***
Он хотел уйти раньше, но ушел на третьем круге из четырех. Знающие дело ноги несли к финишу без оглядки на смутные, свинцовые мысли, одолевающие который день. — Сколько можно бухать? На меня плевать, так хоть мать пожалей! Обросший, похожий на ежа мужчина поднял на сына воспаленные белки глаз. — Рот закрой и не учи меня жить! Какого хуя приехал? Я не звал тебя. — Мама позвонила, — последовал жесткий ответ, — рассказала, как ты неделями не просыхаешь. Завязывай, отец. Рука потянулась к бутылке, но другая — властная и в далеком детстве ласковая и теплая — проворно подгребла ее к себе. — Разберусь без сопливых. Чеши к нему. Мне не нужен сын-пидорас. Вся деревня толкует, как ты спутался с норгом. В глаза людям стыдно смотреть. — Только это тебя волнует? — Выбирай: либо я, либо он. — Он. — Че ты сказал? — Что слышал! Или от водки не только отупел, но и оглох? Бутылка полетела на пол, и скулу обожгла оплеуха. — Ах ты, сволочь бестолковая! Эта тварь душу из тебя вынет. Хлебнешь с ним горя, помяни мое слово. Швейцарский ветерок, ершистый и теплый, развеял воспоминание и на спуске подтолкнул в спину. Лыжи зачерпнули снежную кашу, и Саша привычно остался в одиночестве. Цепочка преследователей вытянулась в хребет динозавра, агрессивно постукивающего хвостом, но он уже далеко. Партнеры по команде не усидели за ним, не навязали борьбу и не обгонят на финише, развернув борьбу за второе, третье и далее по списку места. Чемпионат России по лыжным гонкам объявляется открытым. До чего же легко. Не нужно рвать, изматывать организм, сбрасывать на подъемах надоедливых рюкзаков, а после загнанной лошадью валиться на снег, выплевывая кровоточащие легкие. Не нужно геройствовать и превозмогать — докатить средним темпом в свое удовольствие и красиво поклониться пустым трибунам. Не то. Без норвежцев неинтересно, а без него бессмысленно. Лыжные гонки — это Йоханнес Клэбо и Александр Большунов, а не один из них, скачущий по горам без другого. Йоханнес. Как же он соскучился по Йоханнесу. Саша думал о нем постоянно, даже на лыжне — особенно на лыжне. Место встречи изменить нельзя. Лыжня — единственная точка в пространстве, где они всегда будут рядом — незримо, призраками через расстояние. Занимаясь любовью, они покоряли Эверест, а после летели в пропасть, но не разбивались, а парили. Без Йоханнеса сны полнились животрепещущими картинами межсезонья. — Насть, хоть ты не веди себя как дура! — торопливый шепот прокрался в ночную пустоту Брянска и разбудил чутко спящего Фалуна. Жалобный вой подхватили собаки в соседних дворах, и девушка, присев на корточки, свистнула немецкую овчарку. — Все дураки, один ты умный! Он пьет из-за тебя! Ты его довел, ты и твой Клэбо. Фалун спросонья покачивался, вился у Настиных колен и заискивающе поглядывал на хозяина. Присев рядом с сестрой, Саша рассеянно почесал черную, блестящую шерстку на ушах. — Блять, причем тут Йоханнес? В чем он виноват? К тому же Аня тебе никогда не нравилась. — Дура дурой. Но папа с мамой ей были довольны. А твой норвежец… — Настина рука почесала рыжеватый бок, и Фалун одобрительно взмахнул хвостом. — Стоило менять шило на мыло. Нравятся светленькие и покладистые? — Это не твое дело! Фалун полез целоваться к брату с сестрой, и они, пусть и разделенные отчаянием, непониманием и взаимными упреками, переглянулись и на мгновение примирились. Овчарка обслюнявила густые русые волосы, и Саша с трудом удержался, чтобы не подколоть сестру как в детстве. — Сильно он тебя? — она прикоснулась к щеке и отдернула руку. — Хуйня. — Слушай, мне твой Клэбо до лампочки. Спи с кем хочешь, двадцать первый век на дворе. Меня волнует папино здоровье. Не говори с ним про норвежца, видишь же, он не в себе и неадекватно реагирует! — Йоханнеса я оскорблять не позволю! — Да забудь ты о нем! Отец пьет, мать болеет, а ты о норвежце печешься. Отлично устроился! Я бросаю работу, мужа, мчусь сюда, а ты по Европе катаешься. С призовых будешь папе лечение в клинике оплачивать? — Заебала! — утробный рык заставил Фалуна поджать уши и заскулить. — Че ты от меня хочешь? Я разучился с ним разговаривать! — Как и со мной. Мы для тебя пустое место. Все, что тебе нужно, — Клэбо и гонки. — Лыжи и Йоханнес — моя жизнь. — На лыжи тебя не Йоханнес поставил, а папа. Он с тобой в лес ходил и кататься учил. Почему отец для тебя на втором месте, а соперник — на первом? — Вздохнув, Настя вычесала собачью слюну из волос, последний раз потрепала Фалуна и поднялась с колен. — Саш, я злюсь, не потому что ты завязал отношения с парнем. Я злюсь, потому что тебе плевать на всех, кроме этого парня. Это полное безумие. Ты как шальной. Не видишь и знать не хочешь, что происходит вокруг. Проснись. Проснись, проснись, проснись… Саша буднично пересек финишную черту, выдавил слабую улыбку, прислушиваясь к тишине. Ни души. Мертво, невозможно душно, как на краю света. Знакомые цвета блеклые и безликие, в воздухе тысячи оттенков одиночества. Он вышел на пик формы слишком рано. Здесь его не догонят: он соревнуется сам с собой.***
Если закрыть глаза, получится развидеть осточертевшее и нежеланное. Спасибо Де Фабиани за попытку, но пять побед подряд — слишком для нежной психики. Ему нет равных, и это бесит до судорог, подрагивающих век и сжимающихся кулаков. Не-на-ви-жу. Почему всегда он? — Его не догонят, — Йоханнес хрустнул пальцами и злостно переключил на другой канал, игнорируя церемонию награждения. — Тур де Ски и Глобус он заберет. — Пожалуй, — улыбнулся Коре, присаживаясь рядом. — Но нам с тобой ни к чему об этом думать. У нас своя цель, верно? — Да, но я мог быть там… Смотреть гонки по телику — так себе удовольствие, а лицезреть, как он побеждает, — полный отстой. Пятая победа подряд. Как же он бесит! — Йо, мы договорились не распыляться. Нужно думать о чемпионате, а не гадать, что было бы, выступай ты сейчас. Бессмысленно волноваться о том, чего не можешь изменить. Но Йоханнес не слушал. Мысленно он выиграл у Большунова престижную многодневку и поднял над головой вторую хрустальную пирамидку. И Глобус! Два Глобуса, нет три! — Знаю! — выдавил он, покинув мир грез. — Но мне досадно за всем этим наблюдать. Я выиграл бы спринт, был бы высоко в мас-старте… — Йо! — притормозил внука Коре. — Нет смысла… — Что Йо?! Он от всех убегает. Будь я там, попытался бы что-то сделать, хотя другие, наверно, тоже пробовали. Тяжело смотреть, как он уносится от пелотона. Я не хочу видеть его на вершине, неужели не ясно? — Не можешь изменить ситуацию — измени отношение к ней. Вернешься чуть позже и окажешь ему сопротивление. Будь добр: переключи обратно, — огорченный Йоханнес щелкнул пультом, и Коре благоразумно уточнил: — Больше нет причин для агрессии? Мрачный как никогда Клэбо процедил: — Я позвонил ему дважды, поздравил с днем рождения и годовщиной. Он сказал: «спасибо» и бросил трубку. Бессердечная скотина! Я не собираюсь мириться первым. Должна же гордость быть! Пусть подумает над своим поведением, а я помолчу. — Не самое умное решение. — Да неужели?! По-твоему, я заслужил такого отношения? Другой меня бы на руках носил, а этот! Бегаю за ним третий год: Саша то, Саша се, Саша, возьми меня! — Коре тактично кашлянул, и невозможно алый Йоханнес застыдился. — Прости, вырвалось. Эти русские такие холодные… Вместо крови ледяная вода. Меня еще никто так не унижал! — Ты говоришь не то, что думаешь. — С чего ты взял? С молчаливой ностальгией Коре любовался упоительными итальянскими пейзажами. Сколько он помнил, Йоханнес не был обделен вниманием обоих полов, но тянулся к тем, кто его не замечал, избегал или держал на коротком поводке. — Я видел, как он на тебя смотрит. Ничего общего с поведением Эмиля. — Да… Но мог бы меньше выделываться и чаще уступать! Не отрываясь от созерцания Альп, Коре зевнул и развел руками. — Найди другого. Ты многим нравишься. Йоханнес подпрыгнул на диване и, обиженный за Сашу, воскликнул: — Дедушка! Как ты можешь! — Ты только что сказал: он холодный и бессердечный. Обрати внимание на свой круг. Вот, например, симпатичный молодой человек, — мужчина указал на маячившего за спиной журналиста Шанаву. — Манеры, осанка… Вы были бы прекрасной парой. — Вы что все сговорились?! — Йоханнес в ярости смахнул пульт с дивана и отпихнул в угол. — Сколько можно повторять: он мне неинтересен. Терпеть не могу приторных и бесхарактерных. Я люблю Сашу, и мне плевать на всех этих манекенов. Достали! Чокнутая семейка! — Вскинув голову, он сухо объявил: — Я тренироваться. Коре проводил внука загадочным взглядом и чему-то улыбнулся.***
Лента под роллерами гудела и поскрипывала. Не обнаружив недостатков в технике, Йоханнес увеличил скорость, стрельнул взглядом по камерам и обратился к сердитому отражению. На время тренировок дедушка с папой обосновались в коттедже. Родные дергали, совали нос в пошатнувшуюся личную жизнь и подсовывали армию дешевых заменителей Большунова под предводительством Шанавы. Ты моя собственность. В майке и без нее. Мурашки забегали по голым локтям, пощипывая кожу, колени подогнулись, и Йоханнес чуть не скатился с дорожки. Жгучее, терпкое воспоминание обожгло губы, расплывшиеся в слабой улыбке. - Э, ты че делаешь? — возмутился Саша. Роллеры прыгали вперед-назад, и он, балансируя палками, пытался удержать равновесие. Облокотившись на поручень, Йоханнес пьяно хихикал и с энтузиазмом стучал по кнопке. — Меняю угол наклона. Давай, Большунов! Подъем, спуск, подъем, спуск. Клэбо на километр впереди. Поднажми и будешь вторым. В зеленых глазах вспыхнул опасный огонек. Остановив ленту, Саша затащил противного норвежца на платформу и прижал к металлическому поручню. — Это в какой гонке такой расклад? — Во всех. Твоя классика такая нудная… — Йоханнес притворно зевнул, греясь в жарких объятиях. Саша ни секунды не стоял спокойно. Теплые ладони медленно блуждали по телу, иногда проникая под одежду и загибая края. Держать камеру становилось труднее. — Надень коньковые роллеры, не распускай руки и поздоровайся с моими подписчиками. — Хрен им! Твои фаны меня ненавидят. В их кругах у меня погонялово высокомерное быдло. И гопник, недостойный норвежской звезды! Голая ступня прижалась к носку ботинка. Большим пальцем Йоханнес нажал на кнопку и отстегнул роллер. — Да куда уж моим фанам до твоих. Плакса-рюкзак задурил голову бедному несчастному Сашеньке. Снимай! Лыжа съехала по ленте, а следом и вторая. — Хорошо, когда есть, кому разуть, — усмехнулся Саша, не выпуская из рук гибкое тело. Прикрыв веки, Йоханнес прилип к нему, перехватил запястье, ринувшееся вниз, и выдохнул: — Не-а. — Мои болельщики правы, — шепнул Большунов, упуская момент. Ловкая ручонка забралась в велосипедки, где припекало, и пульс взлетел до небес. — Нет, мои правы, — настаивал Йоханнес, едва касаясь. Он больше дразнил, чем ласкал. — Ты не умеешь вести себя и общаться с прессой. — А ты рюкзачишь и хнычешь, как девчонка. — А ты не поздравляешь меня с победами. — Ты тоже. И годами дуешься, когда мне проигрываешь. Забавно. Наши болельщики ненавидят друг друга, гадают, как сильно мы ненавидим друг друга, а мы… — Жить друг без друга не можем, — закончил Йоханнес, поглаживая обнаженную спину. — Не драматизируй, принцесса. Клэбо закусил губу и настойчивее настойчивого занялся любимым, вынудив застонать и сдаться. Липкое тепло лилось сквозь пальцы от каждого касания к сосредоточению страсти. Ухмыляясь, он смотрел и смотрел, наслаждался сдавленным рыком, одурманенным взглядом и руками, ласкающими ягодицы. В моменты наивысшего наслаждения Саша хватал его за зад и вырывал частицу власти, которую удалось отвоевать. — У тебя пульс подскочил, — скромно отметил Клэбо. — Сто тридцать ударов в минуту. — Ты это понял по… — По камерам, — Йоханнес невинно улыбнулся и охнул, когда ошалевший Саша, не получивший долгожданной разрядки, стиснул чувствительные к легкой грубости ягодицы. — Отпусти мой зад. Это тебе не резиновый мяч, чтобы так сжимать. — Не-а. Пальцы затекли, но Саша не ослабил хватку, вырвав обиженный вздох. Носы соприкоснулись, и он шепнул: — Как думаешь, почему рядом с тобой у меня бьется сердце со скоростью, — взгляд на монитор, — сто сорок ударов в минуту? Такой пульс у меня обычно на гонках. — Я теряюсь в догадках между тредбаном, моей нежной задницей, которую ты так сильно сжимаешь, и рукой у тебя в штанах, — улыбнулся Йоханнес, в душе надеясь на нечто большее. — Дело в тредбане. Определенно. — Дурак. Такой момент испортил… В нескольких миллиметрах блестели влагой приоткрытые нежно-коралловые губы, ждущие поцелуя. Не сдержавшись, Саша страстно смял их, слизал легкую горечь, пряную сладость и перечную теплоту. Рука возобновила движение, он низко застонал и на пульсе сто восемьдесят признался дурацкому норвежцу в любви. Йоханнес прижал его к себе, коснулся влажной ладонью сердца, размазывая белесые потеки. — Разминка окончена. Отдышавшись, Саша заглянул в мутные, будто глазированные глаза и неодобрительно прищурился. — Сколько ты выпил? — Весь глинтвейн, который сварили. — Бля, так и знал. От тебя несет гвоздикой, корицей и еще этой и этой… Короче, душистой хуйней. — Бадьяном и кардамоном, — подсказал Йоханнес. — Русский мат такой сексуальный… Научишь меня? — Я тебя испортил до невозможности, — Саша дьявольски улыбнулся. — Дай-ка камеру. Снимем кино для взрослых. Остановив дорожку, Йоханнес прижал руку к животу, взглянул в зеркало и огорчился. Как всегда. От одних воспоминаний. За месяц одиночества он привык включать по вечерам видео, где они с Сашей дурачились, и ласкать себя под звуки его голоса. Опустившись на спину, Клэбо отложил палки и отстегнул роллеры. Тело нетерпеливо дернулось, и он уже ничего не мог поделать. Он не помнил, куда делись роллеры, Сашины перчатки, остальная одежда. В изголовье валялась палка, а прижатые к прорезиненной дорожке лопатки поднывали, впитывая орнамент, который завтра отпечатается на спине. — Уверен, что хочешь здесь? — занесло в ухо жаркий, треплющий нервы шепоток. — Пойдем в спальню, принцесса. В ожидании ответа Саша зарылся носом в зацелованные, светло-карамельные волосы, разметавшиеся по черной резине. Как будто он имел представление, как в случае отказа остановиться. — Заткнись и вставь мне! — к счастью, приказал Йоханнес и умоляюще-настойчиво застонал, когда Саша прильнул к коже возле соска, возле пупка, возле… — Садист. Что ты там еще целуешь? Давай скорее! Но Саша не был бы Сашей, если бы не сделал по-своему. Он аккуратно двинул бедрами, заставив притихнуть, сглотнуть, прижаться ближе, и тут же вышел, мазнув жаром по стенкам. — Пошел ты! — взвыл измученный Клэбо. — Каждый раз издеваешься. Не хочешь меня — так и скажи. Бедра медленно заскользили между разведенных ног. Саша прислушался к дыханию — сбилось, как на дистанциях больше пятнадцати километров. Пульс сто сорок пять или около того. Ему хорошо. Йоханнес отвернулся, закусил губу, игнорируя долгожданное наслаждение. — Не обижайся… — Саша скользнул под лопатки, убирая болезненное трение и поднимая ему пульс еще выше. — Ты же знаешь, почему я каждый раз медлю. Глаза прояснились, и легкая улыбка сомкнулась в протяжный стон на аккуратном толчке. — Вот бы ты на лыжне так плелся… — размечтался Йоханнес, почесывая лопатки о платформу. Саша молниеностно прижал его, вцепился в плечи, капля за каплей наращивая темп. Ему вдруг стало интересно — сколько он продержится на высоких скоростях? Глинтвейн вышел вон после первого толчка, но Йоханнесу все равно казалось, что он пьян, беспробудно пьян. Боже, Большунов делал с ним тоже, что на гонках, — изматывал скоростью в ожидании, когда выдохнется и запросит пощады. — Не-а, — шепнул Саша, как только руки потянулись к вожделенной спине. — Не будешь царапать. Костяшки стукнулись о бесконечную дорожку, и Йоханнес сердито фыркнул. Остатки кислорода своровали наглые губы, расплывшиеся в триумфальной, такой же идиотской, как на верхней ступеньке пьедестала улыбке. Йоханнес стонал и извивался, почти не дышал, словно не осталось сил бороться, бежать, держаться. Наконец, он закричал, задрожал всем телом, почти отпуская — и его, и себя, но в шаге от пика Саша замедлился, нежно мучая за провокацию. Йоханнес догнал, неистово задвигал бедрами, метаясь и требуя оргазм. В Сашиной скорости не было механического и безжалостного, только чистая страсть, распадающаяся внутри на звезды. Хотелось поддержать темп, вместе домчаться до финишной прямой и будь, что будет. — Разочарую тебя, — шепнул Большунов, кусая за ушко. — Из нас двоих на гонках плетешься ты. Он вновь разогнался, подвел к краю и сбросил темп, не позволив свалиться в бездну. Кончики пальцев прошил слабый разряд, и Йоханнес в отчаянии дернул запястьями. Ему непременно хотелось сделать это сейчас. — Пожалуйста… — взмолился он, прижавшись еще сильнее. — Ну, пожалуйста. — Кончить? — Поцарапать. — Ненормальный… Отпустив руки, Саша схватил его за бедра, за талию и снова за бедра, насаживая резче и глубже. Хотелось перевернуть его на живот, но ноготки вошли в спину острым лезвием, и стало не до того. Он застонал чуть ли не громче Йоханнеса, в тайне обожая, когда ревнивый норвежец заявляет права. Мир сузился до зрачков, близкого дыхания, ласкающих рук и сталкивающихся носов. Саша прикоснулся к трепещущему, бесперебойному пульсу, зарылся в волосы, поглаживая линию шеи. Замедлившись в последний раз, он ловко свернул изнемогающего норвежца. Коленки оказались возле ушей, и на очередном толчке Йоханнес ойкнул и почти зарыдал. Саша звал его по имени, и сердцу не хватало сил перекачивать кровь — У меня сердце разорвется, если ты еще хоть раз… — Ты такой эмоциональный… — восторженно шепнул Саша, прихватывая губами слезинки. — А теперь кричи. Наигравшись, он обхватил пылающее лицо руками и задвигал бедрами со всей своей лыжной выносливостью. Йоханнес сорвался на истошный вопль, стиснул запястье, и они чуть не сломали друг другу пальцы, соревнуясь в силе любви… — Не слишком? — испугался Большунов, все еще зажатый в тиски его ног. Достигший нирваны Клэбо не шевелился и, кажется, не дышал. Йоханнес приоткрыл левый глаз, моргнул и снова закрыл. Говорить не было сил, но он все же пробормотал: — В самый раз. И, предупреждая твой следующий вопрос, нет, не болит. Саша плюхнулся рядом и обнял, проверяя чувствительность. Обессиленный, ужасно сонный Йоханнес лип к нему в поисках тепла и прикосновений, мурчал и ласкался. — Как же мне хорошо… — он поднял нежно-голубые глаза и, не соображая, почесал голый бок о шершавую ленту. — Сашенька, принеси водички. — «Сашенька, принеси водички», — передразнили его, щелкнув по носу. — Какие мы вежливые. В интервью только и слышу от тебя Большунов. Йоханнес хихикнул, поцеловал мускулистое плечо. — Надо разделять работу и личную жизнь. Ну, пожалуйста, любимый. В горлышке пересохло. — Пить меньше надо, — философски заметил Саша и, как есть, голый потопал на кухню. Дверь закрылась. Клэбо распахнул хитрющие глаза, соблазнительно улыбнулся и перевернулся на живот. В ушах до сих пор звенело от Сашиного: Йоханнес, Йоханнес, Йоханнес… — Йоханнес! Испуганный Клэбо подскочил и прислушался. В дверь барабанил дедушка. — Йоханнес! Ты тренируешься? — Да! — громко крикнул он и, прикрыв пятно на одежде, включил ленту. — Не входи сюда! — Ну, занимайся, занимайся. Не буду отвлекать. Шаги стихли. Йоханнес выключил дорожку и, обессиленный, скатился на пол, вытирая испачканные пальцы. Чертов Большунов, чтобы ему икалось в Валь ди Фьемме! Хорошо хоть тренажерный зал догадался запереть!***
Если спуститься к подножью Альпе Чермис, остроконечная вершина засияет точь в точь, как хрустальная пирамидка, во второй раз поднятая над головой. На закате знаменитая гора румянилась от алого до пурпурного. Будь здесь Йоханнес, он пришел бы в восторг от палитры розового и, может, разрешил бы поцеловать себя на фоне итальянских красот на глазах у всех. Но соперника нет. В качестве моральной компенсации — хрустальная пирамидка, российский гимн и рукопожатие выигравшего гору Дениса. — Саня, это рекорд! Никто не выигрывал Тур де Ски с отрывом три минуты двадцать три секунды! Саша с задумчивым видом ковырял снег. Он был рад победить, но триумф и превосходство не грели душу, как год назад. Тогда он выиграл у всех, сегодня — у всех, кроме него. — Будь здесь Йоханнес, отрыв был бы меньше. Денис хлопнул его по плечу и солнечно улыбнулся. — Я знал, что ты это скажешь. На разговор Саша решился часом позже, когда наскучило сидеть у окна и смотреть на зимнее кружево. Даль прояснилась, и на периферии замаячил силуэт гор, напомнивший о первом рассвете новой жизни. Головокружительная, бесстыдная ночь незаметно перетекла в синий час перед восходом. Полусонные, сорвавшие голос от стонов и признаний, они лежали в обнимку в ворохе заветренных простыней. — Я мечтал о тебе с Олимпиады, — признался Йоханнес, с особой нежностью целуя ямочку между плечом и ключицей. Саша приподнялся, разглядывая счастливые глаза, не удержался и перевернул любимого на спину. Не хотелось давить, заявлять права и напоминать, кто здесь кому принадлежит. Только быть ближе и касаться. — Захотел меня после марафона или после слов «мир не крутится вокруг тебя»? — хмыкнул он, рисуя узоры на скулах. Йоханнес насупился, впился в бока, прихватывая кожу под толщей мышц. Они так насытились близостью, что ласки не возбуждали, а вызывали щемящее тепло между ребрами. — В совокупности. — А когда понял, что любишь? — зевая, Саша лег сверху, и Йоханнес от удовольствия развел колени. — Не тяжело? — Приятно, — выдохнул синеглазый норвежец. — В Зеефельде. Устюгов несмешно пошутил, а Иверсен принял его слова за чистую монету. Ты вступился за меня, и я подумал… — Что? — Саша приподнялсл, но Йоханнес безапелляционно сложил на него ноги, пресекая побег. — На его месте ты бы меня не ударил. Он ползал в ногах, клялся, что любит, умолял простить, а я думал о тебе. Знаешь, что я сказал в раздевалке после командника? — Что любишь меня, — немного виновато шепнул Саша и остановился на удивленных глазах. — Я недавно понял. Прости. Я не сказал, что люблю тебя, когда точно знал, что люблю. Йоханнес опрокинул его на лопатки, фыркнул и, довольный собой, с победной ухмылкой оперся руками возле головы. Наконец, он изловил добычу, которая два года ускользала по заячьим тропам. — Будешь со мной? Не сбежишь? Саша смотрел на него — обнаженного, требовательного, беспощадного и не видел возможностей для побега. Его не отпустят, скорее — перережут горло за попытку нелепого бунта. — От тебя трудно убежать. Сам же знаешь. — Это да, — Йоханнес самоуверенно улыбнулся, положил голову на плечо. Сон почти сморил, и, когда луч солнца белой тенью лег на стекло, Саша услышал: — Сегодня ты останешься со мной?.. Разве мог он ответить «нет»? — Сань, так о чем ты хотел поговорить? — обронил Денис, разглядывая молчаливого друга. — Мы пятнадцать минут слушаем тишину. Если дело в Йоханнесе… — Дело в Йоханнесе! — прогнав ностальгию, подтвердил Большунов. — Меня бесит его поведение. Истерит, врет, изворачивается и не договаривает. Не понимаю, какая муха его укусила. Прошлой зимой все было так хорошо… А сейчас мы словно на разных языках говорим. — Не поделили что-то, кроме лыжни? — скептически отозвался Денис. — Нет. Я зря психанул из-за отъезда, но его оскорбления уже поперек горла. Я понимаю, заговорился раз, другой, но он постоянно не следит за языком. Мелет, что попало. В прошлом сезоне наговорил гадостей в Эстерсунде, на следующий день извинился и вроде бы устаканилось. В Мерокере его опять понесло. Я списал на проигрыш, нервы и ревность. И вот опять. В Руке каждый день ругались. Хуйня какая-то. — Действительно, хуйня, — согласился Денис. — А что говорит? — Да всякое… — Саша нахмурился, припоминая обидные слова. — Глобус я выиграл без конкуренции, вечно ему проигрывать буду, желтая майка его, а я номер два. Денис округлил глаза и по-дружески поддержал: — Пиздец. С днем рождения хоть поздравил? — Да. Мне не хотелось разговаривать, и я повесил трубку. — Саша глухо выругался и психанул. — Вот нахуя он мне это говорит, Ден?! В Руке я ему во всех гонках уступил. Чего не хватает-то? — Денис развел руками, не зная, что сказать. — С ним что-то происходит, но он не говорит. Он так изменился за межсезонье… Раньше был спокойным и рассудительным, а сейчас нервный и дерганый. Я с ним скоро свихнусь! — Сань, я скажу неприятную вещь: в его заскоках виноват ты. Избаловал до невозможности, вот он и решил, что все можно. Как на лыжне, — Денис многозначительно усмехнулся, и Сашу бросило в жар. — А почему бы и нет? — Я пытаюсь быть нежным и внимательным. — Ты перегнул палку. Не хочется тебя шокировать, но, по-моему, он медленно, но верно превращается в Иверсена. Помнишь, как он за двоих тянул отношения, пока балабол интервью раздавал? — Саша нервно кивнул. — Тебе не кажется, что сейчас происходит то же самое? Он сел тебе на шею. — Да никуда он не сел! Я сильно люблю его и хочу дать все самое лучшее. — Понимаю, но ты делаешь все сам, — настаивал Денис. — Конечно, он расслабился и обнаглел. Тяжко вздохнув, Саша прокрутил в голове год отношений с Йоханнесом, вспомнил, с чего они начали и куда пришли. Здравый смысл твердил, что Денис где-то прав. — Допустим. И что мне делать? — По-жестче с ним будь. Начни с секса. Сведешь на нет прелюдию — сразу шелковым станет. Саша категорично мотнул головой, не желая лишать любимого удовольствия. — Йоханнес не может без ласк. — Об этом я и говорю, — уставший от слепого обожания и безрассудства, Денис твердо стоял на своем. — Хватит его ласкать и вылизывать. Выпусти внутреннего зверя, как на лыжне. Напомни, кто главный в отношениях. Завали на стол, порви штаны и оттрахай. Сдается мне, у него надолго отпадет охота тебя оскорблять. — С Ксюшей тоже так обращаешься? — с каменным лицом спросил Саша. — Чего? Нет, конечно. — А хрен ли мне предлагаешь вести себя как мудила?! Оглушенный ревом Денис благоразумно отступил. — Да тише ты, тише. Не горячись, — Саша остыл, и он с некоторой опаской предложил: — Другой вариант: возьми его в позе, которую он не любит. Например, сзади. — Он обожает сзади, — плотоядно ухмыльнулся Саша. — После Тронхейма только так и хочет. И обязательно надо его шлепать. Говорит, заводит и все такое… Извращенец. — А ты? — А что я? Отказываю. Договорились один раз и все. Терпеть не могу, когда он на четвереньках. Долбанная собачья поза, — Денис подавил смешок, и Саша грубовато бросил: — Че ржешь? На животе еще ладно. Мне вот не вставляет, что он тащится в постели от собственной беспомощности. Было ошибкой уступить ему в Тронхейме. — А ты как любишь? — По всякому. Но, когда он сверху садится, — чистый кайф. Где хочу, там и трогаю, и лицо вижу. У него такие глаза и губы… И зад! Упругий и нежный… Одно удовольствие тискать. Ну, и пошлепать, когда плохо себя ведет. Йоханнес так балдежно мурчит… — Тебя не смущает, что раньше вам обоим нравилось по-другому? Вспомни-ка! Саш вспомнил и ужаснулся. Год назад он вжимал Йоханнеса в постель, дурея от нетерпения и желания взять, не разрешал напрягаться и доставлять удовольствие, а Йоханнес, не соглашаясь, садился сверху, эротично двигал бедрами и шептал на ухо: «ты не будешь решать за меня». Тогда он был свободолюбивым, непокорным и волевым, а сейчас… Бог мой, он не заметил. — Дошло наконец, — похвалил Денис. — Тебе не хватает отдачи от него, вот и хочется, чтобы сидел сверху и двигался. Ты задавил его обожанием. Йоханнес привык, что ты решаешь за двоих, и теперь головой в подушку. Может, тебе его отшлепать? Сразу поумнеет. — Говорю же, он балдеет от шлепков. Стонет и просит еще. Ему так хорошо… Весь сжимается. — Тогда в наказание не шлепай совсем! — Да я с прошлого года не шлепаю! Сам уже еле держусь. Замучил он меня. Целыми днями капризничает, дуется, психует. В постели не дается, скулит и хнычет, когда ягодицы ласкаю… Недотрога, блин. Зуб даю, по жопе хочет. Раньше от одного шлепка заводился. Простыни рвал, спину до мяса раздирал, кричал и кусался, так хорошо ему было. Я думал, сдохнем оба. У него внутри так узко и горячо… Сжимает как не в себе… Кайф. Йоханнес прижимается, жалобно попискивает и трется. Я уже знаю: шлепков просит. Никогда сразу не даю. Хочу, чтобы дрожал и стонал от нетерпения. Такой нежный и вредный… У меня от него крышу рвет. Задушил бы в объятиях и не отпускал бы никогда. — Пожестче ему хочется, а ты нежничаешь, — беззлобно усмехнулся Денис. — Сложно не нежничать. Если что не так, он обижается. Не дай Бог, больно сделаю. Чувствительный очень… Короче, после шлепков Йоханнес всегда ласковый и спокойный. — Может, слабо шлепаешь? — Конечно, — довольный собой, Саша с улыбкой сообщил: — Слабо и нежно, чтобы ему хорошо было. Аж рука зачесалась. Он очень любит… Весь дрожит, когда шлепаю. Денис не оценил откровений, заржал и обругал: — Господи, Большунов! Твой Йоханнес не хрустальный. Небось не рассыпется. Шлепай грубо и шепчи на ухо грязную пошлятину. Раздосадованный Саша заметался по номеру огнедышащим драконом. — Да не могу я с ним так! У него такая нежная кожа… Ненавижу, когда на ней следы! В чем смысл причинять боль и оскорблять? Этим я ничего не добьюсь! — Ну, хоть проучишь. Глянь порнуху на досуге. Хоть секс разнообразите. — Я начинаю опасаться за здоровье Ксюши… Аня тоже просила. Я ей сказал все, что думаю о порнушных извращенствах, — отрезал Саша, сложив руки на груди. — Больше не заикалась. Так ведут себя конченые мудилы! Денис со стоном закрыл лицо рукой, поражаясь консерватизму. — Тяжелый случай. Пусть встанет на колени и отсосет. — Йоханнес не будет стоять передо мной на коленях, — заступился за любимого Саша. Воображение нарисовало безумно эротичную картину, но он от нее отмахнулся. — Сам то, небось, стоишь, — поддел Денис и хищно, не хуже Сереги подмигнул. — Если ему хочется. — Тебе тоже хочется. — Нихрена! — заспорил Большунов, до конца не уверенный, что не хочет. — В постели сколько угодно, а на коленях нет! — По бедру его шлепни! Саша покрутил пальцем у виска. — Рехнулся? Йоханнесу больно, когда я бедра сильно сжимаю. Он так обиженно стонет… Какие нахуй шлепки? Денис звучно цокнул. Норвежская капризуля, укравшая сердце русского медведя, оказалась еще невыносимее, чем он думал. — Про соски можно не заикаться? — Только поцелуи, поглаживания и никаких зубов, — с благоговением покивал Саша. — Они у Йоханнеса очень чувствительные. Он у меня весь чувствительный. — Да еб твою мать! — взорвался Денис. — Такие запросы… А какая-то грубость приемлема? — Да зачем она нам? У нас нет проблем с сексом. Зачем ломать то, что работает? Не обижайся, Ден, но все это мимо. В постели последнее слово за ним. — На лыжне последнее слово тоже за ним? — Еще чего, — оскорбился Саша. — За мной. Причем тут соперничество? У нас проблемы с пониманием друг друга. Я устал повторять одно и тоже. Сто раз сказал, мне неприяты его высказывания. Прошу прекратить, он обещает и тут же забывает. — Вот и ответ, — нашел выход Денис. — Перестань с ним разговаривать, не бери трубку и не отвечай на сообщения. Пусть учится себя контролировать. Нет ничего хуже безразличия, особенно для людей его склада. — Думаешь? — Уверен. Как он себя ведет, когда ты его не замечаешь? Саша усмехнулся. — Творит еще большую хуйню, а после включает голову и успокаивается. — Вот и дерзай! — подбодрил Денис. — Посмотрим, как запоет. Не зря говорят: золото — молчание. Безрадостные мысли одолели, и Саша совсем уже неуверенно произнес: — Не знаю… предчувствие у меня плохое. Сдается мне, молчать — ошибка не меньшая.