***
Игру в молчанку Саша проиграл двадцатого января. СМИ опубликовали статью «Йоханнес Клэбо пропустит этап Кубка Мира в Лахти», и он, глубоко подавленный, сбитый с толку, отбросил гордость и позвонил. Трубку сняли мгновенно, и ухо обдало ледяным дыханием. — Чего тебе? — неприветливо бросил Йоханнес. — Ты не приедешь? — Нет. — Почему? — спокойно, боясь спугнуть, поинтересовался Саша. — Тебе какая разница? Ты со мной месяц не разговариваешь. Вот и дальше молчи! Утробным рыком Большунов поблагодарил Дениса за дельный совет. Да, глупая была затея… Клэбо ничего не понял, обиделся и скинул на него ответственность, чего раньше себе не позволял. — Зачем ты так? — А как еще мне с тобой обращаться? — истерил Йоханнес до скрипа в перепонках. — Я звоню — ты не берешь трубку. Не пишешь мне, не отвечаешь, когда я пишу. Мне нужно вынести мозг Денису, чтобы узнать, жив ты или сдох? — Если бы ты нормально себя вел, мне бы не пришлось молчать! — защищался Саша. — Я устал ругаться с тобой! — Вот и отлично! У меня как раз нет времени на болтовню. — Чем ты так занят? — Тренируюсь. Ни у тебя одного через месяц чемпионат. И снова этот тон — высокомерный, презрительный, брезгливый. Каждый раз, когда речь заходила о соревнованиях, Йоханнес превращался в беспринципного маньяка, жаждущего расправы и крови на лыжне. Его крови. — Это не причина, чтобы не выступать. Сборная… — А я плевать хотел на сборную! — оглушил ультразвуком Клэбо. — У меня свои планы. И в них не вписывается второсортный финский этап. — Гонки — единственное, что привлекает тебя в Кубке Мира? А как насчет нас? — Что ты делал для нас последний месяц? Ничего! — припечатал его Йоханнес после недолгой паузы. — Вот и ответ. Я тебе ничего не должен. На мгновение захотелось одним словом разрубить Гордиев узел, но Саша сдержался, как сдерживался всегда. Боль и Йоханнес — антонимы. Ни рукой, ни словом он не мог ему навредить. Если пакостить, то на лыжне. Впрочем, Клэбо благоразумно отнял у него последнюю возможность отыграться. — Извини, что побеспокоил, — сухо сказал он и повесил трубку. Набрать его номер было ошибкой, но не столь большой, как та, которую он совершил раньше. Должно быть, Александр Большунов непростительно долго задержался в жизни блистательного Йоханнеса Клэбо — на целый чертов год. Два дня спустя он вышел на старт безоговорным лидером и фаворитом, не чувствуя себя ни тем, ни другим. Дерганный, несобранный, просто-напросто истерзанный разлукой и расстоянием, Саша трусил по лыжне и мечтал поскорее закончить. Нервы ни к черту из-за Йоханнеса, который тихо-мирно тренировался в Норвегии и знать не знал, как в нем нуждаются в соседней стране. Эгоистичный, черствый, надменный и, к несчастью, любимый и желанный. Самый желанный на свете. Дернулся Якимушкин, опередив на бонусной отсечке, незаметно подкрались норвежцы, вышел вперед Нисканен — от Саши ничего. Он будто разучился читать соперников и видеть в мимолетном возможности. Финн недоуменно оглянулся, подал сигнал, но Большунов не понял. Впервые не понял, чего ждет от него Ииво на классике. Нейроны порабощены Йоханнесом, и думать о золоте и норвежцах больнее, чем когда-либо. За что он так со мной? Где я ошибся? Что упустил из виду? Пит-стоп Саша чудом не прозевал, подтянувшись к сердитому Ииво. Да что с ним такое? Почему бы Клэбо просто не оставить его в покое хотя бы на гонке? На коньковой части за дело взялись норвежцы. Маленькие, бойкие прыжки Шюра пришлись по сердцу Хансу и Симену и нагнали тоску на Ииво. В пелотоне образовалась приличная брешь, и к концу первого круга группа проредилась до десяти человек. Неутомимого Шюра сменил Ханс, а после оба вновь отработали по смене. Саша следовал по пятам, отставал на спусках и нагонял на равнинах. Угрюмый и вместе с тем заведенный, он нервничал, злился и в душе бунтовал. Лыжи работали плохо, но еще хуже работали тело и голова. Мышцы отказывались пахать на износ, мозг ленился, уговаривал отсидеться и выскочить на последнем подъеме. То-то норвежцы удивятся. Норвежцы, впрочем, удивляли редкой добросовестностью. Ни блокировок, ни тычков — только техничный молчаливый бег. Саше даже немного обидно: казалось, они забыли о нем, соревнуясь друг с другом. На последний круг ушли старым добрым составом: Большунов и пять норвежцев. Холунн рвал и метал, проглотив с утра парочку турбо-батареек, но в конце концов обернулся и выразительно взглянул на Крюгера. Симен бросился на выручку слишком уж живо, и Саша мысленно усмехнулся: Везучие голубки. Йоханнес ни при каких обстоятельствах на лыжне не поможет, сколько бы в любви не признавался. Да что ж такое! Опять он о Клэбо. Так не вовремя, за полтора километра до финиша, вспомнил соперника. Голос, время от времени топивший амбиции и остужавший пыл, бесяче подсуживал: Этого хотел? Теперь тебе нескучно, а? Давай, обгони их на финише, чтобы Йоханнес прикусил язык! Саша дернулся небрежно и довольно поспешно. Надумал обогнать, но не совладал с собой на крутом полутемном вираже. Огорченные глупостью и неуверенностью хозяина, лыжи подвели и решили судьбу скиатлона. Много лет спустя Саша твердо знал, кто ошибся в тот вечер — он, рано рванувший, или Ханс, поздно затормозивший, но тогда… Они вошли в поворот на скорости, проморгав один — предупредительный скрежет, другой — толчок. Холунн зашатался, грузно осел на снег и потянул за собой сидящего на пятках Большунова. Проехав на копчиках остаток спуска, они вылетели с трассы и угодили в ограждение. Сетка смягчила падение, но не спасла норвежские палки от четвертования. Взмыленные, сбившие дыхание, потерявшие контроль над гонкой и контакт с группой, в эту секунду они ненавидели друг друга больше жизни. Саша поднялся первым и, подхватив уцелевшие палки, оставил Хансу прожженный взгляд и русскую брань. Без шансов. Вдалеке он видел силуэт Иверсена, вырезающего финиш у Рете. Только пятый, а Холунн, закономерно, шестой. «Мы не в Оберстдорфе. Сегодня можно проиграть, — успокаивал себя Большунов, приминая снег. — Ничего не поменялось, просто не тот день. На чемпионате мира будет чуть лучше». Поникший, он прошел мимо улыбающихся норвежцев, бросил NRK «командная тактика», до конца неуверенный, что стал ее жертвой. Все-таки Ханс не тот человек, который откажется от медали ради общего блага. Разгневанный норвежец в сопровождении Симена догнал его, подтвердив догадку. — Зачем? В чем смысл? Умные черные глаза ожидали ответа, но Саше нечего было сказать. Перед ним затормозили, он налетел, а дальше — по касательной в сетку. Ханс открыл рот, готовый разразиться гневной тирадой, но Симен схватил его за локоть и уволок, неодобрительно зыркнув. Холунн ворчал, возмущенно стрекотал на норвежском, резал русского растяпу косыми взглядами, пока Крюгер спокойно и утешительно что-то разжевывал. Наконец, Симен привлек его к себе, трепетно поглаживая по спине. Ханс послушно угомонился и прекратил роптать, смакуя объятия и заметно краснея. Оторвавшись друг от друга, они кивнули Большунову и скрылись в раздевалке. Все как у людей, с тоской подумал Саша, провожая парочку грустным взглядом. Если бы Йоханнес поддержал его как Симен — Ханса, он бы тоже отпустил поражение. В раздевалке зазвонил телефон, и он, больше обрадованный, чем удивленный, ответил в надежде услышать что-нибудь хорошее. — Ты был на голову выше всех без норвежцев, — послышался змеиный шелест. — Приятно, что мы поставили тебя на место. Легкие сдавило болью, и Саша, обреченнный, безмерно уставший, опустился на скамью и произнес: — Мы? Тебя там не было! — Это не умаляет заслуг сборной. — Тебе плевать на сборную, ты индивидуалист, — жестче, чем когда-либо, возразил Большунов. — Что с того? Ребята в отличной форме! — Ты хоть гонку смотрел? Видел, что произошло? — Там не было камер, — зевая, унижал Йоханнес. — Ничего особенного, рядовое падение. На гонках завалы нередкость. К тому же твои палки остались целыми. Ты бы все равно проиграл Иверсену спурт. Там высокая скорость перед выходом на финишную прямую. Он победил бы независимо от того, был бы первым или вторым на выходе. Так-то вот. — Смотрю, ты им гордишься, — ревниво процедил Саша, стиснув штаны. — Звонишь, чтобы позлорадствовать? — Всего лишь высказал мнение. — Засунуть его себе в задницу! Хорошо рассуждать сидя на диване! — Не начинай! — Как раз заканчиваю. Затрудненный вдох, тихий смешок и недоуменный вопрос-восклицание. — И что это значит?! — Не вижу смысла в отношениях с человеком, который самоутверждается за мой счет, — помедлив, выпалил Саша. — Все кончено. Ты не видишь берегов. — Ты о чем вообще? — тревожно переспросил Йоханнес. — Остынь, Большунов. Мы просто разговариваем. — Мы давно уже не разговариваем! — закричал Саша, избегая любопытных взглядов. — Ты звонишь мне с одной целью: напомнить, где мое место! У тебя своя жизнь. Ты зовешь меня по фамилии, язвишь, радуешься моим неудачам, попрекаешь, закатываешь истерики без повода, а после извиняешься и тащишь в койку. Для тебя соперничество важнее отношений. От меня тебе нужен только секс! — Прекрати! — надрывая глотку, завопил Йоханнес. — Прекрати говорить ерунду! У тебя кто-то есть? — Придумай что-нибудь новенькое, — усмехнулся Саша, готовый отключиться. На другом конце умоляюще всхлипнули, и он повременил с отбоем. — Я очень тебя люблю, но дальше так продолжаться не может. Я не железный. Если ты хотел остаться один, у тебя получилось. Я ухожу. — Саша, нет! Успокойся, давай поговорим, — беспомощно лепетал Йоханнес. — Не клади трубку. Ты все неправильно понял. В голосе отчетливо звучали отчаяние, страх и некое подобие раскаяния, но лопнувшее терпение, вывернутая наизнанку нервная система и шрамы на груди были неумолимы. — Не желаю ничего слышать. Если так хочется поговорить о соперничестве, будь по-твоему, Клэбо. Долг в скиатлоне я верну тебе на чемпионате мира. Сегодня порадуйся вместе со всеми. Ты же тоже меня победил, да? Саша бросил телефон на пол и со злостью ударил ладонями по скамье. Раз, другой и еще с десяток, пока не отбил их до красноты. Ребята молча толпились вокруг, не решаясь вмешаться. — Ты в порядке? — неловко пробормотал Денис, присаживаясь рядом. Скинув его руку со спины, Большунов не своим голосом прорычал: — Нет.***
Тридцать восемь секунд. Они привезли ему тридцать восемь секунд и кинули их, как собаке кость, — на, отыгрывай у одного из лучших конькистов мира. Настрой на дне Марианской впадины и там же спокойствие и уверенность. За столько лет на лыжне впервые все бесит и хочется всех обвинить. Сука, вы вообще тренируетесь? Вы не можете пробежать десять километров, не уступив норгам ни секунды? Десять, блять, километров! В очередной раз все просрали! Леша, Женя и Денис его не услышали, зато услышал левый висок. На эмоциональные обвинения он отреагировал аритмичной пульсацией и одним выстрелом вогнал в мозг тридцать два зуба. Ни вздохнуть, ни выдохнуть, ни сконцентрироваться. Второй день лыжи ехали как картонка на ледяной горке. Приблизиться не получилось, и вторая пуля прострелила правый висок. Суки сервисеры. Когда уже научатся лыжи мазать? Заебали, каждый раз одно и то же! Он теперь точно финиширует вторым, и Йоханнес, сидящий в Тронхейме перед телевизором, на радостях подбодрит его смайликом. Пошел нахуй. Все кончено. Саша думал, если расставаться, то в особенный день, лицом к лицу, наговорив друг другу всякого и сбросив маски. Но вышло как вышло. Кто знает, может, сегодня он был бы сдержаннее и собраннее, если бы вчера не рубанул с плеча. Ни нормальных лыж, ни отчаянных товарищей, ни блеска в глазах и уж, конечно, ни золота. Но у него все еще мог бы быть Йоханнес. Мог бы быть. Устюгов и Мяки прицепились намертво — с мясом не оторвать. Сколько они вот так бегут — круг, два? Чертовы клещи. Надо рвать когти, но с каждым пройденным километром лыжи деревяннее, нервы слабее, а голова дурнее. Тридцать восемь секунд Крюгер превратил в пятьдесят две. Какой позор. Сегодня Большунов лузер и посмешище еще больше, чем вчера. Решено: на третьем круге свалю. Саша выжимал максимум из сухожилий, но вредный финн не отставал, хотя тот же Устюгов сдался после первого подъема. Проклятье. До финишной прямой километр, а он до сих пор не справился с неизвестным спринтером, чье имя полчаса назад узнал из протоколов. Да что же, мать твою, за день такой. Настырный Мяки работал то сбоку, то позади, не отпускал, истончая нитку терпения. Агрессия копилась, перемешивалась с обидой, усталостью и озлобленностью, подкатывала к горлу ядовитым пламенем, готовым вот-вот лизнуть лыжню и соперника. До развязки сто метров, а он все еще не отвоевал серебро. Положение чрезвычайное. Огнедышащим драконом Саша вылетел вслед за Мяки на финишную прямую, проскочил в правый коридор, но бессовестный финн срезал траекторию, не позволив настичь и обогнать. Он лез и лез, по сантиметрам сдвигался, пока не выдавил совсем, напоследок проехавшись по лыжам. Грудная клетка заклокотала, голова закружилась и сделалась безмерно горячей. На скорости Саша втиснулся в щель и чудом не угодил в рекламный щит, теряя остатки разума. Мяки сместился еще чуть правее, захлопнул калитку и был таков. Большунов запнулся, озверел и, налетев ураганом, со всей силы хлестнул обидчика палкой по спине, еще и еще не в состоянии успокоиться. Чертов ублюдок. Саша кинулся на него за чертой и, по пути теряя крепление, повалил на снег. Хотелось избить и разорвать. Перед глазами плыло кровавое марево, психоз и жажда справедливости оглушили и ослепили. В мгновение ока Леша с Женей растолкали бросившихся на защиту товарища финнов. Денис присел на корточки и, хватая плечи, прорычал: — Саня, нет! Саша очнулся, затравленно огляделся по сторонам. Над ним взъерошенными воробьями кружили ребята, поодаль толпились норвежцы, а на снегу распластался перепуганный, не успевший обрадоваться серебру Мяки. Полудикого, психованного, учинившего самосуд, его оттащили и поставили на ноги. В огромных растерянных глазах мир вращался со страшной скоростью, но голова немного соображала. На смену ярости пришли стыд, ужас и чувство вины за безобразный, не имеющий оправдания срыв. Его вывели из себя по щелчку, и он, как вчерашний юниор, повелся на провокацию. Мяки неуклюже поднялся, стряхнул с комбинезона снега. Саша пробубнил невнятные извинения, протянул руку, и тот с опаской пожал ее. Примирившись с финнами, ребята покосились на празднующих победу норвежцев. — Учудил ты, конечно, — Денис хлопнул друга по плечу. — Он мудила, но судьям ты этого не объяснишь. Тем более, на его Родине. Леша бросил тревожный взгляд на табло, где команда пока еще значилась третьей. — Подадим протест. Он занял центральный коридор и не имел права его менять. Разметка не для красоты нарисована. Терзаемый угрызениями совести, Саша помалкивал. Ребята поддержали его, а он обвинил их в поражении и только что подвел, упустив и золото, и серебро, и, похоже, бронзу. — Ребят… простите, что так вышло, — неловко пробормотал он. — Мяки снискал славу, — отшутился Женя. — Теперь будет популярнее Нисканена. Войдет в историю как лыжник, обогнавший Большунова и получивший от него палкой по горбу. Все путем, Сань! — Нет. Четверка оглянулась. Отдышавшись, Сергей снял лыжи и грубо пояснил: — Он был впереди и мог менять коридор, несмотря на разметку в створе. На грани фола, но не нарушил. За желание победить любой ценой и отсутствие совести дисквал не дают. Будь здесь Клэбо, подтвердил бы. Саша на мгновение перенесся в Зеефельд. Йоханнес по диагонали пересек вираж, оттоптал Сереги лыжи и все равно выиграл, чудом не схлопотав пощечину за выкрутасы. Они тогда долго препирались. — Ты знаешь правила. Я был впереди, и мог блокировать. — FIS действует в интересах Норвегии, в частности в твоих интересах. Табло загорелось, и в подтверждении горьких слов на третье место поднялась вторая команда России. — Что и требовалось доказать. Я молодец, — похвалил себя Сергей за догадливость. — Блядские правила! — в сердцах плюнул Денис. — Когда уже пересмотрят это дерьмо? — Когда дисквалифицируют того, в чьем проигрыше FIS не заинтересована, — усмехнулся Устюгов, метнув молнию в счастливых норвежцев. — Рано или поздно этой шарашкиной конторе придется наступить себе на горло. Прецедент есть и не один. Знатный будет пиздец, — он обернулся к Саше и тепло произнес: — Забей, дерьмо случается. — Уже который раз сливаем им эстафету, — сокрушался Большунов. — И это без Йоханнеса на последнем этапе. — Не делай из него монстра. Будь у нас задел как у них, Клэбо прикурил бы. Он не станет упираться там, где шансов на золото нет. — Может быть… — вяло согласился Саша. — Но мы опять проиграли. Вот уж точно вечно вторые. — Кто это сказал? Клэбо? На хую я вертел его мнение! Будь у них хоть четыре Клэбо, однажды мы победим. — Сергей подхватил лыжи и хмыкнул: — Надо норгов поздравить. Ребяткам сегодня повезло. С тихим ужасом Саша поочередно пожал холодные руки северян, проскочил микст-зону, открывшую на него сезон охоты, и скрылся в раздевалке. Предстояли разборки с Бородавко, Вяльбе, спортивным директором FIS, российскими, норвежскими и финскими СМИ. С последними хотелось общаться меньше всего. Господи, дай мне минуту тишины. Он устал и сорвался. В конце концов Александр Большунов тоже человек. Просто человек. Дисквалификация, скандал, санкции и общественное осуждение волновали его куда меньше реакции главного соперника. «Я ударил человека, проиграв ему на лыжне. Йоханнес видел. Он знает, на что я способен. — Саша схватился за голову, которая трещала, как раскаленный в печи кирпич. — О чем я думаю? Мы же вчера расстались». Он сглотнул, не подозревая, что в Тронхейме необычайно бледный, неподвижный Клэбо громко икнул у экрана. На повторе отнялись руки и ноги, кольнуло сердце, и всколыхнулась душа. Аура лютой ненависти черным нимбом зияла над головой, словно его, а не Большунова только что выдавили из крайнего правого коридора и несправедливо дисквалифицировали. На месте Саши, он больше жизни ненавидел бы того, кто вытолкнул его с лыжни и все отнял. — Йо! — окликнул брата Ула. — Ты как? У тебя странное лицо… Закончив прогулку по подсознанию, Йоханнес подергал затекшими конечностями и запаниковал. Беспричинное бешенство сменилось жутким чувством вины. Он оставил Сашу одного и довел до психоза своими выходками. Бог знает, что еще он натворит в таком состоянии… — Мне нехорошо. — Может, приляжешь? — Нет, — Йоханнес кое-как поднялся и, стараясь не смотреть повтор, суетливо ответил: — Мне… мне надо срочно позвонить!***
Разбитый и откровенно заебанный, Саша нарезал круги по коридорам пресс-центра в поисках выхода. Поболтав с Пьером Миньери, он проигнорировал Матч ТВ и финских корреспондентов, но сделал исключение для NRK. Приговор не смягчился, но на душе стало не так паскудно. Протест Вяльбе и Крамера отклонили, а их самих послали на три веселых буквы. Ко всему прочему, полуумный папаша Мяки написал на него заявление, заочно зачислив в уголовники. Свернув за угол, Саша не прошел и десяти метров. Обладатель самого скверного характера в мире ринулся навстречу и, как только плечи соприкоснулись, пробасил: — А я говорил Пеллегрино: заткнись и радуйся победам, пока мы не вернулись. Стоило прислушаться к моему совету. Он теперь нескоро вернется на пьедестал. Как и ты. Вместе будете деревяшки коллекционировать. Лучшим вариантом было уйти и не травить душу, но Саша прошел точку рандеву, замер и обернулся. Саблезубым тигром Иверсен скалился в пыльно-розовых бликах коридора и нарочно заманивал в ловушку. Не ведись на провокации, и все будет хорошо. Каждый раз, когда они пересекались, Йоханнес был рядом и приводил в чувство прикосновениями. Но у него теперь нет Йоханнеса. Некому остановить и незачем сдерживаться. — Возвращаться приятно, — Эмиль потянулся, сыто и широко зевнул. — Триумф в скиатлоне, золотой дубль в эстафете — и мы ссым на всех остальных. Не надо, пожалуйста. Он того не стоит. Саша отвернулся, поспешно зашагал прочь, боясь передумать. Есть еще шанс уйти и не оставить вмятину в норвежском пяточке. — А как нравятся твои психи Йоханнесу? — докучал Иверсен, не чуя запах жареного. — Ему по кайфу трахаться с без пяти минут уголовником? Бедняжка лупит в одни ворота. Прости, подумал Саша. Теперь он не мог уйти, даже если бы захотел. В три шага преодолев дюжину метров, он схватил Эмиля за горло и впечатал в стену. — Давно надо было это сделать, — Саша с удовольствием стиснул трепещущую шею. — Больше ты не будешь путаться под ногами, кусок говна. Эмиль захрипел, зашелся кашлем, и он чуть ослабил хватку, разрешив глотнуть воздуха. Норвежец кое-как отдышался, но его больно приложили затылком о стену, и он, подавившись, просипел: — Давай, врежь мне. До конца сезона будешь сидеть на скамейке запасных и смотреть чемпионат по телику, пока мы с Йоханнесом… Из горла вырвался хрип, и Эмиль чуть не потерял сознание, когда ему в лицо прорычали: — Йоханнес мой! Всегда будет моим. Пиздуй нахуй вместе с Шанавой, юниорами и остальным сбродом. — С чего бы? — Потому что я так сказал! Раз я сказал, значит, так и будет. Заруби себе это на носу, сука. Гонимый ревностью и безрассудством, Саша усилил нажим. Он не боялся, что увидят или заснимут. Если к концу дня на стол ляжет второе заявление, ему не в чем будет себя упрекнуть. — Он бы не одобрил насилия, — усмехнулся Эмиль, внутренне содрогаясь от занесенного кулака. — Подумай, что сделает Йоханнес, когда узнает, что ты избил Мяки из-за проигрыша, а меня — из-за пары невинных словечек? Ему не нужен маньяк. Он будет бояться тебя, как боялся меня. Терпение лопнуло. Саша сдавил шею до хруста, и Эмиль, минуя очередной приступ кашля, забился в судорогах. Настырная вибрация в заднем кармане штанов сбила с толку, и Большунов, не отпуская, ответил на звонок. — Вернись ко мне. — Что? — не поверил Саша своим ушам. — Вернись. Я тебя не отпускал. — Эмиль громко, невовремя закашлял, и Йоханнес ревниво вскрикнул: — Ты не один? — Иверсен пока еще дышит. — Отпусти его. — Нет. — Прошу! — взмолился до смерти напуганный Клэбо. — Помнишь, что я говорил? Смотри на меня, а не на него. — Я тебя не вижу, — хрипло ответил Большунов. — Но можешь слышать. Йоханнес тихо, немного торопливо заговорил, и под мягкий, успокаивающий голос Саша выдохнул и разжал пальцы.