***
Одинаково хмурые, они молчали без малого час. С мрачной задумчивостью Саша вертел пульт от телевизора, бесцельно щелкал каналами и краем глаза поглядывал на убитого Йоханнеса, пересматривающего финальный забег. В двадцатый раз камера переключилась со стартового коридора на соперников в цветных майках. После гонок они отдалялись друг от друга, молчаливо переваривали каждый свою неудачу. Первым смирившись с неудовлетворительным результатом, Саша выключил телевизор и погладил любимого по коленке. Он жаждал внимания, которым норвежец обделял его второй час. Возражений не нашлось, но и знаменитого нежного урчания Большунов не дождался. Обычно хватало пары прикосновений, чтобы Йоханнес все бросил, ослепительно улыбнулся и притянул для поцелуя. Он был помешан на ласках, и стоило только намекнуть… Норвежец незаметно перетекал на колени, отбирал телефон или пульт и тянул свое хитрое, соблазнительное: — Са-аш… Одно слово, и Большунов понимал, чего любимому так хочется. — Ты сегодня такой красивый… — шепнул Саша, оставляя поцелуи на внутренней стороне бедра. — Иди ко мне. — Отстань, — брыкнулся Йоханнес, как зомбированный, глядя на экран. В двадцатый раз Вальнес обогнал его на горе и превзошел на финишной прямой. — Не до тебя сейчас. Выругавшись, Большунов отнял у него телефон и швырнул на тумбочку. — Отдай немедленно! — потребовал Клэбо и, негодуя, подскочил на постели. — Обойдешься! Весь вечер в телефон пялишься. Не надоело? Сколько не смотри, победитель не изменится! Йоханнес вспыхнул, окинул Сашу бешеным взглядом. — Мало мне издевательств Иверсена, так теперь и ты насмехаешься! Спасибо большое! Конечно, мой проигрыш — чепуха. Он тебе только на руку. — Прекрати орать! — прикрикнул Большунов. — Сядь и послушай! Йоханнес, одна гонка — не показатель формы. Выкинь спринт из головы и сосредоточься на разделке. Лично я так и сделаю. Мне тоже похвастаться нечем, но я третий час не страдаю! — С тобой как раз все нормально! — ощетинился Клэбо, безуспешно пытаясь вернуть телефон. — Ты и год назад был четвертым. — Погоди… — Саша с трудом проглотил колкость. — По-твоему, я пробежал на уровне? — Вот именно! Четвертое место для тебя отличный результат. К тому же ты был единственным русским в финале, а я проиграл партнеру по команде, который слил мне все спарринги в межсезонье! Не понимаю, как такое возможно… — Йоханнес перекатился на живот и воскликнул: — Это все из-за секса! Да, точно! Дело в сексе! Секс отнимает слишком много энергии, — он истерично расхохотался. — Эврика! Ты отнимаешь у меня слишком много энергии. Второй раз был лишним. Из-за твоей ненасытности я вяло забежал в гору и слил финишную прямую. Получается, ты во всем виноват. — Не смей сваливать это на меня! — завелся Саша, оскорбленный развязностью и пренебрежением. — Ты уже проигрывал спринт. Все проигрывают хоть раз в жизни, но только ты вешаешь свои неудачи на меня! Ей-Богу, заебал. Меня и близко не было, когда ты просрал Вальнесу гору и финиш! Напоминание о мучительной ошибке распалило Йоханнеса еще сильнее. Раскрасневшись, он яростно зароптал: — Тот раз случайность, понял? Если бы не моя ошибка на финишной прямой, не видать тебе золота как своих ушей! — В таком случае победа Вальнеса тоже случайность, — заключил Саша, помрачнев. — На том и разойдемся. Лучше нам обоим заткнуться, пока не наговорили лишнего. — Это тебе пора заткнуться! — истерил Клэбо. — Не успокаивай меня! Посмотрел бы я на тебя, если бы ты коронку проиграл! Терпение лопнуло, и Саша психанул. — Я дважды проигрывал марафон на главном старте. А ты проиграл спринт на Кубке Мира, где каждая третья гонка — спринт! Выиграешь следующий — с тебя не убудет! — Что ты сказал? — рассвирипел Йоханнес и подорвался с постели. — А, ну, повтори, Большунов! — Что слышал! Марафон один, а твоих спринтов пруд-пруди. Отыгрывайся на здоровье. У меня такого шанса нет, но я сопли не развожу после каждого проигрыша! — А тебе не привыкать проигрывать! — соскочило с острого язычка. — Ты номер два. А, что до марафона… Саша сглотнул, с отвращением швырнул ему телефон и грубо перебил: — Проваливай! Изловчившись, Йоханнес поймал гаджет, прищурился и сплюнул ядом: — Удачи в разделке! Оставшись в одиночестве, Саша выругался, включил телевизор и под занудный английский щебет наконец остыл. Разбитый, он ничком пал на постель и досадливо вытер губы. Вкус его кожи теплился на языке редкой сладостью и признавался безнадежно влюбленным сердцем все еще лучшим в мире.***
Удачи в разделке. Горячие, ядовитые слова закружили голову на финише гонки. Не так уж плохо обогнать Нисканена, вернуть должок Иверсену и подняться на пьедестал с товарищем по команде и любовью всей своей жизни, но… Только третий. Пятнадцать километров, классика — это его, Большунова, стихия, но он проиграл. Снова ему проиграл, да еще на своей территории. Впрочем, с недавних пор пятнадцать километров — общая, ничейная территория. Чугун в голове, вата в мышцах и грохот в груди, как в Холменколлене. Холодно. Как же холодно, Боже мой! Йоханнес украдкой взглянул на него, улыбнулся, коротко и триумфально. Кивок головы, и разошлись. С пригоршей кубиков льда за шиворотом Саша потопал в раздевалку, переоделся и замер: в десяти шагах, по свежему снегу, щеголял Клэбо в новеньком желтом бибе. Раздражение, злость и невнятная, парализующая паника овладели разумом, и Саша буркнул: — Красуешься? Йоханнес обернулся, по-королевски шагнул навстречу. — Да вот, обновку примеряю, — насмешливо ответил он, разгладив складочки на плечах. — Приятно вернуть свое. Золотистый подчеркнул загорелую кожу, светлые перышки волос и синие звездочки глаз. Клэбо выглядел восхитительно, и Саша его почти ненавидел. — С чего ты взял, что она твоя? — Была моя и будет моей, — усмехнулся Йоханнес. — В прошлом сезоне Глобус по ошибке уехал в Россию. Неужели это не очевидно? Кровь шумела в ушах, разум туманили бешенство и безрассудство. Назойливый, липкий взгляд преследовал и провоцировал. Все, не могу больше, подумал Саша. Стиснув желтый клочок на груди, он процедил: — Вторая гонка, а ты мне уже надоел. — Аккуратнее, Большунов! — всполошился Йоханнес. — Руки прочь от моей собственности. — Ты моя собственность! В майке и без нее, — Клэбо запротестовал, но Саша, оглянувшись по сторонам, в сердцах выплюнул: — Закрой рот, ненавижу тебя такого! Йоханнес распахнул удивленные, невозможно голубые глаза, отвел взгляд и смутился: — Какого такого? — Сам знаешь. — Ты первый начал, — бесстрастно ответил Клэбо. — Я лишь защищался. — Наговорив гадостей? — Сам напросился! Нечего вешать на меня программу Кубка Мира. Я ее не составляю. Саша пришел в себя и отпустил норвежца. Он зря вспылил. Программа его устраивала, пока Йоханнес не превратился в конкурента в марафоне и не выиграл разделку. — Прости, я знаю. — Проехали. Вчера был дерьмовый день. — Сегодня еще хуже. — Не скажи… — Йоханнес самодовольно стрельнул глазами, и Саша его чуть не прибил. — Извини… Ты был прав. Вчера надо было заткнуться. — Будем считать, я не слышал последних слов. — Я же извинился… — Клэбо приспустил маску и заигрывающе проворковал: — Что ты там ляпнул про свою собственность? До церемонии десять минут. Можно много успеть. — Обойдешься, — отмахнулся Саша. — Настроения нет. И я тебя совсем не хочу. Йоханнес обиженно моргнул и заканючил: — А я хочу… Не будь занудой! Пошли целоваться в раздевалку, — он прищурил бесстыжие глазища и, как ни в чем не бывало, спросил: — Что даже майку с меня не снимешь? — Бесишь. Саша схватил его за локоть и затолкал в раздевалку. Под полным контролем норвежец ответил на сердитый, пышущий жарким гневом поцелуй. Ужасно не хотелось объясняться — объяснения всегда давались из рук вон плохо. Слов не хватало, но скользящие под майкой пальцы расшифровывали недосказанное.***
— Саш? — М? — Твои родители… Какие они? — Русские до мозга костей, — последовал суровый ответ. — И ты им не нравишься. — Тогда не стоит сидеть сложа руки, — воодушевленный Йоханнес придвинул к любимому разговорник. — Вот объясни мне еще… — Оно тебе надо? — голодные зеленые глаза остановились на резинке шортов. — Ты устал, завтра гонка. Не забивай голову всякой чепухой. — Надо. И не отвлекайся, — Клэбо прикрыл голые коленки краешком покрывала. — Штаны надо носить, — пробурчал Саша, зевая. Потрогать любимого хотелось тем сильнее, чем скромнее и сдержаннее он себя вел. Наедине они редко оставались серьезными и сосредоточенными — дурачились, много смеялись, приставали друг к другу и мало чем напоминали занудных и расчетливых Большунова и Клэбо, соперничающих за лидерство в Кубке Мира из сезона в сезон. Час спустя они выдохлись дружно повалились на постель, и Йоханнес, пригревшись под боком, протянул свое долгожданное: — Са-аш… — Нет, — отрезал Большунов, нарочито внимательно пялясь в телефон. — И не проси. — Я еще ничего не сказал. — А то я не знаю, что тебе нужно. Проживешь день без массажа и ласк. Расстроенный Клэбо закусил губу, незаметно устроился сверху и шепнул: — Я вообще-то не про это. Что ты хочешь на день рождения? Саша поднял удивленный взгляд, отложил телефон и злорадно улыбнулся, обнимая за талию. — Хочу стриптиз, принцесса. И торт. С водкой. — Большунов, у тебя совсем фантазии нет? Ты за кого меня принимаешь? — Прости, погорячился, — Саша скинул его с себя, но сердитый Йоханнес тут же уселся к нему на бедра. — Где ты и где стриптиз. Я про водку молчу. Опять твою кислятину пить. — Я найду, чем тебя порадовать, — пообещал Клэбо и, склонившись к лицу, таинственно прошептал: — Скоро год как мы вместе. Не забыл? — Забудешь такое! Не знал, что мы будем отмечать годовщину первого секса. — Годовщину отношений, Большунов! Никто не виноват, что ты необременен моральными принципами — сначала в штаны лезешь, потом в любви признаешься. — Подумаешь! Сколько у тебя в голове бесполезных дат? Годовщина первого поцелуя, первой ссоры, год, как съездил мне по лицу… — День, когда обогнал меня на лыжне, ты запомнил, — шикнул Йоханнес. — А то, — Саша расплылся в нахальной улыбочке. — Все еще лучший день в жизни. — Кроме лыжных гонок тебе нихрена не надо. — Может быть. Они мне даже по ночам снятся, — признался Большунов. — Они и Клэбо. — Клэбо ты любишь больше, — вздохнул огорченный норвежец. — И думаешь о нем куда чаще, чем о Йоханнесе. — Ты чушь несешь. Клэбо я уважаю, а люблю Йоханнеса. Он не такой выпендрежник. — Иногда ты забываешь, что мы с ним одно и тоже. — Да, бывает. Он меня частенько бесит. В хорошем смысле слова. Самые красивые глаза в мире заносчиво сверкнули, знакомый вызов полыхнул и потух в глубине зрачка. Забывшись, Саша слишком сильно стиснул бедра, и Йоханнес пожаловался: — Больно… Синяки останутся. Спохватившись, Большунов отпустил горящую кожу. — Прости, задумался. — Иногда я жалею, что ты это он, — вздохнул Клэбо. — Он меня страшно бесит. Свалился на мою голову. Будь вас двое, было бы проще — А хочешь ты нас обоих, да? — издевательски шепнул Саша, заставив щеки гореть. — Интересно, кого сильнее. Застигнутый врасплох, Клэбо вполне прилично выругался по-русски. Большунов держался три секунды, а после оглушил номер безудержным хохотом. — Да, принцесса… Так моему отцу и скажешь. Посмотрим, что он тебе на это ответит. — Дурак, — выдохнул Йоханнес, отчаянно краснея. Саша привлек его к себе, рассеянно почесал между лопаток. — О, да, чуть повыше, — затрепетал норвежец и, не дожидаясь согласия, с урчанием прогнулся в пояснице. Поцеловав в висок, Саша заскоблил ногтями гладкую кожу и по-хозяйски запустил руку в шорты. Йоханнес закатил глаза, цокнул и беззлобно прокомментировал: — Вечно за задницу хватаешь. — Ты же знаешь, как я люблю ее трогать. — Как у вас говорят? Тебе там медом намазано что ли? — Да. Не бурчи. Клэбо притих, приподнялся, стоило крепко схватить его за ягодицы, и в перерывах между поцелуями поинтересовался: — Даже не шлепнешь? Так хочется… — Тебя это бесит, а я предпочитаю гладить и нежно сжимать. — Но… — Поздно, принцесса. Первое слово дороже второго. Йоханнес обиженно засопел. Сколько бы он ни капризничал и ни изворачивался, какую бы позу ни принимал, любимый его не шлепал. И кто его тогда за язык тянул… Он и подумать не мог, что Саша запомнит и проучит за неискренность. — Сколько у вас этих поговорок? — Много. Умолкни наконец! Йоханнес послушно заткнулся, склонился над Сашей и вампиром присосался к шеи, до крови кусая и садистски мурлыкая под руками, оглаживающими талию и бедра. Отказы и неудачи сводили его с ума, превращали в охотника и завоевателя. За год Саша избаловал его всеми возможными способами, но частица неуловимой, загадочной русской души осталась непокоренной и не принадлежала ни Клэбо, ни Йоханнесу. Мысль эта приводила норвежца в отчание и безудержное возбуждение. За внешней холодностью на лыжне маскировался внутренний психоз, желание быть еще ближе и пьяная, собственническая любовь, в которой они на пару топились. — Обожаю, когда ты командуешь, лапаешь меня как свою собственность и отказываешь в ласках и близости. С ума схожу, когда ты мне отказываешь… — шепнул Йоханнес, не спеша расцеловывая шею. — Прямо трясет от твоих слов. Я прошу, а ты талдычешь свое занудное: нет, нет и нет… Весь такой правильный и принципиальный… Мне никто столько не отказывал. Чем больше ты сдерживаешься и сопротивляешься, тем сильнее я бешусь. Немедленно шлепни меня по попе! Саша покрутил пальцем у виска, заржал и покачал головой. — Не-а. — Я так люблю тебя, — тихо выдохнул восхищенный Йоханнес. — Ты знаешь об этом? — С трудом верится. В «награду» за сомнения Клэбо поставил засос, который не спрятать под комбинезоном, прикусил ключицы и, лизнув их напоследок, поднял глаза. — Только попробуй от меня уйти. Я не знаю, что с тобой сделаю! — Ты иногда такую хуйню несешь, — засмеялся Саша. Сжалившись, он подмял его под себя, сорвал шорты и бесцеремонно отправил их в мусорную корзину. — Они мне никогда не нравились, — шепнул он, прижавшись щекой к гладкой коже. — Как и все остальные. — А говорил: никаких ласк, — поддел Йоханнес и улыбнулся мило и смущенно — Клэбо так не умел. — Это так… не считается. И ляг по-нормальному! Вчера не закончили из-за твоих психов. Рассмеявшись, Йоханнес покорно и нетерпеливо опустился на прохладную простынь. Странно, до чего странно. Большунов восхищался Клэбо, но твердо знал, что никогда не признался бы ему в любви — тому Клэбо, которого встретил у раздевалки, который был частью Йоханнеса и, к сожалению, все чаще одерживал над ним верх.***
Со старта Эмиль Иверсен навязался Саше в попутчики. Вдвоем они достали Лешу Червоткина и взяли курс на Йоханнеса, который пустил по ветру восемнадцатисекундное преимущество. Клэбо разглядывал елочки, ловил ртом снежинки и предсказуемо поджидал Большунова. А ты забавный. Знаешь меня как облупленного, но каждый раз попадаешься на удочку. Догонишь, а дальше что? Восьмой километр они бежали втроем. Саша тащил норвежцев: ожесточенного, дышащего в спину Эмиля и вольготно (правда, не так, как раньше) бегущего Йоханнеса, блещущего холодным умом. Прогресс Клэбо и форма Иверсена напрягали. Они остались втроем, и в случайной связке Саше почудилось зловещее, тревожное. Раскручивалась нить призрачного, неотвратимого будущего. Стоило ветру сменить направление, и предчувствие близкой беды рассеялось. На горе накатила странная, несвойственная усталость, а на финишной прямой одолело смирение: Йоханнес ушел, и Саша его отпустил. Хватился, но поздно. Клэбо мелко затормозил, поаплодировал сам себе и на бис оглянулся, заполучив убийственный взгляд. Клоун, обозвал Большунов и без сил опустился на колени. Четвертый, третий, второй. По нарастающей, но всегда после него. Еще и майку просрал. Йоханнес порхал как бабочка, позировал на камеру, источая флюиды уверенности и непобедимости. Ошивающийся поблизости Эмиль скалился, адресуя Саше ироничную улыбку. Впрочем, Клэбо он поздравил почтительно и заискивающе. Йоханнес пожал ему руку, а Большунову кивнул, как надоедливому знакомому или незваному гостю на вечеринке. Кажется, хуже этот день быть не может. Бессмысленное интервью и внезапный вопрос, выбивающий почву из-под ног: — Йоханнес Клэбо отказался от дальнейших стартов, опасаясь короновируса. Александр, как прокомментируете решение соперника? Сказать нечего — он ведь не знал. За спиной журналиста мялся растерянный, виноватый Йоханнес, всем своим видом умоляющий вежливо расстроиться и притвориться: сохранить лицо и спасти его шкуру. — Неожиданное решение, особенно после того, как хорошо (для него) прошел первый этап Кубка мира. Большая потеря не только для поклонников Йоханнеса, но и для телезрителей и всей лыжной семьи (Саша не добавил «для меня лично», но эгоистично подумал о себе — как и зачем он будет бегать без него). — Мотивация не пострадает? — Всегда хочется соревноваться с лучшими, поэтому его будет не хватать. Надеюсь, Клэбо (он назвал его по фамилии, и норвежец, привыкший к тихому нежному «Йоханнес», вздрогнул) вернется к «Тур де Ски». — Скажете пару слов для него? Убить тебя мало. — Удачи тебе, Йоханнес. Береги себя, чтобы мы встретились как можно скорее! Все это — глядя ему в глаза. Саша торопливо кивнул, распрощался с журналистом и, сцапав за локоть, отвел в сторону. Внутренности варились в кипятке негодования и непонимания. — И долго ты собирался молчать? — Я хотел сказать! — оправдался Йоханнес. — Когда? — Сегодня! — Сегодня? А решил ты три дня назад? Или еще лучше — неделю? Спасибо, что не в аэропорту перед фактом поставил! — Саш, да все не так! — воскликнул Клэбо, озираясь по сторонам. На них пялился Иверсен… Да если бы только Иверсен! — Давай вечером поговорим. — Как угодно, — уступил Большунов. Ему уже было все равно. Завтра Йоханнеса не будет рядом, и объяснения (услышит он их часом раньше или позже) ничего не спасут.***
Тишина сгустилась час назад, и не один не горел желанием уступать, лелея упрямство и гордость. Первым не выдержал Йоханнес. — Ну, и долго мы будем молчать? Времени в обрез, а мне еще вещи собирать. Саша поднял голову и, опершись на подлокотник кресла, угрюмо ответил: — Для тебя это так просто — собрал сумку, свалил с Кубка Мира и дальше тренироваться. Что я должен тебе сказать? Ты решил все один, скрыл от меня, а теперь ждешь, что я буду помогать тебе шмотки паковать? Иверсена попроси. Ему ты руку на финише жмешь. — Не начинай! — взвился Йоханнес. — Сказано тебе: он мне неинтересен. Его потуги меня вернуть ничего не значат! Клэбо до крови прокусил язык, но было поздно — слов не заберешь. — Какие еще потуги? — психанул Саша, стиснув подлокотник. — Когда это было? Почему, блять, я сейчас об этом узнаю?! — А нахрена тебе об этом знать? Ты ведешь себя как психопат! Конечно, я ничего тебе не сказал. Не хватало еще драки на глазах всего мира. — Заебись, опять я в дураках остался! К тебе лезет бывший, ты не хочешь соревноваться, а я узнаю об этом последним. Они разорвали зрительный контакт и, взмыленные и раздосадованные, на несколько минут замолчали. Бросив усталый взгляд на часы, Саша прислушался к тишине, покосился на Йоханнеса, сидящего по-турецки, и продлил брейк. — Саш, ну, давай поговорим спокойно. Я все обдумал. Организация здесь нелучшая, путешествовать между странами неправильно и опасно. Все эти самолеты, автобусы, аэропорты… Постоянный контакт с людьми. Я не хочу рисковать перед чемпионатом мира. Иверсен того же мнения, да и остальные. К тому же Федерация настаивает… — А ты всегда делаешь то, что хочет Федерация? — В общем, да… — растерялся Йоханнес и неловко сцепил руки в замок. — Федерация же. Как я могу… — Ясно. Тогда делай, что хочешь. — Саш… — Я только одного понять не могу: зачем врать надо было? — сорвался Большунов. — К чему был вчерашний разговор о дне рождении, годовщине? Один хрен, и то, и другое мне отмечать одному. — Я вернусь к Тур де Ски. Обещаю. — А что изменится за месяц? Короновирус волшебным образом исчезнет? Многодневку перенесут в Италию? Изобретут новый способ бесконтактных путешествий? Ну-ну. Мы не виделись с марта, за пять дней были вместе два раза, и сейчас ты съебываешь еще на месяц! Ахуенные отношения! — Все, с меня хватит! Разгневаннный Йоханнес вскочил с постели и засобирался. — Спешишь? — окликнул его Саша в дверях. — А смысл тебя слушать? Я не обязан перед тобой отсчитываться. Здоровье важнее и точка. — Когда спишь со мной, тоже о здоровье печешься? — усмехнулся Большунов. — Да пошел ты! Соперник слился, ты должен быть счастлив. Живи и радуйся, что я пропускаю старты. Саша приблизился, с трудом сдерживая нахлынувшую ярость. — На моем месте, ты был бы счастлив? Радовался бы, если бы я не выступал? Йоханнес растерялся, задумался и уклончиво ответил: — Выиграть второй Глобус без конкуренции! Об этом можно только мечтать. — Так вот, что ты думаешь на самом деле! А через год ты ткнешь меня в это носом и скажешь: Глобус по ошибке уехал в Россию. — И что с того?! — перешел на крик Йоханнес. — На лыжне мне насрать, что я люблю тебя. На лыжне я думаю о себе и делаю, как мне выгоднее и удобнее. Если, чтобы выиграть у тебя золото, нужно плестись и подпускать, я плетусь и подпускаю. — Поэтому сегодня пешком шел? — криком на крик ответил Саша. — Хотел, чтобы я догнал? Глаза Йоханнеса ожили и загорелись пепельно-серым пламенем. Театральный, лощеный блеск сделал их одержимо-безжалостными. — Браво, Большунов! Не прошло и десяти лет. Ты думал, у меня кончились силы? Какая наивность! Мечтай об этом и дальше. Все ради тебя. Ты не учишься на ошибках. Каждый раз проигрываешь — и гору, и финиш. Никогда ничего не изменится: проигрывал, проигрываешь и будешь проигрывать! Саша рванул дверь, схватил его за плечи и вытолкнул из номера. — К Тур де Ски можешь не возвращаться! Пошел на хуй со своим самомнением. Йоханнес залился ярко-алым, оскорбленно фыркнул и удалился. Величия и гордости хватило до конца коридора. Дверь захлопнулась, а возвращать его не спешили. Пепел в глазах осыпался, и стало не по себе. Они никогда так сильно не ссорились. Шагая один до номера, второй — до кровати, Большунов и Клэбо ежились от одиночества, мучились и тоскливо вздыхали: — Вот и поговорили. Отличное начало сезона.***
— Отличное начало сезона! — Эмиль без приглашения завалился в номер, скинул обувь и прокричал из кухни: — Голубки разругались! Аня раскрыла рот, запнулась о брошенные кроссовки и, потрясенная наглостью, поспешила следом. — Из-за отказа Клэбо выступать? Иверсен закинул ноги на стул, а руки — за голову, без спроса взял морковь со стола и, чавкая, заявил: — Догадливая. Уж не знаю, что твой грубиян ему вякнул, но на Йоханнесе лица не было, когда он вернулся. Наорал на меня русским матом, порвал разговорник и заперся в ванной. Второй час воет: «Большунов, я тебя ненавижу». Твой медведь довел его. Аня безразлично пожала плечами и, приободрившись, тоже взялась за морковь. — Ну, и плакса. И что Саша в нем нашел? Эмиль раскусил овощь, втянул сок и с наслаждением причмокнул. — Мм, сладкая… Не бери в голову. Он всегда ноет из-за Большунова: из-за проигрышей, из-за интервью, после секса с ним, поди, в три ручья рыдает. — Ебнутый, — заключила Жеребятьева и поднялась с места. — Ужинать будешь? Я мясо по-французски приготовила. Эмиль сглотнул, поднял недоверчивый взгляд, спрашивая, ему ли она это сказала? Аня кивнула как старому приятелю, которому при встрече говорят: «привет, как дела?». — Мясо… — повторил Иверсен, перекатывая слово на языке. Казалось, она звала его ужинать на протяжении многих лет, а он то ли не слышал, то ли не замечал. — Ну, ладно, — он осторожно кивнул. — Давай. Не откажусь. Аня улыбнулась, и Эмиль чуть не подавился первым куском. Большунову она улыбалась наивно и угодливо, как бедная родственница, которую взяли под крыло. Ему она улыбнулась самодостаточно и вместе с тем ласково и весело, как волчица, отвоевавшая желанную добычу. Иверсен не спеша прожевал кусок. Свинина под сырно-майонезной корочкой таяла во рту. — Ну, как? — Обалденно, — ответил он, адресуя завистливый выдох непрерывно икающему Большунову. — Вот почему он так долго тебя не бросал! Личный шеф-повар. Завидую. — Клэбо тебе не готовил? — удивилась Аня, уминая салат. — Я тебя умоляю. Йоханнес умеет готовить только низкокалорийные салатики и мультивитаминную бурду из ягод годжи. Его мясо я на всю жизнь запомнил. Без понятия, чем он Большунова кормит. — О, не переживай! Саша отлично готовит. Его мама научила. А Твой Клэбо ленивец и баловень. Он его не заслуживает и… Аня запнулась, но договорить не решилась и в бессилии опустила нож. — Вот только не надо делать из Большунова святого! По-твоему, он заслужил, чтобы по нему убивались и рвали сердце? — возмутился Эмиль. — За ним бегает самый красивый лыжник планеты, а он нос воротит! Да на его месте любой бы в ногах у Йоханнеса валялся! — Что-то ты в свое время не валялся! — жестко осадила его Аня. — Или я ошибаюсь? — Не ошибаешься. Но, кто же виноват, что ему такие нравятся. Девушка смягчилась и, будто о чем-то догадавшись, беззаботно произнесла: — Добавки? — Не откажусь. — Ты, кстати, молодец, — похвалила Жеребятьева, присаживаясь рядом. — Отличный этап провел. И снова Эмиль чуть не поперхнулся. С появлением Большунова и Клэбо он ушел в тень и отвык от похвалы. Журналисты обсуждали сломанный палец Йоханнеса, победу русского в марафоне, без конца копались в грязном белье и пытались заснять хоть один поцелуй. Короткометражка превратилась в многосерийную мелодраму, и по сюжету никому не было дела до успехов какого-то там Иверсена. — Спасибо, — скромно ответил он. — Не ожидал, что форма будет хорошей. — Обидно, наверное, не выступать. — Не то слово! Федерация мутит воду, и, что-то мне подсказывает, с подачи Эйрика. Больно рожа счастливая у него была на собрании. Забавно. Кукуя в коттедже, Йоханнес делает хуже себе, а заодно и нам. Тур де Ски — мимо, Кубок Мира — мимо, остается… Аня усмехнулась, и в зеленоватых, с прищуром глазах Эмиль увидел ответ, к которому пришел. — А тебе не приходило в голову, что причина, по которой он отказался выступать, — несколько иная? — озвучила она его догадку. — Он настолько боится вируса, что разбрасывается Кубками и медалями? Я вот что думаю: на свежачке можно в одну калитку выиграть чемпионат. Эмиль нервно кивнул, смотря на нее во все глаза. — Представляешь, сколько энергии остается, когда не выкладываешься на гонках? Соперники разобраны после изнурительной многодневки. Для победы Клэбо достаточно просто приехать в Оберстдорф. — У него только один соперник. — Сборная не в счет? — повела бровью Аня. — В Оберстдорфе все под него ляжете? — Нет уж! Симен с Хансом год назад вышли из игры, Сундбю завершил, а у меня нет личной медали чемпионата мира. Голубкам придется подвинуться! С горящими, живыми глазами Аня склонилась над столом, с удовольствием слушая. — А дальше?.. — Я верну Йоханнеса, и тогда… Девушка отпрянула, встала из-за стола и молча отвернулась к окну. Эмиль не видел лица, но по стиснувшим кофточку пальцам и вздрагивающим плечам догадался, что она недовольна. — Что с тобой? — Оно тебе надо? — лихо обернувшись, Аня сложила руки на груди и прямо посмотрела в глаза. — В смысле? Мы же договорились! — Ты не любишь его, а он не любит тебя. Какой смысл его возвращать? Из-за чувства вины? Что вас связывает?.. Захотелось признаться, и будь, что будет, но в следующую секунду вошедшая в привычку дурашливость зазвучала в голосе: — Может, тебе бросить лыжи и заняться психологией? — Затея — утопия. Она бессмысленна прежде всего для нас. Тебе так не кажется? — Ты сейчас тонко намекнула, что разлюбила Большунова? — Не знаю. А, если бы тебе в жизни встретился кто-то, кроме Клэбо, ты бы… Эмиль сглотнул, неожиданно смущенно отвел взгляд и пробормотал: — Вряд ли меня вытерпит нормальный человек. Как ты правильно заметила, Йоханнес ебнутый. С ним мне не нужно притворяться, пытаться быть лучше, и его я уж точно не разочарую больше, чем разочаровал однажды. Аня грустно улыбнулась уголками губ, забарабанила пальцами по столешнице и кивнула. — Ясно. Эмиль… — она произнесла его имя, и норвежец ощутил волнительную дрожь, словно между ребрами пощекотали перышком. — Может быть, чаю? — А сладкое есть? Она смеялась, но Иверсен готов был поклясться, что видел в глазах сожаление. Видел и сожалел не меньше — неизвестно о чем и почему.