***
В горах Италии Эмиль забывал о скорой смене сезонов, но давнишние рассказы Устюгова о России напоминали, что август на излете. Утренние туманы и холодные росы предвосхищали первый снегопад. Дни складывались в недели, недели — в месяцы. Межсезонье истекало, подобно песчинкам в песочных часах, а он между тем ни на шаг не приблизился к цели. Нехитрая задачка на деле оказалась головоломкой. Чем больше Эмиль думал, анализировал, пробовал, тем меньше верил в успех задуманного. Йоханнес был непробиваем. Короновирус напугал его до смерти, но не сделал ни мягче, ни уступчивее. Отрезанный от Большунова границами и километрами, лишенный надежды на скорую встречу, он с головой ушел в тренировки и изучение русского языка. Клэбо по-прежнему носил розовое и откровенное, укладывал волосы гелем и депилировал ноги в угоду аэродинамике, но вел себя независимо и отстраненно, будто не желал знать, что им любуются и его хотят. Вежливый и холодный Йоханнес никого не подпускал, избегал вопросов о личной жизни и терпеливо, с затаенным достоинством ждал первого снега и встречи с ним. Эмиль, признаться, рассчитывал на другое. Ревность и одиночество должны были сломать Клэбо, извести и вымотать, заставить задуматься о ценности отношений с человеком, которого восемь месяцев из двенадцати видишь на фото в Инстаграме. Йоханнес сам себе враг. Он мечтал, чтобы любимый круглосуточно был рядом, целовал по утрам, заботился и поддерживал, но вместо красивой сказки пятый месяц довольствовался звонками, сообщениями, воспоминаниями и фантазиями. Когда же, спрашивал себя Эмиль, он задохнется в вакууме собственных заблуждений? Начиная с апреля, он не видел Йоханнеса нервным и дерганным, не слышал пререканий с Носсумом, споров с Крюгером и Холунном, истеричных возгласов и душного шепота. Быть может, одинокими вечерами, запершись в одноместном номере, Клэбо снимал медицинскую маску вместе с другой — падал на кровать и рыдал от тоски и бессилия. Быть может, он спешно набирал номер Большунова, и они ругались до хрипоты, проклинали пандемию, один на двоих год рождения и нелепое стечение обстоятельств, толкнувшее в объятия друг друга. Утром Йоханнес без опозданий спускался к завтраку, с аппетитом глотал безглютеновый хлеб и, как бы ни хотелось Эмилю, не выглядел несчастным из несчастнейших, не тяготился, как в прошлое межсезонье, одиночеством, эмоциональным и сексуальным напряжением. Дни летели предсказуемо и однообразно: кросс, роллеры, силовая, растяжка… И так по кругу, с утра до вечера. Йоханнес вкалывал до седьмого пота под молчаливое одобрение Носсума, усмотревшего в агрессивном трудолюбии долгожданный всплеск мотивации и ничего больше. Между тем душой Клэбо завладели потемки. На тренировках он думал и делал, не жалел времени и сил, разыгрывая шахматную партию и просчитывая вариант за вариантом. С завидной частотой Эмиль отмечал в усердии ожесточенность, в движениях — ярость и лихорадочность, в блеске глаз — нездоровую страсть. Йоханнес о чем-то думал, чего-то хотел, куда-то шел, но куда — загадка. Медвежонок на цепочке подпрыгивал, танцевал на ключицах, бился о грудную клетку, причиняя на тренировках боль, но Клэбо ни в какую не желал расставаться с подарком, поглядывал на него с определенной целью. В безумном взгляде Иверсену снова и снова мерещилась идея фикс, которой Йоханнес отродясь не болел. Кроме любви, было что-то еще. Нечто давало силы вынести разлуку и дождаться ноября. Большунов звонил ему после ужина, в половине восьмого. Услышав родной голос, Клэбо приходил в себя и прогонял ненавистный морок. Он светился от счастья, без умолку кокетничал и щебетал. Сбитый с толку Эмиль подслушивал разговор, дивился внезапной перемене настроения и ломал голову, одновременно желая и боясь ошибиться. В голове Йоханнеса жили два Большунова и оба сводили его с ума: с одним он боролся на лыжне, с другим ложился в постель; один выводил его из себя победами и максимализмом, другой очаровывал заботой и вниманием; один его раздражал, другого он обожал; одного люто ненавидел, другого без памяти любил; у одного отбирал все, другому отдавал себя без остатка. Общей у Большуновых была одна переменная: обоих Йоханнес отчаянно хотел и, как следствие, путал между собой и забывал, что Большунов существует в единственном экземпляре — разделить соперника и любовника невозможно. Неразбериха в голове играла на руку. Эмиль деликатничал и аккуратничал, заходил то с левого, то с правого бока, то спереди, то сзади — безрезультатно. Йоханнес его игнорировал, отказывался от совместных тренировок, завтраков и ужинов, не желал ни слушать, ни видеть, ни знать. Стоило словом или действием преступить границу личного пространства, и Клэбо безмолвно удалялся прочь: пересаживался за соседний столик, уходил на соседнюю дорожку, отодвигался, отстранялся. Изредка Эмилю удавалось вытянуть из него пару фраз, но они были короткими и сухими, с намеком «отвали». Йоханнес не велся на провокации и двусмысленные предложения, отказывался от помощи, но Эмиль не успокаивался, не верил, что к нему не чувствуют ничего, кроме отвращения. Он был первой любовью — в душе Клэбо непременно тлеет искра юношеского фейерверка. Иверсен докучал ему снова и снова, ловил каждое слово и превращался в слух во время телефонной болтовни. Однако Йоханнес, выстроив железобетонную стену, прятался за нее всякий раз, когда Эмиль делал шаг вперед. В конце концов Иверсен признал очевидное: он для Клэбо пустое место, каким четыре года Клэбо был для него. Утешало одно: по ту сторону, в далекой, испещренной холодом и туманом России, дела шли не лучше. Заручившись поддержкой Юрия Викторовича и Елены Валерьевны, Аня из первых рук получала информацию о бывшем женихе. Раскопать удалось немного. Конфликт с родителями обострился, но о причинах Большунов умолчал. Он ходил мрачнее мрачного, шарахался от людей и без Йоханнеса дичал на глазах. Проблемы в семье накладывались на последствия пандемии, отсутствие личной жизни, ответственность за результаты предстоящего сезона и давление перед главным стартом. Лезть к Большунову было опасно, соблазнять — бесполезно. Он грезил о золоте чемпионата мира и успешно избегал всех, кто чинил препятствия на пути к мечте. Как бы тяжко ни приходилось, вести задушевные беседы, обсуждать личную жизнь и прыгать в постель к бывшей невесте русский не торопился. Эмиль списывался с Аней каждый день, созванивался — раз в три дня. Обменявшись неутешительными новостями, они обсуждали план на завтра, корректировали ошибки в поведении друг друга и тянули резину пустой болтовней о погоде, смешных случаях на тренировках, присмиревшей, но не сдающей позиции пандемии… День за днем Иверсен делился частичкой жизни и забывал истинную цель звонка или сообщения. Трещал он без умолку, но Аню болтовня не раздражала, а раззадоривала. Намолчавшись с Большуновым, она была непрочь пообщаться, охотно поддерживала темы, не связанные со спортом. За четыре года отношений с российской звездой Жеребятьева безмерно устала, разлюбила лыжные гонки и подумывала о завершении карьеры. Эмиль беззлобно посмеивался над откровениями подружки Большунова и слово за слово рассказывал свою историю. Аню он понимал. Рядом с максималистом кто угодно хотел бы закончить. Йоханнес доводил его до ручки помешательством на результатах. После редких проигрышей он психовал, словно спустил миллион долларов в казино, из вредности не желал думать и разговаривать о жизни за пределами трассы. В отличие от любовника, живший одним днем Эмиль рассуждал о спонтанных вещах и поддавался сиюминутным порывам. Он всей душой любил лыжные гонки, но не зацикливался на них, не считал, как в былые времена, блеск золота и верхнюю ступень пьедестала смыслом жизни и вершиной карьеры. В большей степени Иверсен радовался тренировкам и соревнованиям, реву трибун и поддержке болельщиков, в меньшей — медалям и славе. Увлекшись, Эмиль и Аня перешли на личности звездной парочки, недостатки и сексуальные предпочтения. В признаниях девушки Иверсен находил диковинное, маниакальное удовольствие. Мысль, что секс с Большуновым нудный и однообразный, тешила душу и возвращала уверенность в себе. Отклик в душе Ани льстил. Она отказывалась считать его эгоистом и садистом в постели и винила капризного Клэбо, которому подавай «подольше и понежнее». Эмиль поймал себя на мысли, что обрел больше, чем союзника. Он нашел человека, который встал на его сторону, выслушал, не заклеймил и не осудил. Они точно два одиночества, которые случайно столкнулись в баре и в подпитии выложили друг другу секреты. Оба разочарованные в любви, до ужаса верные и слишком гордые, чтобы признать очевидное. Оба цеплялись за понятное, старое, знакомое и страшились перемен. Мысль зрела, но ни Эмиль, ни Аня не решались озвучить наболевшее. Они маялись дальше и без толку колдовали над Большуновым и Клэбо, разлучить которых было не под силу ни пандемии, ни времени, ни расстоянию, ни соблазнам. И он, и она на миг отошли в сторону, отпустили прошлое и разглядели в невозможном возможное, но… Аня недолюбливала и презирала норвежцев, а Эмиль не доверял русским, избегал привязанностей и опасался второй раз наступить на те же грабли.***
Две пары глаз — темно-синяя и светло-зеленая — нежданно встретились в холле отеля. В зеркалах души обнажились смятение, легкий испуг, бесшабашная радость и чистая страсть, полыхнувшая слепым огнем. Поприветствовав друг друга кивком головы, Носсум и Бородавко оглянулись на лидеров сборных и от греха подальше поторопили администратора отеля с заселением. — Йоханнес! — Эмиль дернул новоиспеченного соседа по номеру за рукав куртки. — Йоханнес, мать твою! — Чего тебе? — Клэбо кое-как оторвал взгляд от любимого. — Эйрик зовет. Оглох что ли? — Я слышал, — он безразлично пожал плечами и освободил руку. — Возьми у него карточку и иди. Я отойду на пять минут. Йоханнес шагнул к Саше, который только что вырвался из пут Леши Червоткина и устремился навстречу. Эмиль схватил товарища за плечо и преградил путь. — Не вздумай! Клэбо удивленно взглянул на сокомандника, остановился и, недовольный, скрестил руки на груди в ожидании объяснений. Он смирился с постоянным присутствием Иверсена в жизни, но повышенное внимание и нотации раздражали. На сборах Эмиль таскался за ним, как Санчо Панса за Дон Киходом, набивался в друзья и раздавал непрошенные советы под предлогом благих намерений. Мартин, бывало, тоже занудничал и поучал, но морали читал бескорыстно, от большой любви. Эмиль обхаживал его в надежде вернуть. Разглядев за личиной добродетели корыстный интерес, Йоханнес избегал бывшего, но он был хуже клеща. — Я поздороваюсь и все. — Нельзя, — гнул свое Эмиль. — Забыл правила? Самоизоляция, масочный режим и никаких контактов с соперниками. Если Эйрик узнает… — Смешно, что ты это говоришь. У русских берут ПЦР так же, как у нас. Клэбо повторно дернулся, но Иверсен схватил его. — Это риск для всей сборной. Хочешь заразиться? Эмиль силой удерживал его на глазах у Саши, но Йоханнес всей душой рвался к любимому, беспомощно улыбался и лучезарным взглядом сдерживал зеленые, гневно сверкающие лазеры. Как он соскучился по Сашиной ревности! — Слушай, ты! — огрызнулся Клэбо и вырвал руку из тисков сокомандника. — Мой Саша не болен. — Он дружит со Спицовым, который вместо тренировок три недели сидел на антибиотиках, — опасливо, но менее зловредно сказал Эмиль. — Тоже так хочешь? Справившись с Червоткиным, Саша рванул к Йоханнесу, по пути опрокинул вазу и чуть не сломал руку подоспевшему на помощь Глебу. В конце концов его скрутили и уболтали. — Знаю, — Клэбо с нежностью наблюдал за стараниями любимого. — Саша рассказал мне. У Дениса поражение легких, но сейчас ему лучше. Причин для паники нет. У Саши тест отрицательный. — Тесты ошибаются, — упорствовал Эмиль. — Он может болеть бессимптомно. — Я рискну. — Ты от него не оторвешься, если подойдешь. Йоханнес тонко усмехнулся, окинул Эмиля с ног до головы одобрительным взглядом. — Ты прав, — кивнул он. — Не оторвусь. У меня нет сил на пустую болтовню и гляделки. Я ждал восемь месяцев. Убери руки, ради Бога! Йоханнес вырвался, но Иверсен поймал его за локоть и потащил к Носсуму. Картина привела Большунова в ярость, и холл отеля оглушил утробный рык. — Отошел от него, уебок! Две дюжины лыжников расступились, Юрий Викторович схватился за сердце и взмолился: только бы сдержался и не ударил. Не хватало еще дисквалификации на старте сезона. Вырвавшись из лап сокомандников, Саша подскочил к Эмилю, но тот проворно отпрыгнул на безопасное расстояние, хладнокровно расправил плечи и вскинул голову. — Совсем из ума выжил. — Вали давай! — рявкнул Большунов. — И чтоб больше я тебя рядом с ним не видел! Стряхнув любопытные взгляды, Эмиль увидел стоящую поодаль, шокированную Аню, спрятал глаза и взял курс на бледного Носсума. Щеки залил необъяснимый, первозданный стыд, хотя не его за глаза прозвали бешеным быдлом. Обернувшись, Саша ласково позвал нервного, перепуганного любимого: — Иди ко мне, принцесса. Неловкость, стесняющая грудную клетку, рассосалась. Йоханнес засмеялся, бросился в объятия и, крепко прижавшись, счастливо затих на груди. — Без меня совсем одичал, — промурлыкал он в шею. — Такой ревнивый, грубый и невоспитанный. — Прости, не сдержался, — Саша блаженно прикрыл глаза и втянул карамельный аромат под сонной артерией. — Он меня заебал. Клэбо закусил губу, обрадованный, что любимый не видит кокетства в уголках лукавой улыбки. Стоило бы обругать Большунова за отвратительную сцену, но он не мог сердиться, когда Саша его защищал. Руки нежно сжимали талию, зеленоватые озера смотрели с обожанием и желанием, и Йоханнес, хлопая бездонными синими глазищами, дрожал и таял от счастья. Эйрик Носсум, к счастью, уцелел после безобразного выпада Большунова и, пребывая в культурном шоке, с бессильной злобой наблюдал за устроившей переполох парочкой. После безупречного, гладкого межсезонья снова разболелась голова и встали дыбом волосы. За восемь месяцев нервные клетки отросли, но, стоило столкнуться с русскими, и добрая половина реанимированных нейронов отвалилась. Тем временем соперники жадно смотрели друг на друга, мечтая, но не решаясь снять маски и перчатки и прикоснуться по-настоящему. Обрадованный заминкой Эйрик гневно окликнул подопечного: — Йоханнес, мне еще долго ждать? Бородавко позвал Большунова, и огорченные парни отлипли друг от друга. Русских проводили в правое крыло отеля, норвежцев — в левое, но на два телефона, покоившиеся в карманах курток, одновременно пришли одинаковые SMS: «У тебя или у меня?»***
Часом позже, подначиваемый загубленными нейронами, Эйрик устроил разнос и на повестку вынес поведение Большунова, нарушение социальной дистанции и последствия контактов с соперником. — Ты мне еще лекцию о контрацепции прочти, — съязвил Йоханнес, как только Носсум умолк. — Детский сад. Исчерпав дневной лимит терпения, Эйрик издал звук наподобие полустона-полурыка, хряцнул по столу и вскричал: — Да пойми ты наконец! Разгар пандемии… — Я не буду тебя слушать, — перебил Клэбо жарко и независимо. — Я знаю, что ты скажешь: «Разгар пандемии, до чемпионата — три месяца, я не могу рисковать твоим здоровьем». Носсум сердито кивнул, раздосадованный предсказуемостью суждений. — Я понимаю, — спокойно подтвердил Йоханнес. — Не думай, что идиот, и не понимаю. Ты прав, я рискую. Но выступать на Кубке Мира — риск не меньший. Мы все рискуем, находясь здесь. — Остальные не бросаются в объятия соперников, — резонно заметил Эйрик. — Я уже молчу, что за ними последует. Йоханнес смущенно почесал запястье через перчатку, отвел взгляд и сказал: — Ты, конечно, можешь запретить, но я все равно пойду. Сегодня же. На всю ночь. — Только попробуй! — пригрозил Эйрик, возмущенный наглостью и халатностью. — Что ж, по крайне мере, это честно, — безрадостно улыбнулся Йоханнес. — Разреши, и я не подведу тебя в Оберстдорфе. Ты все еще можешь мне доверять, Эйрик. Хоть раз я не выполнил медальный план? — Медальный план выполняет сборная, — одернул его Носсум. — Он будет выполнен и без нашей договоренности. Беги шесть дисциплин из шести, раз настолько самоуверен, но сомневаюсь, что все шесть тебе по зубам. Вряд ли я увижу больше того, что видел, — ментально пнул он мальчишку. — Спринт, командник, эстафета. Мы это уже проходили. Чем ты меня удивишь? Йоханнес тоскливо вздохнул, съежился и вместе с тем разозлился. Не дождавшись ответа, Носсум с гнусным смешком станцевал на костях. — Удиви меня, и, может быть, я отпущу тебя к нему на ночь. — Ты виделся с женой? — На сборе в Италии, — мечтательно улыбнувшись, Эйрик оставил мысли о прекрасной греческой лыжнице и пробормотал: — Не сравнивай. Мы с Мелиной женаты, у нас дом в Осло. — Ну, конечно! Как я мог забыть, — завелся раздосадованный несправедливостью Йоханнес. — У тебя семейное гнездышко, а мы с Большуновым тискаемся по углам за неимением лучшего! — Извини, я не это имел в виду. — А хоть бы и так. Я не видел его восемь месяцев. Восемь гребаных месяцев! Я на стену готов лезть, но куда тебе понять, черствый сухарь. Достали твои двойные стандарты. Почему ты и гречанка — это нормально, а я и Саша — нет? — Черт с тобой, иди! — в сердцах выплюнул Эйрик и потер свинцовые виски. — Но, если тест окажется положительным или хоть одна гонка будет провалена… — Отвечу по всей строгости. Не сомневайся! — отбрил его разъяренный Йоханнес. Выпустив пар, Носсум пришел в себя и пожалел как в воду опущенного мальчишку. Клэбо без замечаний работал восемь месяцев, так неужели не заслужил пару часов с любимым человеком? — Йоханнес, я не изверг, — смягчился он. — Удивишь меня в Оберстдорфе, и я от вас отстану, даю слово. Но результат — прежде всего. — Будет тебе результат, — процедил Йоханнес в дверях и, приободренный, зашагал прочь. Ты мне еще спасибо скажешь, подумал Эйрик, провожая удаляющуюся спину. По-человечески он сочувствовал Йоханнесу, но будучи тренером придерживался выбранной стратегии. Манипулируя по уши влюбленным парнем, он надеялся высвободить громадную энергию, спящую внутри. Умышленно он называл его спринтером, в грош не ставил старания, со всеми сравнивал и до предела натягивал струну в ожидании, когда рванет. За ночью последует множество других, и Клэбо снова рассыпется в объятиях соперника, забудет о Кубке Мира, Тур де Ски, чемпионате и нераскрытом потенциале к дистанционным гонкам. Уступив сегодня, Эйрик извлек выгоду на три месяца вперед. В конце концов когда-то и Федерация должна послужить его целям.***
Дверь открылась, шустрые пальцы схватили Йоханнеса за запястье и увлекли в полумрак номера. Не дав опомниться, руки сомкнулись на талии, избавили от стеснения и прижали отвыкшее от прикосновений тело к стене. Они начали с малого: отыскали друг друга глазами. Саша вспомнил тысячу и один оттенок синего, голубоватый, с лунным блеском перелив и чернильную матовую глубину, а Йоханнес — травяной вихрь, болотистые топи и изумрудное свечение в миг наивысшего блаженства. Никто не торопил, и они безмолвно обменивались подвижными, ясными взглядами, смешивали краски и любовались ликующей в сердцевине зрачков хитринкой. Саша коснулся рук в защитных перчатках и с молчаливого согласия потянул тугой, прилипший к коже материал. С содроганием и желанием Йоханнес протянул ладони, переплетая пальцы. — Снова чесал? — Большунов поднес к губам исполосованное тонкими алыми штрихами запястье. Клэбо кивнул, пряча под маской блаженную полуулыбку. Саша усмехнулся, выпустил согретые костяшки на волю и нырнул к местечку за ушами. Кончики пальцев подцепили тесемки, дразняще прошлись по завернутым внутрь краям ушных раковин и не спеша обнажили подбородок, нос, щеки и улыбающиеся губы, которые осуждающе шепнули: — Сколько правил мы уже нарушили? — Не так уж много, — хмыкнул Большунов. — Пока что. — Отдай ее мне, — Йоханнес потянулся за маской, но Саша спрятал руку за спину. — Не-а. Просто так не отдам. Пальцы прошлись по скуле, и Клэбо интуитивно вздрогнул. Вирус бесчинствовал, заражение через прикосновение страшило, но он оступался осознанно. Это всегда было сильнее его. Мозг отказывался генерировать ситуацию, в которой он выбрал бы не Большунова. Между Эмилем и Сашей, между гордостью и Сашей, между здоровьем и Сашей, он неизменно делал выбор в пользу последнего. Между Сашей и любым человеком на Земле он выбрал бы Сашу. И сейчас на подкошенных, ослабевших от близости ногах Йоханнес топтался у стены и ловил дыхание у кромки губ. — И чего ты хочешь? — вздернул он бровь. — Тренировку со звездой или тредбан? — На Альпе Чермис ты был более щедр, — Большунов погладил любимого по щеке, и тот довольно зажмурился. — Тогда мотивация была посильнее. — Вот как… — Саша запустил руку в растрепанные мягкие волосы, приблизился на полдюйма, но Йоханнес выставил руку и отстранил, как два года назад, восседая на тумбочке. — Принцесса капризничает? Клэбо обвил шею, ноготками застрочил по спине и замер, пощекотав губами мочку уха. — Только чуть-чуть, — он рванул тесемку, и маска выскользнула из Сашиных пальцев. Под досадливый взгляд Йоханнес убрал ее в карман джинсов, коварно улыбнулся и промурлыкал: — Я победил, любимый. С медвежьим рыком Саша сократил все, что осталось, схватил его за волосы и впился в губы нетерпеливым, требующим ответа поцелуем. Хотелось взять немедленно, пометить, искусать, выжать из легких кислород, здесь, у стены, напомнить о своей любви. Цепляясь за плечи с зеркальной страстью, Йоханнес отвечал жадно и голодно, со слезами на глазах желал разделить инициативу пополам. Саша отдал любимому частицу власти, позволил вылизать рот и шею, забраться в штаны и накрыть пылающее сердце ладонью. Свирепая пульсация под десятью пальцами очистила разум и свела с ума. Йоханнес покачнулся, змейкой сполз по стене, но Саша рывком поставил его на ноги, сильно прижал и заткнул хныканье поцелуем. Они соприкоснулись там, внизу, и Клэбо, задохнувшись одним на двоих возбуждением и дыханием, простонал: — Пойдем в… Он не закончил, но Большунов понял и так. До постели они добрались окольным путем, собрав углы, подлокотники кресел, стол и две тумбочки. Не в состоянии терпеть, Саша укладывал любимого на любую поверхность, раздевал и ласкал, но Йоханнес протестующе качал головой, не давался и просился в постель. На пороге бессознательного «хочу» Большунов сжал его чувствительные бедра и несдержанно выругался: — Йоханнес, блять! Имей совесть, я еле сдерживаюсь! — Ну, пожалуйста… — виновато упрашивал Клэбо, обхватывая его ногами. — Мне надо в кровать. Саша завалил его в разобранную постель и набросился диким, голодным зверем. Сладкая кожа манила, и он втянул ее с жадным, собственническим оскалом. В полуобморочном состоянии Йоханнес откинулся на подушку и застонал от первого, неаккуратного укуса в шею. Он не видел и не соображал, но острее, чем когда-либо, чувствовал щелчки зубов на коже, капли слюны, залечивающие ранки, выдохи в ключицу и смазанные, бегущие вниз поцелуи. Сладострастная грубость пришлась по сердцу, и пластинку в сознании заело на слове: Хочу, хочу, хочу. — Сделай же что-нибудь! — воскликнул Йоханнес, плача и подгоняя. — Быстрее! — Я и делаю, — услышал он саркастичный, трезвеющий на миг шепот. Норвежец удивленно открыл глаза. Сашины руки ползли по бедрам, губы ласкали, а сам он, сгорая от желания, плотоядно ухмылялся. — У меня только один язык. Либо он здесь, либо там. Тебе выбирать. Клэбо обиженно застонал, выгнулся на излом и нашел компромисс. — Здесь. А пальцы там. Давай же! В поспешности, нервно подрагивающих веках и бьющих по простыне пятках Саша угадал нестерпимую жажду и страх и понял, почему любимый настоял на постели. Йоханнес снова думал о боли, сильно хотел, но по неизвестной причине запрещал себе отдаться чувствам без остатка. В голове щелкнул тумблер, агрессия и безотчетная похоть испарились. Саша коснулся дергающей простынь руки и шепнул: — Дыши. Кончик пальца скользнул между ягодицами и вглубь. Как же узко и горячо… Бережное касание сожгло Йоханнесу сердце. Он разжал зубы, выдохнул и минутой позже застонал, умоляя дать ему больше. Страсть и неизбежная боль перевесили предстоящий спринт и предупреждение Эйрика. Хоть одна гонка будет провалена. — Большунов, я сейчас кончу! — Йоханнес бессознательно замотал головой и дернулся, сгорая и требуя. — Пожалуйста! Открытый, доверчивый, лохматый, он расчесывал цветущие следы страсти на шее, брыкался, ругался на норвежском и никогда еще не был таким красивым, о чем Саша, забыв о собственном изнеможении, поспешил ему сообщить. — Большунов, ты бредишь! — хныкал Йоханнес, румянясь от удовольствия. — Я тебя сейчас сам… — Ты так спешишь… — Саша погладил его мягкую, нежную кожу внизу живота. — Признавайся: что-то делал в межсезонье? Сам себя или… Клэбо возмущенно поперхнулся и застонал от нового, еще более чуткого движения. — Большунов, ты дурак? Ничего и никого. Я ждал тебя восемь месяцев. Все еще жду, кретин! Воспользовавшись передышкой, он привстал, но Саша завалил его обратно, устроился между ног и потребовал: — Расслабься и смотри на меня. Зелень и синева растворились друг в друге, слились в бескрайнее зеленое море. Легкая боль прошила позвоночник, но Йоханнес, увлеченный и завороженный, пересилил ее и бездумно подался навстречу. Выругавшись, Саша схватил его за бедра, на зубах выждал драгоценные секунды и осторожно толкнулся глубже. Йоханнес зажмурился, с жалобным свистом втянул воздух. — Сейчас пройдет, — пообещал Большунов, с замиранием сердца разглядывая измученного любимого. Клэбо приоткрыл глаза и слабо кивнул. Всмотревшись в напряженное лицо, Саша устроился сверху, поймал любимые губы и толкнулся еще раз. Смещение в несколько градусов Йоханнес оценил благодарным стоном и довольной улыбкой. — Вот так приятно… — он всем телом прильнул к любимому и нагло схватил за ягодицу, притягивая ближе. — Повтори. Саша вернулся обратно, провел носом по шеи и укусил, цепляя зубами тонкую, сверхчувствительную кожу. Йоханнес застонал, мстительно царапнул плечи, и они снова поцеловались. — Сильнее… — потребовал он, свыкнувшись с отголосками боли. — Возьми меня сильнее. Саша удивленно прищурился и, поколебавшись, выполнил пожелание. Больше не сдерживаясь, он с рыком кусал истерзанную шею и подставлял плечи под новые царапины. Каждый стремительный рывок в глубину возвращал обоим душевное равновесие, избавлял от мук ревности и томительного одиночества. Время остановилось до первых капель. Оргазм оставил их неудовлетворенными, но они знали столь же твердо, как и до близости, что желают друг друга еще больше, чем прежде. В тусклом свете настенного бра Йоханнес нежился в объятиях и перебивался поцелуями. В животе хлопали крыльями гигантские бабочки, пока он, ватный и счастливый, переваривал оргазм. — Знал бы ты, чего мне стоило вырваться… — Представляю, — спокойно улыбнулся Саша. С виноватым видом он ласкал нежную искусанную шею и не отпускал норвежца в ванную. — Бородавко орал благим матом. Башка до сих пор трещит. — Саш, ну, пусти! — канючил Йоханнес, в третий раз порываясь встать. — До зеркала дойду и вернусь. Полюбуюсь, как ты меня разукрасил. — Не пойдешь никуда, — Саша крепко прижал его к себе, покосился на плечо и усмехнулся: — Как обычно. Всю спину изодрал. Ну, и что мне с тобой делать? Йоханнес с любовью огладил дорожки с проступившими кровинками. Ревность и страх вынудили сорваться и истерзать Сашу самым жестоким образом. Большунов ответил ему тем же по той же причине. Оба боялись неизвестности, холодности и отчуждения в постели. К счастью, потребность быть рядом никуда не делась, и после разлуки страсть разгорелась жарче прежнего. Поцеловав Сашу в кончик носа, Йоханнес виновато улыбнулся. — Ты же знаешь, я не контролирую это. А вот ты мог быть и понежнее… — Прости, — Саша утешительно погладил его чуть ниже спины. — Больно было? — Немного. Саш, это не из-за тебя! — Клэбо забрался верхом и прошептал: — Больше никаких восьмимесячных перерывов. Я так скучал… Опрокинув норвежца на спину, Большунов провел по бархатистому боку и съехидничал: — А как же десять баранов? В Италии они не скрасили твое одиночество? — Сашенька, не бараны, а юные спринтеры, будущее норвежских лыжных гонок! — Хихикнув, Йоханнес впился ноготками в ягодицы любимого. — Российским лыжам, кстати, жопа. — Это тебе сейчас будет жопа! Хорош заливать. — Ну, не обижайся, пожалуйста, — оправдывался Йоханнес, ерзая под ним. Саша бессовестно трогал его, а он также бессовестно отвечал на все его ласки. — Я только тебя люблю, честно. — Маленькая вертихвостка, — вынес вердикт Большунов и укусил за губу. Клэбо обиженно облизнулся, сполз ниже и расплылся в дьявольской улыбочке. В отличие от Саши, он обожал нежные прозвища и разрешал называть себя как угодно, за исключением совсем уж неприличных слов. — Принцесса мне нравится больше, —проворковал он. — Не заслужил. Саша улегся на грудь и прислушался к мерно тикающему сердцу. В объятиях любимого хладнокровие и собранность вернулись, и он обрел долгожданный покой. — Как родители? — осторожно спросил Йоханнес, почесывая ему затылок и за ушами. — Плохо. И не будем о них говорить. Спихнув любимого, Клэбо уселся на постели и досадливо поджал губы. — Так больше не может продолжаться! Ты взрослый самостоятельный человек. Им пора принять твой выбор или смириться с ним! — Как видишь, не хотят, — нахмурился Большунов. — Мне надоело без толку чесать языком и переубеждать. Не хотят понять — не надо. Тема закрыта. — Ничего подобного! Я говорил миллион раз: познакомь нас, и все наладится. В следующий раз возьмешь меня с собой. — Да пойми ты, будет только хуже! —всплылил Саша, придвинувшись. — Они взбесятся еще сильнее. К тому же предки ни бельмеса не понимают по-английски, а ты не говоришь по-русски. Как ты собираешься с ними общаться? — Слушай, я не говорил тебе, — замялся Йоханнес. — Сюрприз хотел сделать. Короче, в межсезонье я немного учил твой русский… Так сказать, готовился к встрече с твоими родителями. Рано или поздно я все равно с ними познакомлюсь. — Лучше поздно, — спохватился Саша. — Мама не хочет, чтобы мы встречались, а отец… я промолчу. — Мне все равно, что он думает. Я не боюсь и от тебя не откажусь ни за что на свете. Объясниться смогу, а, если ты со мной немного позанимаешься, то, и полноценный разговор вытяну. — Не стоило так… — Саша притянул его к себе и заглянул в синие-синие глаза. — От моей семейки одни проблемы! — Я решил, — настаивал Йоханнес. —Однажды до них дойдет, что я люблю тебя не за успехи на лыжне, Глобусы и победы. Я просто тебя люблю. Растроганный Саша опустил его на спину и несколько минут медленно, нежно целовал, запретив говорить и черпать кислород. — Люблю тебя, — выдохнул он, наконец оторвавшись. Клэбо сморгнул набежавшие звездочки и, отдышавшись, ответил: — А я тебя. Ну, так что? — Ладно, твоя взяла. Счастливый Йоханнес рухнул на постель и в который раз врезался лопатками в шуршащее нечто. — Саш, а что у нас под простыней? Весь секс спина чесалась! — Ты реально принцесса, — прыснул Большунов. — Подними зад и закрой глаза. У меня для тебя тоже сюрприз. У кого недавно был день рождения? — Месяц назад. Мог и не тратиться, —поскромничал Йоханнес, но все же отвернулся и тайно засиял. Саша приподнял простынь, достал розовый прямоугольный конверт с бантиком и вручил со словами: — С днем рождения, принцесса. Компенсация за несбывшуюся мечту. — Неужели призовые за победу в общем зачете подкинул? — А больше ты ни о чем не мечтал? Я другое запомнил. Йоханнес торопливо вскрыл конверт и обнаружил большую открытку с двухэтажной виллой, утопающей в бирюзовой, с изумрудным отливом воде. — Саш, это что? — Мальдивы. Правда, красиво? — А-а, — протянул разочарованный Клэбо. — Да. А зачем мне открытка? — Ты так тупишь после секса, — получив локтем под ребра, Большунов подавился смешком и разъяснил. — Вот тут потяни. Йоханнес выполнил указание и под открыткой нащупал несколько листов бумаги. — Да ладно… — он заикнулся, часто-часто заморгал и повторно пробежался глазами по строчкам. — Не может быть… Мальдивы в апреле? Большунов, ты чокнутый, но я тебя обожаю! Йоханнес кинулся Саше в объятия и зацеловал. — А то. Я арендовал лучшую виллу. Три недели будем вдвоем. Компенсирую тебе скучное межсезонье и сорванную Венецию. — А где ты мои паспортные данные взял? — У Улы скан попросил. — Не знал, что вы общаетесь, — Йоханнес ослабил хватку и ревностно фыркнул. — Еще с Тронхейма, — похвалился Саша, не чуя беды. — Он у тебя клевый. — Да? И часто ты вот так вот общаешься с моим братом? Уловив истеричную нотку, Большунов отцепил норвежца и покрутил пальцем у виска. — Еще одно слово, и я твой билет порву, куплю новый и полечу с Улой! А ты будешь сидеть дома, ясно! Достала твоя ревность! — И это говорит человек, который моему бывшему чуть морду не набил! — Ладно, проехали, — пробормотал Саша. — Ничья так ничья. — Аргумент, — согласился Йоханнес и, угомонившись, забрался к нему на колени. — А короновирус? — К весне эта хуйня рассосется. — Ты же не хотел на Мальдивы. Там жарко, скучно и вообще… Как ты проживешь без тренировок? — Как-нибудь проживу, — пожал плечами Саша. — Я знаю, что ты хочешь на Мальдивы. Ради тебя потерплю. Йоханнес поднял открытку и всмотрелся в белоснежную, похожую на плавучий дом, виллу. — Не могу поверить… Это все наше? — Представь себе. Тебе там понравится, — Большунов дотянулся губами до шеи, целуя и перечисляя. — Шесть спален с видом на океан, бассейн, джакузи, лагуна с коралловыми рифами и никаких посторонних глаз. Идеальное место для бездельников, занимающихся любовью. Клэбо хитро сверкнул глазами. — По-моему, мы самые ленивые, асоциальные и озабоченные лыжники на планете. — Нифига! Еще Иверсен есть. У нас уверенное второе место. Они подняли друг на друга глаза и рассмеялись. — Саш, это лучший подарок в моей жизни, — всхлипнув, признался Йоханнес. — Мне такого никто не дарил. Я так люблю тебя… Больше всего на свете. Улыбнувшись, Саша приподнял его за бедра, провел ладонью от лопаток до копчика. — Что-то не так? — спросил он, увидев в небесных глазах сомнение. — Все отлично. Промелькнула мысль, что перед тренировкой лучше выспаться и отдохнуть, но Йоханнес от нее отмахнулся и согласился на второй, еще более страстный заход. К черту все. Послезавтра спринт, а он спринты не проигрывает.