***
— Требуется многое, чтобы выиграть марафон, но не меньше требуется, чтобы выиграть спринт. Я просчитываю десяток сценариев прежде, чем пересечь финишную черту. Спринт — это самое интересное. Йоханнес укусил кончик языка, сглотнул вязкую, с привкусом ржавого железа кровь и умолк, давая совести передышку. Он готов провалиться сквозь землю. Недоагитация оскорбительна и смехотворна, а сам он хуже самодовольного индюка: хвастает единственным, в чем преуспел, за не имением большего. Журналист привлек внимание щелчком пальцев и бомбардировал новым, еще более идиотским вопросом. — На твой взгляд, формат Холменколленского марафона устарел? Секунды бежали — ответа не было. Внутренности скрутил рвотный позыв. Клэбо натужно улыбнулся, проглотил тошноту и, сгорая от стыда, ответил: — Да, несомненно. В прошлом году заявку на участие подали семьдесят человек, в этом — сорок пять. Это неправильное развитие лыжных гонок. Дистанция должна быть интересна спортсменам. Цель в том, чтобы привлечь наибольшее число участников и популяризировать спорт. Марафон этим критериям не отвечает. Йоханнес остановился, поборол желание прижать ладони к горящим щекам и продолжил бледно-бесцветно, без намека на улыбку: — Я понимаю, старшее поколение выросло на традициях Королевского марафона. Жаль будет, если он исчезнет. Но у меня нет мотивации выходить на старт гонки, в которой до финишных разборок доезжает два-три человека. По-моему, мы прекрасно пробежали бы завтра масс-старт километров на пятнадцать. Под гул беспощадной, неустанно атакующей совести он затих в третий раз. Дедушка примет неприятную правду, Симен и Ханс смирятся и забудут, Мартин простит, а Саша, к счастью, не читает интервью соперников: дорожит нервами и временем. — Означает ли это, что календарь Кубка Мира ограничится более короткими дистанциями? — Думаю, да, — скороговоркой пробормотал Йоханнес. — В ближайшие два-три года лыжные гонки отойдут от традиционного формата. Сокращение дистанций неизбежно. Что же касается меня… Мне нужно улучшить результаты в дистанционных гонках, чтобы бороться за Кубок Мира. Но, если нужно будет выбрать гонку, я лучше выиграю спринт в Дрездене, чем марафон в Холменколлене. Вранье на вранье, но СМИ нет дела до правды. Измученный и опустошенный, Йоханнес плелся в отель, проговаривал про себя вороватую, бестолковую, но отнюдь не бессмысленную шелуху и готовил объяснение всем, кого обидел. Лучше выиграть спринт, чем марафон. Клэбо нервно облизал губы, вообразил сенсационную победу «вечного спринтера» в завтрашней гонке и чудом не задохнулся эфемерными, нарисованными фантазией восторгами и овациями. Такое впишут в историю, в отличие от дежурной победы в Дрездене. Лучше выиграть спринт, чем марафон. Йоханнес солгал. За победу в марафоне он отдал бы все, что имеет.***
«Кто из соперников способен заставить меня совершить на лыжне невозможное? Йоханнес, только он. Всё же в спринте он лучший. Он у меня в голове постоянно сидит, когда я тренируюсь. Ради победы над ним я даже готов работать в спарринге». Клэбо уронил телефон на простынь, замолотил ладонями по кровати и заорал во все горло: — Большунов! А ну, иди сюда! С форменной ухмылкой и озорным блеском в бутылочно-зеленых, до невозможности ярких глазах Саша выплыл из ванной в полотенце, обернутом вокруг бедер. При взгляде на него Йоханнес заинтересованно дернулся, смутился и, надувшись, уткнулся в телефон с таким видом, будто интервью Большунова куда интереснее мокрого, почти голого Большунова на расстоянии вытянутой руки. Саша обиженно осмотрел больше не принадлежащую ему постель. Клэбо по-хозяйски улегся по диагонали и смял покрывало. Поразмыслив, он плюхнулся на подушку и подтащил к себе наглое тело за лодыжки. Йоханнес самостоятельно улегся поперек влажных колен и прогнулся, желая прикосновений. Повеселев, Саша погладил любимого и спросил: — Чего визжишь? — Нахрена ты это сказал? Клэбо швырнул ему телефон с открытой вкладкой. Большунов наискосок прочел текст, хохотнул и взялся за нежно-розовые, танцующие в воздухе пяточки. — А что такого? Это же правда. Ничего личного, только уважение к сопернику. Погоди-ка! — он нажал на стопу большим пальцем и заржал. — Ты шерстишь интервью, которые я даю пару раз в год? Йоханнес окрасился в цвет новых шортов, пристыженно фыркнул и предпринял попытку сохранить ярко-розовое лицо. — Делать мне больше нечего! Случайно на глаза попалось, вот я и прочел. Говорил он с трудом. Саша перебирал кожу на задней поверхности бедер и не оставлял в покое пальцы ног и ягодицы. — Ври больше. В очередной раз гуглил «Большунов, последние новости» вместо того, чтобы спросить и не мучиться. Гениально, Йоханнес! Хоть убей, не понимаю, почему копаться в этой помойке тебе проще, чем задать мне вопрос. — Да за кого ты меня принимаешь! Я о тебе и не думал, когда наткнулся на статью. Саша потискал ягодицы, потер перегородки между пальцами, и раздался характерный треск — Йоханнес впился коготками в простынь, не удержался и застонал. — Такой чувствительный, — дразнил Большунов, поглаживая ребра стоп. — Расслабься и не ерзай. Клэбо капризно хныкнул и растекся на коленях самым бесстыдным образом. — Спустись на землю, Большунов! Ты переоцениваешь свою значимость в моей жизни. Я не схожу по тебе с ума. — И поэтому стонешь, когда я ласкаю твой нежный зад и пяточки? На всех соперников так реагируешь, или я особенный? Йоханнес вспыхнул, попробовал уползти, но Саша схватил его за бедра, вернул на место и мстительно шлепнул по попе. Пальцы ног поджались в самый неподходящий момент, и Большунов расхохотался. — Принцесса покраснела? Прости. Не хотел смущать, — он повторил шлепок и стиснул упругие ягодицы. — Я придумал, как тебя проучить за болтовню. Йоханнес подставил любимому попку и затрепетал в предвкушении нежного наказания. Саша шлепал его ласково и волнующе, временами ощутимо, чтобы ягодицы немножко горели, и любимому было еще слаще. Йоханнес, в свою очередь, испытывал возбуждение, которое можно было назвать самым неловким и сексуальным в жизни. Между ног теплело и покалывало, он жмурился, ерзал и терзал покрывало вспотевшими пальцами. Только не останавливайся, молил провинившийся норвежец, отчаянно смущаясь и смакуя собственничество любимого. Прервавшись на ласки и массаж, Саша услышал протестующий, полный мольбы писк и ухмыльнулся. — Нравится? — Да… Большунов приподнял шорты и ругнулся. Белья под ними не оказалось, и он отшлепал любимого чуть сильнее обычного, до легкого румянца и приятной пульсации в самых чувствительных местах. Довольный Йоханнес порозовел вместе с ягодицами и, отдышавшись, прогнулся в пояснице. Незначительная грубость привела в восторг. Боже, он так возбудился… Под ним была лужа. Саша ощутил коленями жар и влажность и чуть не рехнулся от мысли, что любимый завелся от шлепков. Его шлепков. Йоханнес послушно лежал, сжимал в кулачках покрывало и нежно, виновато мурчал, немножко стесняясь происходящего и реакции организма. Он, конечно, знал, что у него очень чувствительные ягодицы, но чтобы настолько… Услышав треск ткани в причинном месте, Йоханнес обиженно пискнул, дернулся и получил шлепок. — Я не разрешал ерзать, принцесса, — шикнул Саша, сжимая беспокойные бедра. Любимый мурлыкал и терся о колени, требуя продолжения. — Хорошо, когда шлепаю? Йоханнес зажмурился, когда разорвали шорты, обнажили полностью, нежно лаская. — Очень… — он залился совсем уж непристойным румянцем. — Обожаю твои наказания. — Это ласка, любимый, — возразили ему. — И маленький урок. Застенчиво улыбнувшись, норвежец прикрыл глаза и прижался щекой к покрывалу. — М-м, Саша… Сколько можно гладить? Шлепай уже… — Избалованное создание, — фыркнул Большунов, поражаясь наглости. Йоханнес тихо захихикал. Любимый действовал осторожно и нежно, ласкал бедра и взмокший позвоночник, по которому струился ток. Иверсен не различал удар и шлепок, унижал пошлостями и болью. Он не мог вытерпеть и минуты… Саша шептал ему нежные слова, долго и бережно шлепал, а ему все было мало. Йоханнес оглядывался в поисках любящих зеленых глаз, просил не останавливаться и мило стеснялся, когда ладонь опускалась на разгоряченные ягодицы, нежила и дразнила, заявляя права. — Сашенька, прости. Больше не буду нести всякий бред. — Ты такой ласковый, когда тебя шлепают… — завороженно ответили ему. Йоханнес попискивал и не спорил. Нежный и подозрительно послушный, он царапал и кусал покрывало, готовый отдать Саше всего себя. Любимый довел его до истомы губами, руками, шепотом… Он в жизни не был так возбужден и мечтал вечно лежать на его коленях. Шлепки усилились и зачастили. Разогретый, прикипевший к ласкам Йоханнес задрожал от переизбытка чувств и изо всех сил вцепился зубами в покрывало, заглушая рвущиеся стоны. Саша погладил теплую кожу и взволнованно уточнил: — Не больно, любимый? Хрустнув позвонками, Клэбо в исступлении вскрикнул и чудом не излился на колени. Большунов заржал со всем своим русским тактом. — Только не говори, что кончишь от шлепков! — Еще чего! — не соображая, огрызнулся Йоханнес. Мечтая о постыдном продолжении, он смахнул Сашины руки и с дуру ляпнул: — Меня бесит, когда ты это делаешь! Дешевая, отвратительная, безвкусная пошлятина как в порнухе! — Причем тут порнуха? Ты же говорил, тебе нравится… Только что сказал! — опешил Саша и пожал плечами. — Ну, ладно. Извини. Буду только ласкать. Клэбо беспомощно открыл рот, струсил и промолчал. В курсе его одержимости Большуновым были все, кроме Большунова. Мартину, Шюру и Эмилю он без стеснения расписал все, что нравится в постели с любимым, а с Сашей откровенничал нечасто. Боясь перехвалить, Йоханнес редко говорил ему комплименты и ограничивался стонами, взглядами и жаркими признаниями. — Да пошел ты! — надулся Клэбо. — Представь себе, я интересуюсь жизнью соперников! Откровения можно использовать против них на лыжне. — В таком случае твое желание заменить марафон мас-стартом мне на руку. Завтра можешь пробежать пятнадцать километров и сойти. Саша со всей нежностью подвинул любимого, поднялся, но его удержали. — Ты читал? — виновато откликнулся Йоханнес. — Представь себе. Ты мой любимый соперник. Я читаю все твои интервью. Пристыженный Клэбо перевернулся на спину, заглянул в ясные, веселые глаза и растерянно пробормотал: — Не злишься? — А должен? — Но ведь я… — Что? Наврал с три короба? — Саша навис над ним, поглаживая по щеке. — Йоханнес, ты можешь ездить по ушам всему миру, но не мне. Хуйня — все, что ты сказал. Больше, чем уверен: тебя заставили. Клэбо робко кивнул и покраснел еще сильнее. Совесть грызла, возбуждение беспокоило, но он терпел в надежде, что стыд и раскаяние затмят нетерпение и сладостную истому. — Так и есть, — жалко выдохнул он. — Как ты догадался? — А мне не нужно гадать, — Саша наклонился ниже и всмотрелся в залитые отчаянием глаза. — Я хорошо тебя знаю и в курсе всего, что сидит в твоей голове. У тебя дерьмовая привычка врать и отрицать после того, как спалился по всем фронтам. Йоханнес отвернулся, не в силах смотреть в глаза. — Ты меня ненавидишь? Саша ласково развернул его за подбородок и покачал головой. — Нет. Конечно, нет. Я слишком люблю тебя. Одного паршивого интервью мало, чтобы тебя возненавидеть и в тебе разочароваться. Но было неприятно… — он запнулся и, чуть нахмурившись, добавил: — самую малость. — Прости, пожалуйста. Выбора не было. Эйрика прессанула Федерация, и он отыгрался на мне: выдвинул ультиматумы, и выкручивайся, как хочешь. Оберстдорф через год, а я его уже ненавижу! С самого начала все через жопу! — Но теперь-то все в порядке? — забеспокоился Саша. — Надеюсь, что да. — Вот и забей. — Не могу! — казнил себя Клэбо. — Я решил проблему за чужой счет. Из-за моего высера отменят марафон. — Перестань накручивать. Организаторы не дураки. Да и FIS вряд ли пойдет на поводу у клоунов из Федерации, решивших разжиться сомнительной славой. — Большунов ободряюще улыбнулся. — Побежишь как миленький. Йоханнес расплылся в ответной неуверенной улыбке и тихо, умоляюще застонал, замученный неугасающим возбуждением. Саша приник к нервно подрагивающим губам в извиняющем поцелуе. — Прости, забыл. — Секс перед марафоном звучит заманчиво… — Клэбо приподнялся, развязывая узел на полотенце. — Закатай губу. Мы договорились, и ты пообещал. — Да помню я, помню. — Но ласки и поцелуи никто не отменял. Моя принцесса всегда должна быть удовлетворенной. — Ухмыльнувшись, Саша толкнул любимого на постель и рывком раздвинул стройные ножки. — Быстро лежать! Балдея от наглости и сладкого жжения в ягодицах, Йоханнес хихикнул, послушно устроился на спине и провалился в пучину наслаждения под треск несгораемых угольков совести. В отместку за подстрекательство Саша ласкал его долго-долго и нежно-нежно, целовал горячие ягодицы и трясся над каждым стоном и оргазмом, отмахиваясь от мысли, что невинный щебет чуть не стоил марафона. Чуть позже Клэбо пригрелся в объятиях и задремал. Разглядывая сытого, беззащитного норвежца, Большунов упрекал себя в излишней нежности. Не стоило его столько ласкать, потакать капризам и баловать. После глупых выходок нужно быть с ним построже, но руки бессильно опускались под невинным васильковым взглядом, полным счастливых слез. Он слишком любил Йоханнеса, чтобы бездумно срываться в постели. Лучше зацеловать, заласкать и еще раз поговорить. К тому же норвежец был таким нежным… По сравнению с ним Аня была железной леди, неприхотливой и удобной в постели. Большунов был с ней осторожным и внимательным, а с Клэбо — властным и ласковым. Волшебная комбинация открывала неограниченный доступ к телу и душе. Саша был в курсе всех потребностей любимого, изучил каждый миллиметр желанного тела. В темноте он безошибочно находил невидимые пиктограммы удовольствия, знал, как ласкать, под каким углом входить, чтобы Йоханнесу было хорошо с первых движений. Саша вызубрил диапазон стонов, степени возбуждения по оттенкам глаз, амплитуду растяжки. Единственное, что не давалось, — предсказать, когда Йоханнесу приспичит царапать спину. Тронхейм повлиял на них удивительным образом. Достигнув гармонии, они прислушались друг к другу, пересмотрели взгляды и, не сговариваясь, одновременно уступили в постели. Саша принимал ласки с меньшей охотой, чем дарил, но инициативой делился чаще обычного. Наблюдать за обнаженным, сидящим верхом Йоханнесом было эстетическим удовольствием, сравниться с которым могло лишь соперничество с хладнокровным, расчетливым Клэбо в лыжном комбинезоне. Не закрывая невозможно ярких глаз он выгибался тонким, гибким деревцем, неторопливо, старательно двигал бедрами и демонстрировал шелковистую кожу с золотистыми переливами. Саша смаковал каждый изгиб руками и взглядом, ласкал эрогенные зоны, нашептывая любимому, что ни за что на свете не упустит. Йоханнес льнул как одержимый, обнимал и прижимался к губам с тихой просьбой никогда его не отпускать. — Мой, только мой, — рычал Саша, целуя за ушком дрожащего, стонущего на нем любимого. — Такой нежный и усердный… Так и хочется поощрить, когда ты так стараешься. Йоханнес чудом не кончил от властных, заботливых ноток в голосе. Он застонал, когда одна рука ошутимо приложилась к левой, наиболее чувствительной ягодице, а другая — с нажимом потерла розовые, возбужденные ареолы. — Саша… Я весь твой. Клэбо, напротив, с лихвой постигал прелести животного блаженства. Он обожал, когда приставали, не давали опомниться, хватали и, ломая сопротивление, тащили в постель с нежной настойчивостью. Ощущая себя желанным и беспомощным, он ластился больше обычного и отдавался так, словно у них осталось десять ночей на всю жизнь. Секс у камина выветрил стереотипы и страхи из умудренной опытом головы, и Йоханнес одурел окончательно. Вторую неделю он не претендовал на инициативу, просил брать его сзади и пищал от восторга, когда переворачивали на живот, хватали за талию и страстно любили. Он расслабленно прижимался щекой к подушке, царапал простынь и мурлыкал, слушая горячий шепоток. Йоханнес любил ушами и в половине случаев заводился от нежных слов, а в половине — от претензий к поведению. Вжимая в постель, Саша без стеснения высказывал все, что думает о капризах и загонах, командной тактике, общении с прессой и соперниками. Йоханнес согласно стонал, улыбался и шептал его имя, наслаждаясь рваными, жаркими толчками и упреками. Саша называл его избалованной принцессой, несносной неженкой, признавался, что бесится, с трудом терпит и время от времени хочет придушить. Выговорившись, Большунов менял тактику: выбирал самый нежный темп из возможных, целовал в шею и за ушами, ласкал ягодицы, шептал, что обожает, сходит по нему и из-за него с ума. Извиняясь за хватку на бедрах, он тут же сжимал их еще крепче, запрещал кончать без него и доводил истерзанного ласками норвежца до безумия. Контраст ощущений выпрямил Йоханнесу последнюю извилину. Перед оргазмом он так громко кричал, что Саша закрывал ему рот ладонью, целовал в скулу и дразнил: — Ты так сладко стонешь. Вся Норвегия слышит вместе с Королем. Клэбо возмущенно мычал, прижимался губами к пальцам, умоляя, и Большунов убирал ладонь. Дразнить любимого он мог, но мучить — никогда. После беспредела в постели Клэбо бурно кончал, прижимался с маниакальным трепетом и несколько дней был тише воды ниже травы.***
В настоящем Александра Большунова первое место «застолбили» лыжные гонки, второе занял недовольный рейтингом Йоханнес Клэбо, а третье поделили родители и сестра. Вопреки ранжированию между соревнованиями и любимым Саша без колебаний выбрал бы последнего. Очаровательный голубоглазый норвежец был главным человеком в жизни и самой большой любовью. Мысль посещала на Альпе Чермис, в Тронхейме, многократно во время близости и соперничества, но окончательно оформилась только сейчас, среди дождя и тумана, на первой бонусной отсечке марафона, которую Клэбо удачно проморгал. Йоханнес и Саша держали четырнадцатую-пятнадцатую позиции, в четыре глаза контролировали Ииво, Шюра и Мартина, присматривались к Симену и Хансу, косились на Эмиля и время от времени поднимались выше, напоминая соперникам и друг другу, что в игре. Промозглый туман мешался со слякотью и дождевой дробью, клубился над стадионом, пряча безликие, пустые трибуны, зловеще выступающие из сгустков влажной ваты. Если бы не стайка болельщиков, облюбовавшая обочины с флагами и кричалками, Холменколлен восьмого марта мало, чем отличался бы от Сайлент Хилла. Километры щелкали, соперники не выпускали друг друга из виду: на отсечках оказывались рядом, по очереди уступали пальму первенства и подсчитывали в уме две колонки очков. Саша прятал улыбку за крепкой дымкой и моросью. Он подозревал, что Йоханнес отыгрывается за вчерашнее поражение — счет в постели был разгромным, как и всегда. В Тронхейме они решили насущные проблемы, набросали наметки будущего и, получив ответы на главные вопросы, часами разговаривали и не отрывались от тел друг друга. Зачастив в подъем, Саша подобрался к лидерам и сделал вывод о пользе мини-отпуска для отношений. Они с Йоханнесом уже две недели не ссорились, но, оставаясь вечными соперниками, ревновали друг друга к золотым медалям и первым местам. Беспокоило, однако, другое… Клэбо мгновенно оказался рядом, не отпуская, но Большунов и не собирался убегать. Пока не собирался. Пелотон всколыхнулся, испуганно затих, и Саша, оценив риски, вернулся к размышлениям о норвежце. В последнее время он почему-то не мог насытиться любимым, хотя видел его постоянно, засыпал и просыпался, прижимая к себе. Саша списывал все на шалящие под конец сезона гормоны, романтику Тронхейма, камин, глинтвейн и эклеры, признания Йоханнеса в любви и на розового медвежонка, гордо поблескивающего на изящной зацелованной шее. В душе он подозревал, что истинная причина в приближающемся межсезонье и скорой разлуке, а потому не считал, что любит слишком, дает что-то сверх того, что может, хочет и должен дать. Йоханнес с присущей ему чуткостью и проницательностью угадывал и разделял желания, отвечал жарко и настойчиво, стоило Саше где-нибудь его прижать. Клэбо и раньше был жутко чувствительным, но после Тронхейма как-то особенно. Ласки стали для него наркотиком, без которого не прожить. Он стонал, чуть только руки касались тела, заводился мгновенно — от поцелуя в шею, шлепка по попе, горячего шепота, взгляда или дыхания. — Все хорошо? — на неделе разволновался Саша, лаская и удивляясь отзывчивости любимого. Норвежец тек как влюбленная школьница. — Да… — с улыбкой проворковал Йоханнес, опуская взгляд. — С тобой всегда так. В тот день между ног Клэбо он провел больше времени, чем на тренировке. Из раздумий выдернул громкоголосый болельщик с российским флагом, размахивающий им, как лопухом. Он бегал вдоль трассы и с вычурным иностранным акцентом орал на русском: — Давай, давай, Россия! Уже который круг мужик поджидал пелотон, заводился сам и заводил всех вокруг и поднимал Саше настроение, подпорченное погодными условиями и вчерашним интервью Йоханнеса. Клэбо не мог поступить иначе, промолчать, озвучить мысли, наворачивающие круги в голове. Будь он свободен от пут Федерации, непременно сказал бы другое. Сказал бы? На двадцатом километре марафона, сотканного из туманного кружева, Саша верил, что да. Счет закрылся на последней отсечке. 48/47 в пользу сборной России, но Большунов не то, чтобы рад. По спине огрел тонкоструйный холодок, облачко тревоги заволокло разум и на миг подарило слабость ногам. На тридцать пятом километре Йоханнес Клэбо в лидирующей группе: сменил лыжи, догнал пелотон и дотерпел до последней отсечки. Безобидная истина лишала покоя и сбивала дыхание. Замешкавшись, Саша покинул пит-стоп вслед за Рете и устремился в погоню за беглецами, охваченный внезапным волнением. Сердце ухнуло, громыхнуло и зачастило очередью глухих ударов, утонувших в подступающей панике. Пустые трибуны давили, туман одурманивал, и в голове плыл назойливый, горчащий шепот Устюгова. Ты думаешь, что знаешь его максимум. На сороковом километре Симен отдал бразды правления, вежливо подвинулся и признал: на свежем скольжении девятнадцать секунд — отыгрываемое отставание. Попытка бегства не удалась. На спуске Саша ворвался в туманное облако и припустил, прихватив с собой Шюра и Дарио. Не оглядываясь, он знал: позади десять человек, и один из них — он. В груди засвербило с новой силой, и кипящая кровь брызнула в лицо, обжигая. Йоханнес не должен здесь быть. Это невозможно. Ты и не заметишь, как он станет сильнее. Голос Сереги звенел в голове, провоцировал низменные желания, вынуждал умолять и требовать: «Сдавайся!». Йоханнес как всегда его не послушал. Растянувшаяся гармошкой группа собралась к последнему шестикилометровому кругу, проглотила протяжку Холунна и стройным паровозом скрылась в туманной дали. Клэбо — последний вагон состава, вот-вот отцепится вместе с Сундбю. Голова у Саши чугунная и вместе с тем ватная, убитая иррациональной действительностью. Сорок четвертый километр. Он должен был сдаться давным-давно. Изменения пройдут мимо тебя, пока не станут свершившимся фактом. Жутко и боязно. Поджилки тряслись, лактат подбирался к мышцам, пробовал ухватиться за них, но мимо. Прореха в пару секунд разошлась сильнее, и с просветом убойный молоток в груди наконец затих. За четыре километра до финиша Симен предпринял вторую попытку улизнуть, и Саша с радостью поддержал ускорение. Попутчик прыжками убегал в подъем от матерых дистанционщиков, а Большунов — от Йоханнеса и первобытного страха, поселившегося в сердце. За ними — пустота, тишина и пропасть, туманная и долгожданная. Крюгер отчаянно молотил в подъемы и с робкой надеждой прислушивался, не отстал ли, бежит ли, не сдался ли?.. Предвидя финишные разборки, он горевал, и Большунов почти ему сочувствовал. Остаться на финишной прямой один на один с тем, кто сильнее тебя, — жестокая, обидная шутка судьбы. Саша выкатился на стадион вслед за Сименом, перестроился на параллельную лыжню и под траурное молчание трибун, скрип снега под палками и раздерганные клочья тумана первым пересек финишную черту, оглянувшись. Вдалеке маячил силуэт Иверсена, бегущего третьим… Вечность спустя взгляды встретились. Йоханнес финишировал пятнадцатым и, к счастью, пропустил восторги Саши, объятия Симена, брезгливое рукопожатие Эмиля и фотосессию счастливых, на время примирившихся медалистов. — Я не ошибся с аудиенцией у Короля, — Клэбо первым протянул руку. — Поздравляю. — Спасибо, — улыбчивый взгляд пробежался по мрачному, разочарованному лицу, и Саша ободряюще добавил: — Ты молодец. Комплимент искренний, но Клэбо то ли не понял, то ли не поверил. — Ну, да, — едко усмехнулся он и нехотя поднял голову. — Конечно. Глаза Йоханнеса темные, злые. Агрессивная радужка вызывающе сверкнула, и Саша обомлел. На донышке пугающей, незнакомой черноты плескались, подумать только, зависть, обида и раздражение. — С Глобусом тоже, лучший лыжник планеты, — проскрипел Йоханнес механическим голосом и взмахнул руками, изображая поздравления. Он не заставит себя выдавить это снова. — Увидимся… после. Примирившись с горькой реальностью, Большунов не стал его задерживать. Он знал, что нужно Клэбо, — побыть одному. Саша мечтал разделить триумф с любимым, но они с Йоханнесом не умели радоваться чужим золотым медалям, не отмечали победы вместе и никогда не поднимали бокалы за успехи друг друга на лыжне. Дышалось легко, но холодок бегал вдоль позвоночника и теребил звенья под взмокшим комбинезоном. Саша и вправду испугался. Померещилось, показалось и, к счастью, не сбылось. Он втянул воздух, со свистом выдохнул и, разгоняя туман, счастливо рассмеялся. Не сбудется. Йоханнес Клэбо никогда не обгонит его в марафоне.***
Больше часа Йоханнес метался по номеру Сундбю, пыхтел, спотыкался и бубнил. Намотав вторые пятьдесят километров, он без сил рухнул на кровать, зажмурился и обиженно подытожил: — Что и требовалось доказать! Я ни на что не годен. Проиграл Глобус и опозорился в марафоне на весь мир. Самокритику Мартин встретил прохладным взглядом и задумчивой, ностальгической улыбкой. Память подкинула Олимпийский командник, который они выиграли у русских на тоненьком. Он тогда отсчитал Йоханнеса за неосмотрительность и дилетантскую глупость, посоветовал быть осторожным с Эмилем и заметил первый, робкий взгляд на соперника, вылившийся в двухлетний пожар, который только-только сменило ровное пламя. Двадцатиоднолетний Йоханнес кривился при слове «марафон» и думать не думал, что спустя два года будет убиваться из-за пятнадцатого места и полутораминутного отставания в самой, по его мнению, занудной гонке Кубка Мира. — Зря наговариваешь на себя. Глобус, может, ты и проиграл, но с марафоном справился. — Справился?! — лохматый и разъяренный, Йоханнес подскочил на постели. — Справиться — быть в тройке, а в идеале победить. Никто не запомнит мое пятнадцатое место, потому что он победил. Дважды победил! Это нечестно! — Йоханнес почти рыдал. — Это просто несправедливо! Неадекватная реакция на проигрыш в непрофильной гонке озадачила Мартина. С первого дня в сборной Клэбо болезненно переживал поражения, но таких выкрутасов на пустом месте именитый норвежец не припоминал. — Почему ты сравниваешь себя с Болле? — допытывался Сундбю. — Ты должен сравнивать себя только с собой. Каким ты был год назад? Тридцать восьмым с шестью минутами отставания. Сегодня ты пятнадцатый в полутора минутах от лидера. Болле дважды выиграл, но ты сделал шаг вперед. Смотри на марафон под другим углом: он стоит на месте, а ты развиваешься. — Он не стоит на месте! — рявкнул Клэбо, завидуя черной завистью. — Он выигрывает! Раньше он был вторым и… — И тебя это устраивало? — подхватил Мартин цепочку рассуждений. — Интересно, однако, ты рассуждаешь. Возбужденный, разгневанный Йоханнес сорвался с постели, задней мыслью осознавая идиотское поведение и безрассудную, нелепую, глупую зависть к любимому человеку из-за гонки, в которой у него не было шанса победить. — Я, твою мать, второй год пытаюсь, а прогресса нет! Мне надоело бороться! Я хочу результат на табло, а не в воображении. — Он будет, если ты прекратишь ныть и продолжишь работать, упорно работать в межсезонье. — Мартин тоскливо улыбнулся. — Послушай старого, уходящего на покой дистанционщика. Простая, честная фраза обнажила жестокую реальность. Звериная ярость отпустила, Йоханнес сглотнул слезливый ком и дрожаще выдохнул: — Погоди… Ты чего удумал? — Я говорил, мое время уходит. Сегодня я понял: оно ушло. — Мартин подался вперед и мудро, с достоинством подвел черту. — Это моя предпоследняя гонка, Йо. Последняя будет в Оберстдорфе по личной квоте. Глаза Клэбо увлажнились, и он замотал головой в надежде прогнать неустраивающую его правду жизни. — Это все из-за квоты, да? Из-за того, что я проиграл Глобус? — Ни квота, ни Глобус здесь ни при чем. Батарейка села, я выдохся. Пора на покой. — А как же я? Ты меня бросаешь? Мартин, как я буду… Йоханнес несдержанно разрыдался, уткнувшись носом в плечо лучшего друга и сокомандника, которого безжалостно отнимало время. Мартин незаметно смахнул набежавшие слезы, удивляясь, как подружился с мальчишкой на двенадцать лет моложе себя. С первого дня в сборной Сундбю взял Клэбо под крыло, помог адаптироваться и притереться к команде, которая со скрипом приняла восходящую звездочку в свои ряды. Они сблизились, нашли общий язык и привязались друг к другу больше, чем к ровесникам. Вместе с Йоханнесом он отрывал от сердца нечто ценное и невосполнимое. Их связывали Олимпийское золото, муки совести и любви, тайны прошлого, кризисы на лыжне и сладкий запах карамели, который незримой нитью тянулся между ними несколько лет. — Ну, тише, тише, — успокаивал он мальчишку, всхлипывающего на плече. — Не плачь. Ничего страшного не произошло. В команду возьмут новичка пошустрее и порасторопнее. Оглянуться не успеешь, как сезон закружит, и высохнут слезы. Уверен, ты с кем-нибудь подружишься. Йоханнес поднял заплаканное лицо и жалобно прошептал: — Но никого ближе тебя у меня нет. — Болле убил бы тебя за эти слова, — хмыкнул Мартин. — Знаю, — Клэбо улыбнулся сквозь слезы и снова прижался. — Но ты же все понял, правда? Не уходи. Кто мне будет давать советы и вправлять мозги? Ты мой личный психолог. — Скорее психиатр и сексолог. Йо, ты всегда можешь мне написать или позвонить. Для тебя я на связи в любое время дня и ночи. Мне, правда, пора. Организм чувствует. Йоханнес нехотя оторвался, кивнул, принимая выбор, и заглянул в добрые, грустные, как у него, глаза. — Что я могу для тебя сделать? — Идти вперед и работать дальше, — Мартин сжал его плечи с твердым намерением достучаться. — Я в тебя верю, мой мальчик. Он стиснул Клэбо в крепких объятиях, и Йоханнес, шмыгнув носом, засмеялся. — Саша убил бы тебя. А за твое «мой мальчик» еще и закопал бы. Даже он меня так не называет. — А мы ему не скажем, — ухмыльнулся Сундбю, погладил мальчишку по волосам и добавил: — Берегите друг друга. Следующий сезон не из легких, а вы соперники. — Как-нибудь справимся, — рассеянно отозвался Клэбо. — Чем собираешься заниматься? — Проведу время с женой и сыновьями, а дальше видно будет. Честно говоря, не представляю себя без лыжных гонок, но любое путешествие рано или поздно подходит к концу. Пора попробовать что-нибудь новое. — Удачи, — Йоханнес с улыбкой размазал остатки слез. — Пусть у тебя все сложится. И спасибо. За все. — Он прощелкал в памяти лыжные баталии и сказал: — Мы провели хорошие гонки вместе. По щеке Мартина скатилась скупая слеза. — Лучшие.***
Прикрыв дверь, Аня брезгливо осмотрелась и, как была в кроссовках, прошлепала к креслу, холодная и деловая. — Чего хотел? — она закинула ногу на ногу. Эмиль окинул девушку беглым, оценивающим взглядом и с удивлением отметил, что одиночество пошло ей на пользу. Выглядела Жеребятьева куда лучше, чем в последнюю встречу, когда, зареванная и опухшая, глазела на двух голубков и причитала. За неимением Большунова девчонка занялась своей жизнью и привела в порядок обезображенное серыми кругами лицо. — Хорошо выглядишь, — сделал он комплимент. — И не скажешь, что третий месяц без мужика. Аня вжикнула молнией, прикрывая полуобнаженную, просматривающуюся в вырезе олимпийки грудь, обдала его ледяным взглядом и поторопила. — Выкладывай, зачем звал, и поживее. Не ожидавший прыти от дурехи, которая четыре года таскалась за русским, Эмиль замешкался прежде, чем спросить: — Тебе еще нужен твой драгоценный Большунов? — Иначе ноги бы моей здесь не было. — Есть подвижки? — А ты забавный! — Аня сложила локти на колени и нервно усмехнулась. — Откуда им взяться, если рядом с Сашей крутится надутая, разодетая в розовое сучка? Эмиль сухо хохотнул, не имея желания присоединяться к оскорблениям. — Впереди восемь месяцев, чтобы это исправить, — он подмигнул. — Готов поучаствовать. Аня зевнула, недоумевая. — Все еще хочешь проучить Клэбо за измену? И охота руки марать… Эмиль застыл в шаге от кресла, разглядывая циничную, скучающую физиономию в розовом спортивном костюме. — Я хочу вернуть Йоханнеса. — Помнится мне, ты не нуждался в шлюхе, которая… — Он не шлюха! — грубо оборвал Иверсен. — Закрой рот! Удивленная внезапной яростью, Жеребятьева придержала нервную усмешку, сцепила руки в замок и нагнулась к норвежцу. — Ошиблась определением. Конечно, не шлюха. Блудливая сука, которая крутит хвостом и прыгает на чужих женихов. — Послушай… — Нет, это ты послушай! — Аня вскочила и толкнула его в грудь. — Я четыре года его любила, а он бросил меня ради плаксы-размазни, лапал его за моей спиной, пока я ему сопли после проигрышей вытирала. Я бежала за ним, а он, оказывается, бежал от меня… в благодарность за любовь и заботу. По-твоему, мы с тобой заслужили такого отношения? — Не дождавшись поддержки, она набросилась на Эмиля с обвинениями: — Интересно, где все это время был ты? Не мог сказать своей зверушке к ноге? Я хотела замуж и в декрет, а из-за твоего Клэбо вынуждена протирать штаны в сборной, которая мне нафиг не сдалась. Нечего сказать? То-то же! И не смей его выгораживать, а меня — затыкать. Иверсен обалдело уставился на нее, разинув рот. Аня была первой женщиной после мамы, которая накричала на него и осудила. Обиженная, недооцененная, выброшенная за борт жизни, как баласт, она имела право роптать и ненавидеть куда больше, чем он. — Ладно, — Эмиль уступил, поразившись несвойственной мягкотелости. Откуда, что взялось? — Слушай, у нас общая проблема: ты хочешь вернуть Большунова, я — Клэбо. Что нам мешает помочь друг другу? Аня взглянула на него с подобием интереса. — Знаешь, как это сделать? — Есть одна идейка… Надо налечь на них в межсезонье. Вирус нам на руку — они теперь долго не увидятся. Вот надо и капать им на мозги. По взгляду Эмиль понял, что она разочарована. — Легко сказать. Саша меня ни на шаг не подпускает. — Придумай что-нибудь, — настаивал он. — Вы в одной группе, постоянно видитесь. Покрутись рядом, подсядь за обедом, увяжись за ним на тренировку, расспроси про родителей, поплачь, помощи попроси… Не мне тебя учить. Вцепись в него мертвой хваткой, не дай ему вздохнуть без тебя, пусть видит только тебя. Недотрах все сделает за него. — А ты? — У меня задачка потруднее. Мы с Йоханнесом дерьмово расстались, но я что-нибудь придумаю. Не впервой. Он не железный. Зажми нужную струну, и заиграет как прежде. — Уверен, что сработает? — Должно… Если нет, будем ждать удобного случая. Он подвернется, уж поверь.— Эмиль бултыхнулся в прошлое, вынырнул и негромко протарахтел: — Мир цикличен, история повторится. — Он с улыбкой протянул девушке руку. — Так партнеры? Аня одарила его придирчивым взглядом, многозначительно усмехнулась и пожала теплые пальцы. — Да.