***
Следующие несколько дней Йоханнес провел в личном котле. Что бы они с Сашей не делали — гуляли по вечернему Тронхейму, смотрели фильмы, бегали по утрам, он не мог расслабиться и получить удовольствие. Он хотел обниматься на узких улочках, прижиматься на страшных и романтических моментах, целоваться со сбитым дыханием после пробежек, но страх сорваться останавливал. Саша проводил с ним все свободное время и ни на шаг от себя не отпускал. Он носил в номер завтраки, делал смузи, помогал снимать видео для блога, заваливал вопросами про детство, мечты, прошлое, готовил ему что-нибудь вкусненькое… и не прикасался. Это был сущий ад. Хуже межсезонья, где их разделяли страны. Они словно вернулись в прошлое — хотелось, но было нельзя. Саша его убивал. Забота и внимание, бесконечные разговоры и шутки сводили с ума. Йоханнес млел от нежности, мучился от осязаемой близости и разрывался между амбициями и желанием послать их к чертовой матери и вернуть все, как было. Любовь, которую Саша делил между Аней, Сергеем и родителями, теперь принадлежала ему. Вся, до последней капли. Силу этой любви Йоханнес чувствовал сердцем, но не телом. В номер он возвращался задолго до отбоя. Часами прокручивал в голове разговор с Носсумом, болтовню Крюгера и Холунна и, как ни странно, слова Эмиля. Думал, анализировал, искал ошибку. Картина складывалась, но мыслительная цепочка рвалась, стоило вспомнить Большунова. Он пытался не фантазировать, но куда там… Под пристальным взглядом Иверсена он ложился спать, а на утро просыпался с расчесанными в кровь запястьями. Саша видел и по-прежнему не прикасался. Таким несчастным Йоханнес не был давно. Сдержанность Большунова злила и обижала. Клэбо чувствовал себя любимым, но нежеланным, страдал и готов был расплакаться, когда Саша провожал до номера, желал спокойной ночи и не целовал. Йоханнес упрекал себя в легкомыслии — попросил держать дистанцию, а теперь недоволен бездействием. Нервничает и расстраивается из-за того, что с его мнением считаются, выбор принимают, а решение уважают. Клэбо пытался сосредоточиться на тренировках. Думал о Ски Туре, о Глобусе, о предстоящем марафоне и не понимал, с чего начать, как отыграть неотыгрываемое да еще и работать самому на себя. Мозг сигналил, творилось неладное, но решение не находилось. Йоханнес признал, что слишком увлекся Сашей и упустил нечто важное. Происходящее было не совсем правильным. Сильно неправильным. Отношения с соперником мешали, но отказаться от них он не мог и не хотел. Голова шла кругом от размышлений, тело сводило от желания, и только сердце, утопающее в любви, было довольно всем.***
Выигранный в родном городе спринт радости не принес. В последнее время Йоханнес редко радовался победам на коронной дистанции. Он был лучшим в мире, непобедимым и недосягаемым, но только на своей территории. Шаг влево, шаг вправо, и он уже догоняет, а не убегает. Выигрывать одну гонку из программы надоело. Саша подошел, но вместо жарких объятий — сухое рукопожатие и короткое «поздравляю». Теперь он на людях лишнего не позволял, а Йоханнесу так хотелось… Под вечер желание стало нестерпимым. Клэбо наплел любимому, что устал, и лег спать. Он не справлялся. Если они с Сашей останутся наедине, разговор закончится сексом. Упрямство, здравомыслие и совесть не помогут Большунову отделаться. Будет любить его до утра. Саша пришел пожелать спокойной ночи с огромной кружкой горячего шоколада. Йоханнес с детским восторгом уставился на густую жижу с ароматным дымком. Большунов поставил чашку на тумбочку, осмотрел разодранные запястья и, ни слова ни говоря, сделал холодный компресс. — Это поможет, — спокойно сказал он. — Тише. Йоханнес прекратил вырываться и со слезами на глазах наблюдал, как Сашины пальцы быстро и осторожно кружат в области зуда, аккуратно прижимают к запястью вчетверо сложенный кусочек ткани. — Еще бы ромашку привязать, и к утру был бы как новенький, — Саша с улыбкой пояснил. — Народное средство. — Откуда ты знаешь? — Надо чаще ходить в лес за грибами. Увидишь, сколько там комаров. Вернее, комарих. Они кровь пьют литрами. Потом все чешется, как от ветрянки, — он завязал маленький узелок, чтобы повязка не слетела. — Лучше? — Да. — Подержи двадцать минут, выпей шоколад и ложись. Постарайся не чесать ночью. Йоханнес опустил глаза, стыдливо покрутил узелок между пальцами. Они оба знали, почему он чешет и чего хочет. — Саш, я не могу. Большунов придвинулся ближе, успокаивающе погладил по волосам. — Представь, что позади сорок девять километров марафона. Остался один. Потерпи и будешь вторым. — Почему это вторым? — Потому что я буду первым, конечно же, — ответил Саша и щелкнул по носу. — Моя история, мои правила. Йоханнес надулся, как мышь на крупу, легонько обнял и прошептал: — Спасибо. — Сладких снов, принцесса. После разговора полегчало. Клэбо попробовал шоколад, облизнулся и тоненькой струйкой втянул около трети. — Год бегал за ним, как собачонка с высунутым языком, а теперь строишь из себя недотрогу. С чего вдруг? Йоханнес вытер испачканные в уголках губы и рассерженно ответил: — Никого я не строю. — Да, брось. Ты его хочешь, поэтому и чешешь. Долго ты собираешься над ним и над собой издеваться? — Послезавтра гонка. Я хочу выспаться и хорошо пробежать. Ничего необычного. Эмиль уставился в потолок и чему-то усмехнулся. — Сильно же он тебе на лыжне нагадил, раз ты теперь трахаться не хочешь. Привыкай, Йоханнес. Это только начало. Начало конца. Встряхнув чашку круговым движением, Клэбо дотронулся до краев и отдернул руку. Горячо. — Что я тебе сделал? — В смысле? — В прямом. Издеваешься, насмехаешься, оскорбляешь. Лезешь в мои отношения, хотя они тебя не касаются. Если дело в измене, ты получил моральную компенсацию в душевой. Разве нет? — Йоханнес… Я не… — Не произноси мое имя! — Клэбо поднялся, под истошный вопль вылил остатки шоколада Иверсену между ног. — Я уже сказал однажды: мы в расчете с тобой за все. Ошпаренный Эмиль бросился в ванную. Шоколад причудливыми узорами расплылся на покрывале, Йоханнес оставил чашку на тумбочке и ушел. Ему срочно нужно было с кем-то поговорить.***
Краем глаза Йоханнес следил за крошечной расческой, бегающей по густой бороде, и вздыхал: — Я так больше не могу! Он слишком меня любит. Мартин взглянул в зеркало и, не особо довольный результатом, с хмурым видом обернулся. — Что значит, слишком любит? Йо, я не понял. Тебе плохо в постели? — Плохо? Ты не представляешь, как мне хорошо! — Йоханнес закусил губу, поудобнее устроился на столе и восторженно защебетал. — Он такой, такой… Я и не думал, что может быть так приятно… В последний раз он вообще… — Ради Бога, Йоханнес! Я женат на женщине. — Прости, прости. Мне хочется с кем-то поделиться эмоциями. Можно, я расскажу? — Валяй, — согласился Мартин. Минут пятнадцать раскрасневшийся Йоханнес ерзал на столе, сверкал глазами и с обольстительной улыбкой делился впечатлениями жаркой ночи. Под конец рассказа у Сундбю вспотела борода, а у Рете прилипли пальцы к страницам. — Это что… за одну ночь? — робко спросил Шюр, смочил палец слюной и наконец перелистнул страницу. — За один час, — выдохнул Йоханнес, развалился на столе и зачесал назад волосы. — Такое безумие… — Да уж… — Мартин почесал затылок и забегал глазами. Ему неожиданно стало неловко перед женой. — Йо, а ему ты об этом сказал? — Что? — Все, что наболтал только что. Он хоть в курсе, что тебе с ним так хорошо? Клэбо моментально сел, съежился и пожал плечами. — Наверное… Я иногда говорю, если он спрашивает. — Если он спрашивает… — усмехнулся Мартин. — А, если не спросит, будешь молчать? — Я не в состоянии говорить во время секса, а после оргазма мне стыдно. Вдруг он решит, что я… помешан на нем, как не знаю кто. — А то это не правда, — пробубнил Сундбю и промокнул салфеткой взмокшую бороду. — Я так и не понял, что у вас за проблема. — Он готовит завтрак, варит шоколад, делает мне компрессы, спрашивает, как дела у моих родителей, интересуется успехами брата… — на одном дыхании выпалил Клэбо. — Я не могу так. Все это слишком… У меня такое чувство, что мы перешли черту. — Вы перешли ее давным-давно. Лыжные гонки полетели к чертям с того дня, когда вы прикоснулись друг к другу. Удивительно. Если память мне не изменяет, год назад ты жаловался на боль в постели, грубость и невнимание. Теперь тебя любят, носят на руках, делают все, чтобы ты был счастлив, а ты недоволен. Тебе не угодишь. — Да нет же! — возмутился Йоханнес. — Ты не понял! Все настолько идеально, что мне страшно. Я с ума по нему схожу. Не могу ни о чем думать, кроме отношений. — Проблема в том, что тебе с ним слишком хорошо? — перефразировал Мартин. — Да! Это мешает и бесит. Я не могу сосредоточиться на гонках. Да, что на гонках! На тренировках. Вообще ни на чем. Смотрю на отрыв в тотале и нихрена не понимаю, что делать с этим дерьмом. — А я предупреждал, — сурово сказал Мартин, по второму кругу расчесывая бороду. — Я говорил, что амбиции вернутся, а ты не верил. И что надумал? — Перестал с ним спать, — промямлил Йоханнес и почесал запястье у краешка повязки. — Может, если прекратить, то… — Что? Разрыв в тотале волшебным образом исчезнет? Йо, дело не в сексе. Ты и с Эмилем режим не соблюдал. — Это другое, — покачал головой Клэбо. — Иверсен не был моим соперником. У этого болвана не было амбиций. Амбиции были у меня. Я хотел выигрывать и быть лучшим в мире, а он — трахать лучшего в мире. На этом его амбиции заканчивались. Я вкладывал в отношения за двоих, терпел закидоны и выигрывал, пока этот кусок говна страдал по Устюгову и болтался в конце протоколов. Мартин переглянулся с Шюром, угрюмо прищурился. — А ты не слишком его? Он, конечно, по-скотски себя вел, но изменил ты, а не он. — И что с того? — разозлился Йоханнес. — Он меня не любил, а я был слишком глуп, чтобы это понять. В девятнадцать голова была забита не тем. Юниорские чемпионаты, чемпионаты Норвегии, сборная… В двадцать один — Олимпиада, в двадцать два — чемпионат мира. Тур де Ски, Кубок Мира… Я хотел выиграть все и выиграл. А этот идиот до сих пор годится только на эстафеты. — А сейчас ты чего хочешь? Быть лучшим в мире или ложиться под лучшего в мире? — Мартин! — воскликнул Клэбо. — Как ты можешь… Устав плясать у стола, Сундбю уселся на подлокотник, зевнул, наискосок прочитал сцену убийства и, когда Шюр перелистнул страницу, сказал: — Йо, давай на чистоту. Ты проиграл. Большунов может не выиграть Ски Тур и марафон, но Глобус заберет. Это не математический расчет. Это его мотивация против твоей. — По-твоему, мне не нужен Глобус? — Вот именно. Когда ты хочешь, ты борешься. Ты вывернулся наизнанку, чтобы получить Большунова. Ни я, ни Эмиль тебя не остановили. Его ты хочешь. Хочешь быть с ним, хочешь его любить. Глобуса в этом списке нет. Победы в Ски Туре тоже. — Не понимаю… — растерялся Йоханнес. — Да все просто. Ты выиграл все, он — только Тур де Ски. Счет 4:1. Если ты не придумаешь, для чего выходить на старт, в ближайшие два года счет станет 4:4. — Вот уж сказки, — усмехнулся Клэбо. — Он всегда будет вторым. Я впереди, он догоняет. — Да? — повел бровью Мартин. — И на дистанциях тоже? Напомнить, за какие две гонки дают титул Короля Лыж? Йоханнес скривился, поджал губы, нервно забарабанил пальцами по столу. Вообразить такое — дико и страшно. Тупая, безрассудная паника накрыла с головой, словно речь шла о неизбежном. — Если Большунов через год, или через два, или два раза подряд выиграет скиатлон и марафон, он станет Королем Лыж. Звучит круче, чем лучший спринтер планеты. — Он не выиграет! — воскликнул Йоханнес, чуть не плача. — Я этого не вынесу! Не хочу это видеть… — Все в твоих руках. Не захочешь — не увидишь. — Я все равно не смогу, как он… — причитал Клэбо, ломая руки. — Эйрик сказал, на дистанциях нет прогресса. — Эйрик не прав. — Ты так считаешь? — Он не дурак. Сказал, что хотел сказать. Расчет верный, раз мы с тобой разговариваем, — Мартин мягко улыбнулся. — Йо, у тебя есть прогресс. Вспомни Лиллехаммерский скиатлон, мас-старт в Мерокере. — Ну, да, — брезгливо отмахнулся Клэбо. — Сколько я там ему слил? — Ему слила вся дистанционная сборная. Чистый спринтер до призов на тридцатке не доедет. — Брось. Мы шли пешком. — Хорошо, — легко согласился Мартин. — Я не стану спорить. Закончим разговор после Холменколленского марафона. Если удержишься в группе, у меня будет к тебе много вопросов. И заканчивай издеваться над гормонами. Йоханнес фыркнул, сложил ногу на ногу и оскорбленно заявил: — Я не могу просто прийти и сказать, что хочу его. Вот если бы он сорвался… — Все-таки Болле тебя избаловал. Раньше ты инициативу охотнее проявлял. — Да я перед ним и так, и эдак, а ему плевать! — психанул Йоханнес. — Третий день ко мне не прикасается. На пробежках на снег пялится, на прогулках Тронхейм разглядывает. Столько мест, где можно было заняться любовью… Знаешь, как мы фильм смотрим? Я прижмусь, он отодвинется, и так по кругу. Лежу на его постели в одних шортах, приспустил их, прогнулся, ноги раздвинул. Бери и трахай! А ему хоть бы что — чешет языком дальше. Бесчувственный чурбан! — шмыгнул носом Йоханнес. — Хоть бы обнял. Я голым ходить буду — у него не встанет. Он меня только на лыжне замечает, когда я выигрываю! Ненавижу! Самооценка и так на уровне плинтуса, теперь меня еще и мой парень не хочет! — А обнять первым не вариант? — усмехнулся Мартин. — Мне нравится, когда он все делает. Как-нибудь потерплю два дня… — Йоханнес медленно развязал повязку, провел по запястьям и мечтательно улыбнулся. — После перерыва он у меня такой страстный и несдержанный, так по-собственнически прижимает к постели, рычит, ничего не разрешает мне делать и смотрит зелеными-презелеными глазами… Я уже не могу, а ему все мало. Просто зверь… В глазах Шюра вспыхнул нездоровый интерес, и Мартин заслонил друга от зоркого взгляда Йоханнеса. Не хватало еще стать свидетелем убийства. — У него тоже сносит крышу от твоего запаха? — усмехнулся Сундбю. — От меня, правда, чем-то сладким несет? — Ну, да. Сухой карамелью. Я поэтому с тобой и подружился. На спортивном питании далеко не уедешь, сладкое нельзя, а тут хоть какая-то компенсация. — Извращенец, — обозвал друга Йоханнес, потер шею и принюхался. — Ничего не чувствую. Ну, и ладно. Мартин, ты должен научить меня готовить десерты. — Тебя? — расхохотался Мартин. — Ты же не любишь. — Я для Саши. Надо, чтобы он и думать забыл про стряпню бывшей. По сладкому, видите ли, соскучился. Моей кожи уже недостаточно. Мартин с Шюром переглянулись и хором рассмеялись над надутым Йоханнесом. Чего только не сделает Клэбо, чтобы быть единственным в жизни Большунова.***
Третий вечер подряд Дениса Спицова не выгоняли из номера. Ночевать в постели было удобнее, чем в кресле, но внезапные перемены пугали. Саша ходил на тренировки угрюмым и рассеянным, препирался с Бородавко, грубил всем и на всех срывался. Денис не лез, но прояснить ситуацию хотелось. Смотреть на убитого, опустошенного Большунова, каратающего вечера в одиночестве, — зрелище болезненное и малоприятное. Уж лучше стоны Клэбо слушать. — Сань, это, конечно, не мое дело, — зашел он издалека, — но у вас с Йоханнесом все нормально? Большунов вздохнул и покачал головой. Он бы с радостью поговорил с Серегой. Услышать торжествующее «я тебе говорил» или язвительное «так тебе и надо» куда лучше, чем накрутить себя и закопаться. С Устюговым они не общались с Эстерсунда, и о понимающем собеседнике оставалось мечтать. Друзей в сборной не водилось, но Денис был немного своим и немного в теме. Он не навязывался и не вмешивался, и Саша рискнул. — Да просто… — он запнулся, стоило Спицову принять позу внимательного слушателя. — Йоханнес стал мне отказывать. — В смысле? — Блять, Ден, не тупи! В постели. Денис вытаращил глаза, не удержался и заржал. На мгновение Саше почудилось, что перед ним переодетый Серега. — Да ладно? Он с Олимпийских игр голодными глазами на тебя смотрит. Что на него вдруг нашло? Вот теперь Саша верил, что изливает душу Денису. Серега сказал бы «бегает за тобой, как собачонка с высунутым языком». — Не знаю, — процедил Большунов. — Сказал, что не хочет. Хочет сосредоточиться на гонках. Ему понадобилась пауза. Он с чего-то решил, что она нужна нам обоим. Только мне пауза не нужна. Я-то его по-прежнему хочу. — Сань, да причем тут хочу, не хочу? Ты слышал, что он сказал? «Сосредеточиться на гонках». Ты не можешь этого понять? Нет? — Могу. Я не понимаю, почему сейчас. Раньше он… — Раньше он был лучшим лыжником мира, — с улыбкой перебил Денис. — Раньше отрыв не был пятьсот очков. Раньше норвежцы не проигрывали у себя на Родине минуту в мас-старте. — Думаешь, в этом проблема? — Сань, ты сунул, высунул и на следующий день побежал. А ему чуть сложнее, если понимаешь, о чем я. У него там болеть может, если ты не сдерживаешься. — Да я всегда сдерживаюсь… — смущенно оправдался Саша. — Йоханнес любит нежно. В пол силы максимум... — Ты и на дистанциях «в пол силы», а он подыхает, — ерничал Денис. — Он мог не выспаться или не успеть восстановиться. Может, проблема в том, что секса слишком много? Не думал об этом? — Думал, — нехотя признался Саша. — Но что я могу сделать? Я предлагаю остановиться, он просит еще. Обижается, если я сдерживаюсь. Ты не знаешь, как он просит. Ему невозможно отказать. Денис незаметно закатил глаза. — Сань, на этот раз он тебе отказал. Вот и решение. — Не бывает нормальных отношений без секса, — буркнул Саша. — Когда хотят бросить курить, сигареты по одной выбрасывают, а не пачками. К тому же он сам хочет. Что я его не знаю? — С чего ты взял? — Запястья в кровь исчесал. Он всегда чешет, когда хочет. Мне плохо сделал, а себе еще хуже. — Погоди… — Денис мотнул головой, собрал пазлы в картинку. — Ты хоть к нему прикасаешься? Целуешь? Обнимаешь? — Я не могу! — взорвался Саша. — Я третий день терплю. Я в жизни не остановлюсь, если его поцелую. Я смотреть на него спокойно не могу, мерещится всякое. И уснуть без него не могу. Йоханнес, может, и высыпается, а я нет! Думаешь, я на пробежке снег разглядываю, а на прогулках — Тронхейм? С ним даже ужастик не посмотришь. Он прижмется, я отодвинусь. Он снова прижмется, я снова отодвинусь. Мелкий провокатор! Ресницами еще невинно хлопает. Невинно, блять! Он реально не понимает, что творит? Припрется в этих шортах… — Коротенькие розовые? — подхватил Денис и против воли восхищенно прижмурился. — Красивые. Он в них такой сексуальный… Саша поперхнулся и чуть не свалился с кровати. — Какого хрена, Ден? — Это не то, о чем ты подумал, — спохватился Спицов. — У меня Ксюша есть. Но Йоханнес безумно красивый. Взгляд со стороны. Тут неважно, какого ты пола. — Без тебя знаю, — огрызнулся Саша. — Заебали пялиться. Чего вылупились, не пойму? Неужели не ясно: он мой, и делиться я не собираюсь. — Мы знаем, — мягко ответил Денис. — Но на него сложно не смотреть. — Пора уже научиться! — рявкнул рассвирепевший Большунов. — На чем я остановился… На шортах. Он придет, ляжет на кровать и лежит. Ладно бы просто лег. Он либо на живот, либо на бок перевернется со всей своей чертовой грацией. И обязательно проклятые шорты сползут или задерутся. Под ними нет белья, ты понимаешь! Еще немного, и я на нем их разорву! — Раз он намекает, может стоит сорваться? — Он ведет себя как обычно. Это я реагирую не как обычно. Сорвусь перед финальной гонкой и как потом в глаза ему посмотрю? Не хочет значит не хочет. Но так тяжело удержаться, когда он такой… Образ Йоханнеса в полуспущенных шортах очень нравился определенной части тела. Руки и губы ментально потянулись к соблазнительной коже, Саша стряхнул наваждение и измученно выдохнул. — Хорошо хоть гонка послезавтра. Два дня реально потерпеть. — Сань, да не убивайся ты так… — посочувствовал Денис. — Надо было поговорить с ним, а не соглашаться на его условия. — Надо было, но я загнался. Он никогда мне не отказывал. Всегда сам лез, а тут… Третий день голову ломаю, что сделал не так. Даже тренироваться из-за этого не могу. — Ты и не так? — усмехнулся Денис, вспоминая невыносимо долгую ночь. — Виолончель, конечно, громко играла, но стонал он еще громче. — Да знаю я… — отмахнулся Саша и впервые за вечер улыбнулся. — Он у меня такой нежный и несдержанный, так доверчиво прижимается… Кусается, капризничает, царапается. Ты не представляешь, какой Йоханнес послушный и ласковый. У Дениса глаза вылезли из орбит. — Эта фурия с шилом в заднице может быть послушной и ласковой? Ты шутишь? — Не-а, — Саша довольно ухмыльнулся. — Он даже мурчит. — Да ладно? — Денис расплылся в умилительной улыбке. — Реально мурчит? Как котенок? — Ага. У него грудная клетка вибрирует от удовольствия. Я прижимаюсь и слушаю. Саша блаженно прикрыл глаза, припоминая кошачьи повадки любимого. Йоханнес обожал царапаться, сидеть и лежать на нем, дышать в шею и мурлыкать под ласками. Желание притупилось. Захотелось увидеть, обнять и ущипнуть за что-нибудь упругое и нежное. — Наверно, ему с тобой очень хорошо, — с улыбкой предположил Денис. — Не знаю. У него надо спрашивать. — Ты бы почаще затыкал его поцелуями. Мы всем отелем об этом мечтаем. — Обойдетесь, — хмыкнул Саша. — Обожаю его голос. Он стонет, и я понимаю, что ему нормально. — Судя по звукам, ему более, чем нормально, — фыркнул Денис. — Он об этом не говорит, — с легкой обидой ответил Большунов. — Он молчит во время секса. Только стонет. — Он стонет и кончает. Тебе этого мало? — Он и с Иверсеном кончал. Не аргумент. Он может думать о другом или что-то представлять. С его воображением труда не составит. В последний раз он остановил, на следующий день сказал, что не хочет. Может, стол был жестким или липким, или я его мало ласкал, или… — Да, Саня, ты реально загнался, — Денис покрутил пальцем у виска. — Думаешь, он замечает такие мелочи, когда вы вместе? Он бы сказал, если бы что-то не понравилось. — Как же… скажет он, — приуныл Саша. — Ты не знаешь Йоханнеса. Он будет молчать и терпеть, пока не взорвется. По-моему, все очевидно — он меня больше не хочет. Глядя на раскисшую физиономию, Денис улыбнулся еще ярче и бодро сказал: — Сань, ты дурак? Может, ты не в курсе, но каждый второй тебе завидует, а каждый первый мечтает оказаться на твоем месте. И я не об общем зачете говорю. Все, кто пускает слюни на твоего ненаглядного, признали, что единственный, кого он хочет, — это ты. Он твой. Ему нравится быть твоим. Он хочет быть твоим и больше ничьим. Весь мир с этим согласился, а ты до сих пор не можешь в это поверить. Кончай прибедняться. Лучше подумай, как его родителям понравиться. — Да я давно готов, — самоуверенно бросил Саша. — Все выучил, на всех подписался, исколесил вдоль и поперек профили в инсте. — Ну, надо же… — похвалил Денис. — Впечатляет. А все-таки смешно получается: на всех подписался, а на него нет. — А зачем? Номер телефона есть, где его искать, я знаю: на лыжне либо у меня. — С Аней было проще? — простодушно спросил Спицов. Саша впился задумчивым взглядом в дружелюбное, по-детски непосредственное лицо. С Йоханнесом было сложно и одновременно легко. Он капризничал, обижался, провоцировал, ревновал ко всему, что движется, и двадцать четыре на семь хотел нежного секса, ласк и расслабляющего массажа. Ане хватало двух раз в неделю, быстро и небрежно. Физическую близость она находила скучной и бесполезной, воспринимала ее как супружеский долг. Супругами они, к счастью, не стали. Аня вкусно готовила, поддерживала перед гонками, утешала после. Аня нравилась родителям и не интересовала журналистов. За Аней не бегали толпы поклонников, и ревновать ее было не к кому. Из-за Ани не нужно было ругаться с лучшим другом, тренером и главой Федерации. С ней было спокойно, но не уютно. Она была удобной, но холодной и бессердечной. Редко смеялась, не любила детей, не любила ни Подывотье, ни шумную Москву. За четыре года Саша так и не понял, любит ли она что-то, кроме него. Ни интересов, ни друзей, ни своей жизни. Она жила всем, что было в нем и у него. Он любил Аню неосознанно, чуть виновато и наивно. Без страсти, без борьбы с внутренними демонами, без режущей сердце боли. Тихо и незаметно. С Йоханнесом они занимались любовью до отключки, дурачились, выходили на старт, обыгрывали друг друга на лыжне, дулись из-за проигрышей, мирились, смеялись, подкалывали. С ним Саша дышал, а не задыхался. Ему подходил именно и только Йоханнес Клэбо, который, вопреки собственным убеждениям, был эгоистом только на лыжне. Они оба были эгоистами на лыжне. Йоханнеса он любил со всей страстью, с отчаянием и горячностью, с вечной нехваткой кислорода и неизменными «хочу» и «мое», когда не в силах ни расстаться, ни оторваться. Саша любил в нем все, любил до безумия, больше — только лыжные гонки и соперничество. Соперничество, с которого однажды все началось. Большунов улыбнулся воспоминаниям. — Может быть. Но с ним я счастлив. На щеках Дениса расцвели очаровательные ямочки, и хитрый блеск глаз выдал молчаливое одобрение.***
Ранним утром в Тронхейм прилетели назойливые белые мухи. Мелкие и коварные, они заполонили город, стадион и лыжню, забились в колодки, расселись на ветках деревьев, ехидно наблюдая, как тают тридцать четыре секунды. Снег прилип к мази, как самая клейкая жвачка. Лыжи, проклятые лыжи, не ехали даже со спусков, и все, что оставалось, — сжав зубы терпеть. Шаг вперед, два назад. Пешком быстрее и проще. А еще проще — снять и сойти. На четвертом километре затылок обдало холодным дыханием Голберга, на пятом — Саша проводил его спину, сетуя на погоду, сервисеров и журналистов, заранее отдавших ему победу в Ски Туре. Сглазили. Впереди двадцать пять километров, позади шестеро голодных волков. Прямо сейчас Саша ненавидел весь мир. Снег падал и падал. Не оставлял шансов ни на победу, ни на борьбу. Если бы лыжи были без мази, если бы гонка была покороче, если бы норвежцы бежали чуть медленнее, а отрыв был чуть больше, если бы снег закончился, а силы остались… Исход мог быть иным. Но звезды не сошлись, и все было так, как было. Круги сменяли друг друга. Запыхавшаяся Елена Валерьевна бегала вдоль трассы и подбадривала, забыв, что они в контрах. — Саша, надо терпеть! — кричала она во все горло. — Всем тяжело. Деревянные лыжи быстрее не поехали, но поддержка сработала дефибриллятором. Невидимый разряд достиг сердца, и Саше полегчало в окружении чужих флагов и болельщиков. Провались пропадом эта Норвегия. Додержать бы второе место. Он все равно ни за что не сойдет. На двадцатом километре чинно проехал возглавляемый Сименом норвежский паровоз. Саша рассмотрел насмешливую улыбочку Крюгера, торжествующую ухмылку Холунна, сияющий саблезубый оскал Иверсена. Этот радовался больше всех. — Уебок, — бросил Саша на русском. Это слово Эмиль уж точно знал. Спасибо Сереге. Йоханнес плелся последним, низко опустив голову. Не смотрел, но хотя бы не улыбался. А, может, на улыбку не осталось сил. Странно и непривычно держаться за спиной и пытаться не отстать. Обогнать Большунова на дистанции — об этом Клэбо мог только мечтать. «Что ж, Йоханнес, твоя мечта сбывается», — подумал Саша, теряя контакт с соперником. — У тебя есть шанс вернуть должок за Руку, и этот шанс сегодня». Снег утих, и морозный глянец покрыл запорошенный спуск. Колодки очистились, лыжи умчались под горку быстро и весело. Саша снова на равных с норвежцами, но слишком поздно. Ни сил, ни километров не осталось. Тупое холодное бешенство прожгло до костей. Это нечестно. Лучше бы он устал и проиграл.***
Финальные сто метров похоронили надежды Йоханнеса на призовое место. Крюгер и Холунн рванули на все деньги, Иверсен и Ньонгет пустились в погоню за беглецами, а он впервые в жизни не вывез финишную прямую. Проиграл всем и остался шестым. Сокомандники сбились в кучу, хохоча и поздравляя Симена и Ханса. Обескураженный и поверженный, Клэбо стоял в одиночестве под серым, безжизненным небом. Он облажался на финишной прямой и прострадал впустую тридцать километров. Удержался, но этого мало, чтобы быть как они. Ему не помогли свои. Замучили скоростью и бросили на последних метрах дистанции, хотя на кону Глобус. Финишируй он вторым, отрыв сократился бы вдвое. Но Йоханнес теперь изгой. Чужой среди своих. — Как жаль, что у нашего русского друга были плохие лыжи, — пробилось сквозь толщу воздуха ехидство Симена. — Мелочь вывела из борьбы и лишила победы. Какая досада. Неудачное и крайне неожиданное стечение обстоятельств. Норвежский кружок окатила волна дикого, издевательского смеха. Йоханнеса замутило. Хотелось плюнуть этим гадам в лицо. — Видно, рано на него повесили все золото мира, — самодовольно хмыкнул Ханс. — Не так уж он и хорош. — А я всегда говорил — в нем нет ничего особенного, — усмехнулся Эмиль. — Русские — непроходимые тупицы. Клистер в снегопад. Это же надо додуматься. На нем бежать невозможно. На месте этого кретина я бы сошел. Но он кретин. Пусть страдает, раз здоровья немеренно, а девать некуда, — он бросил красноречивый взгляд на Клэбо. — А вот и наш герой! — паясничал Ханс, деловито вглядываясь в финишный коридор. — Сегодня только седьмой. Саша с затаенным достоинством ковылял последние метры. — Йоханнес! — крикнул во все горло Симен. — Не хочешь сказать спасибо? Нашими стараниями твой отрыв сократился до четырехсот семнадцати очков. Осталось выиграть марафон, и Глобус твой! Ненависть обожгла горло. Йоханнес подобрал лыжи и палки, прошел мимо, презрительно бросив: — Ублюдки. Сердитый и раздосадованный, он проскочил микст-зону. Журналисты все, как один, вылупились, требуя объяснений, почему лучший спринтер планеты слил финишную прямую. За спиной хрустнул снег, чьи-то торопливые шаги настигли, и Йоханнес обернулся. Пара лыж с грохотом полетела в рекламный щит. Саша рванул с груди желтую майку, ожесточенно намусорил и скрылся в раздевалке. Клэбо присел на корточки, собрал золотистые, ползущие по снегу клочки и с вожделением разгладил. Он так давно не примерял эту красоту.***
— Выйди, пожалуйста. Я хочу побыть один. Йоханнес обиженно цокнул, прикрыл дверь и шагнул внутрь. Можно было подождать полчаса, но он рискнул. — Если бы я слушал тебя, мы бы до конца карьеры ходили вокруг да около, — сказал Йоханнес, присаживаясь рядом. Нотки раздражения развеселили, и уголки Сашиных губ поползли вверх. — Последний шаг сделал я. — А я первый. — Ну, надо же… — живо откликнулся Саша. — У нас ничья. — И две золотые медали, — с улыбкой подтвердил Йоханнес. — Хоть в чем-то мы преуспели. Комок желтых ошметков бережно лег в теплую ладонь. Мимолетное касание влило в кровь успокоительное, и Большунову полегчало. — Как ты? — вяло спросил Клэбо. — Паршиво. А ты? — Аналогично. Йоханнес и Саша дружно вздохнули. Не на шестом и седьмом местах они планировали закончить Ски Тур. Большунов теребил разорванную майку, словно она была виновата в том, что лыжи не ехали. — Утешение слабое, но это не конец света, — шепнул Клэбо, разглядывая золотистые переливы биба. — Будут другие гонки. — Знаю, но мне обидно. Саша отправил желтый комок в мусорную корзину. Нужно было переодеваться, а не рассиживать, но шевелиться хотелось только в сторону Йоханнеса. Придвинувшись ближе, он протянул телефон с протоколами Ски Тура. — Что скажешь? — Некрасиво, — скривился Клэбо. — Мне тоже не нравится. — Первую пятерку выкинуть к чертям, и будет красиво: я, ты и Ииво. — Нас с тобой поменять местами, и будет еще красивее. Они беззвучно засмеялись. Саша протянул руку к светлым, блестящим от мокрого снега волосам. Гель смешался с водой и превратил прическу в жвачку, на которой он пробежал тридцать километров. — Сколько раз говорил не снимать шапку на гонках? — спросил Большунов, очищая пряди. — Заболеешь и кто тебя лечить будет? — Мне жарко, — оправдался Йоханнес. Уткнувшись в жесткое плечо, он потерся виском о перекатывающиеся под комбинезоном мышцы. — Знаешь, так странно… — сказал он с легкой иронией. — Мы оба остались ни с чем. Ты проиграл из-за лыж, я слил финишную прямую, и теперь мы лицезреем вот это, — Йоханнес бросил пренебрежительный взгляд на таблицу в телефоне: — Хорошо хоть не Иверсен выиграл. Лучше тебе проигрывать, чем этим… Саша прижал его к себе. — Аналогично. Тебе проиграть не стыдно. Хуевая гонка. Самое большое разочарование в карьере. Не представляю, что может быть хуже. — Это первый и последний раз, когда мы с тобой ни с чем, — поколебавшись, пообещал Клэбо. — Вот увидишь. Плохого больше не случится.