***
Саша вернулся в номер в половине одиннадцатого. Он просидел под дверью Йоханнеса час, слушая тихие рыдания, от которых разрывалось сердце. Клэбо не открыл и за время одностороннего диалога не произнес ни слова. В конце концов Большунов оставил плачущего норвежца в покое — лучше поговорить завтра, когда парень немного успокоится. Аня не спала. Убрав номер и перемыв посуду, она сидела за столом в шелковом пеньюаре и жевала торт. Рядом стояла на половину пустая бутылка вина. — Нам надо расстаться. Слова легко проскочили воздушную перегородку в горле, прозвучали уверенно и твердо. Проглотив кусочек торта, девушка вытянула вперед правую руку и залюбовалась сверкающим на безымянном пальце кольцом. Саше показалось, что она не поняла слов, но прозрачные капли на прикленных ресницах убедили в обратном. — Ты об этом хотел поговорить пару дней назад? — спросила Аня, разглядывая кольцо. — Ты сказал, что больше не можешь держать это в себе. Ты хотел уйти к нему? — девушка подняла стремительно краснеющие глаза. — Ты его любишь? — Да. Аня зажмурилась. По щекам заструились слезы. — Просто да? — Что ты хочешь услышать?! — взбесился Саша, ненавидевший разговоры о чувствах. — Да, я его люблю! Девушка заплакала, и Большунов, опустившись на постель, уже спокойнее сказал: — Я пытался с этим бороться — с ним, с собой, с тем, что внутри… Я его отталкивал, отшвыривал — он уходил, но каждый раз возвращался. Я отказывал ему снова и снова, оправдывал измены провокациями, лишь бы не признаваться, что ведусь на них, что хочу того же самого, что влюбился в него как последний дурак. Мы бы давно уже были с ним вместе, если б я на психах не сделал тебе предложение. Я думал, у меня получится от него отказаться, но я ошибся. Меня не отпускает. Я не уверен, что отпустит вообще. Аня разрыдалась, и Саша отвернулся, чтобы не видеть потопа. Слезы вызывали у него отвращение, смешанное с бессилием, которое он не мог объяснить. — Когда это началось? — спросила девушка, шмыгнув носом. Большунов уставился в окно, вспоминая. Он не знал, когда это началось. В Лахти он проиграл Йоханнесу первую дуэль и почувствовал нестерпимую жажду — обогнать, обыграть, победить. Он проиграл ему после — Олимпиаду, Тур де Ски, Кубок Мира. Проиграл все, что мог и должен был выиграть. Психология победителя сработала неправильно. На острие борьбы, перетекшей почти в войну, он почувствовал к Йоханнесу то, что не должен был. Желание победить стало просто желанием. — Давно. Стыд, угрызения совести и непроходящее чувство вины душили, и Саша замкнулся в себе, желая поскорее закончить мучительный разговор. — Все эти годы ты спал с ним за моей спиной? — Я не спал с ним! — Зачем же так сдерживаться… — засмеялась Аня, глотая слезы. — Чего ты добиваешься?! — сорвался Большунов. — Я тебе уже сказал: все кончено. Девушка завыла, уронила голову на руки. Не выдержав воплей, Саша подошел ближе и нерешительно коснулся плеча. — Ань, я поступил как мудак. Послушай… Я благодарен тебе за все, что ты сделала. Правда. Без тебя я бы не справился. Саша нес утешительный бред и осознавал, что лжет — он бы справился без нее, но без него — никогда. — Ты мне очень дорога, слышишь? — он склонился над ней, убрал волосы с заплаканного лица. — Но я хочу быть с Йоханнесом. Аня откинула голову, позволив слезам течь по подбородку. — Это невозможно скрыть. — Я попытаюсь. Не хочу, чтобы кто-то знал про нас с ним и про нас с тобой. Девушка усмехнулась. — Все очевидно уже сейчас. Чокнутые фанатки лепечут всякие неподребства, журналисты сходят с ума, в команде шушукаются, а ты ни слухом ни духом. — Пусть болтают, что хотят, — отрезал Саша. — Мне нет до этого дела. — А что скажут Юрий Викторович и Елена Валерьевна? — Ничего. Пока я показываю результаты, моя личная жизнь их волновать не будет. — Это ты так думаешь. Федерация… — К черту Федерацию! — психанул Саша. Он понял, что девушка тянет время и сеет новые зерна сомнений. — Ань, я решу эти проблемы. Ложись спать. Выбросив в мусорное ведро бутылку вина и остатки торта, Жеребятьева стянула с кровати покрывало и отвернулась к стене. Саша забрал подушку с одеялом и устроился в кресло-кровати. — Не думай, что вы с Клэбо умнее всех, — шикнула Аня. — Люди не идиоты. Они видят все и даже больше. Родителей ты не обманешь. Саша вздрогнул. Отец не примет Йоханнеса и не смирится с позором, а мать… Мать сделает так, как велит отец. Он сделал выбор, и крах неизбежен. Рвать семейные узы страшно, но еще страшнее думать о том, чем связь с норвежцем обернется для родителей, живущих в деревне… Большунов прижал руку к груди, унял перепуганное сердце и взглянул на часы — без пяти одиннадцать. Через несколько минут на Спасской башни пробьют куранты, и в России наступит Новый Год. Он встретит его свободным человеком. Он сделал себе подарок на день рождения.***
На следующий день Йоханнес не сумел собраться и провалил гонку преследования. Саша блистал. Наблюдая, как соперник поднимается на верхнюю ступеньку пьедестала, Клэбо в очередной раз позавидовал умению очищать голову и концентрироваться на результате. Он так не умел. Не умел гасить боль, останавливать слезы, сдерживать желания. Не умел отпускать то, что силой хотел удержать, привязать к себе прочной нитью. Саша улыбнулся, но улыбка вышла неискренней — слишком широкой, будто на скотч приклеенной к лицу. Счастливый Большунов улыбался уголками губ. Взгляды встретились, и пламя в глазах напротив потухло. На миг Йоханнесу показалось, что русский не выдержит: спрыгнет с пьедестала, сорвет церемонию, чтобы его удержать. Но Большунов предсказуемо остался стоять там, где и стоял. Сашина идеальность не позволяла забить на принципы, выбросить кольцо и поддаться искушению. Йоханнес ее ненавидел. Большунов что в жизни, что на лыжне следовал правилам. Они не могут быть вместе. Саша себе не разрешит. После ужина в номер постучали, и Йоханнес с мстительной радостью не открыл. Теперь его очередь исчезать, ускользать, подпускать ближе и отталкивать.***
В Валь-ди-Фьемме Йоханнес дважды выиграл, Саша дважды стал третьим, и оба остались недовольны маленькой серией подиумов: один из-за проигрышей, второй — из-за близости на пьедестале. Они по-прежнему не разговаривали. Клэбо не поздравлял после гонок, в интервью обращался по фамилии, а после совместных фотосессий растворялся в толпе. Каждый вечер норвежец с замиранием сердца смотрел на часы. Большунов приходил в одно и то же время — без пятнадцати девять. Негромко стучал, несколько раз звал по имени и, не получив ответ, садился у двери и что-нибудь рассказывал — о семье, о детстве, о лыжах… О лыжах особенно много. Йоханнес глупо, счастливо улыбался, слушал, впитывая каждое слово. Истории сохранялись в памяти, чтобы уж точно не потеряться. Про лыжи Саша мог говорить бесконечно. Клэбо ревновал его даже к спорту — к тому, что их сблизило, связало, соединило. Он хотел, чтобы Саша любил его больше лыжных гонок, больше соперничества, заснеженных трасс, спусков, подъемов, стадионов. Он хотел, чтобы однажды, когда придётся выбрать, Саша выбрал его. Йоханнес нестерпимо хотел открыть дверь, ответить на очередную порцию извинений. Простить не получалось, но и оттолкнуть не было сил. Новый виток неопределенности, казалось, не имеет конца. Клэбо избегал, изводил молчанием, делал больно жестокой игрой, но в тайне боялся, что очередной вечер «спина к спине» станет последним — завтра Саша уже не придет.***
Восхождение на Альпе Чермис превратили из гонки преследования в мас-старт. Изменения были Йоханнесу на руку — он без проблем подстраивался под чужой темп, глотал километры за чьей-нибудь, обычно Сашиной, спиной, а после предсказуемо обыгрывал на финише. Большунова хотелось чувствовать все время — бежать за ним, прятаться за широкой спиной от ветра, мокрого снега, жестких иголок инея, принимать темп, позволять вести; бежать впереди, ощущать затылком жаркое дыхание; бежать рядом и синхронно втыкать палки в снег. Без Саши Йоханнес терял связь с реальностью, нервничал, сбрасывал темп, а еще тосковал — страшно тосковал по жидкой лаве, растекающейся внутри от близости соперника. Секунда преимущества — гарантированная победа в спринте, но не на Альпе Чермис. На горе три километра тянутся дольше, чем пятьдесят в марафоне. Лотерейные звенья цепочки «выиграть — проиграть — выиграть» чередуются до финиша. Продержавшись за спинами россиян треть подъема, Йоханнес отстал. Мышцы забились лактатом, легкие не дышали, тело не слушало приказы мозга и сдавалось — так же, как год назад. Пропустив вперед Крюгера и Рете, норвежец рассеянным взглядом искал Большунова. Йоханнес надеяся, что у соперника кончатся силы, и он смирится с очередным — каким уже там по счету — поражением. В воображении Саша отпустил Устюгова, дождался его, и они вместе доползли до финиша, принимая позорный проигрыш. Но Сашина спина удалялась дальше и дальше, пока не скрылась из виду, подобно маяку в тумане. Йоханнес остался один на один со страхом проиграть. Год назад он удержал тающее преимущество, но сегодня отставание было слишком велико, и последние силы неожиданно кончились. Он проиграл. Проиграл задолго до того, как вышел на старт. Проиграл, когда сказал в интервью «битва за победу на Тур де Ски окончена». Проиграл, когда признал поражение и решил, что Саша поступит также. Спотыкаясь на каждом шагу, Клэбо финишировал двадцать первым. На норвежские флаги он не взглянул — хватит и собственных завышенных ожиданий. Захотелось разорвать дурацкую желтую майку, растоптать ее, сжечь, зарыть пепел в снег — только не отдавать Большунову, не признавать, что сегодня он лучший. Второй раз за три года непримиримого соперничества чаша весов склонилась в другую сторону — Йоханнес Клэбо больше не лидер Кубка Мира. На церемонии награждения Йоханнес хмурился, облизывал и покусывал губы, разочарованно смотрел под ноги, на третью ступеньку пьедестала. Подарив жидкие аплодисменты поднявшимся выше соперникам, он с кислой миной слушал российский гимн и не улыбался. Последний раз Саша видел его таким подавленным в Руке. С того спринта Клэбо не ошибался — и вот это случилось снова. Большунова распирало от гордости. У него не было Олимпийского золота и побед на чемпионате мира, не было Хрустального Глобуса и звания лучшего лыжника планеты, не было достижений, которыми он по-настоящему гордился. От россыпи серебра слезились глаза, и клеймо «вечно второй», казалось, намертво вросло в тело. Но сегодня все изменилось. Саша выиграл, Йоханнес проиграл. Желтая майка вернулась в Россию, а вместе с ней вернулась и уверенность в себе. Клэбо не привык отыгрывать — ни секунды на гонках, ни очки в тотале. Большунов улыбнулся: ему по силам удержать отрыв, увеличить его вдвое и втрое. Ему по силам стать лучшим лыжником мира.***
Злой и разочарованный Йоханнес напрочь забыл об осторожности и упустил из виду Сашу, который нагнал его на выходе со стадиона, схватил за рукав куртки и рывком развернул к себе. — Так и будешь от меня бегать? — с улыбкой спросил он, притягивая ближе. Клэбо дернулся, но, потерпев фиаско, бегло оглянулся по сторонам и уставшим голосом ответил: — Пусти. Не хочу с тобой разговаривать. — Даже объяснить ничего не дашь? — Я не собираюсь тебя слушать! Я видел и слышал достаточно. Трахайся с ней дальше сколько влезет, а меня оставь в покое, — норвежец вывернулся и освободил руку. — Не смей ко мне прикасаться после нее! — Я не спал с ней. Йоханнес усмехнулся и, на полшага приблизившись, по кошачьи прошипел: — Ах, да, я пришел слишком рано. Мне надо было прийти попозже, когда ты кончишь в нее, на нее или на стол — не знаю, как тебе больше нравится. — Да не было у нас ничего! — вышел из себя Саша и дернул сопротивляющегося норвежца на себя. — Я был пьян. Я весь вечер ждал тебя, а ты не пришел. Я до смерти тебя хотел, вспомнил, как мы год назад на столе… — Заткнись! — перебил Клэбо, повторно отодвинувшись. — Ничего не было, ясно?! И не будет. — … и мне сорвало, — закончил изумленный Саша. — Погоди… Почему? Йоханнес выскользнул из объятий. Прохожие пялились, и пора было закругляться. — Мне надоело твое вранье! Я устал ждать, когда ты примешь решение и разберешься, кто тебе нужен — я или она, — счастливая улыбка соперника разозлила еще сильнее. — Тебе смешно? Ну, конечно! У тебя всегда хорошее настроение, когда все получается на лыжне. Лучше бы тебе спуститься с небес на землю. Многодневка ничего не решает, и твое лидерство в общем зачете закончится быстрее, чем ты успеешь к нему привыкнуть. — Зачем ты так? — А ты заслужил другого отношения? — насмехался Клэбо. — Не думаю. И больше не сиди у меня под дверью и не рассказывай всякие бредни. Мне неинтересно. Саша больше не улыбался. Йоханнес оплевал его с головы до ног, но он помалкивал. Сорваться сейчас — значит потерять его навсегда. — Почему ты не открыл дверь? Я думал… — Что ты думал? Что я покончу с собой из-за безответной любви? По-твоему, ты стоишь таких жертв? — язвил Йоханнес. — Ошибаешься! — Я не это имел в виду. Я думал, ты… — Что? Побегу за утешением к Иверсену? Начну скакать по чужим койкам и ложиться под всех подряд, чтобы тебе отомстить? — Взбешенный Клэбо попятился. — Ну, раз ты обо мне такого мнения, может быть, я так и сделаю! У Саши не нашлось ответа. Воспользовавшись замешательством, Йоханнес ускользнул. Большунов бросился за ним, но толпа репортеров, проплывавшая мимо, притормозила, и он потерял норвежца из виду. Саша готов был биться головой о стену. Он не знал, что будет так сложно. За поворотом ждал тупик, выход из лабиринта не находился. Впервые за двадцать три года хотелось сдаться, бросить все и смириться с поражением. Бороться за Йоханнеса дальше было выше его сил. Слова не работали, разговоры запутывали, объяснения делали хуже, и единственное, что оставалось… Сашу осенило. Он попробует снова — сделает последнюю попытку изо всех сил.***
Йоханнес нервно ходил по номеру, не зная, что предпринять. Саша третий час выносил ему мозг своей настойчивостью и, судя по энтузиазму, с которым колотил в дверь, прекращать цирк не собирался. У норвежца разболелась голова и сдали нервы. Не выдержав, он рванул ручку, и Саша ввалился в номер. — Какого хрена ты творишь? — прошипел Йоханнес. Оттолкнув с прохода, он в бешенстве захлопнул дверь и едва не прищемил Саше пальцы. — Я же сказал, что не хочу тебя видеть, — он открыл дверь и попытался выставить незваного гостя. — Проваливай. — Мы не договорили, — Большунов захлопнул дверь. — Ты выслушаешь меня. — Нет! — Клэбо распахнул ее снова. — Ты сделал из меня посмешище. Спасибо тебе большое! Теперь весь Кубок Мира в курсе… — Да плевать! — заорал Саша и треснул дверью с такой силой, что у Йоханнеса зазвенело в ушах. — Я не уйду! Прошелестев на норвежском, Клэбо плюхнулся на пол, напялил кроссовки и нарочито медленно завязал шнурки. — Куда-то собираешься? — Не твое дело! — нагрубил Йоханнес и попытался пройти, но ему не позволили. Осмотрев выцветшую растянутую футболку и свободные штаны, Саша насмешливо спросил: — Пойдешь в этом? Выглядишь не очень, если честно… — Какая разница, как я выгляжу? Сексом занимаются без одежды! — воскликнул Йоханнес и потер пальцами пульсирующие виски — от нервного напряжения разламывалась голова, и мозги превращались в пластилин. — Прочь с дороги! Клэбо взялся за ручку, но Саша мягко перехватил кисть. — Ты никуда не пойдешь. Нечеловеческим усилием Йоханнес заставил себя успокоиться и подошел вплотную. — Слушай сюда, Большунов. Ты мне ясно дал понять, что мы с тобой просто соперники. Ты можешь делать все, что угодно, — ешь, с кем хочешь, спи, с кем хочешь. Мне до тебя дела нет, понятно? И я буду поступать точно также. Тебя не касается, под кого я ложусь и с кем кончаю! Я твой соперник, а не твоя собственность. Клэбо злился как никогда, но глаза по-прежнему были синими-синими, ясными и холодными. Саша сжал запястье чуть сильнее, не желая отпускать его руку. — Ты сказал, что любишь меня. — И ты поверил? Я думал сделать из тебя слабака на лыжне, но куда уж больше. — Ты сегодня проиграл этому слабаку. Слова задели за живое: Йоханнес вырвал руку, отстранился и, не придумав достойный ответ, в бессилии произнес: — Убирайся. — Не раньше, чем ты выполнишь свое обещание. Ты еще помнишь, о чем мы договорились год назад? Ностальгия по сумасшедшему наслаждению заставила каждую клеточку тела трепетать. Клэбо перенесся в тот вечер и понял, почему у них тогда ничего не вышло. Он был поглощен ласками и нежностью, а Саша — самокопанием; он мучился от медленных поцелуев, а Саша — от любви к одной и желания к другому; он сгорал от невысказанной любви к сопернику, а Саша — от стыда перед своей девушкой. Звонок Мартина спутал карты. Большунов опомнился, и они не закончили. Измученный ласками, Йоханнес довел себя до разрядки, вышел на балкон, и там перед поцелуем, который должен был стать у них последним, они договорились… В глазах защипало от слишком ярких, живых воспоминаний. Пришло понимание, что Сашу остановил не звонок. Они уже не те, что тогда, не смогут как тогда, даже если захотят. Им выпал шанс стать ближе друг к другу, но они выбрали более трудный путь — путь боли и страданий. — Йоханнес… — Я помню, — рассеянно ответил он. — Я обещал тебе тренировку. Назови место и время. — Я передумал. — Мы так не договаривались! — Ты обещал выполнить любое желание, — с улыбкой напомнил Саша. — За язык тебя никто не тянул. Клэбо неодобрительно прищурился, прикидывая, на что еще хватит фантазии Большунова. — И чего ты хочешь? Я не собираюсь покупать тебе тредбан. Саша притянул его к себе за мятую футболку. — Тебя. Я хочу тебя. Сегодня. Сейчас. Лицо Йоханнеса не изменилось — ни нервозности, ни возмущения, ни намека на предвкушение и заинтересованность. — Ты уверен? — Клэбо скользнул по сопернику равнодушным взглядом. — Да. Вместо любимых глаз — два синих стеклянных шара. Саша испугался, что опоздал. Вдруг ему не под силу растопить лед? — Хорошо. Большунов с облегчением прижал к себе, потянулся к губам, но Клэбо уперся ладонью в грудь. — Не так быстро. У меня есть условия. — Все, что хочешь. — Первое — мы не целуемся. Второе — ты ко мне прикасаешься только там, где я разрешу. И третье — ты уходишь, как только кончишь. Саша нервно сглотнул, не представляя, как все это выполнить. Уйти после оргазма он с горем пополам сможет, но не прикасаться и не целовать, отказывать ему в удовольствии больше, чем себе… Да он свихнется, если Йоханнесу будет плохо. — Но тогда это… — Просто секс, — закончил Клэбо. — А мы договорились о чем-то другом? Саша молчал. Выторговав у Йоханнеса тело, он уничтожил последний оплот нормальности в их отношениях. — Мы можем хотя бы разговарить? Ответ Клэбо сравнял надежды с землей. — Говори сколько угодно. Твои слова для меня ничего не значат.***
Йоханнес стащил покрывало, разгладил простынь, швырнул в складки одеяла смазку и медленно разделся, смотря в ночную пустоту Валь-ди-Фьемма. Саша наблюдал за ним, привалившись к дверному косяку. Он бы хотел сам раздеть любимого, ласкать и целовать его тело, а не стоять как дурак, пытаясь смириться с реальностью. Реальностью, которую они выбрали и заслужили. Взгляды встретились, и в глазах норвежца Большунов увидел тот же вопрос, что задал себе, — зачем они это делают? А если делают, почему так неправильно? Саша встал рядом, прижался лбом к покрывшемуся инеем стеклу. Крупные белые хлопья сталкивались друг с другом, разбивались на мелкие снежинки и кружились на гладкой высоте. — Снег идет, — зачем-то сказал он. — Это горы, — ответил Йоханнес с легкой грустью. — Здесь всегда идет снег. — Ты ничем мне не обязан. Вместо ответа Йоханнес взял его за руку и подтолкнул к постели. — Разденься и ляг на спину, — попросил он, избегая смотреть в глаза. Он мог одеться и уйти, оставить ни с чем, но хотел воспользоваться шансом и хоть раз в жизни заняться любовью. И неважно, что после близости Саша снова будет принадлежать ей, а он — самому себе. Йоханнес склонился над ним, все еще не решаясь прижаться ближе, всмотрелся в горящие зеленоватым светом глаза. Саша нервничал сильнее, чем он. Прохладные ладони заскользили по шеи, кончики пальцев приласкали горячую кожу, царапая вдоль сонной артерии, жадно и собственнически целуя каждый удар подскочившего пульса. Саша задыхался, комкал в руках горячие, словно раскаленные угли, простыни. Не выдержав, он повернул голову, закрыл Йоханнесу путь к сонной артерии, как закрывал ему лыжню на гонках, и взглянул в окно — мелкие снежинки бились в темноте и, сбиваемые с толку ветром, беспорядочно липли к замерзшему стеклу. Клэбо провел подушечкой пальца за ухом, прижался близко, но не вплотную и поцеловал другую сторону шеи. Губы мягко и лениво втягивали кожу, прикусывали до первых капелек крови, чтобы она видела, кому Большунов принадлежал этой ночью. Саша коснулся его плеча, осторожно поглаживая. Йоханнес замер, всхлипнул от ласки, которую не мог себе позволить. Понимая, что тянет время, он сполз ниже и потерся щекой о низ живота. — Что ты делаешь? — шепотом спросил Саша, закатывая глаза от наслаждения. — Тебе нельзя ко мне прикасаться, — напомнил Йоханнес, слизывая капли желания. — А вот я могу делать с тобой все, что захочу. Он провел языком снизу-вверх, сомкнул губы и сделал несколько пробных движений. Саша со стоном развел ноги шире, и Йоханнес, устроившись между ними, продолжил более настойчиво. — Подожди, — Большунов зачесал назад влажные пряди, падающие норвежцу на глаза. — Так лучше. Йоханнес уткнулся лбом в бедро, попробовал отдышаться. Он не желал мириться с тем, что сердцу не все равно на его слова. Саша опомнился, убрал руку, но Клэбо сжалился над ним и над собой. — Можешь держать мне волосы, только не тяни очень сильно. Теплые пальцы тут же зарылись в короткие пряди. Зажмурившись от удовольствия, Йоханнес страстно продолжил. Он вспомнил, как это было с Эмилем, — быстро, грубо, технично и так бесчувственно, что вызывало отторжение. Любовник торопил, требовал разрядки, насиловал рот… Однажды он понял: Иверсену без разницы, кто ему делает минет, — он или какая-то шлюха. Главное — не Устюгов. Саша стонал, вскидывал бедра, гладил по затылку и нежнее обычного шептал его имя. Отчаянная радость вскипела в груди Йоханнеса: он, а не она доставляет ему удовольствие, от прикосновений его рук, губ, языка ему так хорошо. Под пальцами Большунова затрещала простынь. Клэбо замедлился, дотянулся до руки, принуждая разжать кулак и отпустить ткань. Соприкосновение горячих пальцев разредило наэлектризованный воздух, и Саша кончил, простонав его имя. — Прости, — шепнул он, отдышавшись. — У меня давно не было. Клэбо с сомнением посмотрел в глаза, придвинулся ближе. Большунов все еще не отошел от оргазма, кончил слишком быстро. Признание могло оказаться правдой, если бы не тошнотворная сцена на столе. Саша прижался спиной к изголовью кровати, и Йоханнес, усевшись сверху, требовательно спросил: — Хочешь сказать, с ней ты тогда не кончил? Наплевав на запреты, Большунов притянул его к себе за шею. — Нет. Йоханнес чувствовал, что сдается, уступает взгляду, словам, прикосновениям. Последние границы рушились одна за другой, и он не был уверен, что притворства и показного равнодушия хватит, чтобы дойти до конца. — Можно я это сделаю? — спросил Саша, наблюдая, как торопливо и неаккуратно норвежец размазывает по пальцам гель. Йоханнес нервно выдохнул, всмотрелся в изумрудное пламя, пляшущее в глазах любимого. В фантазиях Большунов всегда делал это сам, так почему бы не позволить, раз так хочется? — Дай руку, — Саша протянул тёплую влажную ладонь, и норвежец опомнился. — Только кольцо сними. Большунов крепче сжал руку, и Клэбо с волнением ощупал каждую косточку. Сердце ударилось о грудную клетку. Между пальцами не было золотой преграды. — Где оно? Ладонь скользнула в волосы, лаская чувствительную кожу. Йоханнес тихо застонал, заерзал на бедрах любимого. Разрываясь от желания, Саша прошелестел на ухо: — Сложи два и два. Ты же у нас лучший лыжник мира. Клэбо приподнялся, вцепился в изголовье. Большунов прижал его к себе и с наслаждением опустил ладони на поясницу. — У тебя точно все зажило? — Да. В бесконечных фантазиях, шитых белыми нитками удовольствия, было не так. Йоханнес вспомнил эфемерную боль, пульсацию стенок, объятых жаром, и молчаливое несогласие мозга, нежелающего мириться с тем, что внутри тела что-то есть. Саша скользнул по стенкам, словно по гладкой, до блеска накатанной лыжне, ушел немного вглубь, и остановился. Йоханнесу звезды на теле выжгли этим касанием. Он застонал, соскользнул пальцами с изголовья на шею любимого и шире развел ноги, истекая от желания. Саша убрал руку с поясницы на талию, и, лаская внутри, хрипло спросил: — Можно я дотронусь до бедра? — Да, — задыхаясь, ответил Клэбо. Ему уже было невмоготу. Эрогенные зоны дико пульсировали в ожидании ласк, слова любви вертелись на языке, и в голове штормило от предвкушения близости. Саша коснулся бедра кончиками пальцев. Утопая в ласках, Йоханнес остановил движение руки и несдержанно потерся запястьем о плечо Большунова. Он был готов умолять, чтобы Саша дотронулся до него и унял нестерпимый зуд, но было слишком стыдно. — С ней ты не был таким нежным в последний раз, — сказал он, с отвращением вспоминая сцену на столе. — Потому что ее я не люблю. Резкий порыв ветра ударил в окно. Йоханнес обернулся, всмотрелся в заснеженную даль. — Ляг на спину, — тихо сказал он, обернувшись к Саше. Большунов послушно опустился на остывшие простыни, по привычке потянулся за презервативом, но Клэбо остановил: — Нет. Саша со стоном откинулся на подушки. Он не думал, что у них будет такое отчуждение, что Йоханнес будет вести, направлять, доставлять удовольствие. — Держи руки здесь, — потребовал Клэбо и опустил ладони Большунова себе на талию. — И ничего не делай. Последний раз перед чертой они всмотрелись друг другу в глаза, перемешивая синие и зеленые искры. — Я хотел, чтобы у нас было по-другому, — с горечью сказал норвежец и аккуратно насадился. Йоханнесу не было так больно даже в душевой. Не получалось расслабиться и отпустить себя, отодвинуть боль на второй план, по привычке перетерпеть. Он медленно опустился до конца и сморгнул набежавшие слезы. — Больно? Клэбо прислушался к себе. Внутри жгло, но это не шло ни в какое сравнение с тем, как сгорали разум и сердце, не получившие желаемое. — Да. Большунов кивнул, принимая неприятную правду. — Прости меня. Саша извинился за эту боль, за боль, которую причинил бесконечными метаниями, но Йоханнес не понял. — Это нормально, — ответил Клэбо, глубоко дыша. — Мне всегда больно. Прошла вечность, прежде чем он привыкнул, приподнял бедра и нашел нужный угол. Удовольствие плескалось поблизости, шуршало под кожей, но углубиться в него, удержать и направить к сердцу не получалось. Хотелось прикосновений к телу, каких-нибудь слов или поцелуя в губы, чтобы поверить в больше, чем секс. Саша смотрел во все глаза, держась из последних сил. Нежная и мягкая кожа соблазнительно блестела, сверкала, как луч света на кремовом бархате. Не прикасаться было невыносимо, но они ведь договорились… Внутри Йоханнеса было горячо и так узко, словно они оказались вдвоем в финишном коридоре и не поделили его. Саша винил себя за ошибку и бесчувственный, не нужный обоим секс. Он был внутри Йоханнеса, но не чувствовал, что любимый ему принадлежит. Клэбо наклонился, заглянул в расстроенные, невозможно зеленые глаза. — Что такое? Неприятно? Я двигаюсь слишком медленно, да? Саша мгновенно сел, схватил Йоханнеса за поясницу, усаживая на колени. — Что ты чувствуешь, когда я внутри? — Ничего. — Кому ты врешь? — Остановись, — всхлипнул Клэбо, не в силах остановить ласкающую руку. — Остановиться? — переспросил Саша и нагло вытер липкие пальцы о его бедра. — Нет уж, останови меня сам. Ты же можешь. На лыжне у тебя с этим проблем нет. Но Йоханнес не мог. За окном бушевала вьюга, которая неизгладимой энграммой останется в памяти после этой ночи. Внутри все взорвалось и осыпалось сладостным пеплом, стоило сердцу распознать ответную любовь. — Ты нарушил условие, — выпалил он, отдышавшись. Большунов толкнулся сильнее, кончил глубоко внутри. — А мне плевать. Лед в глазах Йоханнеса растаял. Саша увидел, что хотел, — темно-синее марево залило небесную радужку — и услышал, что хотел: — Поцелуй меня. Большунов зарылся в мягкие пряди, потянул за них, принуждая смотреть в глаза. Йоханнес подался вперед, и Саша прижался к губам, с восторгом получив мгновенный ответ. Клэбо подставлял горячую влажную кожу под прикосновения и дрожащим от нетерпения голосом просил: — И в шею. И за ухом. И родинку на животе. И… — Йоханнес! Я знаю, где ты хочешь и как. Саша уложил его на влажные простыни, и Йоханнес нежно улыбнулся. — Не понравилась поза? — Понравилась, — ответил Большунов, жарче и сильнее прижимая к кровати. — Но тебе так идет быть подо мной. Сколько бы лет ни пришло, Саша всегда будет помнить, как дрожали оконные стекла от снежного бисера, когда он оставил губами на бедре Йоханнеса один из тысячи невидимых следов. Выгнувшись на смятой простыне, любимый свесил голову с кровати и застонал от блаженства. Он легко отыщет в бесконечном множестве поцелуев тот, от которого Йоханнес увидел звезды на потолке, и в его глазах вспыхнуло северное сияние. Саша поднялся губами и руками вверх по желанному телу, измученному вторым оргазмом, и прошептал: — Всю душу мне вымотал… — И себе, — услышал он тихий ответ. Саша едва ли когда-нибудь забудет, как потянул у корней влажные пряди и, не выпуская из рук золотистый шелк, подвинул любимого на край постели. Йоханнес улыбнулся откровенно и страстно. Сияя от безграничного счастья, он прогнулся сильнее, рассмотрел перевернутую мебель и всхлипнул от нежных поцелуев в шею. Саша ни с чем не спутает сладковатый вкус пота, стекающего по сонной артерии. Он слегка прикусил пульс, считая количество ударов, и Йоханнеса прорвало. Он издал отчаянный крик удовольствия, извиваясь на простыне, позволяя теперь уже все и себе, и ему. — Тише… — Саша с улыбкой заткнул его поцелуем. — Весь отель в курсе, как тебе хорошо. Много лет спустя у него будет стоять в ушах голос Йоханнеса и безумный монолог: — Помнишь, на тренировке я сказал, лучше сделать пять движений вместо одного? Сейчас я хочу наоборот. Одно глубокое и медленное вместо пяти. Саша уверен, что больше не будет так возбужден, так нежен и осторожен, как в маленьком отеле у подножья Альпе Чермис, заметенного снегом. — Не больно? — он взволнованно замер внутри. Йоханнес обнял за шею, шире развел ноги и, устроившись поудобнее, жарко выдохнул: — Нет… Давай же… Пожалуйста. Саша не верит, что ему будет в ком-то так же хорошо, как в Йоханнесе, что он когда-нибудь с кем-нибудь почувствует то же самое, что кто-то другой исцарапает ему в кровь плечи и спину, оставит на коже припухшие полоски и тут же извинится поцелуями в шею и виноватым взглядом. Он толкнулся особенно нежно и глубоко, и Йоханнес закрыл лицо руками и вскрикнул, ничего не соображая от бегущей по венам эйфории, боясь, что ему это снится. Саша лег на него, отнял руки от лица и, задержавшись внутри, всмотрелся в синь искрящихся счастьем глаз. — Ты такой красивый… — шепнул он, покрывая поцелуями слушающее ухо. — Ты самый красивый в мире лыжник. Я так давно хотел тебе это сказать… Йоханнес почувствовал, что еще одно слово, еще одно жаркое признание, и грядущий оргазм разорвет на куски, вытрясет все, до последней капли. — Скажи… — взмолился он, плача и умирая от удовольствия. — Скажи, пожалуйста. Саша уверен, что ничью ладонь не накроет своей, ничьи губы не поцелует перед Гранд-финалом, признаваясь на норвежском: — Я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю. Йоханнес сильнее сжал его руку, прошептал ответ, и обоих накрыло… Мокрые и удовлетворенные, они лежали на разворошенной постели, улыбались и зачарованно смотрели друг другу в глаза, потрескивающие от разгорающегося желания. Саша не выдержал первым: перевернул любимого на бок, вытащил из-под него заколебавшую простынь и прижался, лаская. Наконец, можно потрогать его всего. — Хочу еще раз. Йоханнес обернулся, поцеловал улыбающиеся губы и ответил, как и год назад: — Все твое, если хочешь. Они занимались любовью до пяти утра и еще час целовались и ласкали друг друга, забив на сон перед ранним рейсом. Снегопад закончился. Со стороны гор поднялся первый луч солнца, и Йоханнес испугался. Вот сейчас после всего, что было, Саша встанет и уйдет, как тогда в раздевалке. Прижавшись, он устроил подбородок на плече и тихо спросил: — Сегодня ты останешься со мной? Саша сонно улыбнулся, зарылся носом в короткие пряди и прошептал: — Да.