Слезы Анны Жеребятьевой вместе со страстными поцелуями соперников попали на первые полосы спортивных журналов, и к приезду в Оре мир узнал о неправильной любви.
За пару часов болельщики обрушили социальные сети и оцепили отель в надежде урвать лакомый кусочек.
Тренировка закончилась фарсом. Репортеры облепили отмалчивающихся Бородавко и Носсума, обступили Йоханнеса и Сашу. Несчастный Юрий Викторович схватился за руку Эйрика и что-то проблеял на русском. Журналисты рванули к нему, и соперники, улучив момент, перепрыгнули через забор и сбежали. Растолкав сумасшедших фанатов, лыжники ворвались в отель, разошлись по номерам и до семи вечера вспоминали презрительные взгляды сокомандников и тренеров. Выдохнуть получилось только после ужина.
Сложив ноги по-турецки, Саша сидел на постели и настороженно следил за рукой, в сотый раз зачесавшей назад челку. Йоханнес уже полчаса наматывал круги по номеру, разговаривал сам с собой на норвежском, пыхтел, шипел и дергал волосы. Последнее раздражало больше всего — любимый портил прическу, да еще таким варварским способом.
Пальцы в очередной раз забрались в золотистые локоны, потянулись к корням, вырвали несколько волосков, и Большунов не вытерпел — дернул за руку, усадил на постель и перехватил запястья.
— Хватит! — потребовал он. — Не смей трогать волосы!
— Не могу! Ты же знаешь, я всегда их рву, когда нервничаю!
— Ну, так не нервничай.
Йоханнес фыркнул, истерично мотнул головой, но руки не вырвал. Это обнадеживало.
— Ты предлагаешь успокоиться и сделать вид, что ничего не случилось?! Если бы мы бежали чуть медленнее, нас бы раздавили.
— Случилось то, что случилось.Ты сам недавно сказал, что знают все.
— Но ни болельщики! Ни журналисты! Ни спонсоры! Я уже не говорю о наших родителях! Я хочу отношений, где ты и я, а не ты, я и кто-то третий. Мне хватило цирка с Иверсеном. Весь мир был в курсе, куда мы едем отдыхать, что я ему подарил и когда годовщина знакомства. Я не хочу снова… Я не собираюсь так жить!
— Хорошо, что ты предлагаешь?
— Не знаю. Это все твоя вина. Сколько раз просил не трогать меня на людях!
— Даже не начинай! — взвился Саша. — Ты не просил — это раз. Ты не возражал, когда я прикасался, — два. И это ты поцеловал меня на стадионе. Три.
Большунов отпустил любимого, дотянулся до телефона и сунул под нос обиженному Клэбо фото из статьи.
— Еще будешь спорить?
— Ну, и что! Это ничего не доказывает! — распсиховался Йоханнес. — Я поцеловал, потому что хотел. Ты на моих глазах довел бывшую до слез, вот я и решил тебя поощрить, а заодно и себя. Только поцелуй и все. Но нет! Тебе приспичило ответить, а дальше…
— А дальше, — подхватил Саша, — ты подставил шею под поцелуи, и это был уже намек на продолжение…
— Вот именно: продолжение в виде поцелуев! Я не просил лапать меня!
— Я не могу так. Не могу целовать и не прикасаться.
— А это уже твои проблемы! Иверсен как-то справлялся!
Занесло не туда, и Йоханнес пристыженно замолчал. Большунов помрачнел и отсел подальше.
— Без проблем. В следующий раз будет просто секс. Больше ни о чем меня не проси.
— Больно надо! — гордо ответил Клэбо и отодвинулся на противоположный край постели. — Четыре года обходился и ничего.
— Я сделал то, что ты хотел. Откуда я знал, что ты так сильно заведешься!
— А то ты не знаешь, как я реагирую на прикосновения! Ласкаешь и думаешь, что я останусь безучастным, да еще после трех недель без секса?
— А это уже твои проблемы! — отбился Саша. — Научись сдерживаться и не смей обвинять меня в том, чего сам хотел. Ты умолял раздеть тебя и взять прямо там, у стены. Скажи спасибо, что я этого не сделал, а то толпа у отеля была бы еще больше.
— Раз ты все так прекрасно запомнил, можешь рассказать об этом СМИ. Иверсен всегда так делал, — огрызнулся измотанный перепалкой Клэбо.
Очередное упоминание соперника вывело Сашу из себя, и фонтан ревности выплеснулся на Йоханнеса.
— Долго ты еще собираешься вспоминать этого мудака?! — заорал он. — Второй месяц вместе! Не надоело? Сколько можно сравнивать нас и искать во мне недостатки? Все чаще хочется стать им на денек и проверить, так ли уж ты его ненавидишь!
Йоханнес подпрыгнул на постели, вскинул полные ужаса и недоумения глаза. Сообразив, что натворил, Саша быстро поднялся.
— Прости. Прости, пожалуйста.
— Больше не трогай меня.
Йоханнес бросился к двери, но Саша настиг любимого за секунду до того, как он ускользнул, и сжал в объятиях, шепча извинения. Клэбо забился, беззащитно дернулся и, плача и надрываясь, закричал:
— Отпусти! Ненавижу тебя!
Йоханнес вырвался, но Саша поймал его за талию и заткнул долгим поцелуем. Клэбо сопротивлялся слабо и неохотно, лениво уворачивался и даже не пытался освободить запястья, словно хотел, чтобы успокоили именно так. Укусив любимого за губу, Йоханнес поудобнее устроился в объятиях и ответил на поцелуй. Истерика сошла на нет. Большунов перехватил запястья другой рукой и вытер слезы, уже в который раз бегущие из-за неосторожных слов. Йоханнес плакал от боли и удовольствия, но Саша не выносил его слезы даже во время оргазма. Они напоминали о Зеефельде, о пощечине Иверсена и грубых, лживых словах. На душе стало гадко: он тоже сделал больно любимому.
Насытившись лаской, Йоханнес отстранился со сладкой улыбкой на губах.
— Успокоился? — Большунов поцеловал чувствительную точку за ушком.
— Да.
Саша отпустил запястья, и Йоханнес, извернувшись в объятиях, прижался.
— Отлично. Значит, нормально поговорим. Пойдем.
Клэбо забегал кончиками пальцев по груди и очаровательно закапризничал.
— Отнеси меня обратно.
Последний поцелуй был лишним, подумал Саша.
«Успокоительное» подействовало безотказно, но без побочного эффекта не обошлось: истеричного Йоханнеса сменил игривый и нежный, которого неустанного тянуло на ласки. Устоять перед ним было невозможно. Грань между обиженным и возбужденным любимым Большунов не вполне улавливал.
— А как же «обойдусь и больше ни о чем не попрошу?» — поддел Саша. — Вот теперь топай на своих двоих.
Йоханнес насупился, отвернулся, но Большунов поймал его за футболку и притянул обратно.
— Ладно, иди сюда.
Йоханнес засмеялся, обхватил руками и ногами горячее тело. Саша понес строптивца обратно, наслаждаясь эйфорией, разделенной с любимым человеком. Клэбо зевнул, впился короткими коготками в незажившую спину и довольно замурчал, когда Саша крепко вцепился в горячо пульсирующие ягодицы.
— Просто секса тоже не хочешь? — ехидно спросил он, тиская упругую плоть.
Пальцы глубже впились в нежную мякоть. Млеющий Йоханнес прикрыл глаза и улыбнулся.
— Просто сексом я занимался четыре года. Теперь я хочу заниматься любовью. С тобой.
Саша аккуратно опустил драгоценную ношу на постель и всмотрелся в синие лучистые глаза. Йоханнес зажмурился, остатки слез скатились с ресниц, и заплаканное лицо стало еще красивее.
— Перестань, пожалуйста, — Саша осторожно размазал прозрачные потеки по коже. — Не могу видеть твои слезы.
— Тогда не делай мне больно.
В глазах Йоханнеса не было ни влекущего огня, ни пошлых блесток, ни соблазнительных переливов — только нежность и откровенность.
Саша поцеловал торопливо приоткрывшиеся губы, прошептал жаркие извинения и, подавившись жалостью и любовью, забыл и о разговоре, и о ссоре, и о намерении больше не потакать капризам. Капризам, которые так любил исполнять.
Йоханнес был не похож сам на себя. Он застенчиво улыбался, ни о чем не просил, все время гладил по голове и держал за руку. Последний раз Большунов чувствовал себя так неуверенно год назад на Альпе Чермис.
Саша осыпал поцелуями шею, провел кончиком носа по тонкой, бьющей горячим ключом коже, большим пальцем нащупал спрятанный под одеждой сосок…
На нежное скольжение рук по телу Йоханнес отозвался изящным мостиком, приподнялся, с волнением наблюдая.
Подушечка ласкала по сторонам света, с легким нажимом массировала по кругу, посылала по венам мучительный ток, но плотная ткань не давала им насладиться.
Изнывающий сосок требовал более изощренных ласк, невозможность получить желаемую сладость мучила и вынуждала. Освободив руку, Йоханнес натянул складочки ткани на груди и попробовал потереться, но любимый быстро вернул нетерпеливые пальцы на кровать, ласково сжал и приподнял футболку. Губы нежно обхватили тонкую кожу, и Йоханнес встрепенулся.
— Осторожнее, пожалуйста. Ты же знаешь, какие они чувствительные…
С трудом удержавшись, чтобы не прикусить сосок, Саша повыше задрал футболку, приник губами к сладкой коже и съязвил:
— Да у тебя все чувствительное, маленькая неженка.
Саша пропустил припухший сосок между губами и неторопливо вылизал. Йоханнес запрокинул голову и, хныча от блаженства, крепче сжал его руку.
— Мне ни с кем не было так хорошо, — признался он, поглаживая любимому затылок. — Так приятно?
Прохладные пальцы скользили по шеи и чувствительным местечкам за ушами, нежно щипали края ушных раковин, ласково гладили виски. Саша с трудом сдержался, чтобы от любви и желания не растерзать Йоханнеса здесь и сейчас. Клэбо хорошо знал, где и как нужно прикасаться, чтобы у железного Большунова плавилась выдержка, но плохо понимал, что с ним творилось от невинных поглаживаний.
Ответные ласки отвлекали, чувствительность Йоханнеса доводила до исступления. Зажмурившись, Саша прошептал:
— Да… Не говори ерунды. Тебе не с чем сравнивать.
— Есть.
— Он не в счет. Будь у тебя кто-то нормальный, ты бы не разбрасывался словами.
Йоханнес оторвал Сашу от соска, приподнялся, лаская кончики ушей.
— Ты не понимаешь. Будь у меня другой, я бы все равно любил только тебя.
Саша потряс головой. Он ревновал как безумный, когда Йоханнес в воображении рисовал кого-то между ними.
— Замолчи немедленно! И слышать не желаю.
— Саш… — Клэбо внимательно посмотрел в глаза. — Если у нас не получится, я все равно буду оглядываться на финишной прямой. Всегда.
— Ты чего несешь, идиот?! — Большунов встряхнул его за плечи. — И думать забудь!
— Почему? Ты не хочешь, чтобы я был только твоим?
Саша прижал неугомонного норвежца к постели и бескомпромиссно развел нежные ножки в стороны.
— Ты и так только мой. Сейчас я тебе все докажу!
Саша приводил аргументы, и каждый следующий был приятнее и желаннее. Йоханнес рыдал от удовольствия, бился в судорогах от сменяющих друг друга оргазмов, но Саша по-прежнему сомневался, что любимый удовлетворен. Он набрасывался снова, до исступления и бессознательной мольбы крутил и гладил изнеженное, лоснящееся от влажных поцелуев тело, а после переворачивал на спину и любил. Любил снова и снова в той же позе, тем же чувственным ритмом, ласкал тонкую кожу под разведенными коленками и шептал на ухо нежное и эротичное.
Йоханнес перевозбудился от нежности и ласк. Он стонал от каждого прикосновения, а от трения ткани о сильное тело в изнеможении ныл и смотрел умоляющими, ярко-голубыми глазами. Саша разорвал на нем футболку, осторожно сжал напряженные, изнывающие соски. Распаленная ласками кожа благодарно запульсировала, и Саша поймал губами сияющую улыбку.
— Так? — шепнул он, поглаживая нежную кожу от центра к краям.
Йоханнес кивнул и, жмурясь от удовольствия, скрестил лодыжки за спиной. Саша не спеша толкнулся в нежную разгоряченную глубь, и любимый соблазнительно, звонко застонал.
Наконец-то, подумал Большунов и прижался щекой к щеке.
— Сядешь сверху? Я буду ласкать тебя, сколько захочешь.
Йоханнес не шевелился. Соблазн был велик, но менять позу не было ни сил, ни желания. Хотелось нежиться под теплым телом и дальше.
— В другой раз, — выдохнул он и застонал.
После оргазма Йоханнес сложил на Сашу руки и ноги, свернулся калачиком и прижался.
— Ты порвал мою любимую футболку.
Большунов взглянул на зацепившийся за изголовье розовый кусок ткани и хмыкнул.
— Она мне никогда не нравилась.
Йоханнес возмущенно пнул любимого под одеялом.
— Как я к себе пойду? В одних штанах?
— Ага, с табличкой на груди «Собственность Александра Большунова».
— Идиот… — выдохнул Клэбо и бесцеремонно опустил голову на твердое плечо. — И так всего пометил.
— Ты мне должен за спину. Нечего так царапать.
Йоханнес щекотно ерзал по косточкам, и Саша спустил норвежца чуть ниже, в ямочку между плечом и ключицей. Клэбо устроился на новом месте, прикрыл глаза и улыбнулся. Тут было удобнее и мягче.
— Я же нежно…
— Сам-то понял, что сказал?
Йоханнес похлопал сонными синими глазищами и лениво, ласково заскользил ладонью по широкой груди.
— Саш, я не могу не царапать… Я всегда царапаю, когда мне очень хорошо, так что в принципе ты сам виноват…
— Совсем обнаглел.
— Ну, прости. Больше никаких царапок, да? — Саша кивнул, и Йоханнес притворно огорчился. — Эх, придется сидеть сверху и задавать темп. Мне, конечно, лень, но должен же я хоть где-то его задавать… Будем заниматься любовью медленно, мучительно медленно.
Большунов вообразил эту пытку и мысленно порадовался, что Йоханнес не задает темп на гонках. Притащил бы на финиш пелотон.
— Я в два счета переверну тебя на живот и задам свой темп, — шепнул Саша, перебирая мягкие пряди. — Тот, который ты так не любишь на дистанциях. И спина останется целой, и мучиться от твоей лени не придется. Что ты на это скажешь?
— Сдаюсь, — процедил Клэбо. — Ты победил. Больше не буду царапать спину. Трахай меня на животе сколько хочешь и как хочешь. Можешь даже не растягивать, чтобы время не тратить.
Йоханнес подобрал конечности, отвернулся и из калачика свернулся клубком. Саша ошеломленно уставился на обнаженную спину и почесал затылок, гадая, чем обидел на этот раз. Порой Клэбо бесил в постели сильнее, чем на лыжне, но Большунов ни разу не ответил на истерику, провокацию и капризы грубостью и болью. Ошибок Иверсена он уж точно не собирался повторять.
Придвинувшись ближе, он ласково коснулся плеча.
— Что с тобой сегодня? Ты плачешь, признаешься чуть ли ни в вечной любви, а теперь обвиняешь в грубости.
— Ничего. Я хочу нормальной человеческой близости, а не забегов наперегонки, кто быстрее кончит. Осточертели эти спринты. Нравятся гонки в постели — вали к Иверсену.
— В последнее время ты сам просишь побыстрее, — растерялся Большунов.
— Прошу, потому что знаю, что ты так хочешь! Ты все время сдерживаешься. Я чувствую это и переживаю. Мы и так не можем из-за меня поменять позу. Со мной вечно что-то не так. Ничего нового. С тобой так же, как…
— Как с ним?
Услышав за спиной тяжелый вздох, Клэбо обернулся. Расстроенный Саша уже занимался самоедством. Во время близости он думал только об удовольствии Йоханнеса и, если любимому чего-то не хватало, бесился и искал причину в себе.
— Саш, ты меня неправильно понял.
— Мне казалось, я достаточно нежен и осторожен. Тебе больно, да?
— Мне как раз очень хорошо! Я переживаю, что плохо тебе.
Саша прижался ближе, подул на горячий лоб и на всякий случай прижался губами. Температуры не было, и Йоханнес сказал это в здравом уме.
— Ты царапаешь спину, стонешь и просишь еще. Ты шепчешь мое имя, умоляешь не останавливаться, плачешь и извиняешься за несдержанность. Ты за один секс признаешься в любви чаще, чем некоторые за всю жизнь. Ты всерьез считаешь, что мне с тобой плохо?
Йоханнес пожал плечами, и Саша привлек приунывшего норвежца к себе.
— Сколько раз нужно повторить, что твои желания для меня не пустой звук? Не хочешь быстрее — не проси. Не нужно терпеть и подстраиваться. Мне плевать на темп. Мне с тобой хорошо. Было бы плохо, я бы не кончал.
Йоханнес улегся на прежнее место и примирительно заскользил ладонью по прессу. Саша укрыл любимого одеялом и через пару минут услышал в районе грудной клетки тихое сопение.
Прошлой ночью они наверстали три недели и отключились под утро. Со звонком будильника Йоханнес умчался собирать сумку, а Саша вырубился снова. Он даже выспался. Чего нельзя было сказать о Клэбо.
— Ты почти не спал сегодня, — заметил Большунов. — Давай ты немного отдохнешь, а после мы поговорим о случившемся.
Йоханнес сонно моргнул, вздохнул и нехотя приподнялся.
— Денис скоро вернется. Неудобно, я пойду к себе.
— Не парься. Я напишу Дену, и он зависнет у Лехи подольше, — Большунов уложил норвежца обратно. — Засыпай.
Клэбо с улыбкой потянулся, плотнее прижался к горячему боку и снова свернулся калачиком.
Пока Саша набирал сообщение, Йоханнес отключился. Обхватив цепкими ручонками торс, он сладко причмокивал во сне, терся щекой и царапал кожу на груди.
Неисправимый собственник, подумал Большунов и осторожно перехватил кисть. Не хватало еще спереди быть похожим на зебру.
Минут через пять хлопнула дверь, и в коридоре раздался голос:
— Сань, прости, что отвлекаю вас от спринтов и марафонов, но я на минутку. Вы там прикройтесь, что ли…
Денис наощупь добрался до стола, врезался в угол и выругался, потирая ушибленный бок.
— Тише! Йоханнес спит.
Спицов открыл глаза и обернулся. На спящего в Сашиных объятиях лучшего лыжника планеты он отреагировал бурным:
— Ух ты! Он такой котенок!
Большунов ревниво прижал любимого к себе и получше укрыл одеялом. Он с трудом переносил чужие взгляды в сторону Йоханнеса, а уж ничем не прикрытый восторг и подавно.
— Извини, что поздно предупредил и… спасибо, что понял.
— Не заморачивайся, — отмахнулся Спицов. — Я понимаю. Вам нужно побыть вдвоем, особенно после сегодняшнего дурдома. Я за ноутом зашел. Делать нехер, хоть фильм с Лехой посмотрим.
Денис на цыпочках обошел стол, забрал ноутбук и тихо прокрался обратно. Саша не сводил глаз с мирно дремлющего Йоханнеса, гладил по щеке и аккуратно, чтобы не разбудить, перебирал волосы.
— Никогда бы не подумал, что ты можешь быть таким нежным и заботливым, — захихикал Денис и тут же осекся. — Прости… Я хотел сказать, что не осуждаю и, если нужна будет помощь, можешь на меня рассчитывать. В ваших отношениях нет ничего плохого. Вы очень друг другу подходите.
— Спасибо.
Денис бросил любопытный взгляд на норвежца. Йоханнес с отчаянной нежностью прижимался к Сашиной груди и сопел.
— Он такой милый, когда спит… Теперь понимаю, почему на Кубке по нему сохнет каждый первый.
Большунов укрыл любимого с головой и сердито посмотрел.
— Хватит пялиться на него!
— Прости, — Денис снова захихикал. — Вы голые, да?
— Вали уже к Лехе и оставь нас наедине.
— Ну, все, все, — он примирительно вскинул руки. — Меня тут нет.
Дверь закрылась, Саша откинул одеяло и провел тыльной стороной ладони по точеной скуле любимого. Йоханнес улыбнулся, расплылся по телу морской звездой. Любуясь красивым лицом, Большунов думал о том, как за несколько месяцев сузился мир. Сузился до двух точек на плоскости — лыжных гонок и Йоханнеса Клэбо.
Далеко позади остались Вяльбе, Бородавко, Аня и Серега. Мысленно он возвращался к ним, но не испытывал потребности вернуть уважение Федерации, доверие тренера, первую любовь и лучшего друга. Хватало того, что есть, — полшага до звания лучшего лыжника мира и близости с любимым соперником. Он любил гонки, Йоханнеса и больше ничего. Для счастья двух вещей оказалось более, чем достаточно.
В какой-то степени Саша был рада, что мир узнал правду. Теперь Носсум и Бородавко оставят их в покое. Шумиха утихнет нескоро, но конец сезона не за горами. Рано или поздно журналистам надоест перемывать косточки, сенсация забудется, и отношения примут как данность. Единственное, что беспокоило, — реакция родителей.
— О чем задумался?
Саша опустил взгляд. Устроив подбородок на груди, Йоханнес внимательно смотрел в глаза. Большунов вздохнул.
— О том, как быть дальше.
— Никак. Остается терпеть нападки и ждать, пока пресса найдет более интересный повод для сплетен. Не представляю, что их заинтересует сильнее отношений Большунова и Клэбо.
— Если ты переживаешь из-за чужого мнения…
— Мне все равно, что они думают. Я не хочу по сто пятьдесят раз в день отвечать на вопросы о Большунове — сколько мы вместе, мешает ли соперничество отношениям и кто из нас сверху!
Саша усмехнулся, дернул ойкнувшего норвежца на себя.
— Не хочешь, так не отвечай. Последнее уж точно не спросят.
— Почему это?
Не успел Йоханнес увернуться и обиженно поджать губы, как Саша уложил его под себя, прижал запястья к постели и прошептал на ухо:
— Неужели это не очевидно, принцесса?
Последнее слово Большунов произнёс с такой нежностью, что шипящий Клэбо растаял, но виду не подал.
— Я бы поспорил…
— Поздно. Ты уже согласился быть моим.
Пара поцелуев выкинула из головы мысли о смене ролей, и Йоханнес согласился — контролировать он любил, а вот активничать нет. Саша ослабил хватку, нежно провел большими пальцами по запястьям, и Клэбо улыбнулся в поцелуй. Он обожал обнимать любимого, прижимать к себе, но раз Саше так хочется контроля над ним, можно и подчиниться. Целоваться удобно и так.
— Ты такой послушный… — ехидничал Большунов. — Еще бы на лыжне так быстро сдавался.
Клэбо закатил глаза.
— Мечтай об этом и дальше.
Сказал и пожалел. Мало того, что от поглаживаний зачесались запястья, так Саша еще и запрыгал губами по кубикам пресса, как по ступенькам лестницы. Йоханнес смеялся до слез.
— Саш, ну, щекотно же! Перестань, пожалуйста.
Они дурачились, целовались, близко-близко смотрели в глаза… Дыхание сбилось, когда в глубине зрачков Йоханнес и Саша увидели отражение своих чувств. Слова были готовы сорваться с губ, но в тишине номера зазвонил телефон.
Тревога хлестнула по ребрам, сердце застучало жарко и часто. Большунов взглянул на экран, мысленно перекрестился. Догадливый Йоханнес мягко сжал его руку, Саша кивнул и ответил.
— То, что пишут газеты, правда? Про тебя и этого…
Оскорбление утонуло в решительном «да», и пути назад не было.
— Чтобы духу твоего в моем доме не было.
— Отец, послушай…
— Закрой рот. Я говорю. Пропади пропадом эта Европа и твои поганые гонки. Сгубили мне сына. Из-за норвежской шлюхи бросил хорошую девушку, опозорил себя, нас с матерью и Россию. Не стыдно под такого слюнтяя ложиться?
— Я ни под кого не ложусь! — взбесился Саша.
В трубке зашумело от хриплых смешков.
— Ну, хоть где-то ты остался мужиком. И на том спасибо.
— Выслушаешь ты меня или нет?! Дай хоть слово сказать!
— И слышать не желаю! Мужик не может любить мужика! Ты идешь против природы. Я этого никогда не приму. Мне такой сын не нужен.
Саша побледнел, губ коснулась мелкая дрожь.
— Как ты можешь…? Дай трубку маме!
— Поглядите на него: про мать вспомнил! Два месяца не звонил, а тут на тебе.
— Дай ей трубку немедленно!
— И не подумаю! Решил ее в могилу свести? Она только в себя пришла после нервного срыва.
Саша крепче сжал руку Йоханнеса, не замечая, что причиняет боль.
— Что с мамой? Она в порядке?
— В порядке. Это теперь не твоя забота!
— Я приеду, как только сезон закончится.
— Можешь не торопиться. Я тебя на порог не пущу — хоть с ним, хоть без него. Ни я, ни мать не хотим тебя видеть. Ты себе жизнь выбрал. Кувыркайся дальше с норвежской сучкой. Может, он тебе и детей родит. Талантов у него много.
— Прекрати. Ты его не знаешь. Ты не имеешь права его судить.
Саша отбивался, но отец давил и давил, вытаскивал из рукава новые козыри.
— Обиделся за свою сучку? Нечего его жалеть. Ты у него точно не первый. Везде опоздал. Ты, Саша, всегда второй.
— Это не имеет значения, — сквозь зубы процедил Большунов.
— Да я уж вижу. Отличный выбор, сынок! Подбираешь за Клэбо вторые места, а за Иверсеном — мужиков.
— Дай ты мне все объяснить! — заорал Саша и до хруста стиснул ладонь любимого. Истошный вопль Йоханнеса донесся до России, в трубке нервно и горько хохотнули.
— Не утруждайся. Продал страну ради норвежской потаскухи. Про семью больше не заикайся. Он теперь твоя семья. Так ему и передай. Испортил мне сына и счастлив. Чтоб он себе на спусках руки, ноги переломал, а лучше шею свернул, чтоб наверняка!
В бешенстве швырнув телефон на тумбочку, Саша вскочил с постели и отвернулся к окну. Йоханнес все понял без слов, горько вздохнул и опустил голову.
— Не молчи, пожалуйста. Что сказали родители?
— Ничего. Ничего хорошего.
— Я им не нравлюсь, да?
Большунов усмехнулся. Не нравлюсь — мягко сказано. Но Йоханнесу не нужно знать, что отец отвел ему место под социальной лестницей.
— Я четыре года встречался с девушкой, сделал ей предложение и бросил ради какого-то парня.
— Ради лучшего лыжника в мире, — поправил любимого Йоханнес. — Ради самого красивого лыжника в мире.
Саша покачал головой, с досады и злости уперся локтями в подоконник. Клэбо не понять. Он не вырос в консервативной семье с традиционными ценностями.
— Да хоть как. Ты норвежец, ты мой главный соперник и ты парень. Ты не родишь мне детей, не выйдешь за меня замуж, не переедешь в Россию. У нас не будет семьи и нормальной жизни. Люди будут тыкать пальцами в моих родителей, в глаза — смеяться, а за спиной — плеваться ядом. Ты ничего не можешь мне дать.
— Это не так.
Саша уронил голову на локти и разрыдался. Йоханнес беспомощно уставился на сгорбленную спину, подыскивая слова. Ладонь легла между лопаток, нежно и утешительно скользнула по коже…
Саша не успокоился. Холод, пустота и сосущее душу одиночество стукнули по затылку чугунной сковородой. Серега был прав — он остался один.
— Прости меня, — тихо шепнул Йоханнес и уткнулся в непривычно жесткое плечо. — Я не хотел, чтобы этим кончилось.
***
Борьба в полуфинале спринта закончилась, когда в забег к Саше устремился Симен Крюгер. Со старта ушлый конькист путался под ногами, мельтешил, прижимался и как будто нарочно бесил. Злой и ожесточенный Большунов терпел выходки из последних сил — после вчерашнего настроение было хуже некуда, а играть в кошки-мышки с кем-то, кроме Йоханнеса, было неинтересно.
Догонялки закончились на повороте. Симен наглым образом вклинился между Пеллегрино и Большуновым, зацепил лыжу последнего и свалился перед ним на четвереньки. Вспомнив прыжки через козла на уроках физкультуры, Саша перемахнул через норвежца и приземлился на снег. Крюгеру хорошенько прилетело по затылку бедром, он зыркнул на Большунова, но тот вскочил на ноги и бросился догонять. Не догнал: остался четвертым и вылетел из борьбы.
На финише Симен виновато улыбнулся и развел руками… Доведенный до точки кипения Саша на психах выскочил в микст-зону. Он не давал интервью после провальных гонок, но высказаться хотелось.
— Это несправедливо, — сказал он журналисту NRK. — Норвежская команда ведёт нечестную игру. У Крюгера не было причин падать мне на лыжи. Все остальные гонки были честными, а вот сегодняшняя — нет.
На встречные вопросы, как давно они с Йоханнесом вместе, мешает ли соперничество отношениям и меняются ли они в постели ролями Саша ответил сердитое: «без комментариев».
Не дождавшись развязки, разъяренный россиянин покинул стадион. С победителем все было ясно. Видеть и поздравлять горячо любимого норвежца Большунов не хотел: слишком зол был на Норвегию, ее дурацкие выходки и ещё более дурацкие вопросы.
***
— Поздравляю, — буркнул Саша, как только Йоханнес переступил порог номера.
Клэбо просиял, гордо улыбнулся и зажмурился в предвкушении.
Месяц назад, когда они были предоставлены сами себе и жили в отдельных номерах, Саша приходил после ужина, хлопал дверью и целовал. Йоханнес привык к маленькой традиции, и сухое «проходи» вместо нежного прикосновения воспринял как повод для ссоры. Проводив беспомощным взглядом удаляющуюся спину, Клэбо разулся и холодно ответил:
— Не надо делать мне одолжение!
Саша обернулся.
— Ты о чем?
— Я не виноват, что ты не прошел в финал.
— Я тебя и не обвиняю.
Спокойный тон и лаконичный ответ завели Йоханнеса еще сильнее. Хотелось сломать броню, разбить стену отчуждения, увидеть живого человека, а не машину по штамповке побед.
— Ну, конечно! Свалил и не дождался финального забега, не поддержал меня еще и поздравил таким тоном, словно из-за меня без золота в марафоне остался. Лучше молчи, если нечего сказать.
— Как это делаешь ты, да? — хладнокровно ответил Саша. — После Оберстдорфа я не слышал от тебя ничего, кроме «мои проигрыши из-за тебя».
— Я извинился, и мы закрыли тему.
— В таком случае, не поднимай ее снова.
На этом можно было закончить, но Саша был зол, разочарован и плохо себя контролировал. Вместо того, чтобы вырулить из красной зоны, он на полной скорости влетел в нее.
— Я поддержу тебя перед стартами и после, но не на гонках. На лыжне мы соперники. Финал без россиян. За кого я должен болеть? За тебя? За Вальнеса? Может, за Крюгера, который прыгнул мне на лыжи? Еще чего.
Йоханнес примостился на подлокотник кресла, рассеянно почесал ткань. Нервы требовали выдернуть пару волосков на голове, но он держался.
— Я говорил с Сименом. Он не хотел сбивать тебя. Думал, сумеет протиснуться, но не рассчитал. Глупо, конечно, получилось, но это несчастный случай.
— Разумеется, — усмехнулся Саша. — Скажи еще «гоночный инцидент» и обелишь его окончательно.
— Хватит гнать на мою сборную! Он сделал глупость, но искать в этом несправедливость еще большая глупость.
— Трасса широкая. Не было необходимости лезть в эту щель. Это, как минимум, странно.
— Да что в этом странного? Он давно не бегал спринты. Думал, успеет, но ошибся. Вы оказались близко друг к другу и столкнулись. Хватит искать злой умысел там, где его нет! К тому же Симен извинился.
— Он извинился? — хохотнул Большунов. — Молодец, но этого мало. Нужно бороться честно. Я из-за него остался без финала.
— С чего ты взял, что прошел бы? — ответил Клэбо пренебрежением на пренебрежение.
Рассерженный Саша остановился у подлокотника и сложил руки на груди.
— Я бы прошел.
— А ты не слишком самоуверен? Не замечал за тобой.
— Учусь у лучшего.
Склочное поведение задело и разозлило Йоханнеса. Саша петушился на манер Эмиля, кривлялся и кичился, как дурак. Клэбо снова их сравнивал, проводил параллель между прошлым и настоящим и ненавидел себя за это.
— Закрыли тему, — мрачно заключил он. — Больше ни слова.
— Нет, почему же? — упрямился Саша. — Я не закончил.
— Я закончил, — жестче, чем следовало, ответил Йоханнес. — Закрой рот. Ненавижу твое высокомерие.
Саша дернул любимого за руку и рывком поднял с подлокотника.
— Сборная Норвегии борется нечестно. Чем чаще вы будете так делать, тем больше я буду злиться и сильнее становиться. Заруби себе это на носу.
Психология победителей играла в крови. Они метали друг в друга молнии, ломали выдержку и сопротивление, принуждали сдаться, склонить голову. Безмолвное сражение взглядов закончилось ничьей — глаза отвели оба.
— Йоханнес…
— Не хочу с тобой разговаривать.
Клэбо освободил руку, отодвинул любимого с прохода и ушел.
Остаток вечера Саша провел за телефоном. Подывотье на связь не вышло. В отчаянии Большунов позвонил сестре. Настя красиво и витеевато послала его, обвинила в нервном срыве матери и, обозвав тупой похотливой скотиной, кинула в черный список.
Телефон полетел в мусорную корзину. Денис достал его, убрал подальше и в очередной раз предложил помощь.
Саша отказался. Он не привык ныть и жаловаться, подолгу страдать и изливать душу. Семья отказалась от него, но это не конец света. Переживет.
Большунов невесело усмехнулся. Вяльбе зря вернула ему телефон. По иронии судьбы, теперь он без надобности. Звонить все равно некому.
— Мне уйти? — спросил Денис, переминаясь с ноги на ногу.
Он не хотел навязываться, но оставлять Сашу одного не спешил. Большунов не дозвонился родителям, провалил полуфинал, поссорился с сестрой и с Йоханнесом. Попытки разговорить успехом не увенчались. Замкнувшись в себе, Саша гордо страдал в одиночестве.
— Как хочешь.
Денис покачал головой. Похоже, только одному человеку под силу привезти Большунова в чувство. Присев на постель, Спицов настырно искал Сашин взгляд.
— Хочешь, чтобы он пришел?
Саша поднял поблескивающие от слез глаза, прищурился. Денис смотрел прямо и дружелюбно, с сочувствием, но без жалости. Попытка выглядеть сильным и равнодушным провалилась.
— Да.
Денис хлопнул по плечу и отстал. Саша хотел быть один или быть с Йоханнесом. Это факт. А факт — самая упрямая в мире вещь.
***
Эмиль бросил взгляд на часы.
— Десять минут? Серьезно? Похоже, Большунов сегодня не в форме.
Йоханнес гордо и молчаливо прошел мимо.
— Поссорились?
— Не твое дело!
Иверсен хмыкнул, удовлетворенно клацнул зубами.
— Значит, поссорились.
Клэбо забрался в кресло, включил музыку в наушниках и закрыл глаза.
Взгляд очертил золотистую кожу на локтях и коленках, скользнул под нижний край шортов, открывавший столь многое и теперь недостижимое.
«Все такой же сексуальный, — подумал Эмиль. — Даже когда не старается».
Кожа Йоханнеса была нежнее и мягче дорого китайского шелка. У нее был дивный, дурманящий аромат карамели, который достигал пика в эрогенных зонах. Чем сильнее Клэбо возбуждался, тем слаще пах и оторваться было невозможно. Эмиль сладкое любил, но привязанностей боялся. Чары Йоханнеса на него не действовали.
Воспоминания мешались с осознанием и раскаянием. Он слишком боялся разлюбить Устюгова и впустить Клэбо не только в постель, но и в сердце.
Для Сергея он делал все, для Йоханнеса — ничего. Он редко и неохотно его ласкал, не знал и половины эрогенных зон, не разрешал выбирать темп, место и позу.
Он был груб с ним даже в первый раз — до синяков сжимал кожу, дергал волосы, торопливо, болезненно и неаккуратно растягивал. Йоханнес терпел, закусывал губу, притворялся, что хорошо и приятно. Эмиль не думал о нем, когда перевернул на живот и лишил девственности. Не слышал ни слабый вскрик, ни тихую просьбу. Он хотел видеть лицо проклятого русского, хотел забыться с еще одним одноразовым мальчишкой.
Йоханнес, к несчастью, влюбился и неприлично долго задержался в жизни. Задержался бы многим дольше, если бы Эмиль хоть чуть-чуть его ценил…
Он оставил мальчишку себе, привык к недоотношениям, которые тяготили обоих.
Йоханнес не любил секс, но не отказывал, соглашался на все, и это заводило. Эмиль управлял им, как марионеткой, знал его тело на уровне двух эрогенных зон и умело манипулировал.
Йоханнесу было больно от быстрых неглубоких толчков, больно на животе и еще больнее на спине, больно не видеть лица и не слышать в постели свое имя.
Эмиль хотел быть для него бездушной эгоистичной мразью. Он не целовал ему бедра, убивал грубостью и болью чувствительные точки на теле, брезговал ласкать между ног. Йоханнес мечтал почувствовать там его губы, но он отказывал. Не делал ничего из того, что делал Устюгову, потому что ни капли не любил.
Йоханнес тоскливо вздыхал, стеснительно разводил ноги и вымученно улыбался. Он старался быть удобным в постели, даже растяжку улучшил, когда Эмиль всерьез увлекся камасутрой.
Он был единственным в постели Йоханнеса, но все равно считал его шлюхой. Невинный взгляд и солнечная улыбка разбивались о скрытую сексуальность, природный магнетизм, гибкость и грацию движений… Трогательность и юношеская непосредственность удивительным образом сплелись с вызывающим поведением и соблазнительностью. Его хотелось не как человека, а как вещь — красивую и бесправную.
Эмиль заводился как ненормальный, когда видел его на лыжне, наблюдал за взмывающими в подъем ногами, красивым видом на спусках и вскинутыми вверх руками перед финишной чертой. Более-менее он научился держать себя в руках, когда Йоханнес отобрался в основу.
Ему было не до Клэбо в Лахти, где он сцепился с Устюговым, на Олимпиаде, которая прошла без Устюгова, на чемпионате мира, где дисквалифицировали Устюгова. Эмиль погряз в попытках прыгнуть в последний вагон ушедшего поезда и не заметил неудовлетворенность, обиду, растущую ненависть и набирающую обороты симпатию к другому. Он по-прежнему позволял себя любить, но не видел, что его разлюбили. Он все еще контролировал тело Йоханнеса, но уже не контролировал сердце…
Клэбо выдернул наушник из уха, открыл глаза и чихнул.
Следующие полчаса он слушал новый трэк брата, болтал с дедушкой по телефону и не обращал внимания на пристальный взгляд. Речь зашла о Саше, и Йоханнес запнулся. Мило покраснев, он зачесал назад челку и пробубнил в трубку что-то кокетливое.
— Ты такой красивый, — с дуру ляпнул Эмиль.
Блеск в ярко-синих глазах потух, Клэбо опустил телефон и настороженно покосился на бывшего.
— Устюгов свалил, и ты решил вернуться к первому варианту? Поздно спохватился.
— Не говори глупостей. Я хотел…
Йоханнес демонстративно надел наушники, и раздосадованный Эмиль закатил глаза.
Мысли Клэбо прыгали с Кубка Мира на межсезонье, с Сашиных родителей на своих, но неизменно возвращались к Большунову. Он уже жалел, что ушел и оставил любимого одного.
В дверь постучали. На пороге мялся Денис Спицов. Клэбо вскочил на ноги, выкинул провода и врезался в стоящего на пути Иверсена.
— Прочь с дороги!
— Не ходи к нему.
— Тебя забыл спросить!
— Йоханнес…
Иверсен схватил его за локоть, но Клэбо вывернулся, истерично воскликнул:
— Не смей меня трогать!
— Прости. За душевую.
Йоханнес вспыхнул, уставился с ненавистью и отвращением. Глаза затянула черная рябь.
— Нет.
Эмиль смотрел вслед и жалел, что не услышал «никогда». Простое «нет» было категоричнее и страшнее высокопарных слов.
***
Саша стоял у окна и смотрел на белую мглу, затянувшую шведский городок. Снег был быстрым и энергичным, кружил от линии горизонта до небесных ворот и в темноте номера в точности повторял романтичную вьюгу у подножья Альпе Чермис.
Воспоминания были яркими, сладкими и недолгими. Реальность подкралась на цыпочках, обернула в кольцо прохладных рук и шепнула ангельским голоском:
— Как в нашу первую ночь.
Саша улыбнулся. Пусть кошачьи шаги за спиной, замок на талии и щекотка над ухом больше, чем снятся. Он обернулся, перехватил смутные контуры тела.
— Я целовал тебя сегодня? — спросил Большунов, прихватывая волосы на затылке.
Пряди выскочили из ладони, Саша вслепую схватил их и нашел томительно-нетерпеливые губы.
Йоханнес поддержал страстный рывок, наконец закрывая гештальт и отпуская неслучившийся часом ранее поцелуй. Он отступил к узкой полоске света, облокотился на подоконник, занудно и ритмично царапая. Саша нежно прижал его, отцепил руки от пластика и с явным намерением ухватился за складки ткани на бедрах.
— Подожди… — шёпотом остановил Йоханнес. — Твои родители… Что будет дальше?
Саша с неохотой убрал руки и отстранился.
— До них не достучаться. Я сделал выбор, они его не приняли. Мы не договоримся. Лучше не трепать нервы и не общаться. Другого выхода я не вижу.
— Они твоя семья, Саш.
— Отец другого мнения, но это неважно, — Большунов в полумраке нашел по-кошачьи цепкие глаза. — Ты моя семья. Ты все, что у меня есть.
Совесть и остатки здравого смысла твердили остановиться и переубедить, но норвежское сердце уже выстукивало победный марш.
Прижав поясницу к острому краю подоконника, Йоханнес болью унял сумасшедшую радость и возразил:
— Это неправильно.
— Разве? — нахмурился Саша. — Тогда скажи, что не хочешь безграничной любви, чертов собственник!
Удовлетворенный молчанием, он усадил Йоханнеса на подоконник и в свете шведских снегов наконец разглядел бледное беспокойное лицо.
— Я предлагаю тебе то, что ты всегда хотел, — Саша мягко развел коленки в стороны. — Займемся любовью?
Йоханнес судорожно кивнул и к облегчению обоих привлек к себе. Он не мог сопротивляться Саше. От окна тянуло холодком, и хотелось, чтобы скорее согрели.
Они не видели тел друг друга, но горящие глаза вели, подсказывали, куда положить руки и когда снять очередную тряпицу. Йоханнес нетерпеливо ерзал, приподнимался между поцелуями в немом вопросе: «Когда уже? Ну, когда?» Саша с нервной усмешкой подцепил белье, выбросил в чернильную пустоту номера и прислонил Йоханнеса к заснеженному стеклу.
— Не дует от окна? — спросил он, прижимая сильнее, очерчивая языком бело-лунную, посеребренную кожу.
Йоханнес собрал бегущие по обнаженной спине крупицы инея, соединил с пышущими угольками в груди и покачал головой. Саша тут же обхватил рукой основание шеи, требовательно сжал и собрал губами липкую сладость. Запах Йоханнеса сводил с ума, чуткое обоняние признавало его единственно верным.
— Ты так вкусно пахнешь… — шептал он, попеременно прихватывая стонущие губы и скользя ладонями от плеч к локтям. — Сумасшедший запах.
Йоханнес жался к источнику тепла и держался на тоненьком. Он смотрел в льющиеся желанием глаза, подставлял тело под ласки, но не угадывал прикосновения. Кожа тянулась к рукам, но руки обманывали. Тактильный голод был нестерпимым.
Саша провел языком по середине грудной клетки, вырвав измученный вздох.
— Йоханнес?
Клэбо сдвинулся к краю, опустил ладонь на затылок любимому.
— Не могу больше… Поцелуй меня там.
С горящими, как у маньяка, глазами, Саша опустился на корточки, а после и на колени. В темноте он ухватился за щиколотку и, смотря снизу вверх, жарко и влажно провел языком по икроножной мышце. Йоханнеса замутило, и он чуть не свалился с подоконника.
— Голова кружится от моих прикосновений? — усмехнулся Большунов и отодвинул любимого подальше.
Клэбо мстительно расставил ступни по краям подоконника и вслепую подтянул Сашу за затылок к пожару между ног.
Налюбовавшись откровенной позой, Большунов ухватился за упругие бедра, прильнул губами к шелку на внутренней стороне.
Пальцы прошлись по мягкой обертке расслабленных мышц, и Йоханнес лишился рассудка от удовольствия. Сашины зеленые глаза мерцали, как светлячки в ночи, губы страстно целовали безграничное пространство на краю наслаждения, язык с обожанием ласкал мучительные миллиметры до источника агонии. Йоханнес в жизни не чувствовал себя настолько любимым, желанным и неудовлетворенным. Прогнувшись в пояснице, он стукнулся лбом о стекло и запричитал.
— Осторожнее… — Саша развел бедра сильнее: — Какие они у тебя горячие…
— Большунов, меня сейчас разорвет! — взвыл Йоханнес и сильнее надавил на затылок.
— Какой ты грубый и нетерпеливый… — съязвил Саша, сжимая и разжимая кисть.
Феерию любимых губ и языка Клэбо встретил благодарным выдохом. Развалившись на пластике, он глубоко дышал, ласкал Саше затылок и шею, а себе — зацелованные бедра. Уловив в темноте движения, Большунов по привычке схватил запястье, но тут же отпустил и присоединился.
Йоханнес чувственно выдохнул, застонал от параллельного курса ласк. Сладко улыбнувшись, он скрестил лодыжки у Саши за спиной и промурлыкал:
— Нежнее, любимый.
Пальцы трогали обласканную кожу, встречались, скользили друг по другу… В полумраке вздымались грудные клетки и бились в аритмии сердца. Губы и язык набрали обороты, и разрядка подала сигнальный огонь.
Пушистый витееватый снег падал с неба как в замедленной съемке. Положив голову Саше на плечо, Йоханнес смотрел в окно, провожал взглядом взлет и падение очередной снежинки и беззвучно постанывал. Чужое жгучее возбуждение жадно прижималось сзади и отвлекало от кружившего внутри хоровода ласк.
Саша, крадучись, пробирался глубже, вслушивался в мерное сопение на плече и не сводил взгляд с нежного бедра, которое болезненно терлось о подоконник.
Йоханнес сладко зевнул, подложил руку под правую коленку и устремил выразительный взгляд. Большунов приподнял его ногу и удобно устроил на подоконнике.
— Я все еще хочу видеть твое лицо, — шепнул он, пристраиваясь сзади.
Опершись на пластик, Клэбо призывно прогнулся в пояснице и с улыбкой ответил:
— Ты увидишь меня в отражении.
Саша толкался спокойно и глубоко, задерживался внутри дольше обычного и был не против остаться в нем навсегда. Подоконник под Йоханнесом стонал и поскрипывал, и в этом жалобном звуке Большунову чудились хруст снега под лыжами и мерное клацание палок.
Клэбо стонал горячо и удовлетворенно, вытягивался вверх, танцевал на цыпочках. На фоне шведского городка и белого снега он выглядел как зимнее божество. Горячие губы неосторожно коснулись окна, дыхание размыло светлые контуры. Дрожащими пальцами Йоханнес потер запотевшее стекло, прижался лбом и выдохнул:
— Так красиво…
Но Саша не видел ни Оре, ни снег, ни спустившуюся с неба мглу. Он смотрел только на него и оставлял грешные слова на шее, плечах, спине:
— Ты красивее. И ты такой соблазнительный…
— Дурачок… — счастливо выдохнул Йоханнес.
Блуждая по телу, Саша прокладывал новые маршруты удовольствия, хаотично и трепетно бродил по оголенным венам и горячим следам. Рука прошлась от ягодицы к бедру, скользнула между ног, между натертой жаром подоконника кожей. Мурашки бросились врассыпную, Йоханнес покачнулся и заскоблил стекло.
— Хорошо?
Клэбо опустил взгляд, выхватил контуры ласкающей руки. Он не понимал, зачем спрашивать, если возбуждение в пальцах, а стоны на губах.
— Ты же знаешь ответ.
— Скажи…
— Мне хорошо с тобой. Очень.
Безграничная любовь чиркнула Сашу спичкой. Он сгреб его в охапку и задвигался резче, лаская всего и везде. Крестик на груди бился, спотыкался о выступающие позвонки Йоханнеса, впивался острыми краями в нежную спину. Сердце стучало то в ухе, то в горле, обливаясь потоками крови.
Снег пошел быстрыми хлопьями, сахарной ватой налип на стекло. Йоханнес взглядом лелеял кружевные снежинки в уголках и дрожал, не понимая, отчего дрожит сильнее — рваного ритма, его постоянных прикосновений или головокружительных слов.
Ногти тихо заскрежетали по пластику, и возмущенный Саша схватил любимого за бедро, заставив угомониться.
Обиженный Йоханнес переключился на стекло, истерично и зловредно царапая; царапая тем сильнее, чем ближе оргазм.
Саша терпел, сколько мог. Жмурился, мотал головой, входил быстрее и глубже. Не выдержав, он скинул темп и выскользнул из жаркой тесноты.
— Ты с ума меня сведешь… — шепнул он, играя с волосами. — Сколько можно царапать?
Оставшись без оргазма, Йоханнес обиделся еще сильнее — спустил ногу с подоконника, сложил предплечья и демонстративно уставился в окно.
Саша утешительно погладил неудовлетворенного любимого по бедру и, мягко надавив на поясницу, снова вошел. Йоханнес к нежным толчкам и ласкам интереса не проявил, но ягодицы приподнял, гордо и молчаливо млея.
Саша смотрел на него и не мог насмотреться. Бесконечные метания и сумасшедшая гибкость, грациозный, будто нарисованный в окне силуэт выводили из строя алгоритмы мышления, заставляли быть с ним еще нежнее, отдать ему все, что есть.
Сдерживая подкатывающий оргазм, Большунов избирательно ласкал голого, невменяемого любимого, с замиранием вслушивался в льющиеся одним затяжным аккордом стоны, перемежающиеся с его именем.
Йоханнес стонал и стонал, ни на секунду не мог успокоиться и замолчать, разрываясь от неисчерпанной близости. Саша скользил руками по телу, прикасался к каждой родинке, ямочке, складочке, рисовал узоры на рулоне раздраженной кожи. Клэбо растерянно следил за ласкающими пальцами, пошатывался и гадал, что сегодня творится с Большуновым.
— Все в порядке? — Саша поцеловал кожу под ухом. — Ты так стонешь…
— Ты все время меня ласкаешь, — ответил задыхающийся Йоханнес. — Это невыносимо. Прекрати.
Саша обнял его двумя руками, крепко прижал к себе и, хотя они не были у подножья Альпе Чермис, признался так же, как в ту ночь:
— Я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю.
Йоханнес обернулся, обхватил его шею рукой и зеркально ответил на русском…
Саша вышел из душа, включил свет и заржал. Голый Клэбо боком сидел на подоконнике и приходил в себя после головокружительного оргазма.
— Что, плохо тебе? — ухмыльнулся Большунов.
Йоханнес лениво повернул голову, открыл глаза, болезненно морщась от яркого света. Саша носился по номеру в лучших традициях Холменколленского марафона, освобождал полки в шкафах, подчищал мусор и что-то жевал. Клэбо простонал и приложил руку ко лбу, симулируя головную боль.
— Отстань, — отмахнулся он и отвернулся к окну. — Я обессилен. Всю энергию высосал.
— Я тебе ее так-то отдал, — возразил Саша, стрельнув глазами. — Могу отдать снова и не раз.
Йоханнес оживился, навострил уши. «Головную боль» как рукой сняло, и он вальяжно сложил икру одной ноги на колено другой.
— А как же Денис?
— Он сегодня ночует у Лехи.
— Ты его выгнал? — возмутился Клэбо.
Большунов подошел к окну, бесцеремонно взялся за щиколотки и спустил ноги с подоконника.
— Ден сам решил уйти, я его не гнал. Он хочет нам помочь. Хоть кто-то хочет нам помочь, а ты сопротивляешься! Мы три недели не виделись и столько же не были вместе. Я не ты. Мне одной прошлой ночи недостаточно.
Йоханнес вцепился в него как голодный обезумевший звереныш — нетерпеливо и страстно кусал губы, хватал за шею и раздевал со скоростью лучшего спринтера мира.
— Мне тоже, — шептал он между поцелуями. — Идем в постель. Немедленно. И выключи свет. И я расцарапаю тебе спину, если не разрешишь мне сесть сверху.
— Идет.
Йоханнес почти спрыгнул с подоконника, но Саша оказался проворнее и вклинился между бедер.
— Сиди, сиди. Я сам.
Клэбо с удовольствием обхватил его ногами, обнял за шею и, целуя, прошептал:
— Обожаю, когда ты так делаешь.
Саша донес любимого до постели, вернулся к выключателю и на всякий случай напомнил:
— Завтра в Мерокер. Ты сумку собрал?
Йоханнес бороздил ногтями покрывало, болтал ногами и грациозно перекатывался с бока на бок. Кремовая кожа на ярко-бирюзовой, под цвет глаз, ткани выглядела вызывающе и слишком желанно, чтобы Саша остался равнодушным.
— Еб твою мать, ответь уже наконец.
Клэбо пластично перевернулся на спину. Ноги начертили в воздухе кощунственный полукруг, открыли самые нежные участки.
— Нет. Да и хрен с ней, — ответил он. — Иди ко мне.
Выключатель щелкнул теперь уже на всю ночь.
