***
Йоханнес поднялся в комнату, сел на постель и подпрыгнул от неожиданности. Рука нащупала под покрывалом что-то холодное и гладкое. На свет он вытащил тюбик. Обычный тюбик с заживляющей мазью. Клэбо открутил крышку, и резкий запах вернул в кошмарное утро. — Я сегодня ночую у родителей. Эмиль безразлично пожал плечами. Он привык — и к фразе, и к бледности Йоханнеса, и к пятнам крови на простынях. — Ты говоришь это каждое утро вторую неделю подряд и еще ни разу не сдержал обещание. Не утруждайся. Мы оба знаем, чем закончится вечер, какой будет ночь и следующее утро. — Я сегодня ночую у родителей. — Ради Бога.Только кровь на кухне вытри.Ты вчера наследил, когда я трахал тебя на полу. Клэбо подошел к зеркалу, машинально провел щеткой по волосам. Вид паршивый. Обессиленный, осунувшийся, измученный. Его шатало от боли и бессоницы. Он мечтал видеть в отражении себя и Сашу, но видел себя и Эмиля, впивающегося зубами в шею. Пустым взглядом Йоханнес уставился на расплывающийся засос. — Я устал, — честно признался он. — Ну, разумеется, — усмехнулся Иверсен. — Ты уже пять минут расчесываешь одну прядь. Дай помогу. Он дернул на себя как тряпичную куклу. — Не трогай меня, — Йоханнес тяжело вздохнул и отвернулся. — Мне больно. — Думаешь, мне есть до этого дело? Я предлагал остановиться, но ты уперся. Похотливая ненасытная сучка, — Иверсен грубо шлепнул его, унижая в очередной раз. — Не обижайся. Это комплимент. Комплименты Эмиля — черная грязь. Как и он сам. Йоханнес уговаривал себя не слушать и не принимать близко к сердцу. Это не правда. Это мнение одного человека. — Он бы остановился, если бы мне было больно. Взбешенный очередным сравнением не в свою пользу, Иверсен разъяренно задышал ему в ухо, провел языком по виску. — Только я не он, детка. Иногда ты об этом забываешь. Сухие руки мяли нежные ягодицы, словно сапожную кожу или кусок теста, раздавливали, перетирали мышцы между пальцами, дергали, сжимали и не отпускали, вливая боль в тело. В личном аду воспоминания о других руках, ласкающих по-другому, не умирали, и Йоханнес шепнул: — Ни на секунду. — Когда у тебя встанет? Мне надоело ждать. Йоханнес опустил взгляд. Ничего. Он не хотел его, не хотел даже через силу. — Не знаю. Давай так. — Я трахну только, когда у тебя встанет. На меня, а не на сопливые воспоминания. — Я не хочу. — А я не хочу трахать фригидную куклу, — заорал Эмиль. — Я не виноват, что он сделал ей предложение. Мы вторую неделю не вылезаем из койки, потому что ты не можешь забыть русского. Одного русского! Что в этом сложного, а? Почему тебе ничего не помогает? Йоханнес пожал плечами. — Не знаю. Мне постоянно хреново. Эмиль развернул его к себе, схватил за подбородок и сжал, заставляя поднять глаза. — Что еще мне сделать, чтобы ты выкинул из головы этого ублюдка? Сутками тебя трахать? Я тебе все там разодрал, скоро с койки не встанешь, не то, что на лыжи. Мне осточертела такая жизнь. — Эмиль, пожалуйста… — бессвязно взмолился Йоханнес. — Ты обещал помочь мне его забыть. Я смогу, честно. У нас все наладится. Иверсен усмехнулся, толкнул к зеркалу и раздвинул ноющие ягодицы. — Ты прав, — шепнул он, толкаясь в сухую, разорванную глубь жесткими, механическими толчками. — У нас столько интересного впереди, да? Чемпионат мира, Олимпиада, совместные тренировки, общий быт, общий номер, общая спальня… Мы с тобой поженимся, но только после того, как женится Большунов. Извини, мне нужны гарантии. Йоханнес застонал от боли и прохрипел: — Мне не нужна свадьба. Ни свадьба, ни кольцо, ни дом на двоих, ни совместные отдых и тренировки. Ему не нужен Эмиль, как бы он себя ни уговаривал и ни заставлял. — Без проблем. Просто распишемся, а на свадьбу напросимся к Большунову. Думаю, он пригласит на торжество главного соперника. Внутри захлюпала теплая кровь. К горлу подкатила тошнота, внутренности разрезала боль. Йоханнес задохнулся и перестал понимать, где находится. — Я сегодня ночую у родителей, — бессознательно шепнул он перед тем, как Эмиль кончил. — Как пожелаешь, любимый, — уступил Иверсен и потянул за волосы, накручивая прядь на указательный палец. — Вечером ты приползешь как миленький. Пока я тебя трахаю, ты можешь жить… Нить оборвалась. Разглядывая тюбик, Йоханнес восстановил последнее звено цепочки: он остался у родителей, нашел силы прожить без наркотика одну ночь, а потом… Бросив мазь под подушку, он лег на живот и уснул. Приснилась дрянь. Саша в черном костюме с бабочкой, блондинка в складчатом, кое-как подогнанном платье, огромный экран, а на нем — кадры… Йоханнес очнулся от прикосновения к спине и, обеспокоенный, забрал из полусна-полубреда только атласную бабочку. — Выспался? — шепнул бархатный голос куда-то в шею. — Такой сонный… Йоханнес сладко потянулся, зевнул и снова закрыл глаза. — Не-а. Ты меня разбудил. Теплые руки легли на плечи, неторопливо разминая затекшие мышцы. — Может, досмотришь сон дома? Йоханнес ликовал, но повыделываться хотелось. — А что победители Королевского марафона закончились? Обсудите Ski Classics. — Ну, не дуйся, — Саша чуть усилил нажим. — Мы слегка увлеклись. — Слегка? Я три часа салфетки в гармошку скручивал. — Мог бы тоже послушать. Твой дедушка ахуенно рассказывает. — Саш, я про этот марафон все знаю. Года, круги, победителей. Знаю, кого ждет аудиенция у Короля через две недели. Этого даже дедушка не знает. Саша ничего не ответил, скользнул по бокам, прижался губами к уху. — Останемся ночевать у родителей? — Да. — Ладно. Я просто подумал… Ски Тур закончился, вечер свободный, а завтра выходной… — Саша ненавязчиво гладил полоску кожи на пояснице, и Йоханнес, не открывая глаз, мысленно умолял не останавливаться. — Не вижу связи между распорядком дня и моим желанием выспаться. — Никаких соседей и строгого режима.Только ты и я… — Разумеется, у меня все удобства, — вредничал Клэбо с полуулыбкой. — Двести квадратных метров, камин, тренажерный зал… Зря что ли выложил девять миллионов крон. К чему ты клонишь, Большунов? Саша перевернул разленившегося любимого на спину. Капризы Йоханнеса сводили с ума, вызывали трепет в груди и противоречивое желание сопротивляться и поддаться, избаловать еще больше. Пальцы накрыли запястья, подсчитывая удары пульса. — Такой намек понятен? — Проще сделать, чем намекнуть, — дурачился Клэбо на расстоянии нескольких сантиметров. — Люблю решительных. Саша приблизился вплотную, дотянулся до теплого дыхания. Самоконтроль рушился, хотелось сдаться и поцеловать первым, но переиграть и перехитрить хотелось сильнее. — Уже лучше, но не совсем… — промурлыкал Йоханнес и приоткрыл губы, предвкушая сладость победы. Саша потрепал его по щеке и отстранился. — Знаешь, я передумал. Мы с твоим дедушкой еще поболтаем. Раздраженный обломом Клэбо дернул его за руку, усадил на постель и прошипел: — Разбежался. Он с тебя еще два часа не слезет. Сиди тут и не высовывайся. Помогу родителям с посудой и поедем. — Я все вымыл, пока ты спал. Осталось нарезать торт. Я помогу, а ты посидишь, — подмигнул Саша и приподнялся. — Сидеть, я сказал! Там слишком много отвлекающих факторов. Спустишься через десять минут и сядешь рядом со мной. И, не дай Бог, я услышу от тебя или от дедушки хоть слово про марафон! — Ревнуешь меня к гонке? — засмеялся Саша. — А к желтой майке нет? — Ты сегодня подозрительно болтлив… — Йоханнес принюхался, учуял терпкий парфюм и с удовольствием провел носом по шее. — Чем тебя дедушка опоил, пока я спал? — Ничем. Мы разговаривали. Я хочу перетереть с ним насчет лыжной смазки. Йоханнес с трудом удержался, чтобы пошло не съязвить, прижался к уху и жарко выдохнул: — Большунов, какая к черту смазка? Я хочу домой. Хочу лечь в постель и желательно не один. Такой намек понятен? — Более чем, — победно усмехнулся Саша. — Режь торт, принцесса. Я подожду. Йоханнес скорчил кислую мину. Этот раунд он проиграл.***
Оставшись в одиночестве, Саша осмотрел комнату. Много белого и коричневого и, что странно, ни одного розового пятна. Начищенный до блеска пол, кристальные окна и безупречный порядок на полках. Йоханнес — жуткий сгусток энергии, сосредоточение прекрасного хаоса и губительной страсти. И вдруг вылизанная, как с обложки журнала, комната, угнетающая рассудок. Несочетаемое нечто. Саша оправил покрывало, и из-под подушки выкатился блестящий тюбик. Рассмотрев находку, он обнаружил на крышке капли запекшейся крови. — Он очень страдал в межсезонье. Знаешь, что этот ублюдок с ним делал? Большунов поднял голову. В дверях стоял мрачный, взъерошенный Ула. — Да. Мальчишка плюхнулся рядом, вырвал мазь и швырнул в мусорную корзину. — Надеюсь, эта мразь сдохнет. — Я тоже. Руки так и чешутся уебать. За спокойным Сашиным тоном — клокочущая ярость. Месяцами ненависть к сопернику копилась и не находила выхода. Не нашла до сих пор. Ула с интересом уставился в зелень глаз, одобрительно присвистнул. — Вот! Ты меня понимаешь. Йо четыре года ждал чуда и верил, что исправит мудака. Святой мученик, блять. Саша кивнул, сосредоточенно разглядывая по-детски мягкие, округлые черты лица, темные, агрессивно полыхающие глаза и торчащие волосы. Взрывной, прямолинейный, беспощадный, как ураган, Ула был не похож на нежного, ранимого и непредсказуемого Йоханнеса. — Это я виноват, — опустил голову Саша. — Не-а, — Ула бесцеремонно сложил пятки на стол. — С тобой или без тебя Иверсен сотворил бы дерьмо. Он всегда был козлом. Я помню, как Йо привел его в первый раз. Мне лет четырнадцать было. Он весь вечер городил хуйню. Самовлюбленное отродье. Родители объяснили Йо, что это за чмо, но он уперся. «Я его люблю, я его люблю. Вы совсем его не знаете, он не такой… «. Ну, да, конечно. Ула щедро сыпал нецензурными словечками, искренне, открыто ненавидел и без стеснения пачкал ногами белоснежный стол. «Такие разные, — подумал Саша. — Ничего общего». — И все четыре года Йоханнес с ним мучился? — спросил он, закончив сравнительный анализ. — Ага. Братишка из кожи вон лез, чтобы угодить этому упырю, а он срал ему в душу. У этого долбоеба самомнение с земной шар. Я и раньше замечал следы, но не лез. Думал, засосы и засосы, взрослые люди, знают, что делают. Но в межсезонье оба слетели с катушек. Злость на Йоханнеса за чудовищный, безрассудный поступок притупила разгоревшееся чувство вины. Саша надеялся, что бестолковому любимому икается как никогда. — Упертый баран! — в сердцах бросил он. — Кретин! Бестолочь! Как только додумался… — Он вернулся из Квебека сам не свой. Съехался с этим извращенцем, прилип к нему. Узнал, что ты женишься, сбежал из дома и ночь где-то прошлялся. После этого чердак протек окончательно. Саша глухо выругался. Откровения жгли сильнее огня, смещали кости и рвали сухожилья. Он этого не стоил. Никто этого не стоил. — Почему ты не сказал родителям? — Я тысячу раз обещал рассказать, если он не прекратит! — Не послушал? — А тебя он слушает? — хмыкнул Ула, наклонил голову на бок и тряхнул шевелюрой. Саша покачал головой, и мальчишка удовлетворенно цокнул. — То-то же. Йо, он такой. Никого не слушает. Гордый и своенравный. Делает по-своему и плюет на последствия. — Это уж точно, — буркнул Большунов. — Бесит. — Ага. Он психовал, запрещал, говорил, я лезу не в свое дело. Я боялся открыть рот и сделать хуже. Он замкнется, отвернется от нас и прекратит приходить. Он и так из коттеджа нос не высовывал. — Поэтому никто не замечал? — Ну да. К тому же под одеждой не видно. — Глаза Улы налились, и он скинул ноги со стола. — Когда было невмоготу, он приходил, ложился на кровать и пялился в потолок. Я сидел на этом самом месте, вдалбливал в пустую башку, что нужно бросить ублюдка и поговорить с тобой, но он не слышал. Лежал и страдал. Идиот, блин. — Долго? — Месяц где-то. Пока сборы не начались. — Ясно. Я пойду. Саша немногословен. Многим больше он скажет Йоханнесу наедине. — Не говори ему про наш разговор, — встрепенулся Ула. — Конечно. Сильно меня ненавидишь? — Стоило бы, но Йо с тобой счастлив, — парень вскочил с постели и протянул руку. — Ты прикольный и адекватный. И звезду на лоб не приклеил, так что все пучком. — Спасибо. — Он тебя очень любит, — строго сказал Ула и сильнее стиснул ладонь. — Пообещай, что не сделаешь ему больно. Саша не ответил. Он не любил обещать невозможное.***
— Как он тебе? Коре скрупулезно разлил заварку по чашкам, вытряхнул ситечко и покосился на внука, который не решался подступиться к торту. — Йо, нарежь как-нибудь. Филегранная точность не требуется. Клэбо отложил нож и с надутым видом обернулся к дедушке. — Ты не ответил. — Четыре года назад мой ответ не пришелся по вкусу. Ты не прислушался и поступил по-своему. С тех пор я не вмешиваюсь в твою личную жизнь. — Ты против? Клэбо-старший аккуратно составил белоснежные чашечки на блюдца с платиновой каймой и потянулся за щипцами для сахара. — Не все ли равно, что я думаю, если ты принял решение? Йоханнес перехватил руку с картой морщинок и сжал. — Мне важно знать твое мнение. Скажи, что думаешь, и я отстану. — Он тебе не пара, — спокойно ответил Коре. — Думаю, его родители считают также. — Потому что он русский? — Потому что он твой соперник. — И ты туда же… — всплеснул руками Йоханнес, губами снял сахар с щипцов и захрустел. — Бред про амбиции я слушать не хочу. — Будь добр, выслушать до конца. Вместе выигрывать, вместе стоять на пьедестале, поздравлять друг друга под рев трибун — это не про соперничество. Соперничество — это одно золото на двоих, одна ступень пьедестала и одно первое место. Ваши отношения как пятое колесо в телеге. Клэбо вскинул бровь, под хруст сахара переваривая непонятное выражение. — Что? — ни капли не смутился Коре. — Я три часа с твоим Сашей общался. — Мы можем выигрывать коронки. — В таком случае, ты не выиграешь больше того, что выиграл. Ты останешься спринтером до тех пор, пока не залезешь на его территорию. На чужой территории ты всегда встретишь сопротивление. — Можно найти компромисс. — Ищите, — кивнул Коре, возвращаясь к сервировке. — Пока ищите, карьера закончится. За лыжной трассой тоже есть жизнь. Будущее ближе, чем думаешь. Как вы собираетесь жить? На две страны? — Вот еще! — фыркнул Йоханнес. — Саша сменит гражданство и переедет в Норвегию. — А его мнение ты спросил? Или как всегда решил за двоих? — Его ничего не держит в России. Он разругался со всеми из-за меня. — Друзья мирятся, а семейные узы не рвутся, — заметил мужчина с легким смешком. — За сборную Норвегии не предложишь ему выступать? — Нет, — отрезал Йоханнес. — Он на своем месте. — Удивительно мудрое замечание. — Он тебе понравился! — воскликнул парень и, довольный, уместил на краешках блюдец ложки. — С чего ты взял? — Иверсену ты не втирал три часа историю марафона. — Он должен ее знать, — нахмурился Коре и добродушно усмехнулся. — Мне понравился твой Саша, но мое мнение… — Твое мнение я услышал, но поступлю по-своему, — с улыбкой закончил Йоханнес. — Если облажаюсь, пили, сколько хочешь. Нравоучения выслушаю с удовольствием. — Может быть больно. — Мне не привыкать. Лучше так, чем струсить и отступить. Если не выйдет, я буду знать, что пытался. И был счастлив. По-настоящему. Составив на поднос чашки, сахарницу, молочник и блюдце с ломтиками лимона, Коре ловко подхватил его и сказал: — Поосторожнее с амбициями. — С моими или с его? — Они у вас общие. Йоханнес взялся за торт, рассеянно и небрежно отрезая кусок за куском. Мысли закружили, и вместо шоколадной глазури нож рассек кожу на указательном пальце. Спустившийся к чаепитию Саша заглянул на кухню и чуть с ума не сошел. — Растяпа! — обругал он, вырвал нож и убрал подальше. — Ни на секунду оставить нельзя! Ты что творишь? Они молча смотрели на кровавый дождик, забрызгавший столешницу. — Саш, да все нормально, — отмахнулся Йоханнес. — Не ври! Как можно быть таким неосторожным? — Я задумался и нечаянно порезался. Жалкие капли, — пожал плечами Клэбо и спохватился. — Не волнуйся, я вытру. Саша отнял тряпку и подтолкнул любимого к раковине. Вид его крови вызвал прилив бешенства, всепоглощающей нежности и отвращения к себе. Чувство вины раздавило, он поймал бегающие по столешнице пальцы и поцеловал. — Ты дурак, да? — шепнул Саша, промывая ранку под холодной водой. Йоханнес поднял глаза, часто заморгал и с обожанием выдохнул: — Да. — Оно и видно. Очень больно? — Ерунда. — Опять врешь? Под шум воды темные потоки стянулись в воронку. Большунов трясся над каплями крови, словно они были последними в его организме, и безостановочно шептал извинения. — Саш, ты ни в чем не виноват. Я же сам решил… — Виноват. Я же тебя оставил. — На десять минут? — усмехнулся Йоханнес. Саша выключил воду и развернул к себе. — Намного дольше. Больше не делай глупостей. Возмутительная зеленая волна прибилась к радужке, виновато плеснулась и отступила в ожидании участи. Йоханнес отвел взгляд, кивнул и с облегчением зарылся в объятия. Он был уверен: тюбика под подушкой больше нет.***
Губы прильнули к шее, заклеймили невидимыми ожогами раньше, чем включился свет, а из замочной скважины выскользнул ключ. Легкие встрепенулись, расправились крыльями, и Йоханнес порывисто, восторженно выдохнул. Наконец-то. Наконец-то он по-настоящему прикасается. Яркой лентой желание обвило тело, спустилось с плеч за спину, где прорывало броню Сашино сердце. Внутри кирпичик за кирпичиком строился новый мир. Йоханнес хотел всего и везде — поцеловать в губы, опуститься перед ним на колени, отдаться возле входной двери, в которую швырнул вазу, на кухонном столе, где парил в невесомости, на полу, заваленном осколками, в постели, перепачканной кровью… Везде, где было больно, чтобы боль навсегда ушла. Руки осторожно стянули одежду с плеч, а он все еще не был готов. Хотелось поставить на паузу, перемотать, пересмотреть, как запись гонки. Еще медленнее, внимательнее. Ничего не упустить, отсрочить сладостный момент. — Выпьем чего-нибудь? — предложил Йоханнес, когда любимый все же отстранился. — Глинтвейн? Саша ненадолго отпустил стройное тело и, не выдержав, притянул обратно. — Да, — шепнул он. — Да.***
Уткнувшись подбородком в любимое плечо, Саша разглядывал рубиновую смесь с призрачным дымком и плавающими специями. — Это что? — Бадьян. — А это? — Кардамон. А это… — Это я знаю, — хмыкнул Саша. — Самое то огурцы мариновать. Йоханнес с тихим смешком отпустил пойманную гвоздику, до конца не веря… Так правильно и необходимо стоять рядом, захлебываться всепоглощающим счастьем и, склонившись над бордовыми пузырьками, вдыхать со специями запах покоя, уюта и тепла. Корица поднялась кольцами дыма, сплелась с вечной сладостью Йоханнеса, оттенила и ударила в голову. Саша еще наглее устроил подбородок на плече, прижал любимого к варочной панели и обнял за талию. — По-твоему, мне удобно так? — спросил Клэбо, с улыбкой помешивая вино. Большунов обнял еще крепче, заскользил губами по шее, поднялся к уху и выдохнул: — Очень. Не знал, что ты умеешь готовить. Йоханнес снял глинтвейн с плиты и обиженно фыркнул. — Не нужно много мозгов, чтобы смешать вино со специями. Ты думаешь, я нихрена не умею, но это не так. Мне хотелось готовить Иверсену. Хотя бы иногда. Мы начали встречаться, и я приготовил мясо. Слегка передержал. Он выбросил в мусорку со словами: «Каждый должен заниматься своим делом. Ты выигрывать, а я — тебя трахать». — Йоханнес процедил глинтвейн и усмехнулся дурацкому воспоминанию. — С тех пор мы заказывали доставку. В нашей паре некому было стоять у плиты. Все были слишком заняты. Саша слушал и боролся с бушующей в груди агонией. Сколько бы времени ни прошло, он ревновал и ненавидел. На Иверсена выработался животный инстинкт убивать, который рвался на волю. Пока Большунов боролся с демонами, Йоханнес разливал глинтвейн по бокалам. Он был жутко сосредоточенным, предельно осторожным и до невозможности внимательным — как на лыжне. Норвежец подбирался к конечной цели, управлял каждой каплей и зорко следил, чтобы не одна не сбежала. — Необязательно все контролировать, — Саша дотронулся до разгоряченной паром ладони. — Земля не рухнет, если ты прольешь пару капель. Клэбо с ювелирной точностью разлил глинтвейн и довольно выдохнул. — Ненавижу, когда не получается. — Я тоже, — Саша легонько толкнул его в плечо. — Но это не повод, чтобы не пытаться. Покажи мне человека, которому все удалось с первой попытки. — Ты с ним рядом стоишь. Сборная, Олимпиада, Тур де Ски, Кубок, чемпионат мира. Слова «нет» не существует. Я получаю все, что захочу. Йоханнес нахально и многозначительно стрельнул глазами, отпил из бокала и обжег язык. Расхохотавшись, Саша вернул руки на талию и притянул к себе. — Так уж и все? — ехидно шепнул он, сдувая пряди на висках. — Ни разу не понадобилась вторая, третья, четвертая попытки? Возмущенный бесстыдным намеком, Йоханнес закусил губу, выпрямился и съязвил. — Не припомню такого. — Надо же… — Большунов отпустил его и отстранился. — Ни одного исключения? Клэбо поджал губы, схватил за грудки и прошипел: — Это ты, ясно? С тобой я возился неприлично долго. Ты сопротивлялся, испытывал мое терпение и отказывал. Мне в жизни столько не отказывали. Саша хмыкнул, в глубине зеленой каймы зажегся самодовольный огонек. Под громкий писк он припечатал трепещущие лопатки к холодильнику и укусил нежную шею. — А чего ты ожидал? Думал, я буду бегать за тобой, соглашусь быть вечно вторым и признаю, что ты лучший в мире? Так просто и честно. Губы норвежца расплылись в ответной улыбочке. Большунов — его личная сверхзадача. Головоломка, которую не надоест разгадывать. Йоханнес почесался лопатками о холодильник, приподнялся на цыпочки и проникновенно кивнул. Саша качнулся вперед, с удовольствием вминая брыкающиеся плечи в гладкий металл. — Ты ошибся. Я не собираюсь пополнять твой гарем. Клэбо прыснул, сцепил пальцы в замок на шее и потянулся к губам, соблазняя и откровенничая. — Большунов, я не ошибаюсь дважды. Ты больше, чем гарем. От меня не сбежишь и не отделаешься. — Приятно слышать, — усмехнулся Саша, оглаживая скулы и веточки ключиц. — Знаешь… — Йоханнес рвано выдохнул, настаивая на поцелуе, — ты так замучил отказами, что я подумывал сдаться. — Неужели? — К счастью, ты сдался быстрее. — С чего ты взял? — Большунов сдвинул брови и замер в паре дюймов. — Тебе повезло, что наши цели совпали. Саша потянулся за поцелуем, но Йоханнес легко и грациозно выскользнул из объятий. Подпустил, выждал момент и обставил. Где-то такое Большунов уже видел. — Они у нас всегда совпадают, любимый, — промурлыкал Клэбо. — Не так ли?***
Двести квадратных метров оказались не шуткой. Коттедж Йоханнеса превосходил размеры московской квартиры, но двухэтажный лабиринт с десятком комнат был милее столичных катакомб. Саша не любил Москву за наигранность, холодность и вечное, неумолимое давление. Чужой, безликий мегаполис, в котором не дышалось и не жилось, раздражал бессмысленной суетой и вызывал дикое желание умчаться на край света и найти спасительный островок за горизонтом. Бесконечные тренировки, сборы и соревнования были тем самым островком. Москва утомляла безмерно. Не будь лыжных гонок, Саша свихнулся бы. Коттедж в центре Тронхейма будил красочный спектр чувств, неловких и противоречивых. Интуитивно Большунов знал, куда идти, какую дверь открыть, словно приехал не в гости, а домой. К себе домой. Желание остаться сбивало с толку, путало мысли, расшатывало реальность, в которой по-хорошему не было места ни Норвегии, ни Йоханнесу, ни отношениям. Было до жути хорошо. Саша слушал сердце, хмурился и осторожно соглашался — это оно. Он нашел в лыжных гонках все, что искал, и даже больше. — Отличная коллекция, — одобрительно присвистнул Большунов, разглядывая стеллаж с наградами. Блеск золота за кристальными стеклами завораживал и ослеплял, и неискушенная победами душа пусть чуточку, но завидовала. — Твоя не хуже, — ласково шепнул Клэбо, обнимая за плечи. — Не сказал бы. — Ты берешь количеством, я — качеством. Все честно. Саша бегал глазами с одной золотой медали на другую, ненадолго задерживаясь на искрах памяти, вернувших в Пхенчхан и Зеефельд. Отболело все, кроме проклятых марафонов. Дважды второй. Еще одного серебра он себе не простит. Взгляд упорхнул на нижнюю полку. — А где прошлогодний Глобус? Йоханнес убрал руки с плеч, нервно закусил губу. — У родителей. Не хочу, чтобы он был здесь и напоминал о… — Я понял, — перебил Саша, прижал к себе и задумчиво пробубнил: — Столько золотишка… — После Оберстдорфа будет еще больше… — мягкий выдох пощекотал кожу возле уха, пальцы игриво щипнули ушную раковину. — Не сомневайся. — Не повезло же пахарю родиться в эпоху гения. Клэбо стукнул наглеца, выпутался из объятий и, обиженный, уселся на полку между Глобусами. — Тебе было бы скучно, — усмехнулся он и застучал ногтями по хрусталю. — Не с кем поиграть в кошки-мышки. Саша терпеливо вынес смеющийся взгляд. Норвежец порывался поцеловать, но он ерничал и не поддавался. — Зато ценность коллекции возросла бы. Бросив паясничать, Йоханнес серьезно, немного грустно взглянул из-под пушистых ресниц. — Не будь меня, нашелся бы другой. Он опустил голову и, осмотрев Глобусы на предмет пыли и пятнышек, полюбовался на себя в отражении. — Нет. Без Клэбо не было бы Большунова. Сладкая патока забила клапаны сердца. Йоханнес потрясенно выдохнул и схватил за руку, требуя повторить. Подвинув Глобусы, Саша рывком развел любимому бедра и вклинился между ними. Не будь Клэбо, он бы не рвался на вершину, остановился бы у подножья или на склоне. — Нет, — повторил он, притягивая за шею для поцелуя. — Только ты заставляешь меня совершать на лыжне невозможное. Подрагивающими от нетерпения пальцами Йоханнес вцепился в поясницу, помедлил и закинул стройную ногу на талию. — Приятно, когда соперники ценят. Уже ни о чем не думая, Саша массажировал нежную икру, ласкал чувствительное местечко под коленкой и с каждым шажком сильнее ненавидел дурацкие розовые шорты — такую тряпицу стыдно носить даже с нижним бельем. Урчащий Йоханнес опустился на локти, открыл шею, в которую незамедлительно впились клычки, и стукнулся затылком о хрустальную пирамидку. Выругавшись, он потер шишку и притормозил любимого, подбирающегося к филейной части. — Хочешь, чтобы мы сломали стеллаж, разбили Глобусы, и я остался ни с чем? Умно. — Твое золотишко плохо на меня влияет. — И что же нравится больше всего? Саша придирчивым взглядом окинул сокровищницу. — Вон та троица мне по вкусу. — Могу подарить одну, — шутливо предложил Клэбо, косясь на Олимпийское золото. — Какую же не жалко… — Нет уж. Свои я сам завоюю. Мой здесь только ты. Или с этим тоже поспоришь? — Нет, — Йоханнес обезоруживающе улыбнулся. — Эта награда твоя по праву.***
Янтарные всполохи бились о кирпичную кладку, вылизывали утомленные жаром стенки. В глубине камина кто-то высекал… —… Олимпийский огонь, — озвучил Саша щекотливую мысль. Йоханнес открыл глаза и проворчал: — В моем доме, на моей шкуре ты пьешь глинтвейн, обнимаешь меня и все равно думаешь о гонках? — Я всегда о них думаю, — признался Большунов. — Где бы я ни был. Клэбо беспомощно вздохнул, опустил голову на Сашину руку и прикрыл глаза. Ответ расстроил, но не удивил. Он такой же: уже пять минут прикидывал шансы попасть в десятку в Холменколленском марафоне. Из размышлений вытянул восторженно-восхищенный голос. — У тебя клевая семья. Отпадные родители, офигенные дедушка с бабушкой, угарный брат и очень красивая сестра. Йоханнес дернулся, как ужаленный, отодвинулся и ревниво всхлипнул: — Еще бы. Она весь вечер за тобой увивалась, а ты и рад! — Ты в своем уме? — мягко поинтересовался Саша. — Мы просто разговаривали. Клэбо скукожился, обиделся еще сильнее и запричитал: — А то я не видел, как она пялилась! Я сам на тебя так пялюсь. Моя школа. «Как романтично — тысяча лепестков», — передразнил он сестру писклявым голоском. — Ты бы еще рассказал, чем мы на столе ночью занимались! — Так все! Прекрати истерику! — Ты перестарался! — не унимался Йоханнес. — Я хотел, чтобы родители выучили твое имя и все. Необязательно даже запоминать, что мы встречаемся. Но твое чертово обаяние свело мою семейку с ума, и теперь она от нас не отвяжется! Спасибо большое! Обязательно было так выделываться? — Я хотел произвести хорошее впечатление, — завелся Большунов. — Твои родители убедились, что ты встречаешься с нормальным человеком. Что в этом плохого? Не хотел знакомить — не знакомил бы. — Это сложно… — Сказал бы «нет», я бы понял. Элементарно. Это ты любишь все усложнять. — Я не хочу, чтобы к нам лезли, — признался Клэбо. — Не хватало еще, чтобы сестра парня увела! С громким рыком Саша растянулся на ковре и страдальчески закрыл лицо рукой. — Это невыносимо! Как можно быть таким ревнивым? — Ты сказал, она красивая, — несчастным голосом пискнул норвежец. — И что? Ула тоже красивый. Что с того? Ты красивее обоих! — Правда? — Нет, блять, я шутки шучу! — рявкнул Большунов. — Я говорю это каждый день. Ты хоть раз можешь меня услышать? — он бесцеремонно перевернул любимого на спину, схватил за шею и заглянул в расстроенные синие глаза. — Ты красивее всех. Ты самый красивый в мире. Я смотрю на тебя и не могу дышать. Гребаное совершенство. Убить мало! — Не ругайся, — попросил безмерно довольный Йоханнес. — Вести себя надо нормально! — бушевал Саша, скрестив руки на груди. — А что до родителей… Да, я перестарался! Ну, и что? Я не умею что-то делать в полсилы. В полсилы тренироваться, в полсилы производить впечатление, в полсилы любить. Йоханнес перекатился на живот, прижался к горячему, как печка, телу и очаровательно захлопал ресницами. — Са-аш, — игриво позвал он. — Отстань. — Ну, хочешь, я извинюсь. Как ты любишь… Шустрые пальчики побежали к заветной цели, но Саша перехватил кисть на полпути. — Не надо. Я не обиделся. Йоханнес устроился под боком, лаская взвинченного, рассерженного любимого. — Ты у меня такой терпеливый… — Даже слишком, — Большунов приподнял его подбородок. — Ты пятый день ведешь себя странно. Что с тобой? Я чем-то тебя обидел? Клэбо склонился над подернутым жаром лицом, очертил скулы и решился. — Почему ты ко мне не прикасался? Недоумение охладило пыл, и лицо подернула огненная рябь. — Ты попросил паузу. — Я говорил о сексе. — Я не тупой. Мне тяжело просто целовать тебя. Я боялся сорваться, поэтому сдерживался. — А что, если я хотел… — промямлил Йоханнес, стыдливо опустив глаза. — Хотел, чтобы ты сорвался. — Погоди… Четыре дня я мучился просто так? — взревел Саша. — Ты спятил! Да у меня чуть крыша не съехала! Я нагрубил Бородавко, журналюгам, пацанам, вынес мозг Дену и не выспался ни одну ночь! Эти блядские шорты… — Да, эти блядские шорты! — воскликнул раздосадованный норвежец. — Как можно было не догадаться? Я надеваю их, когда хочу секса! Я чесал запястья, намекал, как умел, но ты остался равнодушен. Я думал, ты меня больше не хочешь. — А я думал, ты… На нервной почве мерещится всякое, — Саша прижал его к себе. — А попросить не вариант? Раньше таких проблем не было. — Мне стыдно… — Йоханнес жалобно всхлипнул и уткнулся в теплое плечо. Саша мигом успокоился, запустил пальцы в золотистую макушку, нежно массируя кожу. — Почему? — Потому что мне взбрела в голову идея с воздержанием! У меня некоторые проблемы с… Неважно. Я надеялся, пауза поможет разобраться, что к чему. — Помогла? — Да. Я кое-что понял. Дальше как-нибудь разберусь, — недовольный собой Клэбо тихо выдохнул в шею. — Саш, прости. Это было глупо. Я зря мучил и тебя, и себя. — Не глупи. Иногда нужно сдерживаться, — резонно заметил Саша, терзая височный шелк. — Зачем? На лыжне мы не сдерживаемся, поэтому у нас двоих и есть результат. — Давай договоримся: никакого секса перед гонками, соблюдаем режим, ты ночуешь только в моей постели и, если я останавливаюсь, ты не споришь. — Вот еще! — запротестовал Йоханнес. — С какой стати я должен тебя слушать? Я и так весь твой, и ты делаешь со мной все, что хочешь. Саша удивленно приподнял бровь, спустил руки на полуобнаженные ягодицы и сжал, наслаждаясь пойманными в капкан мышцами. Тугие и бархатные, прикрытые жалким кусочком розовой ткани, они трепетали под пальцами, напрягались и расслаблялись по велению рук. Клэбо поперхнулся слюной, подавился словами и безропотно распластался на груди. — Потому что ты все позволяешь, — пояснил Большунов, смакуя реакцию. — Даже сейчас. Уши обиженно свернулись в трубочку, заалели, но возражений не нашлось. Безудержное тепло лилось от пальцев к коже, и Йоханнес дурел, готов был хныкать и умолять. — Лишь бы лапать, — притворно возмутился он. — Имею право, — Саша приподнял надутое, недовольное личико: — Понежнее? — Да. Йоханнес улыбнулся, но вместо ласки получил шлепок — чувственный и расслабляющий. Пискнув от неожиданности, он истерично заерзал и выразительно взглянул на любимого в ожидании объяснений. Саша молча притянул его ближе и шлепнул другую ягодицу. Смущенный норвежец оценил выходку томным выдохом и ласковым укусом в шею: наказание заводило в той же мере, что и обижало. Не решив моральную диллему, Йоханнес позволил любимому пошлепать попку и наговорить непристойностей. Наконец, Саша поцеловал его за ушком и, довольный кротостью и неожиданной мягкостью, шепнул: — Ты такой непослушный… Сегодня тебя еще не шлепал. Немного обиженный Йоханнес робко куснул его за ключицу и одернул шорты. — С чего ты взял, что я хочу? — Ты капризничаешь, когда хочешь шлепков. Я всегда чувствую, когда тебе надо. — Да… Очень надо. — Только не усни, — предупредил Саша и потряс его за плечо. — Йоханнес, я серьезно! Это не расслабляющий массаж. — А жаль… — сонно потянулся Клэбо. — Так приятно. Хотя бы руки не убирай. — Согласен на мои условия? Будешь высыпаться и больше отдыхать… Ты же знаешь, как я переживаю, когда у тебя там болит. Указательным пальцем Йоханнес подцепил Сашин подбородок, пощекотал и ласково улыбнулся. — Договорились. Все еще боишься сделать что-то не так? — Да. — Ну, и зря. Я хочу только тебя. Секс на столе был фантастическим. Лучшим из всех. Желание теплилось в камине, сплеталось с терпкими нотками корицы, искрилось в наслаждающихся друг другом глазах. Нетерпение и прыть отпустили, уступили место страстной нежности, искренности и болтливости. Йоханнес судорожно дышал, терял контроль, сдавался, стоило Саше крепко стиснуть ягодицы. Впрочем, ему было не легче. Клэбо устроил руку между его ног, вынудил хватать ртом воздух и двигать бедрами. Большунов тихонько выл. Рука была горячей, но очень ленивой: лежала, бездельничала и возбуждала, заражая жаром. Заставить ее работать было так же трудно, как уговорить его оставить ягодицы в покое. Они лежали, изводили друг друга и не желали сдаваться. Хотелось помучиться, нарваться на взрыв, узнать, кто не устоит, не сдержится, поцелует первым. Йоханнес двинул запястьем, вырвав первый стон, нежно прижался и прошептал: — Саш, я так соскучился. — Я тоже. Очень сильно… — Большунов обнял его за плечи, опустил взгляд на приоткрытые, влажные губы и пропал. — Да блять! Не могу больше! Он поцеловал голодно и неистово, вместе с воздухом вытянул строптивую душу и нехотя признал, что проиграл сегодня кругом. Йоханнес подарил улыбку с Олимпийского пьедестала, усмирил любимого неторопливыми, кроткими ответами, обещая вместе с душой отдать и тело. Губы вошли в единый ритм, и Саша принял компенсацию, целуя нежнее и глубже. — Сядь сверху… — шепнул он, приподнимая любимого. Клэбо качнул бедрами, склонился над ним, на четверть воспринимая реальность. Он думал, Большунов опрокинет на спину, сорвет одежду и возьмет несдержанно и сумбурно. Они позволяли друг другу все, но не менялись ролями, до бесконечности спорили, какая поза лучше и кому задавать темп. Ликование вспыхнуло в потемневших глазах. Йоханнес прижался к окрашенной золотом скуле и выдохнул: — Обожаю, когда ты проигрываешь. — Смотри, не заиграйся, — усмехнулся Саша и притянул за волосы для поцелуя. Они ласкали губы до последнего кислорода в легких и стонов в горле. Оторвавшись на миг, задыхались, шептали страстные нежности и не разобрав ни слова вновь тянулись за поцелуями. В тайне Йоханнес и Саша мечтали о безграничной власти друг над другом, о контроле, который не обрести на лыжне. Огненная кисть мазнула по лицам и разожгла жар в груди. Под напором горячей крови легкие дымились, руки теряли покой. Саша касался острых коленок и мягких бедер, сжимал ягодицы сильнее, чем когда-либо, но Йоханнес не просил быть нежнее. Он тоже горел. Страстный блеск глаз и желание обладать раздевали быстрее дрожащих от нетерпения пальцев. Клэбо схватился за ворот футболки и дернул, что было сил, заставляя сесть и поднять руки. Вызов в глазах и точность движений вынудили Большунова подчиниться, до поры до времени быть ведомым. Йоханнес ненасытно царапал спину, кусал и терся, как оголтелый мартовский кот. — Такой страстный сегодня, — на выдохе Саша сжал бедра до огненных отметин. — Сам на себя не похож. Он медленно потянул завязки на шортах, удлинняя кончики и укорачивая петельки. Ослабив тесьму, Большунов нырнул под нее горячей ладонью. — Обожаю, когда ты без белья. Йоханнеса тряхнуло, как на вулкане. Он застонал, слушая треск тесьмы, выскальзывающей из металлических петелек, и обжигающий губы шепоток: — Ненавижу эти блядские шорты. Они отвратительные. Ты в них такой доступный… — Трусики твоей бывшей лучше, да? Саша грубовато шлепнул любимого и укусил за нежные губы. С громким хлопком он вырвал шнурок и, разорвав шов до промежности, оголил горячие бедра. — Много болтаешь. С тихим смешком Йоханнес толкнул его в грудь и навис изголодавшимся коршуном. — Грубый варвар… Контроль сегодня у меня. Большунов извернулся, прижал беспокойное тело к белоснежному меху. — Кто тебе сказал? — Нечестно! — запротестовал возмущенный Клэбо. — А мы не на лыжне, чтобы бороться честно. Саша торжественно лег, заблокировал жалкие попытки вырваться и впился в горячие губы. Он ненавидел проигрывать даже в постели. Капризный, строптивый, неуступчивый Йоханнес судорожно стонал под силой и тяжестью, которым не мог и не желал ничего противопоставить. Саша припечатал, придавил, опустошил поцелуями легкие, словно воздушный шарик, сжал в первобытных объятиях всем своим естеством. — Может, хоть руки отпустишь? — мурлыкнул Клэбо, мечтая поцарапать спинку. — Хочу обниматься. — Знаю я, что ты хочешь, — рыкнул Большунов и покрепче стиснул запястья. — Лежи. Клэбо изнеженно выдохнул, расслабился, охотно подчиняясь любимому. Саша собой гордился: он приручил дикий, беспощадный, прекрасный хаос, который на лыжне сметал все и всех. Йоханнес отчаянно и немедленно желал отдаться тому, кто его так хотел. Хотел так сильно, что боялся на мгновение ослабить хватку. Хотел как свою собственность, как самое дорогое в жизни. Желание терлось между влитыми друг в друга телами, причиняло тягучую боль, которую Саша, втиснув руку, яростно унимал. Йоханнес вскрикнул, сладко поджал пальцы ног, ухватив кожу на Сашиной поясницы. Жаркая мощь сломала ребра, и щекочущий позвонки мех пророс под кожей. Большунов метался по телу, боялся, что любимый исчезнет, испарится. Клэбо чутко уловил настроение, сморгнул негу и прошептал: — Я не убегу, слышишь? Я не хочу убегать. Руки получили долгожданную свободу. Грудная клетка расправилась, Йоханнес встрепенулся и счастливо выгнулся в запоздалом порыве блаженства. Саша приподнялся, разглядывая удовлетворенного, восхитительно уставшего любимого. Не отказав себе в удовольствии, он поцеловал подрагивающие веки, залитые алым румянцем скулы и теплый, чуть влажный нос. Йоханнес очаровательно чихнул и притянул за плечи, требуя лечь на него и прижать к меху. Порыв безотчетной нежности захлестнул. Саша осторожно устроился сверху, лаская и нашептывая все, что считал нужным. Каким бы дерзким и самоуверенным не был Клэбо, он отчаянно нуждался в нежности и противился одиночеству. После разрядки норвежец был ранимым и чувствительным, стонал от ласковых прикосновений и жарких слов. Оргазм Йоханнеса притупил возбуждение, унял невыносимую тягу и смыл спесь. Саша поцеловал ласковую улыбку, поймал губами игривый шепоток и кивнул, приподнявшись. Йоханнес вытянулся, щелкнул позвонками и бойко перевернулся, зарывшись коленками в ворс. Горячность сошла вместе с оргазмом, и разморенное тело призывно выгнулось в ожидании. Саша стянул шорты, освобождая от последней преграды, и поцеловал левую, самую любимую ягодицу. Клэбо умиленно вскрикнул, опустился на локти и развел колени, прижимаясь к щекочущей мягкости. Другая крайность характера одержала верх, и он сдался без боя, желая быть завоеванным. — Так бы и съел тебя… — дразнил Большунов, кусая любимого за попу. Йоханнес пренебрежительно фыркнул, обернулся и съязвил. — Смотри не подавись. Шустрый язык догнал бегущие по ложбинке капли пота, мазнул кончиком нежную кожицу и устремился вглубь. Клэбо сжался, притих и жалобно застонал, рассчитывая на продолжение. — Теперь ты наконец закроешь рот? — поинтересовался Саша. Замолчать у Йоханнеса не получилось. С губ слетали непечатные тирады удовольствия, откровенные комментарии, грязные словечки и рецензия на Сашины пальцы вперемешку со стонами и всхлипами. Неожиданная болтливость смущала, отвлекала и раздражала. Не выдержав пошлой бредятины, Большунов схватил его за загривок и наклонился к уху. — Ты угомонишься сегодня? — Я думал, тебе понравится, — надул губы Клэбо. — Не хочешь слышать, как мне с тобой хорошо? — Стони громче. Этого будет достаточно, — очертив изгиб позвоночника, Саша шлепнул любимого и скомандовал: — Перевернись. Йоханнес потерся коленками о ковер, выпрямил локти и решился: — Хочу так. — И думать забудь. Поворачивайся и ложись. — Сегодня получится, — канючил Клэбо, гарцуя в нетерпении. — Мы пробовали много раз — не получается. Йоханнес с улыбкой загнал любимого в ловушку. — Но это не повод, чтобы не пытаться. Или твои слова ничего не стоят? Саша глухо зарычал. Возбуждение било по мозгам звездной чечеткой, а он стоял на коленях и уговаривал упрямца сменить позу. — Либо так, либо никак, — капризничал Йоханнес, виляя ягодицами. — Выбирай. — Чертов манипулятор! Перевозбужденный мозг отказывался соображать, сетуя на нехватку крови, но ниточки здравого смысла не рвались. — Да блять, Йоханнес! Я не хочу брать тебя сзади. Ты дрожишь. Я ничего не сделал, а ты дрожишь. Немедленно поворачивайся и не беси меня! Обиженный, неудовлетворенный Клэбо обернулся, сглотнул и спокойно заглянул в залитые зеленым бешенством глаза. — Один раз. Сегодня и больше никогда, — он прелестно взмахнул ресницами. — Пожалуйста. Природный магнетизм и бесстыжее, очаровательно умоляющее личико задавили. Саша обессиленно застонал, проклиная себя за вечную слабость перед ним и его желаниями. — Ты же знаешь, я не люблю, когда ты просишь, — шепнул он, целуя за ушком. Ответом было наглое мурчание и ядовитый смешок. — Нравится, когда умоляю? Большунов выругался, рванул за бедра. — Нежнее, — возмутился Йоханнес, оцарапав ладони и коленки. — Ни к кикиморе прикасаешься! Саша прижался, нервничая сильнее, чем в первый раз. Тогда он хотя бы видел лицо… Под пальцами шумела вибрация, вкус чужого страха ощущался на языке. Йоханнес, упрямый Йоханнес, трепыхался колоском на ветру, изнемогая от страха и желания. Нервная дрожь заразила, в камине полыхнуло, и золотые блики прыгнули на влажные позвонки. Клэбо зажимался, торопил и настаивал, не подозревая, что Сашино сердце бьется в истеричных рыданиях из-за боли, которую он просил причинить. — Заткнись! — оборвал Большунов нетерпеливое хныканье. — Если я увижу, что ты терпишь хоть секунду, останавлюсь, сделаю по-своему, а после убью тебя, ясно? — Я тебе доверяю. На двести процентов, — Йоханнес расслабился и хихикнул: — Все обещаешь убить и никак не… Оглушительный стон разбил кучку букв, слово рассыпалось и скатилось в горло. Мягкое пламя обожгло стенки, лизнуло жадное до ласк местечко, и Клэбо зачарованно выдохнул: — Ну, надо же… С первой попытки. Саша закатил глаза, вошел глубже и улыбнулся: не ослышался. Стонет. Стонет пронзительно и довольно. Оставив неторопливый темп, он приложился к горячим, как грелка, бокам, стиснул кожу и утонул в осознании — контроль его от и до, любимый добровольно ему подчиняется. Йоханнес неуверенно стонал, сминал мех и выгибался под напором жадных рук. Полуприкрытые веки подрагивали, взгляд скользил по пустым бокалам из-под глинтвейна, перекочевавшего в кровь. Пульсирующая струя разогрела и опьянила: в полумраке стекло сияло ярче Олимпийского золота. Теплая ладонь аккуратно, очень по-собственнически смяла ягодицу, скользнула на бедро, желая ласкать и его. Йоханнес терялся. Он ожидал грубости, зная, как власть портит людей, но размеренные, плавные толчки усыпляли, и страх отступал перед удовольствием. — Не хочешь быстрее? — спросил Клэбо, подставляя ласкающим рукам чувственные изгибы. Саша поцеловал янтарную шею, нарисовал струей воздуха орнамент возле уха. — Нет. Прогнись. Йоханнес послушно вывернулся, отдавая гибкость. Мускулистые бедра вжались сильнее, и он страстно застонал, мечтая, чтобы любимый шлепнул его и шепнул что-нибудь собственническое. Утопая в наслаждении, Большунов забывал о гонках, соперничестве, контроле. Обидно и непривычно не видеть лица и не целовать губы, но кошачья гибкость под пальцами утешала. Клэбо податливый и мягкий, словно согретый в руках пластилин, — лепи, что вздумается. Огладив беззащитное горло, Саша прижался губами к скуле и жарко шлепнул любимого. — Моя непослушная принцесса. Разбалованный ласками Йоханнес сладко, очень обиженно застонал и с виноватой улыбкой потер пылающую ягодицу. Шлепок и ласковое прозвище возбудили, и он без стеснения попросил еще. — Ты так завелся, — усмехнувшись, Саша пробежал пальцами по гибкому позвоночнику. Горячность нежного тела сводила с ума, но он не торопился исполнять желание. — Нравится, когда шлепаю? — Очень… — Йоханнес нетерпеливо приподнял ягодицы и, извинившись перед гордостью, заскулил: — Пожалуйста… — Скажи по-другому, — дразнил Саша, целуя кожу между взмокших лопаток. — Я жду, принцесса. — Шлепни меня еще, умоляю… — Более, чем достаточно, — услышал он ласковый шепоток. — К тому же ты такой вредный и непослушный… Сильная рука стиснула бедро, прижала к щекочущему меху, а другая — страстно шлепнула, выбив из легких кислород. Йоханнес ахнул, отпустил себя и прикрыл глаза, хватаясь за мех и тихо постанывая. Шлепки по ягодицам сводили его с ума. Жутко горячие, собственнические, нежные и самые сладкие на свете, они вызывали трепет в груди и томное мурлыканье. Эмиль выстанывал на ухо «непослушная сучка», имел до отбитых кишков, рвал волосы на затылке. Под ним он скулил от стыда, униженный и невозбужденный. Тело противилось грубости, секс был пыткой и наказанием, а сейчас… Саша занимался с ним медленной, обжигающей любовью, брал как хрустальную статуэтку, которая вот-вот рассыпется, ласкал, шлепал и нашептывал нежные, обжигающие душу слова. Притихший, возбужденный до глубины души Йоханнес восторженно покусывал губу и хватал языком капельки кислорода. Пачкая ковер приступами желания, он кричал имя любимого и извивался под ним от наслаждения и умиротворения. Он ничего не решал, подстраивался под темп и касания, но испытывал странное, немного извращенное удовольствие от хватки на бедрах и чутких прикосновений губ к плечам и лопаткам. Исстонавшись от беспомощности и жара, Йоханнес довольно сопел, когда любимый шлепал его, шептал извинения и нежности и тут же шлепал снова, не сдержавшись. — До психушки меня доведешь своими выходками, — хрипло выдохнул Саша, покусывая шею. — Будешь меня слушаться? Йоханнес фыркнул и, заработав новый шлепок, потянулся, как кошка. — Не-а… Ты тогда шлепать не будешь. — Норвежская неженка… — Саша с восторгом поцеловал любимого в плечо, и тот мурлыкнул, нагло и сладко. — Обожаю, когда не слушаешься. Указательный палец сосчитал позвонки, скрылся в ямочке на пояснице, вынырнул и остановился на самой высокой точке гибкого, дрожащего тела. Могучая грудь прижалась к взмокшей спине, и Саша шлепнул любимого в последний раз, легко, бережно, навсегда смывая боль и стыд от многолетних касаний Иверсена. Йоханнес счастливо пискнул и, раскинув руки, растекся по ковру. Саша вгляделся в умиротворенное, расслабленное лицо, усыпанное бисером предоргазменных слез, и задвигался медленнее. Он сдерживался, но не останавливался, не оставлял шанса на неповиновение, зная, что, если не будет последним, будет единственным. Единственным, кому Йоханнес подчинится по собственному желанию. Под тяжестью тела Клэбо всхлипывал и задыхался. Спина прилипла к груди, ягодицы вспотели, заныл висок и расплакалось сдавленное, расплющенное любовью сердце. Горячие стенки нежно сжимали, впитывали каждый толчок с таким желанием, словно хотели Сашу целую жизнь и только сейчас получили. Йоханнес испытывал безудержное, всепоглощающее, отчаянное наслаждение, подчиняясь ему. Отдаваясь ему. Он вскрикивал от счастья, ощущая его внутри, и требовал немедленно, сию секунду вернуться, когда Саша на мгновение отстранялся. Доведенный до точки кипения, он бессознательно схватил любимого за запястье, перебирая сеточку вен. — Хочу, чтобы ты любил меня вечно, пока я не сдохну от удовольствия, не развалюсь на куски, — шептал обескровленный, слабеющий с каждой минутой промедления Йоханнес. Саша наклонился над кротким, будто спящим лицом, поцеловал влажную щеку и зарылся носом в душистые волосы цвета летнего солнца. Два молодых, крепких тела сплелись в полумраке, и зала вспыхнула золотистым светом, словно кузнеца бога Огня. Большунов содрогнулся, представил, как Иверсен годами мучил нежное тело, истязал гладкую кожу безжалостными пальцами, оставлял кровавые подтеки на шелковистых стенках, заставляя стонать от боли… Он стиснул Йоханнеса в объятиях, не желая делиться и отдавать. — Ты прекрасен… — выдохнул Саша, унимая дрожь и вытирая струящиеся по щеке слезы. Клэбо всхлипнул, сильнее впился в запястье и немного недовольно застонал. — Я не это хочу услышать. Чертыхнувшись, Большунов скользнул рукой под живот, перевернул на спину и впился в недоверчиво жмущегося норвежца. — Я люблю только тебя, — он пристроил руку между ног и, лаская в такт толчкам, нахально спросил. — Так тоже нравится? Пыхтящий от возбуждения Йоханнес закусил губу, но самоуверенность, озорство и ехидство в зеленых глазах победили. — Очень… — сдался он и, глотая судороги, потянулся за поцелуем: — У тебя тридцать секунд, чтобы вместе кончить. Или финишируешь вторым. Саша фыркнул, нарастил темп и под возмущенное хныканье перекрыл кровоток у основания. — Я-то успею. А вот ты — не факт. — Дважды нечестно, — пискнул Клэбо, которого хватило только на жаркий, развратный скулеж. — Ну, оштрафуй меня, — усмехнулся Большунов и отпустил под гипнозом умоляющих синих глаз. Внутри взорвался кратер вулкана, Йоханнес вскрикнул и под медовое рычание залил горящую кожу. Саша замер, считая секунды до последней капли и мечтая остаться в нем навечно. — Ничья? — Похоже на то, — кивнул счастливый, запыхавшийся Йоханнес. Так хорошо ему не было никогда. — В душ или полежим? — Полежим. Саша устало опустился на грудь, не заботясь о путешествующих по спине ладонях. После оргазма Клэбо не выпускал коготки. Ленивый, удовлетворенный Йоханнес перетирал между пальцами колючие темные волосы и ласково шептал: — Это лучший секс в моей жизни. Обожаю, когда ты меня шлепаешь. Так заводит… — Извращенец, — фыркнул Большунов. — Трясусь над ним, а ему и не надо. Давно надо было взять тебя сзади. Никогда меня не слушаешь, теперь поумнеешь и успокоишься. Хихикнув, Клэбо скрестил лодыжки у него за спиной и притянул ближе. Физически и психологически он находился на вершине блаженства. — Ты меня разбаловал ласками, — горячо прошептал он на ухо. — Иногда хочется по-другому. — Я говорю, извращенец, — рассмеялся Саша и прильнул к припухшим губам. Йоханнес под ним превратился в сенсорную панель: откликался, жался и позволял вытворять с собой все, что вздумается. Таким нежным, пылким и завораживающим Саша не видел любимого давно. Прижав ухо к груди, он пояснил: — Хочу послушать, как ты мурчишь. Клэбо засмеялся и крепко прижал к себе, разделяя поровну отголоски оргазма. Воздух вибрировал при каждом вдохе-выдохе, глубокие звуки выходили из горла, словно в бархатном мешочке. — Офигенно, — шепнул Саша и поцеловал розовый сосок. — Почти как Стьерна. Что? — ответил он на вопрошающий взгляд. — Ты спал, а она просилась на ручки. Я немного погладил… Даже не думай закатывать сцену ревности! Йоханнес безразлично зевнул. — К счастью для тебя, я слишком удовлетворен, — он скинул Сашу и вытерся кусочком розовой ткани. — Ты мне должен за шорты. Порвал и не дал поцарапать спинку. — Да у тебя полно розового барахла! Я купил кое-что более ценное, — под любопытным взглядом Большунов замялся и засмущался. — Закрой глаза и не подглядывай. Йоханнес опасливо зажмурился. Щекотные прикосновения к ключицам и холодок на шеи насторожили, и он нетерпеливо дернулся. — Саш, ну, можно посмотреть? — Смотри. Клэбо открыл глаза и не сразу заметил тонкую цепочку с розовым медвежонком. Глазки, носик и лапки сверкали маленькими алмазами, как самая чистая и прозрачная горная река. Йоханнес с восторгом и ужасом перебирал цепочку в надежде, что она позолоченная. Он молчал, не зная ругать или благодарить, плакать или смеяться, сказать или показать, как любит. — Скажи, что это кварц и фианиты. — Не угадал. Морганит и бриллианты, — Клэбо поскоблил крошечные звенья, и Большунов фыркнул: — Бесполезно. Это розовое золото. Прекратив мучить подарок, Йоханнес прильнул к губам, благодарно зацеловал и укоризненно искусал. — Ты спятил… — нежно шепнул он. — Сколько она стоит? — Да какая разница! — рассердился Саша. — Скажи, нравится или нет. Если нет, я сдам и выберем что-нибудь другое. Йоханнес перебрал в уме словарный запас, но ничего стоящего в голову не пришло. — Саш, она очень красивая. Слова были бедными, их не хватало. Клэбо поднес подвеску к губам и поцеловал. Морганитовый медвежонок блистал, в гранях, как в розовых зеркалах, играл пучок света. — Будешь носить? — Да. Пока буду тебя любить, — Йоханнес кокетливо закусил губу и мурлыкнул: — Похоже, я ее не сниму. Саша рассмеялся, завалил на шкуру и, довольный ответом, неожиданно произнес: — Ты лучший лыжник в мире. И ты принадлежишь мне. Глаза заискрились, сердце сделало сальто. Клэбо не верил своим ушам. Большунов был единственным, кто не признавал его заслуги. Раз за разом он шутил над ним, спихивал с верхней ступеньки пьедестала, нехотя двигался, когда спихивали его, и упрямо не произносил «лучший». В миг, когда Саша уступил верхнюю ступень пьедестала, дилемма решилась, и знак равенства нарисовался сам собой. — Мы лучшие в мире, — поправил Йоханнес, прижал к себе и поймал восхищенный взгляд. — И останемся такими, сколько захотим. Никого не будет рядом десятилетие.***
Лежа в обнимку, они созерцали пламя и перешептывались. Огонь дурил, завивался кольцами, рвался вверх и рассыпался яркими угольками-самоцветами. Йоханнес не выпускал из рук медвежонка, любовался переливами розового и безуспешно подбирал слова, которые убедили бы Сашу остаться с ним больше, чем на две ночи. Убедили бы остаться на всю жизнь. Ничего не придумав, он зашел издалека. — Китайский вирус, как его там… — Короновирус, — подсказал Саша. Йоханнес кивнул, вжался в любимого и прошептал: — Он добрался до Европы. Мне страшно. Я не хочу заболеть. Большунов засмеялся, крепко обнял и успокаивающе поцеловал в плечо. — Чепуха. Ты же не собираешься сидеть взаперти и трястись от страха? — Не знаю… — вяло ответил Клэбо. — Люди от этого умирают. — Не больше, чем от инсульта и диабета. — Это другое. Что-то новое и серьезное. Если начнется эпидемия, соревнования отменят, а границы закроют. Все наши планы катятся к черту! Саша отмахнулся от плохих мыслей, зевнул и легкомысленно ответил: — Трусишка… Этот вирус липнет к тем, кто его боится. Не будет ничего. Как вспыхнуло, так и погаснет. Повернуть разговор в нужное русло не получилось, и Йоханнес тяжко, немного безнадежно вздохнул: — Увидим. Саша уложил любимого на бок и прижался сзади, уткнувшись в шею. — Тебе тепло? — ласково шепнул он, пропуская золотистые локоны между пальцами. Клэбо устроил Сашину руку на бедре, прося сжать, и хитро шепнул: — Жарко. Идеальный момент, чтобы поговорить о будущем, но Большунов тянул, не знал, как подступиться, признаться, сказать, чтобы поняли правильно. Он хочет остаться больше, чем на две ночи. Он бы остался насовсем, если бы Йоханнес попросил. Разморенный оргазмом, Клэбо клевал носом, тоскливо глядел на огонь и тоже боролся с барахтающимися мыслями. Терять было нечего. Саша поцеловал в шею и рискнул: — Выйдешь за меня? Йоханнес моргнул, зевнул, чихнул, два раза открыл рот в холостую и только на третий выдал кокетливо-нервное: — Большунов, ты дурак? Конечно, нет. — В смысле нет? — возмутился Саша. — С чего нет-то? Давай не выделывайся и соглашайся! Разгоряченный наглостью Клэбо повел плечиком и неохотно скинул руку с бедра. — Во-первых, мы всего два месяца вместе. Во-вторых, я не нравлюсь твоим родителям. А, в-третьих, ты мой соперник! Первые два пункта Большунов пропустил мимо ушей, а на третий ответил низким, хрипловатым шепотом: — Соперник говоришь? Десять минут назад ты стонал подо мной и умолял не останавливаться. Ничего не смущает, правильный ты наш? Йоханнес страшно сконфузился, надулся и отодвинулся. — Мы не можем пожениться. Сам знаешь, почему. Саша подгреб его к себе и обнял за талию, пресекая попытки ускользнуть. — А, если бы могли? Клэбо не улыбался, но уголки губ настырно тянулись вверх. — Сменишь гражданство? — После окончания карьеры. Если выйдешь за меня. — Нет. Я не хочу кольцо. — Такой собственник, как ты, не хочет кольцо? — удивился Большунов. — Зачем оно? Бесполезная золотая побрякушка. — Ты же любишь золотые побрякушки, — усмехнулся Саша. — Чем больше, тем лучше. Память выплюнула кадры из противного сна. Разозлившись на бестолковое подсознание, Йоханнес обернулся и ревностно процедил: — Если так хочется, можешь одеть кольцо на палец какой-нибудь дуре. Хоть бывшей. Ничего не изменится. С ним или без него ты мой. Всегда будешь моим. Она ничего не получит кроме кольца, фальшивой свадьбы и фальшивой брачной ночи. Большунов вытаращил глаза и нахмурился, озадаченный вспышкой гнева. — Ты жуткий собственник. — Сам такого выбрал, вот и мучайся! — воскликнул беспощадный Йоханнес. — Ты уйдешь только, если я отпущу. А я не отпускаю. Ты принадлежишь мне, нравится тебе это или нет. — Нравится, нравится… — заверил Саша. Ухмыльнувшись, он легонько шлепнул любимого по попе. Тот мигом успокоился и ласково пискнул. — Не нервничай, принцесса. Хлестнув волосами, Клэбо гордо прижался и вернул руку на бедро. — Саш, я хочу, чтобы ты остался со мной, чтобы мы жили вместе. Это твой дом. Наш. Останешься? — Как только лыжи перестанут держать, так сразу, — ответил Большунов, настойчиво поглаживая ягодицы любимого. — Но сначала побью все твои рекорды. Подождешь? — Я установлю новые. — Придется побить и их, — рука переместилась на внутреннюю сторону бедра, нежа мягкую кожу. — Долго же тебе ждать. Йоханнес задрал ногу и бросил через плечо: — А я терпеливый, — пошевелив ступней в воздухе, он нарисовал невидимый круг, оглянулся и промурлыкал: — И я хочу еще. Саша прихватил ногу под коленкой и зафиксировал строптивца оборотом руки вокруг талии. — Кто бы сомневался. — Вечно все по-твоему… — пробормотал Клэбо. — Отстань, — отмахнулся Большунов. — Для тебя стараюсь. Йоханнес просиял, схватил за затылок и, шелковый и кроткий, быстренько согнул ногу в коленке. Кажется, с душем придется повременить.***
Йоханнес хлопотал на кухне с десяти утра и к полудню накопил гору мусора, разворошил и перевернул вверх дном все, что попалось под горячую руку, и стер нервные клетки Мартина Сундбю в порошок. Заварное тесто прилипало ко дну кастрюли, подгорало, получалось то жидким, то густым, капризничало и будто нарочно над ним смеялось. Йоханнес нервничал, капризничал вместе с тестом и в отчаянии чуть не плакал. На третий раз злющий, полусонный Мартин контролировал каждый шаг по видеосвязи и попутно высказывал все, что думает о его кулинарных способностях. Впрочем, с кремом Клэбо справился быстро, и Сундбю взял слова обратно. Как бы то ни было, Саша проснулся от сладкого, дразнящего аромата и поспешил на кухню. Йоханнес в сексуальных розовых шортах ошивался у столешницы и собирал муку, придаваясь мечтам. Не слышно подкравшись, Большунов обнял его за талию и нежно шлепнул по попе. — Доброе утро, принцесса. Ну, и бардак! Мука из ладошек просыпалась на стол, и Йоханнес, порозовев от удовольствия, обернулся. — Хорошенькое утро! — усмехнулся он, строя мучную горку. — Саш, время два часа дня! Сколько можно спать? Большунов потянулся, хрустнул позвонками и, безумно счастливый, продублировал шлепок. Он сто лет так не высыпался, как в коттедже Йоханнеса. — Мы легли в семь, потому что кто-то сказал, «Саш, ну, давай еще разок. Это точно последний». И таких последних было… — Ты вроде был не против… — промурлыкал Клэбо, очаровательно краснея на третьем шлепке. Облокотившись на стол, он призывно прогнулся и выразительно посмотрел через плечо. — Саш, еще! С дьявольским смешком Саша задрал на нем шорты и погладил зудящие ягодицы. — Хочешь, чтобы я тебя отшлепал? — хрипло шепнул он, вжимая любимого в столешницу. — Что, прямо здесь? Йоханнес порывисто выдохнул и промурлыкал фантазию. — Да… Я устроил беспорядок на кухне и чуть не сжег завтрак! Отшлепай меня немедленно, горячо и нежно, как вчера у камина… — он почувствовал, как переплелись их пальцы, и улыбнулся. — Завтрак подождет. К неудовольствию норвежца Большунов убрал руки и отстранился. — Не-а, я голодный. Какой ты оказывается развратный! Не успел Йоханнес смущенно ахнуть, как оказался сидящим на столешнице в горке с мукой. — Теперь у тебя есть трон, принцесса. Клэбо хихикнул и притянул ближе. — Хотелось бы еще принца, а лучше короля. — Однажды я стану Королем Лыж, и ты будешь моей королевой. Йоханнес скривился и кинул в тщеславного русского горстку муки. — Вряд ли меня устроит такой король. — А тебя никто и не спросит, — зеркально ответил Саша и, целуя, уложил на стол. — Бери, что дают. — Любимый, у меня лопатки болят, — пожаловался Йоханнес. Огорченный Саша бережно поднял его и сварливо ответил: — А я говорил, секс на тредбане — плохая идея. Но тебя же не переубедишь. Ты мне что сказал, когда я предложил дойти до постели? «Заткнись и вставь мне». Ночная распущенность смутила. Клэбо заправил по две пряди за каждое ухо, раскраснелся и стеснительно пробормотал: — Все из-за тебя. Тебе приспичило тренироваться после оргазма! — Мне захотелось. Столько энергии откуда-то взялось. Я четыре дня нормально не тренировался. — Поражаюсь! Я после оргазма встать не могу, а он на тредбане скачет. Мне иногда кажется, что не ты меня, а я тебя… Саша расхохотался и бесцеремонно забрался под футболку, поглаживая многострадальные лопатки. — Я тихо тренировался и тебя не трогал. — Я не могу спокойно смотреть, как ты тренируешься. Меня это нервирует и заводит. — Поэтому ты решил меня соблазнить? Я предлагал сменить позу, чтобы было удобнее и мягче, но ты отказался. — Я хотел побыть снизу, — оправдался Йоханнес. — Ты и так вечно снизу, — отшутился Саша. — Просто решил понежиться и побездельничать на спинке. Хорошо хоть тредбан не сломали. Он не рассчитан на такие нагрузки. — Тебе не понравилось? — поджал губы Клэбо. — Тредбан понравился, секс — нет. За неправильный ответ в лицо прилетела пригоршня муки. — Ты бы меня так хотел, как этот несчастный тредбан! Саша заботливо ощупал лопатки, зацеловал белоснежные щеки, за которыми угадывался смущенный румянец, и шепнул: — Сделать тебе массаж? В обмен на завтрак? — Мой завтрак тянет на массаж с продолжением. — Что приготовил? Йоханнес перегнулся через стол и дотянулся до тарелки с утренней головной болью. — Норвежские эклеры, — поймав ошеломленный взгляд, он горделиво цокнул. — Чего уставился? Бывшая таким не баловала? — Она у меня по тортикам, — пробубнил Саша, истекая слюной. Йоханнес дразнил его эклером и не давал откусить ни кусочка. — Ну, дай попробовать! Клэбо сжалился и протянул пироженку. В порыве жадности Большунов сожрал половину и чуть не откусил ему пальцы. Хрустящее, нежное тесто таяло, лопались воздушные, залитые кремом полости, и вкусовой оргазм накрывал незамедлительно. Сыто облизнувшись, Саша задал самый глупый вопрос в жизни: — Ты точно сам приготовил? — Еще хоть слово, и я обижусь! Вкусно? — Обалденно. Только крем странный. На рисовую кашу похож. Йоханнес слизал с Сашиной губы капельку, соблазнительно причмокнул и поплатился за безобидную провокацию, оказавшись на лопатках под горящим раздевающим взглядом. — Ну, Саша! Лопатки! — Прости, не удержался. Только поцелую и все. Йоханнес закатил глаза, подставил губы и предупредил: — Не дави сильно! Саша обворовал его на дюжину поцелуев, сбил дыхание и напоследок облапал. Окинув оценивающим взглядом взбудораженного любимого, он довольно хмыкнул, преспокойно усадил его на столешницу и отправил в рот второй и третий эклеры. — Че там с кремом? — спросил он с набитым ртом. — Почему он не сладкий? — Он и должен быть таким, — Йоханнес замахал руками, прогоняя легкое возбуждение. — Это рисовый крем. Молоко, сливки, рис, сахар и клубника. А ты какой хотел? — Ну, там сгущенка с маслом… — Серьезно? Саш, это же колхоз. — Нормальный крем, — пожал плечами Большунов. — Пять минут, и готово. Синие глаза увлажнились от обиды, и Саша, предвидя первые слезинки, успокоил расстроенного любимого. — Эй, я пошутил. Не воспринимай все буквально. Они очень вкусные. Честно. Я ценю все, что ты для меня делаешь. Клэбо сморгнул влагу, счастливо всхлипнул и приобнял. — Жаль, я не могу попробовать и узнать, врешь ты или нет. Саша уплетал эклеры и без зазрения совести перебирал шуршащую ткань на бедрах. — Шорты зашил? — Это другие, — рассмеялся Йоханнес. — Не различаешь оттенки розового? — Не-а, — Большунов копошился в районе пояса в безуспешной попытке найти шнурок или молнию. — Почему они не снимаются? — Шнуровка сбоку, любимый, — подсказал Клэбо сладким голоском. — Так сейчас модно. Саша схватил его за ногу и издал раздосадованный рык. — Всякую хуйню покупаешь! — Не нравятся? — Больно девчачьи. Ты же знаешь мой вкус: либо лыжный комбинезон, либо ничего. — Саша аккуратно развязал узелок. — Лучше ничего. Терпения было в разы больше, чем вчера. Он не спеша расшнуровывал, кушал эклеры и, стряхивая с любимых щек муку, возвращался к кропотливой работе. Нож и ножницы поблескивали на уровне глаз, но Большунов не велся на провокации и раздевал под хитрющим взглядом веселых глаз. — Вот и все, — Саша подхватил любимого под бедра и уволок из кухни. — Завтрак съеден, пора расплатиться. — Куда ты меня несешь? — промурлыкал Йоханнес, прижимаясь сильнее. — А куда ты хочешь? — В постель. До нее вчера не дошли.***
Они провели вместе три восхитительных дня, вычеркнув из жизни лыжи, соперничество и остальной мир. — Ты же вернешься, да? — с надеждой спросил Йоханнес, когда они собрались. Саша бросил прощальный взгляд на потухший камин. — Да. Отчего-то он чувствовал, что вернется очень нескоро. Может быть, никогда.