***
Обустроив коттедж, Йоханнес частенько фантазировал, как после тренировок и сборов отдыхает у камина с любимым человеком… которого не было. Эмиль был лишним, чужим; жизнь с ним претила. Их связывали больные, ненормальные отношения, завязанные на жестком сексе, ошибках прошлого и несбывшейся любви. — Где ночевал? — Иверсен, зевая, встретил его на пороге. — У родителей, — Йоханнес на ходу скинул одежду, прошел на кухню и смахнул посуду. Улегшись на стол, он раздвинул ноги и бросил одно-единственное: — Здесь. Уже в курсе, подумал Эмиль, похабно улыбнувшись. Он трахал его со всей жестокостью, до полуобморочного состояния, катившегося градом пота и стеклянных безжизненных глаз. Йоханнес терпел, глотал боль, не закрывал синих, монохромных глаз, но Иверсен не успокаивался. Любовник думал о другом, и мысль эта бесила до кровавой пелены под веками. Боль отключала от реальности, Клэбо парил в невесомости. Почти отпустил, забыл, разлюбил, расхотел… Эмиль кончил внутрь, и он очнулся от забытья. Снова сделалось больно, так больно, что не было сил терпеть. Дрожащими губами он просил еще, заставив Иверсена вновь возбудиться. Взбешенный любовник стащил его со стола и повалил на пол в груду разбитой посуды. Под напором тупой, безжалостной силы разрывы открылись, нежные стеночки пропитались кровью. В спину впились осколки стекла, блестящие крошки забились под кожу, по бедрам стекла струйка крови, и Йоханнес выдохнул: на пару минут он стер его имя из памяти. До первого сбора все пройдет. Он встанет на лыжи, забежит в подъем мельницей и в Руке, в первой гонке нового сезона, обгонит его, а пока… Пока нужно чуть-чуть потерпеть. Секс с Иверсеном отличался от насилия лишь обоюдным желанием боли. Но, если Эмиль насиловал тело, то Саша насиловал душу до самых недр. Йоханнес ненавидел Большунова всем существом, каждым нейроном мозга, каждым кровеносным сосудом, каждым волоском на голове, но все равно был не в силах разлюбить. Немыслимо, но он каким-то образом влюбился еще сильнее, и, как бы ни пыхтел Эмиль, физическая боль не гасила тепло внутри. Крошечный светящийся шарик в груди держал на плаву и не давал утонуть во тьме. Он отдавался всю ночь — до кровавых пятен на простыне, разодранного на лоскуты одеяла и мазолей на бедрах. Эмиль кончал снова и снова, а Йоханнес так ни разу и не возбудился. Иверсен упивался происходящим, вглядывался в любовника жарким, полуосмысленным взглядом. Клэбо позволял все: не остановил, не пожаловался на боль, не упрекнул в грубости. Молотящими без остановки толчками Эмиль без особых успехов выбивал из головы Йоханнеса Большунова. Клэбо не забывал и, что еще унизительнее, ни капли его не хотел. Уязвленное самолюбие одержало верх, и Эмиль попробовал по-другому: огладил искусанную шею, коснулся губами засохшей на бедре крови. Клэбо дернулся, обжегся огнем и оттолкнул. — Еще раз, и я буду думать о нем до утра. — Йоханнес… — Иверсен поцеловал внутреннюю сторону бедра, но парень свел ноги и отодвинулся. — Это уже слишком. Клэбо кое-как уселся на разорванной простыне. — Не пойму, что тебя не устраивает. Мы вместе, я под тобой — трахай, сколько влезет. — Тебе больно, и ты не хочешь. Давай остановимся или сделаем по-другому. Устроившись между истерзанных ног, Эмиль погладил любовника по коленке, спустился цепочкой поцелуев от бедра до щиколотки. Большунов сделал бы что-то подобное, подумал Иверсен и не ошибся. Йоханнес счастливо выдохнул, пошире развел ноги. Эмиль улегся на живот, подполз ближе и, лаская рукой, приник губами к бедру, исподлобья наблюдая. Ресницы дрогнули, Клэбо слабо улыбнулся, и, зажмурившись, вцепился в затылок. Нащупав гриву вместо ежика, он опомнился, отпихнул любовника и поджал ноги. — Зачем? Чтобы ты от скуки уснул? Разве как сейчас не лучше? — Эмиль не ответил, и Йоханнес брезгливо усмехнулся. — Делай, что хочешь, но к зиме я должен его забыть. — Ты забудешь его, — Иверсен самодовольно оскалился. Разложив Клэбо на простынях, он вошел под таким углом, чтобы любовник даже случайно не получил удовольствие от близости. — А я предупреждал: он женится на ней. Все сбылось, не так ли, детка? Клэбо беспомощно всхлипнул, приоткрыл рот в немом крике. Приподнявшись, Эмиль с садистским удовольствием слизал бегущие по щекам слезы. Они остановились под утро. Обескровленный Йоханнес перевернулся на бок и, мучаясь бессоницей, холодом и болью, устремил взгляд в окно. В Тронхейме только-только забрезжил рассвет. В доме осталось одно неоскверненное место — пушистый ковер возле камина. Йоханнес берег последний уголок от грязи, замызгавшей жизнь, держал его чистым и нетронутым для себя и… счастливых воспоминаний. Клэбо мысленно обратился к сопернику и пожелал, чтобы Большунов сейчас же, сию секунду, сквозь пространство и время, вспомнил его и подавился. Пусть больно будет не ему одному. На краю постели Эмиль моргающим взглядом скользил по дрожащей от сухих рыданий спине. Солнечный луч озарил разорванную простынь с пятнами крови, и он содрогнулся, остолбенел, как преступник на месте преступления. Ночная вакханалия далека от секса и занятий любовью. Йоханнес не в себе. Не справившись с чувствами, он одной болью заглушил другую. Заглушил ли? Нет. Эмиль шел на поводу, потому что… понимал, знал, помнил, как больно услышать отказ, оказаться за бортом жизни, любви, судьбы из-за благих намерений. Сердитое, загнанное дыхание соперника мешалось с яростью под кожей и предвкушением животного секса, жарких поцелуев и горящих страстью глазах. Сергей бесился, когда проигрывал, не сдерживался и по полной отыгрывался на его теле за обидные поражения. Эмиль знал и желал обогнать, опередить, оставить в решающей гонке сезона вторым. Укротить его невозможно. Обожающий агрессивность и ярость Иверсен стонал под ним до хрипоты, кусался и в кровь раздирал губы и спину. Будь его воля, он бы никогда не расставался с Устюговым, ни на шаг от себя не отпускал. До финишной прямой — один поворот. Соперник открыл внутренний радиус, и Эмиль, пользуясь ошибкой, проскочил — за наглость он сегодня точно получит. Есть небольшое преимущество. Один, два метра… Для первого Глобуса и безудержного секса более, чем достаточно. Бояться нечего — он лучший спринтер мира и у него лучший коридор из возможных, но чутье посигналило: Устюгов нагоняет. Бесконтрольный страх лишиться всего, о чем грезил на подступах к финишу, схватил за горло. Звание лучшего лыжника мира затуманило разум, и ноги понесли в соседний коридор. Под левой лыжей жалобно хрустнуло, и сердце пропустило последний удар: снег так не хрустит. Эмиль пересек финишную черту, оглянулся под писк кардиографа. Обломок палки и мутный, неверящий взгляд перечеркнули заманчивую перспективу крест на крест. Сергей врезался в него корпусом, встряхнул и ударил в челюсть — сильно, до темных кругов. Эмиль сплюнул кровь на снег, перехватил яростный, исступленный взгляд. — Сереж, я… С пеной на губах Устюгов прорычал: — Все кончено, ясно тебе, ублюдок? Эмиль размазал перчаткой кровь, бегущую из разбитой губы. — Ты шутишь? — с надеждой спросил он. Глаза Сергея — куски льда. Нет, не шутил. — На память, — Устюгов швырнул ему под ноги обломок палки, хотел уйти, но Эмиль задержал, беспомощно схватившись за рукав. — Дай ты мне все объяснить! — Какая же ты мразь! — Сергей оттолкнул его и с горечью, будто нехотя признался: — А я так тебя любил… Йоханнес расковырял рану, которую он лечил пять с лишним лет. Вжимая в постель, Эмиль бередил прошлое и порой забывался. Казалось, он не берет Клэбо с ненасытной жадностью, а отдается сам, отдает себя растекающимся по венам воспоминаниям и ему. Женитьба Большунова расставила бы все по своим местам. Гордый и своенравный Йоханнес не согласится на статус любовника, очнется и наконец вернется под крыло. Эмиль не хотел делить Клэбо с кем бы то ни было. Он никогда не отпустит Йоханнеса, не оставит в покое, даже если парень уйдет от него. Клэбо — единственное светлое пятно в искалеченной жизни. Он нужен Эмилю, чтобы гасить страсть и огонь, удерживать воспоминания о чудовище.***
Перед сборами Эмиль сбросил обороты, и Йоханнес превратился в бледную, осунувшуюся тень. Боль в постели была для него наркотиком, отключающим от реальности. Все, с чем боролся, выскочило из закоулков воспаленной памяти. — Я хочу бросить лыжи, — заявил Клэбо, провалив нормативы на контрольной тренировке. — Пошло оно все… Коре взглянул на внука с легким испугом. — Ополоумил? — А смысл продолжать? — Йоханнес вяло снял роллеры. — Я выиграл все, пора завязывать. — Неужели? А титул Короля Лыж тоже твой? Клэбо вздохнул, без сил рухнул на траву и отмахнулся. — С моей выносливостью он мне не светит. Обойдусь. — А ты хоть пробовал? — Коре склонился над непривычно уставшим внуком, в очередной раз отметил синяки под глазами, худобу и бледность и наконец решился. — Йо, что с тобой происходит? Мы переживаем. Ты сам на себя не похож с апреля. Почти не тренируешься, исхудал, глупости говоришь. Что-то случилось в Квебеке? — Не могу сказать, — покачал головой Йоханнес. — Тогда намекни. Это из-за Эмиля? Вы поссорились? Йоханнес беспечным взглядом проводил ленивые облака на голубом небосводе. Одно облачко свернулось пушистым кольцом, и сердце болезненно прострелило. — Я влюбился в другого человека, — вздохнув, признался Клэбо. — Но он не хочет быть моим. — Вот оно как, — тактично кашлянул Коре. Он подозревал, что дело в чувствах и догадывался, кто объект симпатии. — Почему ты так решил? — Он отказал мне, и я наговорил гадостей, на зло ему кое-что сделал. Он кое-что сделал в ответ, и теперь все совсем безнадежно. Я хочу бросить лыжи, чтобы не видеть его. Коре мягко коснулся руки с узловатыми пальцами. Он знал только одного парня, который не бегал за Йоханнесом, яростно боролся с ним на лыжне и сопротивлялся всякий раз, когда его видел. — Мне кажется, ты преувеличиваешь масштаб трагедии, — он утешительно погладил внука по плечу. — Поговори с ним, и все встанет на свои места. По небу поплыли маленькие белые облака. Точно такие же подпирали вершины Альп в Валь-ди-Фьемме, где они с Сашей пытались заняться любовью. Глаза заслезились, Йоханнес перевел измученный взгляд на дедушку и прошептал: — Мне так больно. Не могу… не хочу больше жить. Признание ужаснуло. Коре рывком поднял внука с травы и прижал к себе. — И думать не смей! Слышишь? Переключись на тренировки, сосредоточься на гонках, и со временем станет легче. Только не сдавайся. Я же знаю, какой ты сильный. Йоханнес задумался над словами Саши — тренируйся, пробуй, не сдавайся, и все получится. Если однажды ему удастся финишировать в тройке на глазах Короля, он будет очень доволен. Но еще заманчивее выиграть марафон ни у кого-нибудь, а у Саши в очном противостоянии, вернуть ему долг за спринт в Руке. — На следующем чемпионате мое имя должно быть в заявке на марафон, — сказал он твердым голосом. — Мне нужна твоя помощь. — Конечно! А ты готов работать? — подмигнул Коре. Йоханнес с улыбкой ответил: — Да.***
В Руке темно. Мелкий влажный снег припорошил лыжню и ухудшил скольжение, но Йоханнес капризов погоды не заметил. Восемь месяцев спустя они встретились и продолжили с того места, на котором остановились. Отпустившее в межсезонье напряжение очнулось от долгого сна и скачнуло между ними с новой силой. Эйфория затопила каждый уголок души, и Клэбо признал — он дома, именно там, где хочет быть. Йоханнес бежал за Сашей, Эмиль — за ним, а он — от него. Чем дольше продолжалась игра в кошки-мышки, тем сильнее финал спринта напоминал мелодраму с плохим концом. Клэбо ускорился, создал просвет, избавившись от надоедливого любовника. Теперь им с Большуновым никто не помешает. Жув не в счет. Они поравнялись на выкате со спуска, под узкой полоской света от фонаря. Лыжи зачерпнули снежную кашу и на миг соприкоснулись с лыжами соперника. Нервные окончания дернуло током, и Йоханнес чудом устоял на ногах. Растолкавшись, он умчался от Саши в гору и с мстительной радостью пересек финишную черту первым. Реванш за прошлый год был взят. Отдышавшись, Клэбо взглянул на табло. «Ну, надо же. Только четвертый. Видно, в межсезонье нашлись дела поважнее тренировок». Болезненная ревность обожгла жарче огня Инферно. В надежде успокоиться Йоханнес глотнул холодный воздух с кучей снежинок. Не помогло. Он разглядывал заклятого соперника с обожанием и презрением, будто под микроскопом подмечал малейшие изменения, не в силах насытиться, оторвать взгляд. Саша устал. Йоханнесу его жаль, вот только жалость — по-прежнему не самое сильное чувство, которое он испытывал. Большунов другой — бледный, измученный, высохший, словно восемь месяцев из него пили кровь. Он сам остановил его, легко прикоснувшись к плечу. — Поздравляю, — Саша прямо смотрел ему в глаза. Йоханнес дернулся, сбросил теплую руку. Старое-новое прикосновение до костей прожгло кожу и после непрерывной боли в межсезонье ощущалось еще приятнее и острее. — Спасибо, — коротко поблагодарил он. Соперники молча разглядывали друг друга. Раньше они обнимались после финиша, но сейчас ни один, ни другой не решались на большее, чем взгляд. Рука скользнула вниз, по плечу, и Йоханнес почти подавился. Он забыл, что можно и так - без стальной хватки, удушающих объятий, кусачих поцелуев в губы и шею. Перехватив испепеляющий взгляд любовника, Клэбо поспешно отстранился. Жжение и покалывание были невыносимыми, но он не мог плюнуть на Эмиля и броситься на шею без пяти минут женатому сопернику. В глазах Большунова — смертельная тоска, и виной тому не проигранная гонка, а недосказанность, повисшая в воздухе на тоненькой ниточке.