышвырнуть его из своей жизни. Не получилось. Что-то очень горячее, идущее из глубины души, не давало забыть и отпустить, и образ норвежца неизгладимым штампом впечатался в память.       Большунов не знал, что делать с чувствами к Йоханнесу. Признайся он ему и окажись это взаимным, они все равно никогда не смогут быть вместе — им не дадут тренеры, сокомандники, родители, общественность… Дай он им шанс, сколько это продлится? На сколько недель — месяцев — лет хватит того, что в груди, чтобы не сойти с ума от ревности, соперничества, взаимных претензий и упреков?       Выбрав Йоханнеса, Саша соглашался на жизнь в неизвестности.

***

      Пока Эмиль, вообще непонятно для чего пришедший на марафон, бесцельно бродил взад-вперед, Йоханнес с жадностью впитывал каждый километр дистанции. Группа в красных комбинезонах возглавляла пелотон, что не могло не радовать. Он бы хотел, чтобы выиграл Мартин или, может быть, Шюр. Кто угодно из своих, только не Ханс, считавший себя богом дистанционок.       Приглядевшись, парень заметил среди красных норвежских комбинезонов еще один — почти такой же, только символика на плечах и икрах спортсмена была другой. Саша удачно затесался среди его сокомандников, и, если бы не различия в цветах флагов, его можно было бы принять за норвежца. Йоханнес тяжело вздохнул. Будь Большунов норвежцем, можно было бы избежать стольких проблем! Не было бы ожесточенной борьбы за Глобус, не пришлось бы соглашаться на командную тактику, они бы не соперничали друг с другом в каждой гонке с таким остервенением и давно бы уже были вместе…       — Смотри-ка! — сбил его с мысли внезапно подкравшийся Иверсен. — Началось…       Клэбо взглянул на экран. Да, действительно, началось. Пелотон ожил, пришел в движение, пошли тактические перестроения. Холунн неожиданно ускорился, создав небольшой просвет, Большунов бросился было за ним, но норвежцы, встав перед ним стеной, заняли всю трассу, нарочно сбросили темп и притормозили группу. Саша, оказавшийся в западне, беспомощно наблюдал, как удаляется спина Ханса и бегут секунды отставания.       — А я что говорил! — воскликнул обрадованный Эмиль. — Золото наше.       — Еще ничего не решено, — отмахнулся Йоханнес, не сводя глаз с экрана. — Это только первый круг.       Иверсен покосился на него с легким удивлением, но говорить ничего не стал. Клэбо с замиранием сердца наблюдал за попытками русского вырваться из норвежского кольца, что-то шептал про себя и нервничал так, будто сам бежал этот марафон. Разглядывая серьезное лицо Йоханнеса, Эмиль уже не сомневался в своей правоте. Он даже не был уверен, что любовник болеет за своих. Во всяком случае Большунов волновал его куда сильнее, чем вся сборная Норвегии.       — Да не психуй ты так! — беспечно сказал Эмиль. — Ему не выбраться. Силы много, а мозгов малова-то будет.       Провокация удалась. Клэбо развернулся к нему лицом и, гневно сверкнув глазами, ответил:       — Ты когда-нибудь закроешь свой поганый рот? Слушать противно! Знаешь, мне просто интересно — у тебя хоть к кому-нибудь уважение есть?       — Да. К тебе.       «Было до сегодняшнего дня», — добавил про себя Иверсен.       Йоханнес, ничего не ответив, отошел на пару шагов, но Эмиль последовал за ним. Он все равно добьется признания, а, если нет, — вытрясит его.       — Думаешь, он тебя уважает?       — Как соперника — да.       — Интересно, когда ты успел это понять? Когда он тебя трахал? — последнее Иверсен не сказал, но надеялся, что между строк Йоханнес читать не разучился.       На лице Клэбо не дрогнул ни один мускул. Он с непонимаем уставился на любовника и, скорчив невинную гримассу, ответил:       — По крайне мере, на лыжне он ведет себя честно. А это, — он указал на экран, — подло. Мне стыдно, что я согласился в этом участвовать. Если не можете справиться с ним один на один, уйдите с дороги!       Иверсену безумно захотелось врезать кулаком по этой смазливой мордашке. Его уже не столько бесил Большунов, сколько реакция Клэбо на него.       — Йоханнес, а ты не забываешься? Он, между прочим, за другую страну выступает.       — И что? Мне без разницы. В отличие от тебя, у меня нет предвзятого отношения к русским.       Эмиль хотел ответить что-нибудь резкое или, на худой конец, прямым текстом обвинить в измене, но удержался. Слова Клэбо дали ему понять — у него есть козырь, он что-то знает и это что-то настолько весомое, что дает ему право так себя вести.       Пока они спорили, Ханс убежал на полминуты, а погони за ним по-прежнему не было. Норвежцы тащили пелотон, а Саша, бегущий следом, оставил попытки пройти сквозь стену и броситься догонять.       — Видишь? — над ухом Йоханнеса раздался торжествущий шепот Эмиля. — Он уже сдался.       — Неправда.       Круги сменяли друг друга, но ничего не менялось. Ханс лидировал в одиночестве, гнаться за ним никто не собирался, и норвежцы, успокоившись, ослабили свое кольцо. Тут-то Большунов и проскочил. Норвежцы бросились было следом, но несколько русских, в том числе Денис Спицов, вышли вперед, притормозив группу. С усмешкой взглянув на нахмурившегося Иверсена, Клэбо сказал:       — Ну, и кто теперь заложник собственной тактики?       Ничем не прикрытая радость в голосе Йоханнеса вывела Эмиля из себя. Мало того, что изменяет, так еще и болеет не за своих. Схватив любовника за локоть с такой силой, что затрещали кости, он дернул его на себя и ядовито прошептал:       — Он все равно проиграет. Проиграл в том году, проиграет сегодня и…       — Мне больно…       — Потерпишь, — рявкнул Иверсен и сжал его локоть с такой силой, что на глазах Клэбо появились слезы. — Через два года он снова проиграет. Я все для этого сделаю, а ты будешь стоять и смотреть.       От гнева синие глаза Йоханнеса стали еще ярче и выразительнее. Эмиль невольно залюбовался.       Клэбо смотрел на него не мигая. Казалось, что Эмиль в курсе, что он знает и сейчас нарочно провоцирует, вынуждая сказать правду. На мгновение захотелось во всем признаться — что боится, что почти ненавидит, что разлюбил, что полюбил другого и хочет быть только с ним. Он открыл рот, но так и не смог ничего произнести. Если бы Иверсен знал, на нем давным-давно не было бы живого места. Он уж точно не позволил бы делать из себя идиота, тем более рогатого. Больно самолюбив…       Вырвав локоть, Клэбо одарил любовника ненавидящим взглядом и отошел на приличное расстояние. Рука чесалась дать пощечину, но он сдержался. Только сенсации в СМИ не хватало.       Чтобы как-то успокоиться, Йоханнес взглянул на экран. Оставался последний круг. Большунов заметно приблизился, но отставание от Ханса все еще было приличным. Медаль будет, но, похоже, снова серебряная.       «Интересно, что он сейчас чувствует? Что вообще может чувствовать человек, столько раз проигравший золото?»       Досаду, злость, разочарование, бешенство… Удивительно, но каждое поражение не выбивало русского из колеи, а, наоборот, вдохновляло работать еще больше, карабкаться выше. Йоханнес не назвал бы себя сильнее. Их силы равны, но он — чуть более везучий, а еще — более хитрый.       От полутораминутного отставания остались жалкие тридцать секунд. Саша уже видел спину Холунна, но дистанция кончалась. За километр до финиша столько не отыграть даже ему.       — Я же говорил!       Клэбо вздрогнул. Эмиль, незаметно подкравшийся сзади, обнял его за талию и поцеловал в шею. Йоханнес повел плечами и мотнул головой так, чтобы пряди волос ударили любовника по лицу. Иверсен на это лишь фыркнул.       — Ну, не дуйся. Он нормально пробежал, но против наших у него не было шансов, — Эмиль снова поцеловал его в шею, скользя кончиком носа по сонной артерии. — Черт, у тебя такая нежная кожа… Я бы целовал и целовал.       Йоханнес, расстроенный победой Ханса и обидным проигрышем Саши, молча принял своеобразные извинения любовника. Пусть делает, что хочет. Он все равно ничего не чувствует.

***

      На церемонии награждения Йоханнес не сводил глаз со второй ступеньки пьедестала. Клэбо смотрел на Большунова с таким желанием и обожанием, что Эмиль, стоящий рядом, диву давался — такое откровенное, ничем не прикрытое бесстыдство сложно было не заметить. И где его глаза были раньше… Русский, до этого стоящий с опущенной головой, окинул взглядом толпу и, увидев норвежца, чуть улыбнулся ему, даже морщинка на лбу разгладилась. Глаза Йоханнеса заблестели, а улыбка стала совсем уж бесстыже-счастливой — яркой, игривой, кокетливой. Ему Клэбо так не улыбался уже давно…       Иверсен готов был биться головой об стену. Вот оно как. Значит, интерес взаимный и, судя по тому, как эти двое смотрят друг на друга, все зашло очень и очень далеко. Увидел и услышал Эмиль достаточно, но для полноты картины ему хотелось конкретики. Посмотреть, как они общаются, как ведут себя, когда стоят совсем близко друг к другу.       — Я отойду ненадолго, — сказал он проверяя реакцию любовника.       Йоханнес даже головы в его сторону не повернул.       — Да. Хорошо. Иди, — промямлил он.       Иверсен отошел к бортику, и, спрятавшись за спины снующих туда-сюда тренеров, занял наблюдательный пост.       Клэбо подошел к Большунову, едва последний спустился с пьедестала.       — Наверное, ты не хочешь слышать поздравления? — спросил он.       — Почему ты так решил?       Голос Саши — спокойный, прохладный, как талая вода. Йоханнес облегченно выдохнул — неужели отошел?       — Ты ненавидишь проигрывать, тем более, таким образом, — пояснил он и, вспомнив услышанную год назад фразу, сказал: — Это не выигранное серебро, а проигранное золото.       Сердце Большунова болезненно сжалось. Норвежец запомнил их разговор, запомнил так хорошо, что сегодня вернул ему ту самую фразу, которую когда-то от него и услышал.       — Да уж, приятного мало. В том году меня обогнали, в этом году — я сам не догнал. Осталось устроить с кем-то финишные разборки, и все серебро в марафонах с главных стартов будет собрано.       Йоханнес не засмеялся. Он как-то нервно поджал губы, закусил нижнюю и, словно нехотя, выдавил:       — И все же поздравляю. Это было красиво.       — Спасибо. Ваша тактика — вот, что действительно красиво. Жаль, мы так не умеем.       Саша не лгал. Он жалел не потому, что был сегодня один против сильнейшей в мире сборной, а потому, что свои его не поддержали, не помогли в решающий момент. Впервые в жизни ему захотелось переложить ответственность за свой проигрыш на кого-то другого. Йоханнес, к счастью, мысли читать не умел, и сказал что-то совсем уж нелепое.       — Сильно расстроился?       Большунов усмехнулся. Пожалуй, один-один. За раздевалку они квиты.        — Прости, — тут же исправился Клэбо. — Я знаю, что сильно.       — Нет. Напротив, так даже интереснее. Вся сборная Норвегии охотилась на меня в марафоне. Я польщен.       — Все, кроме меня.       Саша удивлен. Йоханнес зол, разочарован, обижен, пожалуй, не меньше его.       — Что с тобой? Откуда такая любовь к марафонам? Не замечал за тобой.       Клэбо молчал. Он не знал, как все это объяснить. За два года их соперничества все перевернулось с ног на голову, сместилась система координат, развернулись вектора, сменились полюса… Он больше не хотел быть спринтером, пусть и сильнейшим в мире. Ему двадцать два, он выиграл в лыжах все — Олимпиаду, чемпионат, Тур де Ски, Глобус. Казалось, бы живи и радуйся, коллекционируй дальше победы на полуторакилометровке и не лезь на чужую территорию… Но ему мало. Йоханнес хотел идти дальше — отобрать у главного соперника победы на дистанциях, все до одной. Забрать их себе вместе с Сашей.       — То, что ты делаешь, вдохновляет меня, — ответил он. — Я бы тоже так хотел. Хотел бы хоть раз в жизни достойно пробежать марафон. Отдать все силы ради одной гонки, полностью выложиться и победить. Это самая престижная дистанция, а я нихрена не могу. Надоело позориться каждый год.       — Ты говорил с тренером? Что он сказал?       — Ничего хорошего. Прогресса нет. Боюсь, я никогда не попаду даже в заявку на марафоне.       Йоханнес сказал это так безнадежно, что Большунов даже испугался за него. А он-то, дурак, думал, что лучшему лыжнику мира всего хватает…       — Ерунда, — поддержал он норвежца. — Надо пробовать и все получится. Не мне тебе объяснять.       — Меня не берут в дистанционную группу.       — Тогда иди в обход, — настаивал Саша. — Тренируйся сам.       Клэбо задумался. Идея была неплохой, даже очень неплохой. Дедушка не раз говорил ему то же самое — он может заниматься отдельно. Нужно только разработать план и начать. Учитывая его результаты, тренеры не будут чинить препятствий, с такими результатами можно самому диктовать им условия. Пожалуй, индивидуальная программа — это вообще самый лучший вариант.       — Дедушка тоже так считает. Поговорю с ним, когда сезон закончится, надеюсь, он знает, что делать. Ты бы ему понравился, — голос Йоханнеса стал уж слишком меланхоличным. — Он смотрит все гонки с твоим участием, следит за твоими результатами так же пристально, как за моими, и считает, что мне повезло с соперником.       — Нам повезло, — поправил его Саша.       От этого «нам» Клэбо стало только больнее. Оно напомнило ему о том, что они могут быть вместе только на лыжне и только как соперники. Хорошо хоть эту связь Большунов пока не отрицал!       — Я пойду, — сказал он, отступая на пару шагов. — Еще раз поздравляю с серебром.       — Подожди, пожалуйста.       Йоханнес почти ушел, но знакомое прикосновение к локтю выбило из легких воздух. Нервные окончания обострились, и по рукам и ногам побежали тысячи мурашек. Проклиная себя за слабость, норвежец остановился, не в силах отказаться от ощущений. Черт, он когда-нибудь перестанет так реагировать! Саша медленно развернул его к себе лицом и, заглядывая в глаза, сказал:       — Я хотел извиниться.       — За что?       — За то, что наговорил тебе тогда… после того, как мы… ну, ты понял. Прости. Не знаю, что на меня нашло.       Клэбо смотрел куда-то в сторону и всем своим видом показывал, что разговор ему неприятен. Он бы хотел вычеркнуть из памяти все, что было после оргазма, перестать повторять эти слова про себя, перестать слышать их в голове, думать о них.       — Я хотел, чтобы ты тогда остался со мной больше всего на свете, — сказал норвежец, поднимая глаза. — Я почти поверил, что у нас все может быть как у нормальных людей, что у нас есть шанс… Меня волнует не то, что ты сказал, а то, почему ты это сказал.       Саша молчал. Наверное, сейчас уже можно было признаться, но он не хотел говорить это так — второпяк, в окружении сотен людей, когда они оба вынуждены держать дистанцию и где-то поблизости бродит Иверсен. Он бы хотел сказать это ему, когда они будут одни, совсем-совсем без одежды, когда у них будет целая ночь, чтобы касаться и целовать друг друга, когда не нужно будет спешить, никто не придет, не позвонит, не помешает, когда они станут единым целым.       — Потому что ты просто меня хотел. Все выглядит так, будто тебе от меня нужен только секс, хоть ты и говоришь об обратном.       Йоханнес снова смотрел в сторону — только теперь на локоть, все еще удерживаемый Сашей. Мурашки расползлись везде, где можно и где нельзя, и даже при всем желании он уже не мог вырваться и уйти. Он мог бы снова сказать, что любит, он был в состоянии сказать это даже на английском, но не хотел. Скажи он сейчас, что чувствует, и ему не поверят, потому что все будет выглядеть так, словно его вынудили признаться, и он сделал одолжение.       — Это был лучший оргазм в моей жизни, — просто ответил он, надеясь, чтобы хоть так было все понятно.       Саша сжал его локоть чуть сильнее, оглянулся по сторонам и, не увидев поблизости чертовых журналистов, подошел ближе.       — В моей тоже.       Йоханнес со свистом выдохнул и коснулся чужой груди. Даже сквозь слои одежды он чувствовал, как стучит сердце Большунова. Мысль, что это из-за него, привела его в дикий восторг, и он сказал:       — Представляешь, что бы мы почувствовали, если бы на самом деле тогда… если бы дошли до конца.       — Да.       — Я до сих пор с Эмилем, потому что ты не даешь нам шанс. Я оставлю его, если скажешь, что тебе это нужно, если сделаешь то же самое для меня. Пообещай, что мы будем вместе, и я брошу его.       — Что опять просто секс? — усмехнулся Саша, старательно игнорируя жжение в том месте, где Йоханнес касался его.       — Ты так и не понял. Я предлагаю тебе намного больше. Я уже говорил, что чувствую больше, чем влечение. А ты? Ты что-нибудь чувствуешь, когда я прикасаюсь к тебе? Сейчас, например.       Тепло от руки Йоханнеса на груди стало слишком уж обжигающим, и Саша, не в силах это терпеть, осторожно перехватил его кисть.       — Я, — Большунову хотелось сказать так много, но сверкающие глаза норвежца, его влажные, соблазнительно приоткрытые губы унесли мысли в другую сторону. — Слушай, я не могу говорить, потому что хочу поцеловать тебя. Прямо сейчас и так сильно, что с трудом себя сдерживаю…       Клэбо мило улыбнулся, кокетливо поправил и без того идеальную прическу, медленно облизал нижнюю губу и ответил:       — Это немного не то, что я ожидал услышать, но мне понравилось. А теперь серьезно. Я хочу быть с тобой и, если ты тоже, то… Но ты должен бросить ее, потому я не смогу делить тебя с ней. Я хочу, чтобы только я и больше никто, — Саша хотел что-то сказать, но Йоханнес его остановил. — Не говори ничего. Я не требую ответа сейчас. До конца сезона есть время. Подумай, только недолго.       Большунов обнял его, прижимая к себе. Насколько нормальным выглядело происходящее со стороны Клэбо уже не задумывался. Журналисты NRK, наверно, вовсю снимают, сокомандники шепчутся за спиной, тренеры осуждающе переглядываются, а Эмиль… Да к черту его. Разве главные соперники не могут обниматься? Вот так — тело к телу — не могут. Руки медленно прошлись по спине, опустились на талию, скользнули по бокам… Йоханнеса снова затрясло.       — Не надо, — шепнул он ему куда-то в шею. — Не надо, я очень тебя прошу. Только не здесь. Мне так тяжело себя контролировать рядом с тобой.       — Прости, — Саша нехотя отпустил его.       Стоящий у бортика Эмиль был мрачнее ночи. Он не слышал их разговора, но видел достаточно. Язык тела и взгляды выдали их с головой. Иверсен больше не сомневался — Йоханнес с ума сходит по своему сопернику.