***
Саша летал по номеру, не обращая внимания на злого, как черт, Устюгова. Сергей был без настроения с утра. Болезнь отступила, но после тренировки он еле волочил ноги. Вдобавок Большунов ошарашил его изменениями в личной жизни и за ужином истрепал нервы вечным «Йоханнес», улыбками, взглядами и непрерывно стучащим по телефону пальцем. Со скуки он поглядывал на заебанного Сундбю, а под конец ужина - на одиноко сидящего Иверсена. Много лет назад они так же, как Йоханнес с Сашей, переглядывались за ужином. Прошлое тянуло назад. Он признался, что скучает по ним, на день, час, минуту хотел бы вернуть вихрь свободы, когда они только сошлись, когда были возможными секс без чувств и отношения без обязательств. Залипнув в телефоне, Большунов врезался бедром в угол стола, и Устюгов не выдержал. — Прекрати его трахать! — заорал он. — Сань! Ну, ненормально то, что происходит! Неужели ты сам не видишь? — Я его не трахаю! — ощетинился Саша, переступил через вытянутые ноги друга и поспешно натянул обувь. — Называй, как хочешь. Сути это не меняет. — Для меня меняет. — Остановись и подумай, что, а главное — зачем ты делаешь. Одно дело трахнуть его один раз, чтобы он отвязался, и другое — ночи напролет не вылезать из койки. Ты хоть помнишь, когда последний раз вовремя ложился? — Саша покачал головой, и Сергей торжествующе воскликнул: — Скиатлон через два дня, а ты спишь и видишь, как в штаны к нему залезть. Приди в себя, Саня! Ты как зомби! Уже слишком заметно. Тебе мало слухов о том, каким местом Аня в сборную попала? Хочешь, чтобы из-за Клэбо на тебя ребята волком смотрели? Он твой соперник! Очнись, наконец! — Увидимся утром, — ответил Саша и закрыл дверь. Сергей в ярости стукнул кулаком по подлокотнику и потер разболевшиеся костяшки. Мысль, что у Саши с Йоханнесом может получиться — вопреки и на зло всем — претила и возмущала. Он был готов на все, лишь бы не видеть их вместе.***
Кончиками пальцев Йоханнес рисовал невидимые узоры на широкой груди, пока Саша перебирал его волосы и чистил профиль в Инстаграме. Клэбо отпускал едкие комментарии по поводу плохого вкуса в одежде, вульгарного макияжа и неухоженных волос бывшей и подсказывал, какие фотографии удалять. Саша тихо смеялся, прижимал Йоханнеса к себе и без сожаления прощался с прошлым. Последнее фото исчезло с экрана, и в номере воцарилась тишина, нарушаемая стуком сердец. Слушая единый ритм, Большунов наслаждался умиротворением, которое не мог обрести с Аней. — Подпишешься на меня? — Йоханнес написал на горячей коже свое имя. Саша хмыкнул. — Ты первый. Клэбо ткнул его локтем в бок и отодвинулся от теплого тела. — Почему это я должен быть первым? — Потому что ты это предложил, — ответил Большунов с победной ухмылкой. — А что не так? Ты же любишь быть первым. — Можно подумать, ты нет. — Люблю. Но подписываться первым не буду. Мне не нужна показуха. Йоханнес удивленно моргнул. Эмиль на каждом шагу верещал о прекрасных отношениях, выкладывал фотографии в социальные сети, делился интимными подробностями с журналистами и болельщиками… Стараниями Иверсена личная жизнь стала достоянием общественности. Клэбо чувствовал себя участником телешоу, которое порядком надоело. Он мечтал о тихих отношениях для двоих, когда можно часами нежиться в постели, о чем-нибудь разговаривать или молча обнимать друг друга. Изображать счастливую пару перед камерами и пускать пыль в глаза миллионам не было никакого желания. — Ты сам говорил: это только наше, только для нас, — Саша всмотрелся в счастливые синие глаза и чуть не запнулся. — Так зачем нам лишние зрители? Йоханнес угомонился, жарко прошептав на ухо: «ты прав». Они валялись в постели и обсуждали питомцев. С норвежского Стьерна переводилась как "звезда", и Саша не удержался от подколки. — В честь себя назвал? — Ну, конечно! — Да она даже выглядит, как ты! — Почему это? — Потому что ты также себя в постели ведешь, — засмеялся Саша и показал фото разнеженной Стьерны, развалившейся на спинке с задранными вверх задними лапками. — У тебя такая же поза, такое же выражение лица и ты также мурчишь, когда я тебя… — Ой, заткнись! — отмахнулся Йоханнес и отобрал у него телефон. — Может, уделишь внимание мне, а не моей кошке? Саша с улыбкой погладил его по щеке. — А тебе не хватает моего внимания на лыжне? — Хватает. Но я немного о другом внимании… — он зевнул и сладко потянулся. — Саш, я хочу массаж. Сделай мне массаж. Йоханнес очаровательно капризничал, и Саша самым незаинтересованным тоном спросил: — Просто массаж? — Просто массаж мне и без тебя каждый день делают. Хочу эротический. С продолжением. — Тогда повернись. Клэбо нерешительно кивнул. Он не мог расслабиться на животе, нервничал, боялся и зажимался. В конце концов они прекратили пытаться. Спохватившись, что нечаянно напомнил о Давосе, Саша приблизился к дорогому лицу и поцеловал. — Это просьба, Йоханнес. Мы ничего не будем делать на животе, обещаю. Клэбо сжал руку с безграничным доверием и с улыбкой перевернулся.***
Смысл русской фразы «тайное всегда становится явным» Йоханнес понял после вечерней тренировки. Эйрик попросил задержаться, швырнул на стол телефон и сказал: — Объяснишь? На экране была фотография. Какой-то журналист заснял их с Сашей жаркие объятия после гонки преследования в Нове-Место и написал статью. Ракурс был удачным. Йоханнес, если бы не знал, что между ними что-то есть, в жизни бы не поверил, что ничего нет. Они стояли слишком близко, улыбались друг другу слишком откровенно, да и Сашина рука в районе филейной части говорила сама за себя. Черт, да они на этой несчастной фотке терлись носами и почти целовались! — А что объяснять-то? — переспросил Йоханнес. — Объятия соперников после гонки? — А я не вижу здесь соперников. Я вижу любовников, которые с ума друг по другу сходят. Взгляд Носсума — непривычно жесткий, обличающий Клэбо выдержал с трудом. Он хотел отвернуться, но передумал. Опустить глаза - значит признать, что солгал. — На это и рассчитывал журналюга, написавший статейку. Обычная желтая пресса, Эйрик. Раньше ты не уделял ей столько внимания. — Раньше рука Большунова не была у тебя на заднице! — вспылил Носсум. — Хватит делать из меня идиота! Ты бросаешь Эмиля и не называешь причину, проваливаешь Тур де Ски, проигрываешь гонку за гонкой, позволяешь сопернику лапать себя и даешь поводы для слухов и сплетен. Большунов коллекционирует победы, летает по лыжне, а ты и рад! — Не понимаю, почему ты связываешь все эти вещи. — Вас видели вместе, Йоханнес. На Тур де Ски Большунов каждый день сидел у твоего номера, а после Альпе Чермис стучал в дверь как потерпевший. Он ходит без кольца, ребята в команде жалуются на стоны из твоего номера до поздней ночи. Да и это фото говорит само за себя. Йоханнес, я знаю тебя не первый год. Ты психовал, когда Эмиль обнимал тебя на публике, а ему позволяешь все и тебя нравится. Все очевидно. Можешь сказать, что угодно в свою защиту, но я тебе не поверю. Ты спишь с ним? — Да, - сдался Йоханнес. - Ну, и что с того? Я могу быть, с кем хочу. Тебе должно быть наплевать. — Мне было бы плевать, если бы твои результаты остались на прежнем уровне, но их нет, зато у него они взлетели до небес. Что ты успел ему слить? — По-твоему, если мы вместе, я рассказываю ему все на свете? Эйрик молчал. Йоханнес сжался, словно на самом деле провинился, словно мог и должен был контролировать чувства. — Ты не имел права скрывать это от меня, — нахмурился Носсум. — Как мне теперь тебе доверять? — Я необязан посвящать тебя в свои отношения. — В эти — обязан. Мне не нужны разногласия в команде и проблемы с Федерацией. Это, — Эйрик ткнул в экран телефона, — я замну. Но в последний раз, слышишь? По правде говоря, тебе стоит объясниться с прессой. Вскочив с места, Йоханнес закричал: — Я не собираюсь ничего объяснять — ни тебе, ни чертовым журналюгам. Мне насрать, что думает команда и Федерация. Мои отношения никого не касаются. Я помню про конфиденциальность. Что еще ты хочешь услышать? — Он твой соперник, Йоханнес. Вы не должны были так сближаться. — Как же вы меня достали с этим соперничеством! Устроили драму на пустом месте! Я не вижу проблемы. Мы будем соперниками десятилетие. Что мне теперь с ним не спать и его не любить?! Эйрик смерил его недоверчивым, разочарованным взглядом, и Йоханнес понял: поддержки и понимания не дождется. Носсум его презирал, считал предателем и до чертиков походил на злого гения. — Я не собираюсь закрывать на это глаза, — строго сказал он. — Ты больше не будешь жить один. Я поговорю с Бородавко, и мы сведем на нет ваши контакты вне гонок. В скиатлоне ты должен быть в тройке, а, что касается Большунова… Против него будет работать сборная. Скажи спасибо своему упрямству. Может, хоть так у тебя встанут мозги на место, и ты поймешь, что Глобус важнее мимолетной интрижки. Глаза Йоханнеса почернели, губы сжались в тонкую линию. — Пошел ты со своим Глобусом, — процедил он и выбежал из тренерской.***
У Саши не было ни аппетита, ни настроения. Йоханнес не пришел на ужин, хотя утром они договорились спуститься в ресторан и занять столики поближе друг к другу. Не сумев доесть ужин, Большунов сбежал от молчаливого Сергея и помчался к заветному номеру. Вместо Йоханнеса его встретила бледная, расстроенная и подавленная тень Клэбо в гоночном комбинезоне. — Почему ты не пришел на ужин и не ответил на сообщение? — разволновался Саша. — Что-то случилось? Почему ты не переоделся? Прислонившись к стене, Йоханнес притянул его ближе. — Эйрик все знает. — Откуда? — Какой-то журналюга написал статью и вставил фотки, где мы обнимаемся после гонки. Саша чертыхнулся. Проклятая несдержанность. Йоханнес предупреждал, что на них смотрят, но он пропустил слова мимо ушей. Он прикоснулся к сопернику на глазах всего мира, наплевав на последствия. — Прости. Моя вина. Йоханнес покачал головой. — Ты ни при чем. Эйрик давно подозревал, задавал неудобные вопросы и копал за моей спиной. — Что он сказал? — Он поговорит с Бородавко, и они решат, что с нами делать. Об отдельном номере я могу забыть. Саша обнял любимого и успокаивающе погладил по спине. — Мы что-нибудь придумаем, — сказал он. — Все будет хорошо. Крепче вцепившись в плечи, Йоханнес поддался разрывающей грудную клетку боли. Он ненавидел подчиняться и слушаться, и слова сами собой слетели с губ. — Будь осторожнее завтра. Командная тактика, Носсум сказал… Саша заткнул его поцелуем, не позволив изменить стране и команде. — Не смей. Ты не должен мне ничего говорить. Клэбо в отчаянии зажмурился. Боль тяжелым пластом залегла внутри, и здраво рассуждать не осталось сил. — Я знаю. Я так устал… Почему они не оставят нас в покое? — Ты должен поесть. — Я не хочу. — Завтра гонка, и тебе нужны силы, — настаивал Саша. — Я ничего не хочу. Ни есть, ни стартовать завтра, ни видеть эгоистичного ублюдка Носсума. Он думает, я сливаю тебе инфу о тренировках, бесится, что побеждаешь ты, а не я. Саша нежно прижал измученного Йоханнеса к стене. Тонкая эластичная ткань ощущалась под пальцами восхитительно-волнующей гладкостью, скользить по ней — все равно, что бежать по убегающей вдаль, чуть подмерзшей лыжне. — А ты? — с беспокойством спросил он. — Ты бесишься? О чем ты думаешь на лыжне? В полутемном коридоре глаза Йоханнеса вспыхнули, и в гранях заиграл солнечный свет. — О том, как мы занимаемся любовью. — Раньше ты думал, как меня победить. В глубине синей радужки заискрились чистые, как капли света, алмазные блики. Мгновенно потеряв голову, Саша поцеловал любимого в шею. — У тебя безумно красивые глаза… Я говорил сегодня? — Йоханнес смущенно кивнул. Он не видел в них ничего особенного, но Большунову срывало голову от синей каймы. — Они восхитительные, особенно сейчас… Саша прижался, и Йоханнес мгновенно загорелся от первобытного, устрашающего желания. Глаза напротив полыхнули, зеленоватый огонь облизал норвежские флаги на комбинезоне, пальцы непривычно грубо смяли ткань на плечах. Догадавшись, отчего они так неправильно возбудились, Йоханнес укусил Сашину губу и нахально заявил: — Не думал, что тебя заводит наше соперничество. Глаза блеснули азартным огоньком, пол и стены номера сменились накатанной лыжней и хрустящими под ногами снежными пластинами. Они снова были соперники, не желающими уступать друг другу. Саша в ярости смял тело, заставляя стонать, биться в конвульсиях от потрескивающего жара. Желание разрезать, распороть по скрытым швам бело-сине-красную синтетику и оставить себе только кожу было жутко неодолимым. — Хочу тебя, - потребовал он. - Не могу ни о чем думать, кроме твоей кожи, когда вижу тебя в комбинезоне. Всегда мечтал его снять. Клэбо оттолкнулся от стены и, повинуясь желанию, ответил: — Идем в душ.Там снимешь и сделаешь все, что захочешь. Они раздирали друг другу губы, оставляли кровавые следы на подбородке, возбуждались от боли, которую причиняют на лыжне. Они отбирали победы, выигрывали сотые доли, растаптывали мечты друг друга о золоте и не жалели. Саша с ненавистью швырнул комбинезон Йоханнеса в угол кабинки, толкнул к стеклянной стене и прижал за запястья. Жестко целуя, он вспоминал, сколько раз Клэбо отнял у него все. Йоханнес ответил горячо и строптиво, вырвался, как обезумевший дикий зверь. Взгляды встретились под потоками кипящей воды, проигранные гонки стоп-кадрами щелкнули в голове, и он выдохнул будто в забытье: — Я с ума схожу от нас и нашего соперничества… Саша потянул его на себя, стряхнул раздражающие зеркальные капли. Мокрое гладкое тело прижалось ближе, ещё ближе, непозволительно близко. Не выдержав неодолимого притяжения, испугавшись, что однажды соперник прижмется также на лыжне и оставит ни с чем, Большунов развернул его лицом к стене и вдавил в стекло. — Ты не представляешь, как я бешусь, когда вижу на твоем плече флаг чужой страны, и понимаю, что нам нельзя. Скажи, что тебя это не возбуждает. Йоханнес запрокинул голову, подставил лицо водопаду из капель. Ответить было нечего. Он и без лыжни под ногами и флагов на плечах взрывался от желания, когда думал о сопернике. Почувствовав хватку на шее и пальцы между ягодиц, Клэбо в отчаянии замотал головой. Он не мог терпеть руки на теле, бьющие по голове капли воды, рвущий кожу на запястьях и шее пульс. — Войди так… Должно быть, нормально. У нас было утром, прошло не так много времени. Саша крепче прижал к стеклу и в полуобморочном состоянии толкнулся внутрь. Он не был уверен, что сделал это хоть сколько-нибудь аккуратно, потому что хотел в Йоханнеса так сильно, что думал не головой. Боль отпустила мгновенно, и Клэбо, злорадствуя над Носсумом, над Сундбю, над всем миром, твердившим, что соперникам так нельзя, зашептал: — Я чувствую тебя на лыжне, даже если мы в разных концах пелотона. — Йоханнес качнулся назад, попробовал насадиться до конца, но Саша со стоном припечатал обратно к стене. — Когда мы поздравляем друг друга на финише, я хочу, чтобы ты прижал к себе крепче, опустил руку ниже… Он застонал от резкого толчка в глубину и еще громче от пробившихся сквозь толщу воды слов: — Дураки пялятся на нас, и мне хочется взять тебя на глазах у всех, чтобы перестали смотреть. Саша сжал округлую, соблазнительную ягодицу, наслаждаясь упругостью мышц. Влажная и гладкая, она поблескивала от стекающей воды, мешающейся с холодным светом. Глаза Йоханнеса заструились от удовольствия. Норвежец прогнулся, принуждая сжать сильнее, до перекатывающейся под кожей боли, коснулся бедра и прошептал: — Не сдерживайся… На лыжне ты не сдерживаешься рядом со мной. И Сашу унесло. Он ворвался в податливое тело и задвигался в яростном темпе, выталкивая Йоханнеса за стекло, расплывшееся узорами от дыхания. В голове они бежали к финишу и оставались соперниками навечно. Клэбо бился о стену, ломал руки, расплющивая стекло, и требовал еще быстрее и жестче. Он забыл, что у них секс, а не гонка. Саша толкнулся внутрь с такой силой, что подогнулись колени. Йоханнес застонал, ловя ураганный темп. — У нас будто бонусный спринт. Большунов сжал его бедра, притормозил и не позволил податься навстречу. Он делал все сам — за себя и за него — будто это помогло бы обогнать Клэбо. — Да… — хрипло ответил он. — И мы боремся за него только вдвоем, а эти слабаки отстают. — Как обычно… Ничтожества… Пребывая в глубоком трансе, Йоханнес облизал стекло, собрал вожделенные капли. Саша схватил его за волосы и оттащил, запрещая пить, тереться, держаться за стену. Забившись в предоргазменных судорогах, Йоханнес тихо, чувственно застонал и приоткрыл губы, жаждущие поцелуя. Чуть замедлившись, Саша кончил в него и сжал в собственнических объятиях. — Мое окружение тебя ненавидит, но мне насрать, — Большунов с неслаждением укусил его в шею. — Пусть идут на хуй и подотрутся своим мнением. Ты мой соперник. Ты не будешь ни с кем, кроме меня, понял? Саша бездумно сцеплял зубы на тонкой коже, выстанывая «Йоханнес», и норвежец не выдержал. Капли тропического душа обрушились на кожу, ударили по телу ливневым градом, проникли в голову и заглушили нестихающий рев трибун и скрип снега. Йоханнеса как будто прокрутили в огромном барабане, вывернули наизнанку — кожей вовнутрь и рыдающим сердцем наружу… Они пришли в себя одновременно. Саша отпустил любимого, Йоханнес обернулся, посмотрел в глаза и неловко улыбнулся. Было чертовски, невообразимо хорошо, но желание повторить не возникло. — Прости, я не должен был так… — Саша виновато поцеловал приоткрые губы. — Я очень тебя хотел и… — Мы хотели, — поправил Йоханнес, отвечая на ласку, — и хотели именно так. — Болит? Клэбо прислушался к ощущениям: внутри неприятно тянуло. — Немного. Остаток вечера Саша от него не отходил. Притащив еду из ресторана, он заставил Йоханнеса поесть, раздел и перевернул на живот. Рассерженный Клэбо бормотал на норвежском, умолял прекратить, но его не слушали. Большунов осторожно ощупывал припухшие стенки и спрашивал о самочувствии, игнорируя просьбы и стоны. Йоханнес принял лечение за эротическую прелюдию, прохладную мазь - за смазку, возбудился и полез к Саше. Большунов чудом сдержался, перевернул ненасытного норвежца на спину и удовлетворил ртом. После оргазма Клэбо прижался, завернул обоих в одеяло и засопел, сладко причмокивая. Саша любовался засыпающим любимым, ласкал обнаженное тело и не понимал, как сотворил такое - поставил соперничество выше любви.***
На седьмом километре скиатлона легкое недомогание сменилось головной болью, тошнотой и безразличием. Мышцы растягивались, как тугая резинка, скручивались в жгуты на подъемах и растекались в пластилин на спусках. Временами резь внутри отпускала, можно было терпеть и бежать, но был ли смысл? Насиловать организм тридцать километров, чтобы в очередной раз стать седьмым или десятым и остаться без сил перед спринтом — не лучшая идея. Йоханнес откатился назад, проводил усталым взглядом голубых глаз желтую майку. Саша был в форме, но лидировать не спешил. Клэбо усмехнулся: будь они в одной сборной, он бы аплодировал стоя — Большунов был одним из немногих, кто учился на ошибках. Теперь он не рвался вперед, не тратил силы, а просчитывал соперников, выбирал момент для атаки. Беги Йоханнес рядом, Саша действовал бы по-другому — измотал бы высоким темпом, сбросив задолго до финишной прямой. Йоханнес проиграл лидерам тридцать секунд и перешел на шаг, как и семенящий рядом Эмиль. Они бежали на соседних лыжнях, думали о своем, не замечали друг друга, словно между ними было толстое непрозрачное стекло с хорошей звукоизоляцией. Внутри потянуло сильнее, и Йоханнес почти остановился. Голова была забита ни гонкой, ни установкой Носсума и даже ни растущим отставанием от Саши в общем зачете. Мысли занимала стелющаяся внутри боль. Анальной трещины не было, но быстрые сильные толчки без растяжки дали о себе знать — от секса придется отказаться хотя бы сегодня, и это расстраивало Клэбо больше всех поражений вместе взятых. Вылетев за пределы двадцатки, Йоханнес съехал на обочину, бросил ошеломленному Носсуму «мне нездоровится», снял лыжи и проскользнул в раступившуюся толпу. Не успел он отдышаться и прийти в себя, как за спиной раздался мерзкий голосок: — Когда я тебя трахал, ты хотя бы с дистанции не сходил. Не удостоив Эмиля ни взглядом, ни ответом, Клэбо поплелся в раздевалку. Эйрик не бросит команду ради объяснений. Есть как минимум час, чтобы придумать, что сказать. Иверсен увязался следом. — Брось, Клэбо, давай поговорим, — приставал он. — Я по тебе соскучился. Йоханнес обернулся. От внезапного сближения Эмиль едва не расшиб лоб. — Нам не о чем разговаривать. — Четыре года мы о чем-то же говорили… — Я говорил, — перебил Клэбо. — Ты меня просто трахал. В глазах Иверсена закружились пошлые блестки. Он хмыкнул и подошел вплотную. — Могу и сейчас трахнуть, если хочешь. Твой Отелло на гонке, нам никто не помешает. Можем хоть в раздевалке, хоть… в душевой. Тебе выбирать. Эмиль дотронулся до шеи, но Йоханнес скинул руку и отступил. После случившегося в душевой он тщательно оберегал личное пространство и никого, кроме Саши, не подпускал. Справившись с подступившей паникой, Клэбо твердо сказал: — Мне от тебя ничего не нужно. Лучше придумай правдоподобную отмазку для Эйрика. Ответ «из солидарности с бывшим парнем» его вряд ли устроит. Это не причина, чтобы сходить с дистанции. Эмиль улыбнулся холодными циничными глазами. — У меня хватит извилин, чтобы выкрутиться, не беспокойся. Мне можно врать и изворачиваться. Можно свалить все на простуду, солнечное затмение, мягкую лыжню, жмущие ботинки и дырявый комбинезон. Эйрик поверит всему. Я не олимпийский чемпион, не чемпион мира, не победитель Тур де Ски… Я не лучший лыжник планеты. С меня другой спрос. А вот ты у нас результатами не блещешь уже месяц. — Если я захочу, то верну желтую майку за пару гонок. Глаза Эмиля понимающе блестнули. — Но ты не хочешь, — с нажимом ответил он. — Ты ничего не хочешь, кроме Большунова. Расскажи, как он трахает тебя. Хоть пойму, ради кого меня бросили. — Зачем? Мало тебе загонов из-за Устюгова? — Йоханнес подошел близко, но не вплотную и цинично заявил: — С тобой я не мог кончить от ласк, а с ним кончаю от грубых толчков и укусов в шею, от того, как он стонет мое имя, которое ты никогда не произносил. Боялся, напутать буквы? Эмиль подрастерял уверенность. Прячась за колкостями, он в привычной манере ответил: — Быстро же тебе надоели розовые сопли. Потянуло на старенькое? Может, вернешься? Вакансия открыта. Но Йоханнес увидел, что хотел. Издевательства больше не трогали. — Еще бы. Она уже шесть лет открыта, не так ли? — Ты на что намекаешь, Клэбо? Йоханнес усмехнулся и разрушил образ бесцеремонного хама. — Ни на что. Ты завистливая неудовлетворенная мразь, которая бесится от недотраха. Я получил, что хотел. Большунов будет моим, сколько я пожелаю. А ты можешь только облизываться на Устюгова, мечтая быть на месте его жены. Йоханнес скрылся в раздевалке. Раздавленный Эмиль оскалился и со злостью плюнул на снег. Клэбо ему надоел. Он слишком счастлив, хотя счастья не заслужил. Возбужденный мозг сгенерировал план, как насолить бывшему, и Эмиль довольно улыбнулся: он знал, к кому обратиться за помощью.***
— Он снова первый. Три победы подряд. Как ты это объяснишь? — допрашивал подопечного хмурый Эйрик. Йоханнес пожал плечами. — Очевидно, у него пик формы и отличное самочувствие. Чего не скажешь обо мне. — Допустим. На предпоследнем подъеме Шюр и Симен заблокировали обе лыжни и отпустили Ханса в отрыв, но он проскочил. Ты сказал ему про командную тактику? Неосторожно брошенная фраза всплыла в памяти, и Клэбо без малейших угрызений совести ответил: — Почему бы тебе не признать, что сейчас он сильнее всех, и не придумывать оправдания очередному поражению? Он и без подсказок видит тактические уловки. Слепое восхищение соперником Эйрика только разозлило. — Бесполезно с тобой разговаривать! В Фалуне поживешь с Эмилем. Я говорил с ним, он не против. Усталость и равнодушие как рукой сняло. Йоханнес выпрямился в кресле и прошипел: — Еще чего. Я не стану с ним жить. Отвращение с безграничной ненавистью озадачили Носсума. Он вспомнил разговор с Эмилем, настроенным куда более добродушно, и сделал вывод, что, кроме отношений с лидером сборной России, Йоханнес скрывает что-то еще. — Какая-то проблема? Ты сам недавно сказал, что прошлое тебя не волнует. Сегодня вы вполне нормально общались. Поживете этап вместе, а там посмотрим. По крайне мере, станет меньше слухов. — Я не стану с ним жить, — упрямо повторил Клэбо, бледнея на глазах. — Это установка тренера, а не предложение для обсуждения. Мне осточертели твои капризы! У тебя привилегий больше, чем у всей сборной. Ребята занимают призовые места, а ты сходишь с дистанции, спишь с соперником и никого не желаешь слушать. Меня не устраивает сложившаяся ситуация. Я потребую твоего отстранения от гонок, назову причину, и Федерация меня поддержит. Ваши отношения неприемлемы. — Я люблю его. Тихое искреннее признание поразило Эйрика до глубины души. — В таком случае, ты выполнишь требование. Будет результат на лыжне - оставлю вас в покое, нет — поставлю в известность Бородавко. Старик не будет так дипломатичен, как я. Йоханнес молча поднялся, потянулся к дверной ручки. — От себя, — подсказал Эйрик огорченному подопечному. — Мне жаль. Я забочусь о сборной и в первую очередь о тебе. — Дрожащей рукой Клэбо открыл дверь, и Носсум окликнул его в последний раз. — Йоханнес! Когда ты встречался с Эмилем, ты выигрывал. Подумай об этом.***
Они лежали в постели и смотрели друг другу в глаза. Саша перебирал мягкие, влажные после душа волосы, ласкал чувствительную кожу за ушами и на висках. Необычайно яркие глаза Йоханнеса окрасились в ненормальный бирюзовый цвет, и гремучая морская волна утянула в пучину вод без шанса вернуться на сушу. Большунов завороженно приблизился, и на дне северных морей отыскал свое чистое, зеркальное отражение. Саша нежно потянул пушистые пряди, и Йоханнес жалобно застонал. — Больно? Прости. Клэбо покачал головой и с улыбкой потерся кончиком носа о его нос. — Приятно. Очень приятно. — Ты злишься на меня? Йоханнес уселся на постели, задумчиво потер красноватые отметины на запястьях и шее. — Нет. Я тебя спровоцировал и захотел. Мне было хорошо, но… Мы не должны так срываться. Меня заводят мысли о соперничестве, но я не хочу тащить его в постель. Вчера ты просто меня хотел. — Да, — согласился Саша. — Мы давно не соперничали на лыжне, и мне некуда выплеснуть накопившиеся эмоции. — Знаю. Мне тоже. Большунов сел рядом и прижал любимого к себе, целуя в шею. — Ты не представляешь, как сильно я сдерживаюсь рядом с тобой. Я хочу, чтобы только ты бежал рядом, только тебя нужно было обгонять. У меня едет крыша, если на соседней лыжне тебя нет. Саша подул на свежие укусы и поцеловал каждый. — Прости. Я знаю, что ты не любишь засосы. — Не люблю. Но ты можешь делать так, сколько хочешь. Просто пообещай, что больше не сорвешься, даже если я сам попрошу. — Обещаю. Сделать тебе чай? — Да. За суетой на кухне Йоханнес наблюдал с восторгом и нежностью. Саша делал для него все: исполнял любой каприз в постели, следил за его питанием, раздевал после тренировок, терпеливо выслушивал и успокаивал. Саша был невероятно тактичен: не требовал поздравлений с победами, не смотрел при нем записи гонок, не комментировал результаты и не задавал лишних вопросов. Эмиль ничего подобного не делал. За ним, как за шелудивым ребенком, нужен был глаз да глаз. Пока Йоханнес с жадностью пил, наслаждаясь легкой горчинкой и обжигающей губы теплотой, Саша расчесывал ему волосы. — Саш, ты зачесываешь их на левую сторону. Я на правой ношу. И возьми гель. Большунов зарылся в макушку, вдохнул восхитительно вкусный запах свежести и ухмыльнулся. — Не-а. Тебе так больше идет. И с гелем они не такие мягкие. Он потянул прядки от корней до кончиков, наслаждаясь шелковистой структурой. Йоханнес едва не подавился чаем и, заурчав от острой вспышки удовольствия, рассердился сам на себя. — Зато не торчат, как попало! Достала эта длина, хочу отрастить. Саша пару раз провел щеткой по уже послушным локонам, поцеловал их и прошептал: — Мне нравится как сейчас. Так сексуальнее. — Только одно на уме, — отмахнулся Йоханнес, пряча улыбку. — Ладно уж, оставлю, как есть. Саша развернул его к себе и осмотрел запястья. — Ты хорошо себя чувствуешь? Клэбо вырвал руку и отодвинулся. Глаза заискрились недовольством. — Прекрати! Я не собираюсь обсуждать этот проклятый скиатлон! — Йоханнес, ты сошел с дистанции. Из-за меня. Из-за того, что я вчера сделал. — Да какая тебе разница?! — взорвался Клэбо. — Разве так не проще и лучше? Не пойму, чем ты недоволен. Три победы подряд. Желтая майка. Отрыв в двести девяносто девять очков. Разве не этого ты всегда хотел? Саша не ответил. Удовлетворенно хмыкнув, Клэбо поставил пустую кружку на тумбочку и мрачно заключил: — Я так и думал. — Йоханнес, послушай… — Не хочу. Меня бесит, что ты считаешь себя виноватым. Ты ни при чем. Мне хреново на лыжне. Я бегу через силу. — Такое уже было? — Год назад, после Руки. Йоханнес скривился от неприятных воспоминаний. Он не собирался вываливать проблемы на Сашу, портить ему триумф нытьем, но отстраниться от неудач на лыжне не получалось. — Что сказал Носсум? — Я не собираюсь это обсуждать! — Прости. Я знаю, что ты не можешь рассказать. Йоханнес виновато выдохнул. Он готов пропустить Фалун и потерять две сотни очков, лишь бы не ночевать в номере с Иверсеном, лишь бы Саша не узнал, на что он согласился ради него. Большунов придвинулся, нежно сжал протянутую руку. — Мне не все равно на твои результаты. Я переживаю за них так же, как за свои, потому что безумно тебя люблю. Йоханнес улегся на постель, приглашающе развел ноги и взглянул на Сашу невинным ангельским взглядом, не оставившим шанса. — У меня ничего не болит. Может, мы все-таки… Большунов склонился над ним, жарко целуя и путаясь рукой в волосах, но быстро опомнился и отстранился. — Нет. Завтра спринт. Йоханнес под ним огорченно вздохнул и выпятил ярко-алую, припухшую от поцелуев губу. — Вот именно. Не марафон же. Если кто-то и рискует, то снова я. Клэбо улегся поудобнее, расстегнул джинсы и раздвинул ноги. В ста процентах провокаций из ста у Саши срывало тормоза, когда он откровенно и бесстыдно себя предлагал. Лаская внутреннюю сторону бедер, он игриво смотрел в голодные глаза любимого и кокетничал. - Не хочешь поцеловать меня тут? Нет? А здесь? Саша чуть с ума не сошел, когда тонкие пальчики скользнули между ног и сжали промежность. Обнаглевший Йоханнес ласкал себя у него на глазах, дразнил и очевидно заводился сильнее под адским взглядом ярко-зеленых глаз. Ладонь коснулась кожи под расстегнутой ширинкой, спустилась ниже, и Йоханнес сладостно выдохнул. - Только попробуй! - рявкнул Большунов. Клэбо ухмыльнулся, неторопливо раскрыл края штанов. - А то что? Проворные пальчики спустились глубже. Йоханнес нежно застонал и приподнял бедра. Вытащив руку из штанов, он с пошленькой улыбочкой облизал каждый ноготок. На этом все. Саша подхватил его под бедра, рванул джинсы до колен и навалился сверху. - Убью тебя когда-нибудь! - прорычал он. - Еще хоть раз, и будешь ублажать себя сам. Ясно? Йоханнес с улыбкой закивал, приспустил белье, но разгневанный Саша прижал его за запястья к постели. - Я сам! Лежи смирно и не мешай! Клэбо послушно затих и немного свел колени. Как бы Саша не злился, в постели он был невероятно нежен, бережно, без рывков разводил ему ноги и демонстрации растяжки не требовал. Сложив лодыжки на широкие плечи, Йоханнес немного виновато шепнул: - Тебе удобно, любимый? Большунов промолчал, но уже спокойнее опустил ладонь на нежное бедро, массируя теплую кожу. Он ничего еще не сделал, но лужица на белье растеклась приличная. - Ты меня хочешь, - насмешливо шепнул Большунов, поглаживая влажную ткань. - Еще будешь себя трогать? Йоханнес покачал головой, попытался освободить руки и помочь себе, но Саша крепче стиснул запястья и играюче подцепил белье. - Ну, пожалуйста, любимый, - упрашивал непослушный, обездвиженный норвежец. Довольный Большунов с улыбкой выпустил его запястья и поцеловал. Чем чаще Йоханнес его провоцировал и дразнил, тем мягче и нежнее Саша с ним обращался. После оргазма норвежец, однако, не успокоился. — Хочу тебя. Давай займемся любовью. — Завтра, — сказал Большунов, с сожалением приподнявшись. — Если выиграешь. Клэбо свел ноги, отвернулся к стене и самоуверенно бросил: — Не сомневайся.***
Проваливший квалификацию Сергей не сводил презрительного взгляда с Йоханнеса и Саши, которые ластились друг к другу после награждения. Клэбо предсказуемо выиграл коронную дистанцию, Большунов остался седьмым, но расстроенным не выглядел и лапал победителя на глазах у всех. Бешенство заливало поры, стучало в висках неумолчной пульсацией, выдавливало из головы остатки серого вещества. Хотелось растащить их, разорвать объятия, вырвать руки, чтобы не смели прикасаться друг к другу. Сашина ладонь поглаживала косточку на бедре, норовила очертить выпуклость ниже поясницы. Йоханнес нехотя пресекал попытки, что-то шептал, обнимая за шею. Перед глазами кровавая пелена. Еще один взгляд глаза в глаза, еще одна улыбка, одно касание, и он убьет их. — Тошнотворное зрелище. Почему золото любит таких болванов? Устюгов не шевелился. Невидимая пружина сжала сердце и остановила горячую кровь. — Мы делали это не так наигранно, — Эмиль встал рядом, наблюдая. — И никогда не лапали друг друга на людях, хотя очень хотелось… Сердце сдулось, как резиновый мячик. — Жду не дождусь, когда дешевый сериал с плохой игрой актеров в главных ролях, скучными постельными сценами и заведомо плохим концом наконец закроют. — С чего ты взял, что конец будет плохим? — спросил Сергей, обернувшись. Взгляды столкнулись, и черно-белое прошлое приобрело цвет, запах, вкус. Можно было потрогать, протянув руку. Иверсен отодвинулся и сухо, словно водил лезвием по бумаге, сказал: — Потому что они соперники. Потому что палки ломаются в финишных створах. Потому что русские не умеют проигрывать и не нуждаются в объяснениях. Эмиль усмехнулся, приподнял левый уголок губ, и Сергея обдало брызнувшей под натиском треснувшей пружины кровью. Он думал, что не увидит эту улыбку никогда… Входная дверь сотрясается под натиском кулаков. Сергей матерится, швыряет штаны мимо сумки и идет открывать. — Хочешь еще раз получить по роже? — спрашивает он, протискиваясь в коридор. — Мало тебе? Могу добавить. Эмиль молчит, смотрит прямо и твердо. На щеке расплылась гематома, и внезапный укол совести Сергею не нравится. Стыдиться нечего: он палки не ломал. — Выслушай и можешь врезать снова. Сергей ругается,, втаскивает в номер и хлопает дверью. Он хочет швырнуть Иверсена о стену, но отпускает, стряхивает с себя, осторожничает и аккуратничает больше, чем норвежец того заслужил. — У тебя минута и только попробуй не уложиться, — бросает он и складывает руки на груди. Эмиль кивает. Принимает правила игры как и всегда. — Я неспециально. Не знаю, зачем так сделал… — Достаточно, — обрывает Сергей. — Проваливай. Но Иверсен не слушает. Гнет свое. Упрямится больше, чем обычно, словно для него… важно доказать, что он прав. — Я перестроился машинально. Сам не понял, как это произошло. Ноги сами понесли меня в твой коридор. Внутренности колотятся друг о друга. Сергей уговаривает себя успокоиться, перебороть десятибалльное землетрясение. От детского лепета и жалких оправданий тошнит. Он чует, что ложь. Есть что-то еще — другая причина. Толкает перед Эмилем дверь, делает знак головой и слышит: — Я хотел, чтобы ты проиграл. Обожаю, когда ты трахаешь меня после поражений. Внутренности лопаются, желчь заливает сосуды и поры. Сергей прикладывает его головой о стену, сжимает пальцы на бледной шеи до побеления и хрипит: — Вали отсюда на хуй, пока я тебя не убил. Эмиль пытается что-то сказать, но Сергей выплевывает ему в лицо: — Глобус тебе пригодится, больной ты ублюдок. Трахать лучшего лыжника мира всегда приятнее. Будет, перед кем ноги раздвигать. Иверсен кашляет, краснеет, как переваренный рак, и все еще не верит, что все кончено. — Ты же любишь меня, — он утверждает, но настороженно, неуверенно, словно спрашивает, правда ли это? Сергей подходит вплотную, смотрит в глаза, взволнованно ожидающие ответ, и лжет: — Я тебя не люблю. Тебя невозможно любить, Иверсен. Ты шлюха. Тебя можно только трахать. Тяжелый каток проходится по правой скуле, вминая кожу, и Сергей почти валится с ног. Голова запрокидывается, словно ее оторвали от тела. На глаза набегают слезы. С языка срывается отборный русский мат. Они смотрят друг на друга с черной ненавистью. Сидящее в груди обоих чувство с ней не справляется. Эмиль усмехается — грязно, маниакально, чуть приподняв левый уголок искривленного рта. Сергей впервые видит такую улыбку, угадывает зачатки жестокости и ежится от страха за того, кто однажды на нее нарвется. Иверсен безобразно смеется и скалит зубы. — Ты бы все равно проиграл мне. Я лучший финишер последних лет. У тебя не было шанса даже с двумя палками. Дверь закрывается, на удивление, тихо. В вежливом холодном жесте Сергею чудится приближающаяся буря. — Клэбо как-нибудь переживет. Я же когда-то пережил… Эмиль осекся, но слова были сказаны и услышаны. Он рванул с места тяжелыми шагами, пытаясь не сорваться на сумасшедший бег. Устюгов смотрел вслед, пинал снег под ногами. Еще секунда, и он бросится за ним, помчится в погоню за шестилетним прошлым. Сергей уже не помнил, как забрел в тренерскую и выпалил: — Юрий Викторович! Есть разговор…