Здесь всегда идет снег

      Разделку Йоханнес и Саша провалили. Большунов проиграл двадцать две секунды, Клэбо — на минуту больше. Соперники заняли пятое и тридцать первое места и оба отказались от интервью.       Саша нашел любимого в то же время на том же месте — Йоханнес сидел на снегу и писал концом лыжной палки. Аккуратное, буковка к буковке «прости меня» заманчиво искрилось серебристым пайеточным блеском.       — Почти правильно, — Большунов с улыбкой присел рядом. — Только русская «Я» пишется в другую сторону. Ты вечно путаешь ее с английской «R».       Йоханнес исправил ошибку, обвел каждую букву по контуру и скромно опустил глаза. Пушистые ресницы затрепетали, Клэбо нерешительно коснулся руки, и Большунов наконец прекратил пытку для обоих.       — Иди ко мне.       Норвежец пересел к нему на колени, согрел замерзшие ладони о жгучую шею и кокетливо, виновато похлопал длиннющими ресницами.       — Ближе, — Саша дернул его за бедра и прижал вплотную.       Отвыкший от бесцеремонности, Йоханнес растерялся, но послушно устроился чуть выше и притерся.       — Так и будешь сидеть и ничего не делать?       Сердце застучало в груди убойным молоточком, теплые ладони вновь стали ледяными. Клэбо вопросительно взглянул на любимого, неуверенно потянулся к губам…       — Я не об этом, — Саша отстранил его со смешком. — Раздевайся.       Йоханнес сжался, зябко повел плечами и из последних сил заблокировал сгусток жестоких воспоминаний.       — Мы оба сейчас не хотим. Здесь холодно и…       — Вчера тебя это не волновало.       Руки властно и до неприличия собственнически смяли тело, причинили боль неуемным жаром, давлением, еще незабытой грубостью и удушающим безразличием, но больше всего — схожестью с другими руками, сухими и твердыми. Дурея от ужаса и отчаяния, Йоханнес дрожал, сжимался, уменьшался в размерах и настороженно следил за белым мраморным лицом — боялся, что увидит другое.       — Мне еще долго ждать? — допытывался Большунов. — Повернись.       Глаза увлажнились сами собой, Йоханнес отвернулся, прищурился на рыжее солнце на закате, и, когда огненный клубок закатился за вершину самой высокой ели, тихо спросил:       — Зачем?       — Мне так удобнее тебя трахать.       Чересчур громко вздохнув, Йоханнес затолкал слезы поглубже, убрал ладони с шеи и привстал с колен. Солнечный свет просочился сквозь сломанную еловую ветку, озарил прозрачные капли, и Саша понял, что перегнул палку.       — Йоханнес…       — Прости, я сейчас повернусь, — спохватился Клэбо и докрасна растер замерзшие ладони. — Еще какие-нибудь пожелания?       Смотреть и дальше на безграничную покорность было в высшей степени больно. Испугавшись, что довел любимого до истерики, Саша мягко обхватил его за бедра и привлек к себе.       — Перестань. Не нужно ничего делать.       — Почему? Ты же сказал…       — Да какая разница, что я сказал?! Ты не хочешь. Тебе холодно. И ты должен об этом говорить.       — Я уже сказал, ты меня не услышал. Проще подчиниться, чем терпеть насилие еще раз.       Саша захотел вырвать себе руки и язык. Он вытерел с нежной кожи холодные слезы и согрел дрожащие ладони дыханием.       — Ты боишься меня?       — Не тебя, а чертовых воспоминаний. Я эгоист, я отвратительно веду себя в постели, ничего не делаю, только ноги раздвигаю в нужный момент… Я хочу сделать что-то для тебя, но ты ничего мне не разрешаешь.       — Не хочу, чтобы ты напрягался, — признался Саша, открывая часть правды.       — Однажды ты скажешь тоже, что и он — я бревно или, хуже того, шлюха, которую тебе надоело трахать.       — Я никогда так не скажу.       — Мы всегда делаем, как я хочу, — Йоханнес пристроил ладони на Сашиной шеи. — Если ты хочешь по-другому… пожестче, или на животе, или… я не знаю. Давай попробуем.       — Не неси ерунды, — с улыбкой остановил Большунов.       — Нет, правда… Я сделаю все, что ты хочешь, я все для тебя сделаю, только скажи.       Саша нежно отстранил стоящего на коленях любимого.       — Йоханнес, я не хочу ничего менять. Я обожаю наш секс, наши отношения и тебя.       Синие глаза вновь стали до неприличия яркими. Обиженный, измученный и запутавшийся Клэбо опустился на Сашины колени.       — Тогда я ничего не понимаю… За что ты со мной так?       — Ты сказал, я тебя трахаю. Я хотел, чтобы ты понял, насколько обидно услышать такое от любимого человека.       — Тебя задели эти слова? — удивился Йоханнес. — Не те, что я сказал последними?       — Нет, — ответил Саша и поцеловал стремительно теплеющие пальцы. — Я понимаю, почему ты так сказал и не злюсь. Я был на твоем месте и знаю, как неприятно догонять. Еще полно времени. Главное, не сдавайся.       — Я не прав. Прости меня, пожалуйста, — выдохнул Йоханнес. — Я больше никогда тебя не ударю, обещаю. Но я безумно ревную и не контролирую это…       — Давай потом поговорим… — шепнул Саша и с обожанием вцепился в теплое бедро.       Йоханнес, который догадался вместо штанов надеть дурацкий просвечивающий комбинезон, оживленно кивнул.       Сегодня они целовались до неприличия глубоко, прижимались крепко, прикасались долго и собственнически, не отрывали губ от шей друг друга, по миллиметру клеймили кожу укусами и царапинами — пусть соперники увидят, что чужое, и не посмеют отнять.       Жмурясь от удовольствия в последних лучах шведского солнца, Йоханнес ловил прикосновения теплых рук, перебирающих цвета комбинезона на внутренней стороне бедер. Он в жизни не хотел ничего сильнее, чем почувствовать пальцы любимого на обнаженной коже, наблюдать, как они змейкой ползут вверх, замирают и возвращаются, повторяют путь…       — Разведи пошире, — попросил Саша.       Колени разъехались по снегу сами собой, пальцы осторожно скользнули между бедрами, и от двух мимолетных касаний исключительно к темно-синему цвету Йоханнес его захотел.       — Хочу лечь… — взмолился норвежец, замучившись стоять на трясущихся коленях.       Саша коснулся еще мягче, поплыл от несдержанного стона любимого и победно улыбнулся.       — Снег холодный.       Йоханнес уселся к нему на колени, прокрался подушечками пальцев к промежности и сцепил руки в замок.       — Ты не извинишься за грубость?       Огненное касание опалило кости и кожу, выжгло остатки разума, и Саша уступил желанию — разложил задыхающегося норвежца на снегу, нежно развел горячие бедра и прогнал дыханием блестящую белую пыль.       — Да… Позволь я извинюсь…       Саша извинялся долго, жарко, искренне. Йоханнес рвано и глубоко дышал, извивался, растирал в ладонях снег до кипятка, выжимал из него талую воду.       — Дышишь так, словно только что выиграл олимпийский спринт, — усмехнулся Большунов.       Раскрасневшийся и взмокший Клэбо вымученно приподнялся. Саша лежал между его ног и выцеловывал сгусток чистого удовольствия в ямочке на бедре. Взгляды встретились, и норвежец со стоном рухнул на снег.       — Это лучше…       — Неужели? — хмыкнул Большунов. — А так?       Прикосновение влажных губ зажгло ноющую промежность лютым огнем, Йоханнес вскрикнул, словно полоснули током, сладко почесался лопатками о жесткую лыжню и исцарапал снег, умирая от наслаждения и безудержной ревности.       — Ее ты тоже так ласкал? — Клэбо из последних сил наблюдал за пируэтами губ и языка.       — Ну, не совсем так… — насмешливо шепнул Саша, поглаживая шелковистую ткань на бедре. — Ты такой ревнивый...       Заурчав от удовольствия, Йоханнес вытянулся на снегу и уставился в непривычно золотистое небо.       — Прости. Я больше не буду, честно. Но я ужасно боюсь, что ты все еще думаешь о ней.       Раздосадованный Большунов улегся на него и взял за подбородок.       — Еще хоть слово, и я уйду. Я ни о ком не думаю, кроме тебя, с Олимпиады. С того самого спринта, когда впервые прижал тебя к себе.       Йоханнес улыбнулся и, когда в зеленых глазах утихла минутная буря, схватил за руку и отчаянно запросил продолжения.       Саша с упоением вылизывал уже заметное на темно-синем фоне пятно, расплывающееся от мазков языка, как акварель по бумаге. Клэбо не справлялся с желанием, ломал ногти о ледяную корку, сильнее разводил бедра… Большунов наблюдал за стараниями и до сих пор не верил, что безупречное тело — от снежинок на волосах до капелек пота на лодыжках — его и только его.       — Тебе не больно? — испугался Саша и чуть свел любимому колени.       Йоханнес покачал головой, демонстративно раздвинул ноги шире.       — Нет… у меня же растяжка… не останавливайся, умоляю…       Растяжка сводила Большунова с ума и невероятно раздражала. Йоханнес хотел впечатлить опытного Иверсена, и мерзавец видел его таким… раскрепощенным и открытым. Ревность громыхала раскатами, и хотелось разнести Вселенную.       Йоханнес привстал, взволнованно коснулся подрагивающей руки.       — Саш… Все нормально?       Вместо ответа Большунов крепко прижал его к снегу и поцеловал.       Йоханнес истекал и нисколько не стыдился. Не успевавший впитывать желание Саша мечтал ласкать его вечно, заставить кончить так, чтобы тот ни о ком больше не думал, никого не захотел и не полюбил.       Большунов наизусть выучил цвета комбинезона, но неизменно возвращался к темно-синему. Он потерял счет поцелуям, которые оставил между ног любимого, иррационально и неправильно ощущая вкус бархатистой, как шкурка леопарда, кожи на языке.       Сашины губы особенно нежно сомкнулись на промежности, надавили так, как нравится больше всего. Йоханнес застонал и, считая розовые круги удовольствия перед глазами, потер левый сосок.       — Прекрати, — потребовал Саша — он бесился, когда Клэбо ласкал себя. — Ненавижу, когда ты так делаешь.       — Не могу… — запричитал Йоханнес и заскользил ладонями по чувствительным точкам изнывающего тела. — Мне надо…       Перед разрядкой было чертовски жарко, безумно хотелось ласк и поцелуев. Если Сашины руки и губы не прикасались к коже, норвежец кончал с легким неудовлетворением.       — Ты невыносим…       Саша уткнулся между ног и мягко провел ладонями от бедер до груди, лаская все самое нежное, горячее и чувствительное. Йоханнес покрылся испариной, извернулся и застонал на весь лес.        Вот сейчас, подумал Большунов и лег сверху.       Тело под ним раскрылось от удовольствия, затрепетало, желая прикосновений.       — С ума схожу, когда ты так стонешь… — шепнул Саша, лаская норвежца. — Так сильно люблю тебя.       Растворившись в облаке снежной пыли, Йоханнес бесконечно сладко шептал четыре буквы имени, стонал, царапался и прижимался, мертвой хваткой вцепившись в оргазм. Было настолько хорошо, что он пошел бы куда угодно, если бы Саша попросил.       Соперники лежали в объятиях, грелись и слушали шум ветра, скачущего по макушкам елей. Внизу потеплело, морозная дымка рассеялась. Крупные хлопья падали с выбеленного шведского неба на ресницы Йоханнеса.       — Ты такой красивый... У меня от тебя дух захватывает… — признался Саша, лаская подушечками пальцев атласную щеку.       Клэбо смотрел безумно влюбленными глазами, дрожал от каждого комплимента и льнул к горячему телу, словно насильно отрывали.       — Больше не будешь ревновать? — Йоханнес завернулся в объятия.       — Буду, — Большунов поймал разочарованный взгляд и объяснил: — Я терпеть его не могу и не хочу, чтобы ты с ним жил.       — Я, знаешь ли, тоже не в восторге от того, что она шастает за тобой, — не остался в долгу Йоханнес и примирительно выдохнул в ключицу. — Но мы проспорим до бесконечности и ни к чему не придем. Давай хотя бы попытаемся…       — Я постараюсь сдерживаться, но ничего не обещаю, — буркнул Саша. — Если этот козел хоть слово скажет, я его урою.       — Не ведись на провокации, и все будет хорошо. Ваша взаимная ненависть меня пугает.       — Ладно, не трону его, — уступил Большунов. — Но ты тоже веди себя прилично. Прекрати обжиматься с соперниками на финише, улыбаться, как будто только что кончил, и крутить задом в этом прозрачном комбинезоне. Какого хрена он так просвечивает? Меня бесит, что другие видят твое белье и твое тело.       Йоханнес с легким шоком переварил услышанное. Так знакомо, так отвратительно, безобразно похоже на его поведение, что обиженный норвежец отодвинулся. Саша опомнился первым.       — Прости. Я безумно тебя ревную.       — Саш, я даже не запоминаю, кто мне руку на финише пожимает, — спокойно ответил Клэбо. — Я в последнее время вообще никого не замечаю. А комбинезон… — хитро улыбнулся. — Ну, может, я тебе со спринтами решил помочь. Быстрее до финиша добежишь, быстрее с меня его снимешь… И не только его. Нормальный стимул?       — А ты не боишься, что своей выходкой стимул даешь не только мне? — усмехнулся Саша. — То-то, я смотрю, Голберг с Вальнесом забегали…       — Ну, это уже побочный эффект… Саш, завязывай с ревностью. Мне неприятно. Я ни разу не дал тебе повода.       — Прости, я знаю.       Йоханнес остыл, прижался, и довольный Саша лишний раз убедился, что язык тела понятен обоим, а удовольствие — ключ к компромиссу. После оргазма Йоханнес из дикого мартовского кота превращался в ласкового котенка, и разговор шел как по маслу.       — Бородавко о нас рассказал не Носсум.       — Я в курсе. Как думаешь, кто? Ответ «Иверсен» меня не устроит, сам знаешь, почему.       — Без понятия. Знали только Серега и Аня.       — Мы себя так ведем, что знают уже все, — скривился Йоханнес. — Ставлю на Жеребятьеву. Ей одной это выгодно. Она считает, у нее есть на тебя права, хотя все права с Валь-ди-Фьемме принадлежат мне.       — Это бессмысленно. Если бы она хотела меня вернуть, то сделала бы это по-другому.       — Чтобы сделать по-другому, нужны мозги, а их нет. Саш, открой наконец глаза! Ты пашешь на тренировках как ишак, мы почти не видимся, зато она на законных основаниях трется рядом и ждет случая, чтобы кинуться тебе на шею.       Саша подозревал, что недавний оргазм и рука, гладящая любимому бок, играла не последнюю роль в мудрости Клэбо.       — Я поговорю с ней.       — Зачем? Она отмажется, а доказательств нет. Хватит уже играть в благородство и щадить чувства, отшей ее раз и навсегда. Будь с ней таким же грубым, каким Иверсен был со мной, — глаза Йоханнеса азартно вспыхнули, норвежец коснулся Сашиных губ и ласково прошептал: — Сделай ей больно. Хочу это увидеть.       Желание Большунову не нравилось, но противостоять обаянию пригревшегося в объятиях любимого не получалось.       — Только ради тебя.       Обрадованный Клэбо перевернулся на другой бок и подставил ласкающей руке нежный изгиб, гадая, где еще Саше захочется потрогать. Норвежец ждал и ждал, но ладонь по-прежнему гладила складочку комбинезона на талии, перебирала кубики пресса и ни за что не желала опуститься ниже, возбуждая сердце. Йоханнес не отказался бы от еще одного оргазма, но было стыдно второй день наслаждаться ласками и ничего не давать взамен.       — Люблю тебя… — шепнул Саша на ухо, отодвинул ворот комбинезона и поцеловал вырывающийся из плена кожи пульс.       Не в силах ответить, Йоханнес со стоном прижался виском к снегу. Впервые в жизни он не хотел ласк. Гормоны ошалели настолько, что хотелось только физической близости.       — Саш, а Устюгов когда ужинает?       — Даже не думай! — Большунов оторвался от голой шеи. — Не хватало еще опозориться второй раз.       Развернув Йоханнеса к себе спиной, Саша прильнул губами к истерзанной шеи и продолжил ласкать плавящееся от удовольствия тело.       Грудная клетка прыгала вверх-вниз, как лифт по этажам, повязка с пальца слетела, от дыхания осталась пунктирная строчка, и замученный ласками Клэбо уронил голову на локти и громко всхлипнул от нежеланного возбуждения.       — Скажи, и я остановлюсь, — шепнул Саша и накрыл дрожащую на снегу ладонь.       Йоханнес обернулся, лениво и сладко поцеловал любимого. Ответом был треск разъезжающейся молнии и тягучие ласковые касания пальцев, нежно прищипнувших сосок.       — Остановись.       Большунов выполнил просьбу, Клэбо выпутался из жарких объятий и опустился на снег. Он только что рухнул с вершины небоскреба, пролетев десять тысяч этажей.       — Я так больше не могу, — простонал Йоханнес и застегнул молнию на груди. — Выгони Устюгова, я хочу секса!       — Как ты себе это представляешь? — взвился измучившийся желанием Саша. — Куда я его дену? К Иверсену отправлю продышаться?       Йоханнес глупо захихикал и высыпал между ног пригоршню снега.       — Отличная идея. Только в номер я тогда до утра не попаду, — на вопросительный взгляд любимого Йоханнес фыркнул: — Да, брось! Неужели ты не замечаешь странностей в поведении Устюгова?       — В последнее время мы с ним не ладим, — ответил Саша, не отрывая горящих глаз от созерцания белых хлопьев на темно-синем фоне. — Серега молчит, по вечерам разговаривает с женой по телефону и психует, стоит сказать хоть слово, как я счастлив с тобой.       Йоханнес наклонился к Саше и пересказал, какими фотографиями увлекается Иверсен.       — Все очевидно. Они сойдутся снова.       — Не говори ерунды! Серега счастлив в браке уже шесть лет.       — И все равно он хочет другого, — настаивал Клэбо. — Сломанная палка и проигранный Глобус этого не изменят. Он не забыл Иверсена, и это факт.       Большунов мгновенно нависнул над ним, взял за плечи и твердо сказал:       — Он его забыл, и давай закончим на этом.       — Боишься поссориться из-за чужого прошлого?       — Нет, но сейчас ты ошибаешься. Он любит жену и дочь и уже шесть лет не желает присутствия в жизни человека, по вине которого остался без Кубка Мира.       — Ну, разумеется, он проиграл из-за сломанной палки, а не из-за того, что остался на финишной прямой один на один с лучшим спринтером мира, — насмешливо ответил Йоханнес. — Как я мог такое подумать.       — Прекрати.       — А что? Не нравится слышать правду? Устюгов сам все у себя отнял, а потом скинул ответственность на невиновного.       — Так уж и невиновного…       — Иверсен до сих пор его любит, — тараторил Йоханнес, мысли которого снова унеслись в сторону интимной близости. — Если бы они снова сошлись, у нас был бы свободный номер. Может, поможем двум одиноким сердцам обрести друг друга?       Большунов энтузиазма не разделял.       — У Сереги жена и дочка, мы не станем вмешиваться и рушить чужую жизнь.       — Но…       — Йоханнес! — Саша строго посмотрел на любимого. — Я поговорю с Серегой насчет номера, но пообещай, что не наделаешь глупостей.       — Ладно, обещаю, — вяло ответил обиженный Клэбо. — Я, вообще-то, для нас стараюсь. У нас три недели ничего не было, а я хочу!       — Я тоже, — признался Большунов и лег рядом. — Все время об этом думаю.       Йоханнес прижался к теплому боку, мечтательно всмотрелся в усыпанное звездами небо и наконец спросил:       — Саш… А ты, правда, счастлив со мной?       Саша нашел глазами Большую Медведицу, улыбнулся и тихо ответил:       — Да. Я счастлив с тобой.

***

      В преследовании Саша обогнал дистанционную сборную Норвегии, но уступил три десятых Голбергу и остался разочарован: только победа удовлетворяла амбиции в полной мере, и, если на верхней ступеньке пьедестала стоял не он, день выдался неудачным.       Ски Тур складывался для него неплохо, чего нельзя было сказать о Йоханнесе, финишировавшим двадцать пятым с двухминутным отставанием. Клэбо впервые не подошел к нему после гонки, скрывшись в раздевалке, возле которой столпились ожидающие отчета об очередном провале журналисты.       Саша хмуро наблюдал, как бедный Носсум разгоняет корреспондентов, облепивших выплывшую из укрытия норвежскую звезду.       Состояние Йоханнеса беспокоило все больше. Большунов боялся поднимать скользкую тему и нарваться на скандал, но закрывать глаза на серию неудач отказывался. У любимого не получалось, и это факт. Получаться перестало после Альпе Чермис — тоже факт. Чем больше Саша думал, тем больше верил словам Йоханнеса — проблема из-за него. У Клэбо не клеится на лыжне не из-за сломанного пальца и неуверенности в себе, а из-за того, что они вместе, из-за того, что так сильно хотят друг друга, что не в силах остановиться.       За размышлениями Большунов не заметил, как подбежала Аня и чмокнула в щеку.       — Поздравляю, — девушка вытерла след от розовой помады.       Саша метнул тревожный взгляд на Йоханнеса и не ошибся. Клэбо уверенно продирался сквозь толпу, и по выражению жемчужно-черных глаз до взрыва Вселенной остались считанные секунды.       — Скажи, пожалуйста, зачем ты это делаешь?       Девушка недоуменно похлопала ресницами, игриво поправила выбившуюся из косы прядь и уставилась голубиным взглядом. Саша догадывался, что кокетство — отличительная черта светленьких, но, если Йоханнесу безумно шли милые ужимки, то Аня выглядела откровенно глупой.       — Тебе неприятно? Я лишь хотела…       — Да, неприятно, — грубо оборвал Большунов и покосился на приближающегося Клэбо. — Мне неприятно, что ты меня преследуешь, вешаешься на шею после каждой гонки, оставляешь помаду на щеке. Я не хочу, чтобы Йоханнес видел и ревновал.       — Юрий Викторович и Елена Валерьевна попросили присмотреть за тобой, — упорствовала девушка. — Саш, позволь мне быть рядом. Я хочу помочь.       — Мне не нужна твоя помощь! Ты отлично помогла, когда растрепала о моих отношениях Бородавко. Спасибо тебе большое!       Вышло громче, чем хотел, и на них тут же обратили внимание. Верно уловив интонации в русской речи, Йоханнес замер в нескольких метрах от развернувшейся сцены.       Глаза Ани с дикой скоростью вращались на осунувшемся лице.       — Подожди, Саш… — пролепетала девушка. — Я ничего не говорила.       — Прекрати отпираться. Кроме тебя, никто не знал. Ты ненавидишь Йоханнеса и, ждешь не дождешься, когда мы расстанемся, чтобы меня вернуть.       Глаза стали еще подвижнее, и Жеребятьева злобно воскликнула:       — Да, я его ненавижу! Да, я хочу тебя вернуть! Но я, клянусь, что ни слова не говорила Бородавко. Я бы не стала отравлять жизнь тебе, чтобы сделать плохо Клэбо.       Сбитый с толку Саша сменил тему.       — Когда ты наконец поймешь, что между нами все кончено? Не нужно за мной ходить, меня возвращать, выполнять чьи-то поручения. Я не хочу быть с тобой! Никогда не хотел. Не будь Йоханнеса, я бы все равно сбежал от тебя, потому что я даже дышать в твоем присутствии не могу! Все четыре года мне с тобой душно было.       — Саш, зачем ты так? — растерянная Аня вытаращила лучистые от слез глаза.       — А как еще, если по-другому до тебя не доходит?! Прекрати таскаться за мной, как собачонка, и позориться на весь мир.       — Я тебя люблю! — залилась слезами девушка.       Йоханнес занервничал. Эта русская фраза перевода не требовала.       — Это пройдет, — буркнул Саша без сожаления. — На Кубке Мира полно парней, познакомься с кем-нибудь… А для меня, кроме Йоханнеса, никого не существует. Надеюсь, ты меня услышала!       Отвернувшись от рыдающей девушки, Большунов схватил восхищенного Клэбо за локоть и увел подальше от вылупившихся журналистов.       Безутешная Жеребятьева размазала кулачком слезы и закрыла опухшее лицо от камер. Уставший от дешевой комедии Эмиль молча протянул платок.       Девушка уткнулась носом в белый клочок ткани, прошептала глухое «спасибо» и уставилась на норвежца.       Эмиль искал глазами смывшихся Большунова и Клэбо. Парочка страстно целовалась в дальнем углу стадиона, побросав на снег лыжи и палки. Волны чужого безграничного счастья смыли остатки самоконтроля.       — Хватит выть! — рявкнул Иверсен. — Без тебя тошно.       Жеребятьева умолкла, отследила взгляд и на радость журналистам разрыдалась еще сильнее.       — Все бесполезно! — причитала девушка и скомкала в руках платок. — Саша жить без него не может!       — Решила сдаться? — хмыкнул Эмиль. — Все только начинается… Все в курсе, что они вместе, скандала не избежать.       — Толку от этого скандала? Они не прячутся и не сдерживаются, плюют на общественное мнение, нарушают запреты тренеров и Федерации и даже близких не слушают. Боюсь представить, что будет, когда Сашины родители узнают…       — Поскорее бы. Нам это только на руку.       Аня снова нашла глазами любимого. Саша прижимал к стене ненавистного мальчишку, целовал трепещущую тонкую шею и, забыв о приличиях, с жадной нежностью ласкал тело. При виде этой картины у девушки опустились руки. В спальне Московской квартиры, когда они были без одежды, Большунов ни разу не был таким несдержанным и так ее не желал.       — Ничего не выйдет, — твердо сказала Жеребятьева. — Саша ни за что его не бросит, это какое-то наваждение. Ума не приложу, как их оторвать друг от друга.       Эмиль хмуро уставился на мечущихся вдоль пьедестала организаторов, у которых все сегодня было не Слава Богу, приклеился взглядом к верхней ступеньке, и нежданная эйфория подкинула очевидную догадку.       — Включи голову и подумай. У нас есть спринтер и дистанционщик с непомерными амбициями, которые не умеют проигрывать и ненавидят все места, кроме первого. Большунов — без пяти минут лучший лыжник, Клэбо — худший в сборной вот уже месяц. Если так пойдет и дальше, нам и делать ничего не придется. После двух лет славы Йоханнес не смирится с поражением и на чемпионате мира будет рвать и метать, а у твоего ненаглядного золота с главных стартов пока нет. Думаешь, есть хоть один шанс, что они уедут довольными из Оберстдорфа?       — А, что если справятся? — гнула Аня.       — Не справятся. Поверь человеку с богатым жизненным опытом.       — Ты предлагаешь ждать и ничего не делать?       — Ну, почему же ничего… — хмыкнул Эмиль. — Крутись рядом с Большуновым и дальше, будь в поле зрения, чтобы этот болван хотя бы не забыл, как ты выглядишь. Наберись терпения. Он кинется в объятия за утешением. Останется только утешить.       — Он всегда такой страстный? — Аня не сводила ревнивых, безмерно ненавидящих глаз с соперника.       — Кто? Клэбо? Я тебя умоляю… Бревно бревном.       — Не похоже…       Эмиль исподлобья наблюдал за бывшим. Йоханнес остался безупречно красивым и сексуальным, но что-то навсегда изменилось. Новая неизведанная черта влекла к нему, не давала покоя. В объятиях другого Клэбо был невероятно гибким, отвечал на поцелуи и ласки с таким отчаянием, словно приближался последний день Помпеи, и жар Везувия вот-вот должен был стереть с лица Земли эту поганую любовь. Такому Йоханнесу никто бы не отказал…       — У них давно не было… — нашелся Иверсен. — Только и всего.       — Хочешь вернуть его?       — Заманчивая идея, но нет. Мне не нужна шлюха, умеющая только красиво стонать и глотать. Хотелось бы любовника поизобретательнее.       Аня задорно рассмеялась, и Эмиль отметил, что, когда она не строит из себя помешанную на Большунове жертвенницу, то очень даже ничего.       — Что будет с Клэбо, если я верну Сашу?       Легкое дуновение ветерка вернуло Эмиля в Тронхейм и освежило в памяти полуумный монолог Йоханнеса, который довел его до унизительных слез.       — За него не волнуйся! Клэбо никогда не будет один. С ним останутся неутолимая жажда мести и золото, которое отберет у твоего Большунова. Зря он влюбился в русского и сунул нос в чужое прошлое.       — Такой расклад мне нравится.       Довольная Аня вскинула голову. Саша нежно ухватил бесстыжего мальчишку за бедро, и тот бесцеремонно повис у него на шее.       Девушка зевнула, и Эмиль одобрительно присвистнул.       — Не смотри. Они еще долго провозятся.       — Похоже на то.       — Пусть наслаждаются, пока могут, — ответил Иверсен. — Недолго осталось. Эгоизм и амбиции восторжествуют. Мне ли не знать… Золото всегда дороже любви.