***
— Что смотреть будем? — спросил Саша, как только они завалились в постель. — Только не порнуху и не розовые сопли. Надев свитер, Йоханнес улегся рядом, безапелляционно прижался и прощебетал: — Как не культурно… Включи Горбатую Гору. Большунов наискосок прочитал описание и возмутился. — Гейская порнуха с розовыми соплями? Издеваешься? Без меня. — Ну, Са-а-ша! — Йоханнес играючи нахмурил брови и застрекотал ресницами. — Что Саша? Я не гей. У меня были отношения с девушками и на парней я не пялюсь. А ты… Тебе подхожу исключительно я, а не табуны пускающих на тебя слюни мужиков! Выбери нормальный фильм, а то включу русские мультики про богатырей. Над ними хоть поржать можно. — Ну, пожалуйста, — упрашивал Клэбо, ластясь и заискивая. — Давай посмотрим. Мне интересно твое мнение. — Ладно, только не ной. Со всем накопившемся собственничеством Саша притянул к себе дурацкого норвежца. Йоханнес заулыбался и опустил голову на плечо, прижимаясь теснее. Ему тоже захотелось проявить инициативу, и он, пока загружалось видео и бежала заставка, пристроил руку под ноутбуком, лежащим у Саши на коленях. Поймав грозный взгляд, норвежец извинился и подобрал живущую своей жизнью конечность. Все-таки на него еще злились и не совсем простили. — А пресс можно потрогать? — минутой позже спросил Йоханнес. — У себя потрогай. Точно такой же. Клэбо надулся и ненадолго присмирел. Лишенный возможности гладить и щекотать кубики горячей кожи, он с напускной скромностью обнял любимого и, огорченный, уставился на экран, где Джек с Эннисом распивали у костра виски. Между тем Саша ухватил его за филейную часть бедра, и, немного погодя, ущипнул. — Они точно из этих? — деловито поинтересовался он. — С виду нормальные пацаны. Обалдев от наглости, Йоханнес открыл рот: — Большунов, а ты не хочешь… Его заткнули поцелуем и, когда он обмяк и застонал, с дьявольской усмешкой оторвались. — Ждешь, что я разрешение спрашивать буду? Для этого у тебя есть юниоры и Шанава, — Саша укусил его за губу и, как ни в чем ни бывало, отстранился. — Я где хочу, там и трогаю. Ясно? — Да. Возбужденный бесцеремонным обращением, млеющий от строгости Йоханнес улегся на бок и повыше приподнял бедро, которое тут же стиснула горячая рука. — Так и лежи, — похвалил Саша. Рассматривая сердитый профиль, Йоханнес прокручивал в голове слова и унимал своевольное сердцебиение. — Я третий год по тебе с ума схожу… — воркующий норвежец приподнялся на локте и провел носом по скуле. — Обожаю, когда ты со мной так разговариваешь. — Щекотно. Сам не смотришь, так хоть мне не мешай. — Ну, все, все. Молчу, — на экране герои спорили из-за овцы, и Йоханнес чему-то улыбнулся. — Эннис такой принципиальный… Им нечего есть, а он торгуется из-за овечки. — Они должны их сторожить, а не жрать, — отозвался Саша, поглаживая томно вздыхающего любимого по бедру. — Джек жутко беспомощный… Даже готовить не умеет. — Ну, кто бы сомневался… Один-один, — пропела сладкоголосая бестия. — Так возбуждает, когда по бедру гладишь… — Хватит думать о сексе! — После месяца без секса? — Йоханнес коварно дыхнул в ухо: — Любимый, помни мне попку. Мышцу на тренировке потянул, теперь болит. — К массажистке сходи, — отмахнулся Саша и от греха подальше убрал руку. Во-первых, Йоханнес грязно и крайне умело провоцировал. Во-вторых, у них обоих давно не было, а, в-третьих… Впрочем, хватит и двух причин, чтобы наброситься и вылюбить во всех позах, но фильм, в общем-то, был интересным. Тем временем под покровом ночи герои пришли в палатке к точке невозврата, и препирания пришлось отложить. Наблюдая, как поспешно и грубо Эннис берет сзади нераздетого Джека, Саша хмурился, а Йоханнес глупо, мечтательно улыбался. — Че лыбишься? — обозлился Большунов, заприметив реакцию. Потерявший всякую совесть Клэбо уткнулся в шею и тихо шепнул: — Очень сексуально… Тоже так хочу. — Ты ахуел?! По-твоему, это нормально? — А тебя что-то смущает? — Да они друг друга пару дней знают! — взорвался Саша. — Оба бухие в хламину. В холодине, в одежде, без ласк. Ему наверняка ужасно больно. — Саш, угомонись. У них не было опыта с мужчинами. Сделали, как смогли и где смогли. Просто захотелось и все. Как нам в твой день рождения, — Йоханнес бесстыже подмигнул, вспомнив жаркие поцелуи на столе. — Помнишь? — Мы сексом не занимались. Ты сбежал. — Потому что ты соврал, что не хочешь. Я бы тебе отдался. — Поэтому и соврал, — огрызнулся Саша. — Хуйня какая-то. — Тебе просто поза не нравится. — Сто раз говорил, она унизительная. — Неправда. Она чувственная и доверительная. Без оглядки отдаешься человеку, которого любишь, и не требуешь ничего взамен. Не будь занудой. Если обоим хорошо, в чем проблема? Вместо ответа Саша вернул руку на бедро и обрадовал любимого. — Можешь потрогать пресс. Теплая ладошка живо забралась под футболку, и на несколько минут заклятые соперники примирились. — Будем считать, ничего не было. Йоханнес неуместно захихикал и во второй раз лишился руки на бедре. — Че ржешь? Что он, по-твоему, должен был сказать? Этот перепихон — чистой воды случайность. — Трахнул, а теперь в кусты? Какой молодец! — Клэбо до крови расцарапал кубики пресса и в наказание получил шлепок по попе: — Эй, а понежнее нельзя? — Нельзя, — отрезал Саша. — Весь живот расцарапал, лежи смирно. Сцену, где Джек с Эннисом впервые поцеловались и во второй раз облюбовали палатку, они посмотрели в тишине. После недолгого молчания Йоханнес виновато поцеловал любимого в шею и приласкал кровоточащую кожу повыше пупка. — Прости, дурацкая привычка. Давай мазь принесу. — Не нужно. Это ты извини, — Саша погладил норвежца по щеке, и тот по-кошачьи зажмурился. — Болит? — Нет. Но, если погладишь, будет лучше. Место ноутбука на Сашиных коленях занял Йоханнес, и драку, расставание и последующие несколько лет из жизни героев они упустили, провозившись друг с другом. — Мы не один фильм досмотреть не можем, — хмыкнул Саша, поглаживая ягодицы, меж которых идеально скользило его возбуждение. — Перестань тереться, принцесса. Ослушавшись, Йоханнес притерся еще сильнее, с нажимом проехался по коленям и расплылся в улыбочке, нахальной и сексуальной. — Убью, — бессильно выдохнул Большунов. Его замутило от желания взять, и он стиснул стройное тело в медвежьих объятиях. — Парочка примирительных поцелуев, и остановимся, — пообещал ненасытный норвежец. — Я только согреюсь и все. В конце концов Саша остался без футболки, а Йоханнес — с расстегнутой ширинкой. Отдышавшись, они уселись в обнимку перед ноутбуком, где Эннис очень не вовремя занялся сексом с женой. — Болван и неудачник, — съязвил Йоханнес. — Женился на дурнушке, заделал дочек и по вечерам, видимо, от большой любви трахает ее в задницу, мечтая о другом четвертый год. Саше снова захотелось шлепнуть любимого, но после поцелуев и ласк тот так нежно посапывал на плече, что разрушить идиллию было верхом кощунства. — Да что ты мелешь? Он собирался жениться на ней еще до встречи с Джеком. Что ему оставалось делать после расставания? Зажил своей жизнью. Джек тоже не святой. Или та богатенькая вешалка не родила ему сына? Йоханнес будто не слышал и разглагольствовал о своем. — Тошнотворная баба. Страшная и жалкая. Не мог получше найти? Видимо, даже не искал. Первое, что под руку подвернулось. — Зря стараешься! — фыркнул Саша, нарочито игнорируя язвительные слова и ласкающую руку. — За год так и не выучил, что соски не эрогенная зона. От нежных пощипываний у меня не встанет. — От пощипываний нет, а от укусов очень может быть. Йоханнес приблизил губы к левому соску, но Саша, перематерившись, отодвинул его, и наглец не успел куснуть. Пока Большунов боролся с потребностями озабоченного Клэбо, Джек с Эннисом встретились после долгой разлуки и страстно поцеловались на крыльце дома на глазах шокированной Альмы. — О, да! — прокомментировал Йоханнес. — Лучший момент фильма! Как он его целует… Женушку он никогда так не целовал. — Неужели тебе ее не жаль? — Кого? Эту сучку? Да пошла на хуй! — Саша поперхнулся, услышав русский мат. — Нечего брать чужое. Пусть страдает. — Джек, это моя Альма. — Джек, это моя Альма, — передразнил Йоханнес, скучая на душных диалогах. — Скорее бы он послал ее, и они сексом занялись… — Помолчи хоть немного! — прикрикнул Большунов. — Ты трещишь, и я не слышу, что они говорят. Обиженный Клэбо спихнул ноутбук с колен и улегся на них, зацепившись джинсовой молнией за покрывало. — Сидеть устал, — пояснил он, отодвинув ноутбук в дальний угол кровати. — Смотрим дальше. Йоханнес ерзал, терся и прогибался под предлогом жестких колен. Мир раскачивался, кровь булькала между ног. Из диалога у костра Саша уловил лишь обрывки: — Представь себе: у нас было бы ранчо, своя корова и никого рядом. — Вы с Альмой… да разве же это семья. — Хватит. Это не ее вина. — Терпеть нужно. Может, всю жизнь. — А ты бы смог так? — спросил Клэбо, оглянувшись. — Че? — Жить двойной жизнью как они. — Нет, — отрезал Саша. — Я пожил во вранье, мне хватило. Либо вместе, либо порознь. Нечего пудрить мозги. Йоханнес усмехнулся. — Как все просто, — и тут же поддел, беспокойно виляя попой. — Ты вот год решиться не мог. Саша приобнял его за талию и скупо произнес: — Полежи спокойно. Надоела суета. — Удели мне внимание, и я отстану, — раскрыл карты Клэбо. — Пожалуйста. Я так соскучился… Ты знаешь, чего я хочу и зачем лег к тебе на колени. Дай мне это, и я успокоюсь. Просто массаж и все. Правая болит, — скромно подсказал он. — Ты не шутил? — удивился Саша. — Нет. Она и так болела, а ты по ней со всей дури шлепнул. Ты не подумай, мне нравится. Но понежнее приятнее. Все-таки попа, а не кусок мяса для отбивной. — Прости. В последнее время тебя не поймешь. Не шлепнешь — мразь, шлепнешь — тоже мразь. — Не говори ерунды. Мне больно из-за растяжения и только. Саша захватил пострадавшую ягодицу в нежный плен пальцев. — Черти чем занимался в Тронхейме. Эннис разругался с женой, чем позабил Клэбо, с удовольствием внимающего семейной разборке. Повествование вернулось к Джеку, и он обернулся: — Пока неинтересно… Заметь, я не прошу тебя сдерживаться. Ты сам сдерживаешься. Я не шутил, когда сказал: все твое. Бери, когда хочешь, и так сильно, как можешь. — А потом ты с койки не встанешь. — Не понимаю тебя, — вздохнул Йоханнес. — Твой парень тебя провоцирует и второй час просит секса. Другому давно бы крышу сорвало. Я же вижу, как тебя достала моя болтовня. Знаешь, как заткнуть, но не делаешь. Ты бы не церемонился, будь на моем месте другой или другая! — Ты прав, — спокойно подтвердил Саша. — Я ни с кем не был таким нежным. Никогда. — Тогда что ты тут устроил? — надулся Йоханнес. — Я дал тебе полную свободу. Почему бы не побыть животным? Не взять грубо, не сказать «к ноге!» да в конце концов не отомстить за побег с Кубка Мира, оскорбления и игнор? Ответ Саши убил простотой. — Потому что это ты. И, если ты закончил, десять минут полежи спокойно. Массаж сделаю. В глазах защипало, и Йоханнес, расхотев спорить, уставился на экран. — Встречаюсь время от времени с одной дамочкой… — Я тут приударил за женой фермера… — Зачем они это делают? — недоумевал Саша. Джек с Эннисом, постаревшие и прожженные временем, хвастали победами на любовном фронте. — Чтобы сделать больно, — ответил Йоханнес, — создать иллюзию счастливой жизни и убедить друг друга и себя заодно, что есть, кем заменить. — А, знаешь, иногда я скучаю по тебе так, что сил нет терпеть. — Какая глупость… — Саша нежно массажировал ягодицы, разглядывая с небывалой жадностью. Может, он просто соскучился, но никогда еще любимая попа не казалась ему такой привлекательной и сексуальной. Коленями он чувствовал, насколько Йоханнесу приятно, но желал лично убедиться в удовольствии: — Лучше? — Да. — Сними штаны. — Обойдешься! — Толку не будет. Лечебный массаж незаметно сменил эротический, а попытка облегчить боль уступила место желанию доставить удовольствие. Прикосновения стали слишком интимными и продолжительными, чего Йоханнес не мог не заметить. Сильно возбужденный, он застонал и нетерпеливо поерзал. — Ну, почему же… — хитро прошептал он. — Толк как раз есть. Наконец, он дождался драгоценных слов. — Безумно хочу тебя отшлепать. Можно? — С каких пор тебе нужно разрешение? Саша шлепнул его, не сдержался и шлепнул еще, удерживая на месте взметнувшиеся бедра. Ягодицы вздымались и опускались, горячея и пульсируя под толщей синевы. Йоханнес постанывал в изгиб локтя, дрожал и, кажется, плакал, стараясь продлить глухие хлопки ладони по джинсу. — Сними штаны! — взмолился он, желая прикосновений к коже. — Немедленно! — Обойдешься. Ты кончишь и так. Йоханнес пронзительно застонал от череды ласк и шлепков, возмутительных слов и сумасшедшего удовольствия, звенящего в голове, как бывает на финишной прямой, когда он позади. Тело обмякло, и Саша, прислушавшись к рваному дыханию, остановился и протянул руку к прихватившей покрывало ладони. — Все хорошо? — забеспокоился он, поглаживая дрожащие пальцы. — Тебе не больно, когда я так делаю? Не стыдно? — Большунов, ты идиот? — злющий Клэбо поднял на него красные глаза. — Я только что кончил! Ты что не чувствуешь? Ты бы еще нежнее шлепал меня, чурбан неотесанный! — Тебя же бесит… — Я соврал. Я почти всегда вру. — Это я уже понял, — невесело усмехнулся Саша, поглаживая ягодицы. — Сейчас тоже врешь? — Нет. Любое твое прикосновение сводит меня с ума. Перед марафоном я бы кончил только от твоих шлепков. — Перед каким марафоном? — Холменколлен. — А, блять, — Саша заржал. — Я про него и думать забыл. — Всем бы выиграть марафон и забыть. Мне иногда просто так хочется по попе, — скромно признался Йоханннес. — Если ты не будешь хоть иногда меня шлепать, я буду вести себя еще отвратительнее. — Да куда уж хуже. Ты и так самая непослушная принцесса в мире. Застыдившись признаний, Клэбо отвернулся и бархатно засопел. — Да! А что ты хотел? Ты почти год меня не шлепал! Я безумно хочу… Обещай, что будешь шлепать! Только не очень сильно… — Йоханнес смутился и пролепетал: — Ну, ты знаешь, как надо… — Медленно, нежно и чувствительно, — коварно шепнул Саша, сжимая и разжимая кисть на пульсирующих ягодицах. — Так, чтобы ты стонал мое имя и умолял взять тебя. Мне напомнить, что ты принадлежишь мне и будешь только со мной? — Да. — После фильма нужно будет о многом поговорить, — многообещающе фыркнул Саша и вернулся к просмотру. В кое-то веке норвежец спокойно лежал у него на коленях. — Ты что-то притих… Интересно, останутся они вместе или нет. Йоханнес промолчал, зная ответ. — Если я узнаю, что ты с кем-то за моей спиной, то я убью тебя без колебаний. — Мы давно могли жить вдвоем и очень счастливо, в собственном доме. Но тебе это не надо. За эти двадцать лет мы всего несколько раз были вместе, и ты смеешь упрекать меня, что я ездил в Мексику, чтобы получить то, что ты не можешь мне дать. — Погоди-ка… — Саша досадливо рыкнул. — Он трахнулся с тем мексиканцем? — А ты думал, он паренька за ручку взял, чтобы сказку на ночь почитать? — усмехнулся Йоханнес. — Не будь наивным. — Пиздец. — Чего это ты так завелся? По-твоему, с бабами изменять можно, а с мужиками — нет? — Ни с кем нельзя! Но с мужиками тем более. Он лег под первого встречного, чтобы отомстить! — И что с того? Взбешенный, раздосадованный и до чертиков ревнующий Саша опрокинул Йоханнеса на спину и прижал к постели. — Это, по-твоему, любовь?! — прорычал он ему в лицо. — Ты бы тоже так сделал? Клэбо закатил глаза и нехотя промычал: — Речь не обо мне. — Не увиливай, — Большунов лег сверху и для верности перехватил запястья над головой, чтобы не сбежал. — Сделал бы или нет? — Саш, они двадцать лет спят, с кем попало. Джек необязан… — Обязан. — Нет. Эннис полжизни боялся его любить. Сначала ему мешали жена и дочери, потом — алименты, а теперь работа и общественное мнение. Двадцать лет Джек делил его с семьей, надеялся и терпел. И что он получил в финале? Дырку от бублика. Он устал ждать. Бессмыслено быть верным, если верность не ценят. Немедленно слезь с меня и отпусти руки! В замешательстве Саша провел по изгибу желанного тела и наткнулся на непредвиденный жар. Йоханнес, ласковый и ожидающий, щурил синие-синие глаза, таял под ним и неумело сопротивлялся. На несколько секунд Большунов представил любимого под другим, ужаснулся и схватил за подбородок. — Ты никому не отдашься после меня. Очарование как ветром сдуло с красивого лица. Йоханнес зашипел и, оскорбленный, завозился под ним. — Ты спятил, Большунов. С какой стати я должен… — Ты не ляжешь под другого, — уверенно и твердо повторил Саша. — Поклянись. Не отпущу, пока не услышу. — Ревнивый кретин! — заголосил Клэбо. — Обойдешься. Мало ли, чего тебе хочется… Отпусти немедленно! Йоханнес кусался, уворачивался, грязно ругался и все равно отвечал на требовательные поцелуи и магнитом тянулся к силе, нежности и непоколебимой уверенности. Прекратив мучить проклинающие его на всех наречиях губы, Саша взялся за шею и крепче стиснул запястья. — После меня можешь трахать хоть баб, хоть мужиков, но не смей стонать под другим, — он покусывал мягкую кожу, аккуратно предупреждая. — Я жду клятвы, принцесса. — Большунов, да ты охренел! Да ты… — Йоханнес психовал, постанывая и прогибаясь под ласками любимого. — Боже… Да пошел ты, чертов собственник! Бросил меня, а теперь требуешь верности! Никогда тебе больше не дам! — Ты в этом уверен? — Саша укусил его за ушко и зарылся носом в пушистые, пахнущие лавандой пряди. — Ммм, новый шампунь? Йоханнес для вида брыкнулся, не разрешая притрагиваться к волосам, и смущенно пролепетал: — Да… Тебе нравится? — Очень. Клэбо растекся лужицей, но быстро опомнился. — Дай только вырваться, Большунов… Какой к черту другой? Как ты смеешь представлять кого-то рядом со мной? Ненавижу тебя! Ублюдок, скотина, тварь… Только и думаешь, как завести интрижку на стороне! — Ты так сексуально пищишь… — шепнул Саша, выцеловывая скулы и подбородок. — Обещай. А то я тебя всего заласкаю, а кончить не дам. Несчастный, впечатлительный, падкий на нежные прикосновения Йоханнес испугался угроз и беспомощно захныкал. — Черт с тобой, Большунов! — Клэбо под кайфом перешел на норвежский. — Ненавижу, когда ты так делаешь! Знаешь, что мне секса хочется, и мучаешь. Как тебе не стыдно пользоваться моей беспомощностью? — Нихуя не понял, кроме Большунов, — засмеялся Саша. — Скажи на английском. — Обещаю. Клянусь. Никого, кроме тебя. Я согласен на все, только поцелуй. Большунов с победной улыбкой приблизился к губам. — Быстро же ты сдался. — Целуй уже. Саша поцеловал, и на некоторое время кровать, потолок и стены слились в одно мутное пятно. Пальцы немыслимым образом нашли друг друга, переплелись и в замке упали на покрывало, когда Йоханнес легко и незаметно перевернул его на спину, грациозно устроившись сверху. Недооценил, подумал Большунов и почему-то мысль его рассмешила и обрадовала. В очередной раз купился на мнимое бессилие, хрупкость и податливость и остался в дураках. Как на горе, которую год за годом ему проигрывал. — Не думал, что ты такой сильный, — усмехнувшись, он притянул норвежца ближе, и тот улегся поудобнее. — Скучал по мне? — поинтересовался Клэбо, поглаживая подбородок и шею. Он рассмеялся прежде, чем перехватить инициативу, и Саша не понял: речь про Кубок Мира или… — Ты не представляешь, как… Смысл скрывать, если любимый возвышается над ним и чувствует ответ? Они целовались неторопливо и голодно, ласкали друг друга в одежде, находя в медлительности магнетизм. Не в силах перестать, Саша ласкал любимое тело и не мог определиться, что нравится больше, — бедра или ягодицы. Страсть, как хотелось, увидеть и то, и другое в обтягивающем комбинезоне, а лучше — без ничего. Не без труда он сделал выбор в пользу джинсовой попы и крепко, крайне бессовестно стиснул самые нежные места, сорвав с губ порывистый выдох. Была своя прелесть в том, чтобы время от времени ему уступать. Тело Йоханнеса открыто и уязвимо — лежи и ласкай, пока он занят губами и шеей. Норвежец убрал руки на бедра, но Саша давно решил, где им лучше! Он вернул их на место, и Клэбо обиженно укусил его в шею, огорченный, что сидя верхом ему не дают командовать. — Принцесса, — ухмыльнулся Большунов, спуская руку на заднюю поверхность бедра. — Мы оба знаем, что быть сверху не в твоей компетенции. Йоханнес лежал на нем, вызывающе прогнувшись в спине, невозможно горячий и желанный, как первый снег после слякотной осени. Одичавший за месяц, он всем телом вжимал в постель, увлеченно ласкал и тихо, счастливо смеялся в отвечающие губы, не заботясь о том, что говорит и чем занят отдыхающий под ним русский. Руки задрали шерстяной свитер и сомкнулись на лопатках, лаская хаотично и пока еще сдержанно. Кожа впервые неидеальная, и Саша немного удивлен. — У тебя прыщик на спине, — нежно шепнул он, снимая ненужные слои и прижимая к груди близко-близко. Йоханнес зажмурился и, невозможно расстроенный, спрятал лицо на плече. Ну, почему Большунов вечно замечает то, что не должен, а то, что должен, не замечает? — Черт, — он прикусил сосок, и Саша тихо простонал. — Это все нервы и аллергия. Я не удержался и съел крошки от тарталетки. Мартин наплел мне, что тебе не нравится моя задница… Обычно немногословный в постели Йоханнес болтал без умолку, но оглушенный близостью и удовольствием Саша не расслышал и половины слов, которые ему нашептывали с надрывом и горечью. Забыв о собственном возбуждении, Клэбо ласкал его как в последний раз, целовал крылья носа, разворот плеч и лабиринт из кубиков пресса с такой жадностью, что оставлял ожоги на вечную память. Саша стонал уже не сдерживаясь и ласково перебирал щекочущие торс белые пряди. Никогда еще губы Йоханнеса не были такими горячими и влажными. Влажными от… слез? Короткие ногти скоблили по бокам, язык безостановочно извинялся и рисовал имя владельца на полоске коже над поясом джинсов. Большунов выругался сквозь жар и томление, разлепил веки и увидел лежащего между ног Йоханнеса. Подскочив на постели, Саша оторвал его от ширинки и чуть не вырвал молнию из штанов, пока раздевал обоих. — Подожди… — между бесконечными поцелуями молил Йоханнес. — Хочу кое-что показать… — На хуй все! Живо иди сюда! — Саш, ну, посмотри, пожалуйста… Три секунды, не больше! — обнаженный Клэбо взял его ладони в свои и нерешительно поднес к косточке на правом бедре. — Ну, посмотри! Большунов опустил взгляд, сглотнул и от души наорал. — Еб твою мать, Йоханнес! У тебя вообще мозгов нет? Нахуя ты это сделал? Клэбо с улыбкой выслушал ругань и поцеловал в уголок губ. — Не нервничай. Мне хотелось подарить нечто особенное, раз уж я пропустил день рождения. — И ты додумался до татуировки с моим именем?! Еще и на косточке… — Саша с жалостью провел большим пальцем по тонкой коже. — Было очень больно? Горящая игла с пигментом всплыла в памяти, и Йоханнес вымученно улыбнулся. — Ерунда. Это, конечно, не Мальдивы, но… — Обязательно во всем быть лучше меня? — Да. — Дурак! — Саш, да она маленькая… Никто не увидит. Жутко расстроенный, Большунов покачал головой и уставился в потолок. — Это же на всю жизнь, дурень! Что ты скажешь тем, кто будет после меня? Йоханнес сморгнул слезы и вцепился в плечи с несвойственной нежностью. — Хочу, чтобы ты был вторым и последним. — Я согласен. — И на лыжне! — Пошел ты. Они примирительно поцеловались, и Саша протянул руку к голым, самым желанным на свете ягодицам. — Не надо, — услышал он возбужденный выдох. — Я готовился. Ляг на спину. Обрадованный и удивленный, Большунов в предвкушении устроился на лопатках. Клэбо змеей приполз к нему и мучительно-медленно потерся. На миллиметры вглубь и обратно, но Саша не сдержал привычного беспокойства: — Аккуратно. Йоханнес насадился и по старой памяти вцепился в плечи, сожалея о скоротечности времени. Когда они в последний раз занимались любовью под его чутким руководством? Кажется, прошлой весной, где-то между Лахти и Холменколленом, когда чужие успехи еще не вскружили голову и контроль над душой и телом любимого был всем, о чем он мечтал. Саша под ним застонал и собрал кожу под татуировкой, которую пятью минутами ранее обругал. Все-таки нравится, подумал Йоханнес и, удовлетворенный знанием, прильнул всем телом, поглаживая по щеке и заглядывая в зеленые глаза. Саша так на него смотрел… Квинтэссенция любви, желания и бесконечного восхищения резала без ножа, и он почти не удивился, когда услышал: — Я бы умер за тебя… — Йоханнес вскрикнул, подкинул бедра и, испуганный, замер в воздухе. — Прости… Я просто очень соскучился… — Саша поцеловал его и с удовольствием шлепнул по попе за промедление. — Двигайся. Йоханнес вернул обоим удовольствие и виновато вскрикнул, когда любимый шлепнул его снова. Еще и еще. Провинившийся норвежец ерзал и громко, отчаянно мурлыкал на ухо жаркие извинения, упреки в равнодушии и откровенные просьбы шлепать попу еще и как можно чаще. Он успел забыть, как горячо сверху… Контролируешь, и вдруг он шлепает тебя, напоминая, что даже сейчас ты в его руках. — Согрелся? — шепнули ему спустя неопределенное количество шлепков. — Давно. — А так? — Саша приподнялся, аккуратно меняя угол. Губы поочередно накрыли возбужденные соски, лаская тонкую розовую кожу, и Йоханнес под белый шум в голове забыл обо всем. — Горячо. Ты такой нежный сегодня…— он всхлипнул, со сладкой ленью двигая бедрами. Любимый ласкал ягодицы, а он мечтал о новых, еще более жарких шлепках. Прикосновения были такими бережными, что хотелось обжигающей перчинки. Йоханнес прятал ногти, которые бесконечно впивались в плечи. Подумать только: он чуть всего этого не лишился. Они никогда не были друг с другом настолько нежны и откровенны — ласкали не оставляя следов, целовали избегая укусов. Незачем клеймить и присваивать то, что и так твое. Время будто остановилось, и они застыли в моменте, глотая вдохи и выдохи, упиваясь глубиной чувств и безупречностью тел. Перед оргазмом Йоханнес выпустил коготки и оцарапал плечо, прервав вереницу из отпечатков блуждающих по коже губ. — Прости, прости, пожалуйста… — извинялся он, поджимая непослушные пальцы. — Тебе больно, да? Я не хочу, но оно само… — Ерунда. Я просто шлепну тебя еще раз, и будем квиты, — Саша уткнулся ему в шею и спросил, переступая через себя: — Хочешь сзади? Боль прорвалась сквозь падшие барикады удовольствия, и Йоханнес крепче стиснул бедрами чужие колени, запретив менять позу. — Не сегодня, — он прильнул к губам, разделяя один на двоих стон. — Принято, принцесса. После нежного секса Клэбо расчувствовался и горько заплакал, оставив россыпь капель на огненной коже. Саша не успел и рта раскрыть, как ухо обдало поцелуем с признанием: — Я так за тебя испугался… — А говорил, вышло развлекательно, — мягко возразил Большунов, вытирая ненавистные капли с горящих щек. Один их вид приводил его в отчаяние. Светлые брови скептически изогнулись. — Ты все еще веришь моим интервью? — Саша кивнул, и рассерженный Йоханнес закатил глаза. — Дурак. До нервного срыва меня доведешь! — Да брось! Хочешь сказать, встреча со мной не самое захватывающее событие в твоей жизни? Клэбо поджал губы и, сам не свой, встревоженно вскрикнул: — Хватит выделываться, Большунов! Думаешь, после секса я меньше злюсь? Зачем ты ударил его палкой? — Он закрыл коридор и чуть не вытолкнул меня с лыжни, хотя я был быстрее! — Да мне плевать, кто из вас, придурков, быстрее! — Йоханнес отвернулся и с головой нырнул под одеяло. — Ненавижу насилие! Сколько раз просил не распускать руки! — Я его пальцем не тронул, — Большунов виновато почесал затылок и разворошил импровизированный кокон. — Йоханнес… — Дружкам своим спасибо скажи. Если б не они, врезал бы ему? — Да. Если мне что-то не нравится, я прямо об этом говорю. Как по мне, разок вдарить — и дело с концом. Нечего церемониться с такими уебками. — Меня бы тоже ударил? Рвано выдохнув, Саша поцеловал его между лопаток и обнял за талию. Больше всего он боялся, что Йоханнес придет к неверному умозаключению. — Нет, конечно, нет. Как ты мог такое подумать… — Я уже не знаю, что думать! Чем я так отличаюсь от других? Большунов развернул его к себе лицом и поспешно вытер новую порцию слез. — Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Никого ближе и дороже тебя у меня нет. — Четыре дня назад мне так не показалось… — Клэбо миролюбиво улыбнулся. — Это было поспешное, необдуманное решение. Все позади. Когда ты рядом, я себя контролирую. Йоханнес надавил подушечками пальцев на каменный пресс и поучительно произнес: — Он был впереди. Даже если разделяют секунды и миллиметры, крайний правый коридор — это риск. Тебе кажется, лыжа к лыже и ты успеешь… не успеешь. Кто впереди, тот и прав. Всегда помни об этом… …И ты победишь, закончил он в голове. — Это был первый и последний раз, — заверил Саша. — Обещаю. — Больше не пугай меня так. Я тоже психую, когда на лыжне не ладится, но нужно сдерживаться. Одно дело — злиться на других, но можно придержать в себе ярость. — Цитируешь самого себя? — хохотнул Большунов, перебирая светлые локоны. — Сам-то бы удержался? Весь мир бы расхреначил, если бы так с тобой… — Это да… — Йоханнес беспечно мурлыкнул. — Закрывшему мне коридор спокойной жизни не будет. — Какой злопамятный… — Саша пощекотал его и, отсмеявшись, шепнул: — Папаша Мяки накатал заяву в ментовку. Дело шьют. Клэбо фыркнул и самоуверенно прижал к себе вляпавшегося любимого. — Пошел он со своим сыночком. Хоть пальцем тебя тронут — убью обоих. Никому тебя не отдам. — Будешь мне передачки носить? — Несмешно! Подумать только: больше года я встречаюсь с задирой, психом и без пяти минут уголовником. — Лазурные глаза возбужденно сверкнули. — Как меня это заводит! Саша прижал его к груди, слушая мерные удары сердца. Как же спокойно… Он дома. Наконец-то дома. — А мог бы найти себе интеллигентного пай-мальчика без вредных привычек. — Мог бы, — Йоханнес улыбнулся самой красивой улыбкой. — Но принцессы предпочитают гопников. О фильме они вспомнили после второго оргазма, когда разомлевший Клэбо, демонстрируя любимому чудеса гибкости, пяткой столкнул ноутбук с кровати. Разорвав поцелуй, они обернулись на грохот, переглянулись и дружно засмеялись. — Досмотрим? — Ну… — Йоханнес трусливо, немного виновато улыбнулся. — Честно говоря, я смотрел только, чтобы тебя соблазнить. — А то я не понял, — Саша свесил руку с постели и поднял ноутбук. — Хочу узнать, чем кончится. Клэбо нервно облизал губы и без особого энтузиазма вернулся к фильму. Концовку он не любил. — Нам никогда не хватает времени. Сердце болезненно сжалось, и Йоханнес прильнул к Саше в безотчетном порыве нежности. Им тоже всегда не хватало, словно время кто-то воровал. — Так, может, бросишь меня? Я из-за тебя стал таким. Я никто. Полный ноль. Клэбо ожесточенно кусал губы, что не осталось незамеченным. — Что с тобой? — Ничего. Не люблю эту сцену. Не слишком довольный концовкой Саша поцеловал соленые губы и тихо спросил: — Ты знал, что они не останутся вместе? — Конечно. Я же смотрел. — Обидно. У них был шанс. — Да, но они его упустили, — Йоханнес обернулся к непривычно задумчивому Саше. — Больше не считаешь Горбатую Гору сопливой гейской порнухой? — Нет. — То-то же! — Клэбо вздернул нос и, не спрашивая, хотят его или нет, заявил: — А теперь у нас будет секс. Поймав игривый взгляд, Большунов развалился на смятой постели и закинул руки за голову. — Снова будешь бездельничать? — насмешливо спросил Йоханнес, в третий раз усаживаясь на бедра. — Давно пора отдохнуть! — Саша подмигнул обиженному норвежцу, мечтающему постонать на спинке. — Стартуй, я сегодня в запасе. — Считай это подарком на годовщину. Йоханнес стартанул, завистливо поглядывая на балдеющего, порыкивающего Большунова, который обленился хуже медведя после зимней спячки. Мало того, что не помогал двигаться, так еще и щекотал, сжимал бедра и бессовестно шлепал, требуя быть активнее. Последнее сводило с ума, и Йоханнес косячил нарочно — по-кошачьи прогибался и изводил любимого ласками, мольбами и ленивым, кощунственным темпом. — Попрошайка… Настолько нравится? — Я завожусь, когда шлепают, — засмущавшись, Йоханнес тут же исправился. — Когда ты шлепаешь… Пожалуйста! — Я подумаю. Скачи давай. Саша властно стиснул нежную, порозовевшую попку и подмигнул. Выругавшись, Клэбо послушно ускорился и наконец получил за старания награду. Что с ним такое? Он же любил это… двигаться и ласкать, делать все сам — для себя и для Саши, контролировать и решать, кто из них первым придет к финишу, а сейчас… Клэбо мерещилось, что Большунов злорадствует и издевается, смотрит оценивающе и насмешливо, недовольный ни темпом, ни телом, которое ему досталось. А что же Йоханнес? Йоханнес стонал и старался, скакал и пыхтел, отрабатывая все, что задолжал за месяц, и, совершенно вымотанный, к полуночи уснул на груди любимого.***
Насмешка судьбы: стартовать на минуту раньше и проиграть. Он сожрал двадцать секунд, еще столько же и на тринадцатом километре достал, втоптав в грязь под золотым солнцем. Не отсиживаясь опередил на горе и навязал свой темп, чего никогда не делал в постели. В разделках Большунов объективно сильнее, но Йоханнесу все одно: посмеялся и унизил своевременной психологической атакой. Клэбо осунулся, съежился и, бессильно кусая обветренные губы, встал в спину. Ну, почему он не может также? Что за несправедливое распределение выносливости в их паре? Одному все, другому — ничего. Минута и секунда. Разница в дистанционных способностях вышла на свет и ужаснула. «Ну, и что? — подбадривал себя Йоханнес, залипая на желтую майку — до конца сезона она в единоличном владении. — Одна гонка ничего не значит». Коньковые разделки не его стезя. Мороз, жесткая лыжня, он слегка вымотался после бурной ночи… Чего не скажешь о русском. Мысли вернулись в ленивое утро, и Йоханнес не сдержал улыбки. Сон был чутким, и легкие прикосновения губ к лопаткам разбудили на самом интересном месте. — Не сейчас… — послышалось недовольное бормотание. — Хочу досмотреть, как ты проигрываешь… Саша ласково усмехнулся и не оставил в покое, настойчиво целуя обнаженную спину. — Просыпайся, соня. На гонку опоздаешь. Из-под подушки показалась лохматая макушка с золотистой копной. Зимний луч солнца ослепил, и Йоханнес ворчливо засопел, откидывая одеяло и подставляясь под утренние ласки. — Не хочу. Ты меня вымотал ночью. — По-моему, ты сам себя вымотал, — позлорадствовал Большунов и, миновав поясницу, потерся щекой о заднюю поверхность бедер. — У тебя такие гладкие ноги… Клэбо пискнул и, обхватив руками подушку, сонно простонал: — Саш, мы же только вчера… — Вот именно, что вчера, а уже утро. Кто-то мне клялся, что все мое. Саша добрался до ягодиц и, соблазняя дальше, оставил нежный поцелуй на каждой и мазнул губами по разделительной полосе. Ласки устремились в шелковистую глубь, и дремлющий Йоханнес тихо мурлыкнул. — Хочешь меня? — Да просто делать нехуй, вот от скуки тебя вылизываю. Клэбо чудом не лягнул его пяткой в глаз, и Большунову пришлось долго и тщательно извиняться. Наслушавшись комплиментов, норвежец поудобнее устроился на животе и прижался щекой к нагретой солнцем подушки. — Только нежно и несильно, сегодня гонка… И переворачиваться мне лень. — И так сойдет, — хмыкнул Саша. Медленные, глубокие толчки усыпляли не хуже снотворного. Как всегда восхитительно нежен, осторожен и чертовски хорош. Беспокоится больше, чем в первые, самые неловкие разы и противится грубости, хотя в душевой Оберстдорфа его собственничество тело ощутило сполна. Но с тех пор… Йоханнес отчаялся перевоспитать любимого. Пожалуй, он слишком много позволяет Большунову, раз согласился на секс перед гонкой. А, впрочем, без разницы. Разве можно отказать Саше, когда он так настаивает? Прикосновение к спине осело трепетом внизу живота, и Йоханнес, наслаждаясь утренним сексом, забормотал нежности на норвежском. Все-таки приятно, когда любят не спрашивая. Под знающими дело пальцами позвоночник вытянулся в тонкую, гибкую струну, и нервные окончания заиграли симфонию. Сашины руки столько гладили, что золотистая кожа розовела и горячела в самых нежных местах. От прикосновений к бедрам и ягодицам Йоханнес таял и, не скрывая удовольствия, ворочался на постели и бессознательно просил, сам не зная чего. Ему и так уже дали все. Губы коснулись шейных позвонков, кромки волос и алеющей на подушке щеки. Еще немного сонный Йоханнес уперся локтями в подушку, разлепил веки и выразительно посмотрел, умоляя любить сильнее. Поглаживающая поясницу рука требовательно уложила обратно, пальцы предупредительно сжали безмерно горячее бедро, отпустили, не ожидая огня и жара, и вновь впились в кожу, запрещая вмешиваться. — Сильнее… — воспротивился Клэбо, извиваясь от мучительного темпа. — И быстрее. В ответ на безрассудство Саша шлепнул его, капризного, наглого и довольно бестолкового. Несильно, но ощутимо — так, как непослушному норвежцу нравилось больше всего. Йоханнес мигом успокоился, одобрительно заурчал и зубами вцепился в наволочку, заглушая стон. — Сегодня не ты решаешь, — насмешливо шепнули ему, поглаживая ягодицу. — После гонки… Если я выиграю. Йоханнес послушно распластался на постели и не сразу заметил, что тягучее, сводящее с ума трение между ягодиц исчезло. Пресытившееся прикосновениями тело держалось за старые импульсы, некоторое время подрагивало и выгибалось к призрачным, как мотылькам, ласкам. Тактильный голод и зуд внутри расстроили, Клэбо беспомощно оглянулся и требовательно качнул бедрами, которые нежно прижали к сбитой простыне. Никогда еще любимый не заставлял себя ждать, когда дело касалось его удовольствия. — Ну же…— он плаксиво ерзал, изнемогая и шантажируя. — Саша, я обижусь! — А говорил «не надо», — Большунов со смешком вошел, завалив на простыни. — Проснулся? Как разодетые горничные: один в красном платочке, другой — в розовом — они бежали спина к спине и спасались от ветра и холода. Йоханнес отстраненно подумал, что погодные условия в Пекине едва ли лучше, и внутренне содрогнулся. У него есть год, чтобы затмить Большунова на Олимпийских играх. Бородавко на пару с Носсумом рвали глотки на русско-норвежском и бегали, как два пса, высунув языки на морозе. Эйрик требовал отсиживаться и не спуртовать. Забавно… Теперь он, Йоханнес, делает грязную работу за Крюгера. Помочь русскому проиграть — святое, но его штормило, бросало из крайности в крайность. Широкая спина мчалась к победе, и безысходность сплеталась с безудержной яростью, злость распирала, и не было сил бороться. Если бы он только мог ему объяснить… Впрочем, что он, собственно, скажет? Устал быть в его тени? Завидует и день за днем теряет себя? Любит «без ума», любит так сильно, что ненавидит? До последних метров дистанции Йоханнес держался позади. Силы на рывок остались, но выскакивать из-за спины и обгонять на финише — как-то по-клоунски. Все равно ничего не светит. Раздавленный и опустошенный, он миновал сервисеров и скрылся в раздевалке, боясь встречи с зелеными глазами. Носсум с Бородавко толпились у рекламных щитов, переглядывались и не сводили глаз с электронного табло. Большунов был тут как тут. В пестрой куртке и нелепой шапке с помпоном он наблюдал за финишем Крюгера и, казалось, не тяготился возможным поражением. Взгляды встретились, и Саша загадочно улыбнулся. — Проиграет, — сухо сказал Клэбо, испепелив метким взглядом финишную прямую. — Откуда знаешь? — Я его знаю, — он кивнул на Большунова. — Он не улыбается после поражений. Как по заказу загнанный Симен остался вторым, уступив победителю 1,8 секунды. — Мы сглупили, — сокрушался Эйрик, мусоля потрескавшиеся губы. — Тебе стоило выйти вперед и притормозить его. Мы были очень близки! — По-твоему, я плетусь как черепаха? — завелся Йоханнес, сжимая кулаки. — Нет, но… — У Крюгера был ориентир, и все равно он облажался! — Симен выиграл бы, помоги ты нам, — досадливо, с легким упреком ответил Эйрик. Оскорбленное лицо подопечного не сказало ему ничего нового. Мысли были заняты Большуновым и коньковой разделкой Оберстдорфа. — Одна маленькая победа над ним? Серьезно? Думаешь, на второй ступеньке пьедестала Большунов уже не лучший в мире дистанционщик? — Клэбо болезненно, истерично расхохотался, медленно, но верно сходя с ума. — И вообще… не лучший в мире? — Эйрик воздержался от комментариев, и Йоханнес злорадно, с нотками торжества воскликнул: — Я так и думал! Твой любимчик. — Ты плохо пробежал. — А когда я хорошо бегал коньковые пятнашки? Носсум окинул его оценивающим взглядом и усмотрел под платком утренний засос. — Вы опять с ним… — Это не твое дело! — отрезал Клэбо, кутая шею. — Смотри, чтобы Холунн с Крюгером не перенапряглись. Что-то Ханс сегодня не в форме… — Чужие отношения тебя не касаются. — Да неужели?! Мои весь мир обсуждает и ничего! — У тебя особый случай, — Эйрик нахмурился, что-то обдумывая. — Большунов выигрывает, когда ты рядом. В Лахти тебя не было, и мы опередили его во всех гонках. А сейчас… Он даже выглядит иначе. Расслабленный и счастливый… Выиграл в одну калитку после дисквалификации, заявления в полицию и скандала. — А то ты русских не знаешь. Чем труднее, тем для них лучше. — Что ж, посмотрим, что будет в мас-старте, — Носсум испытывающе взглянул на подопечного. — Я на тебя рассчитываю. — Засунь его себе в задницу! — воскликнул Клэбо. — У нас годовщина. Он будет трахать меня всю ночь. У него сил хватит, сам знаешь. Оставив Эйрика с открытым ртом, Йоханнес удалился, но избавиться от навязчивой, привнесенной извне мысли не смог. Он выигрывает, когда ты рядом.***
Саша набросился на него после награждения, раздел и взял, притиснув к двери номера, а он, жаждущий напора, отдался по первому требованию. На постель они рухнули в вечной борьбе, и Йоханнес снова ему проиграл. Лежа ничком он извивался от ласк и рвал зубами наволочку, боясь поднять на уши отель душераздирающими, до ужаса громкими стонами. Навалившись сверху, Саша схватил его за предплечья и зафиксировал на месте. — Мы вчера не закончили наш разговор… — шепнул он, добавив красок потускневшему засосу. — Неужели? Я же извинился… — Не припомню, чтобы ты извинялся. Йоханнес шаловливо вильнул ягодицами, и, когда одну из них звонко шлепнули, застонал, и чуть не кончил, выпустив подушку и вцепившись в кровать. Чутье виртуозного тактика не подвело. Все-таки нарвался… — Ну, Саша! — он развратно улыбнулся и, краснея, сболтнул лишнего: — Что у нас на повестке? — Нагрубил в Руке. Умолчал про Иверсена. Сбежал от меня. Три недели не звонил. Наговорил гадостей по телефону. Оставил одного в день рождения. Пропустил нашу годовщину. Обманул и не приехал в Лахти. И петушился после скиатлона, который даже не бежал! В общей сложности Саша шлепнул его десять раз, схватил за бедра, стройные и горячие, и наконец взял, наслаждаясь нежностью и гладкостью кожи, контуром подрагивающих губ, широко распахнутыми иссиня-черными глазами и ноготками, неистово скребущими спинку кровати. Йоханнес дрожал и горел, извивался, когда было особенно хорошо, затирая простынь до дыр и оставляя на буром изголовье некрасивые полосы от ногтей. Его так властно держали за бедра, так жадно вминали в постель, врываясь в тело бесконечными интервалами, что с искусанных губ срывались неосторожные грубости. — Да трахни же ты меня сильнее! Жестче и глубже. Саша с рыком поставил его на колени, пригнув к смятой, безумно влажной простыне. Он не собирался идти у него на поводу, но сердце ни за что не желало игнорировать мольбы избалованного любимого. — Как пожелаешь, — рука надавила между лопаток и вздернула ягодицы вверх. — Хочешь побыстрее? Будет тебе такой темп. — Ты же ненавидишь эту позу, — Йоханнес игриво дернулся и выпрямил локти, в шутку пытаясь вырваться. — Вчера ты так заманчиво втирал про чувственность и доверие. Я не удержался. — А как же: «сегодня и больше никогда»? Тогда у камина? — Это были твои слова, — Саша пригвоздил его к постели. — Я тебе ничего не обещал. Он овладел им одним рывком, дикими толчками лаская горячую точку внутри и заставляя вскрикивать свое имя одними касаниями губ к позвоночнику. У Йоханнеса закружилась голова, онемел языки и разом поджались двадцать пальцев. Демоны отступили, больше не хлопали крыльями и не очерняли душу. Наконец, он не видит его лицо, может расслабиться и отпустить поражение. Порыкивая за спиной, Саша двигался в тесноте и сжимал ягодицы до ласкающих слух криков. Как же Йоханнес замучил его своими выходками! Кожа подгорала и розовела, он терял голову от стонов любимого, обладал им и подчинял себе, испытывая удовлетворение, но не удовольствие, пламенное и чистое, какое испытывал всегда. Но Йоханнесу, похоже, было без разницы. Он просил шлепать его, до хруста прогибался в позвоночнике и лишь изредка оборачивался, позволяя губам соприкоснуться на миг. Они немножко сошли с ума, и в рецидиве не было ничего хорошего. Бедра Йоханнеса раскалились до невозможности, и Саша, не зная, что с ними делать, вульгарно и довольно нахально хлопнул его по ближней ляжке в надежде чуть остудить. От безобразного жеста Клэбо невыносимо сузился и застонал, выплюнув легкие на простынь. — Еще… Сделай так снова. Потный и задыхающийся, он весь состоял из расплавленной магмы, скулил и молил быть с ним грубее. Язык намертво присох к небу. Саша сжал его шею у пульса и сорвался снова, как зверь, прикусывая тонкую кожу, угадывая желания и исполняя невысказанные. Уткнувшись лбом в скрещенные локти, Йоханнес всхлипывал не в состоянии больше стонать. Тряслись и мокли коленки, но он держался, раз уж сам попросил. Было жарко и сладко, с виска капало на скулу и шею, в голове что-то лопалось от перевозбуждения и диссонанса. Его не спрашивали, подчиняли, присваивали себе без права голоса, дергали за бедра, когда он, ужаленный теплой ладонью, нетерпеливо гарцевал на месте. Одна часть противилась и желала свободы, другая — была в восторге от неволи. Он сходил с ума от того, как сильно Саша хочет его, мусолит изгибы тела, тискает самые нежные и чувствительные места, рычит в ухо, двигаясь в нем с яростным свистом и заставляя коленки разъезжаться по простыне. Йоханнес отдавал ему все, что есть, и не смел ослушаться. На очередном непотребном слове Саша сильно шлепнул его и рванул на себя, врываясь так глубоко, как мог. — Заколебал так говорить! Это было слишком для чувствительного и романтичного Йоханнеса. В глазах помутнело, он вскрикнул от обиды и, потрясенный, закончил. Саша пытался добежать до оргазма, который ускользал из-за путаницы в ощущениях. Стараясь не тревожить по инерции стонущего любимого, он замедлился, прижал его к груди, целуя в шею и извиняюще перекатывая между пальцами левый сосок. Наконец, он увидел нечто, похожее на отблески звезд… — Этого хотел? — спросил Большунов, усевшись сбоку от задыхающегося, измученного норвежца. — Что с тобой? Так хорошо было? Сорвав голос, Йоханнес слезно мурлыкал в подушку, пока Саша втирал гель ему в попу. — Да… Похоже, я завтра не побегу. И послезавтра тоже. И с кровати не встану ближайший месяц, — он тихо хихикал, перебирая в пальцах истерзанную наволочку. — Щекотно. Не занимайся ерундой. — Ничего не ерунда, — строго ответил Большунов, бережно поглаживая ягодицы. — Прости. Я, наверно, недостаточно нежен с тобой. — Ну, хватит! Брось ты все это, — со скрипом приподнявшись, Клэбо отнял тюбик и заставил лечь рядом. — Мне насрать, нежен ты или нет. Давай повторим. Мне никогда не было так хорошо. У меня косточки в желе превратились. Саша устроился на соседней подушке, ощущая странную пустоту после оргазма и его глупого восторга. Никогда не было так хорошо. Больше года он ласкал и любил его, чтобы услышать заветные слова после дикого секса. Йоханнес лип с ненормальной нежностью, прижимался, повсеместно поглаживая и напрашиваясь на повторение. — А за что был десятый шлепок и все остальные? — игриво спросил он, бегая пальчиками по груди. — Всего девять провинностей. — Просто так. Захотелось, — буркнул Саша. — Ты сильно стонал и был очень узким. Сам виноват. Нечего так сжимать. Он солгал, если бы сказал, что ему не нравится шлепать любимого. Руки сами тянулись к соблазнительным ягодицам, напоминая норвежцу, кому принадлежит красота. Кто вообще не хотел бы шлепнуть Йоханнеса Клэбо? — Тебе было хорошо, и ты не сдержался? — ласково допытывался норвежец. — Да не сдержался! — рявкнул Саша. Допрос его откровенно достал. — Только импотент пройдет мимо твоей задницы! Такая нежная и упругая! Конечно, мне хочется гладить и шлепать… У любого здорового мужика встанет. Ты еще и стонешь как ненормальный. У меня крышу рвет от твоих криков в постели. Еще никто так не стонал. Я же чувствую, как тебе хорошо… Естественно, мне хочется тебя шлепнуть, чтобы громче стонал и знал, что мой. Это само собой происходит. И вообще имей совесть: мне тоже было хорошо. Я не могу все контролировать. Видеть перед собой твой зад и сдержаться. Я не собираюсь оправдываться! И не вздумай ныть. Сам напросился. Тоже мне невинная овечка нашлась. Большунов повернулся на бок, лишив надежды на продолжение банкета. Смущенный откровением Йоханнес придвинулся и обнял, целуя и лаская все, что попадалось под руку. — Я и не думал, что так тебя возбуждаю, — выдохнул он, польщенный. — Обожаю, когда шлепаешь… Годовщина удалась. Все, как я хотел. Саша не одернул, молча пережевывая слова. Что-то происходило: с Йоханнесом, с отношениями, с пониманием друг друга, с сексом. Он выругался от бессилия и чувства вины. Нельзя было срываться и уступать ему. Секс открыл врата в ад. — Успокойся, медвежонок. Я же сказал, все отлично. — Хватит сюсюкать! Терпеть не могу, когда ты меня так называешь. Сашей зови. Ну, или на худой конец Большуновым. — Сам же вечно нежности говоришь, — кокетливо шепнул Клэбо. — Потому что ты принцесса. Моя принцесса. — Любимый, хочешь массаж? — Хочу. Саша мигом успокоился и перевернулся на живот, воспользовавшись шансом. Удовлетворенный, плавающий в неге Йоханнес был очень нежным и заботливым: старался, ласкал, а главное слушался. — У тебя такое тело… — мурлыкающий норвежец изучал мышцы губами, заставляя нервничать и отвлекаться. — Так бы и съел. Йоханнес поцеловал под лопаткой, и снизу раздался утробный рык. — Массаж делай и не беси меня!***
Тончайшую проволоку ветвей обжигала золотистая кайма солнца. Ели стояли в серебряных шубках с блестками-искорками вместо пуговок. Воздух был чистым и пронзительно-морозным, а голубая мантия простиралась от края до края горизонта. Реже, чем когда-либо, они держались рядом, предпочитая бежать свою гонку. Каждый раз оказываясь у него за спиной, Йоханнес мучился чувством вины и сгорал от стыда за утренний невроз. — Доброе утро, принцесса… Тихий голос прогнал бредовый сон, в котором Эйрик выгнал его из дистанционной группы, назвав бездарностью. Пол ночи тренер пел дифирамбы Большунову, а за пару минут до пробуждения назвал его лучшим в мире, прилюдно унизив и морально прикончив. Изможденный и невыспавшийся, Йоханнес открыл глаза и предупредительно шикнул: — Только попробуй! — Я чем-то тебя обидел? — удивился Саша, убирая руку с поясницы. — Что с тобой? — Все тело болит после вчерашнего, а ты опять лезешь! Дай хоть немного отдохнуть. Я не робот как ты. Я не могу все время… — Да я же не имел в виду… — Я устал, — истерично перебил Клэбо. — Я хочу просто полежать. У меня болит там, а тебе плевать! Вчера нельзя было быть нежнее? Лишь бы отшлепать и трахнуть. Хоть бы погладил или поласкал ягодицы… Ты совсем меня не ласкаешь. Обращаешься со мной как с какой-то сучкой. Грубое, похотливое животное. Только о себе думаешь в постели! Ошарашенный Саша смотрел на него диким, затравленным взглядом и подыскивал слова. Наконец, он придвинулся ближе и взял его за руку. — Йоханнес, ты серьезно? — По-твоему, я шутки шучу? — Но вчера ты хотел пожестче. — Мало ли что я хотел. Своей головы на плечах нет? Клэбо перевернулся на бок, забрав себе второе одеяло. Он врал, но остановиться не мог. Непременно хотелось сделать больно, чтобы соперник рассыпался аккурат перед гонкой. — Почему сразу не сказал? — Саша виновато погладил спутанные волосы. — А что я должен был сказать? — Остановись, помедленнее. Что угодно. Мы же с тобой договаривались. — И ты бы, конечно, остановился, не кончив! — Да. Сразу же. Йоханнес потрясенно выдохнул, поколебался, но позиции не сдал. — Ты должен был почувствовать! — Йоханнес, я не могу все контролировать. Я уже говорил. Прости меня. Сильно болит? — Отвали! — Клэбо оттолкнул его руку и, бешеный, вскочил с постели. — Как животное себя ведешь. Хуже Иверсена! Йоханнес маялся и накручивал себя, без боя отдавая ему бонусные отсечки. Ничего не хотелось, кроме как забрать лживые, рожденные больным воображением слова. Вот что он натворил? На втором круге он затерялся в глубине и чудом не угодил в завал, устроенный британцем. Глаз зацепился за осевший в снег желтый биб, и ноги в противоречивость мыслям ускорили бег. А вдруг, а вдруг, а вдруг за оставшиеся пять километров он не обгонит сорок с лишним человек, выдохнется и проиграет?.. Не один норвежец не поднял темп, и Йоханнес непонимающе поджал губы, бегая глазами от Иверсена к Голбергу с Рете. Чего они медлят? Неужели из-за того, что сошел дважды упавший Холунн? Глаза раскройте! Он же догонит, пока вы заняты локальными разборками с русскими! Пару километров спустя Большунов вновь возглавил пелотон, объехав по бровке всех, кто не желал уступать лыжню. Злостно фыркнув, Клэбо осел в глубине и проморгал момент, когда соперник предпринял решающую атаку и сбежал вместе с Голбергом. Йоханнес чертыхнулся, бросился следом, но заковырялся, пробираясь сквозь частокол палок и лыж. Какая наглость! Несносный русский кинул его и сбежал с партнером по команде. От пятисекундного преимущества Клэбо откусывал кусок за кусочком, но финишная прямая неумолимо приближалась. Засранец Голберг путался под ногами, заслонял ориентир и попросту тормозил. Йоханнес сменил лыжню, поравнялся с носками ботинок… Нет, только не второй. Лучше третий, но не второй, не после него. Он так близко… Еще чуть-чуть. Может, в разножке все же успеет? Желтая майка и красный комбинезон. В голове пронеслась мысль, что ему бы такое больше пошло. Он же светленький… Второй по фотофинишу — хуже и не придумаешь. Голберг очень не вовремя полез к уставшему Большунову с кулачком, а на фотосессии тот первым протянул руку, скрепив рукопожатием взаимные поздравления. Йоханнес кутался в розовый платок, недобро косился и бешено ревновал. А его, конечно, поздравлять не надо! Забыв о нем, они подхватили лыжи, по щелчку улыбнулись и, как только фотограф отошел, снова прилипли друг к другу. Ну, все! Это больше, чем он способен выдержать. Подскочив к мирно болтающей парочке, Йоханнес вклинился между ними и набросился на Пола. — Убери от него руки! — Что, прости? — Я сказал, убери руки от моего парня! На заднем плане оживились и зашушукались журналисты, сдержанно улыбнулся Бородавко и покачнулся стремительно бледнеющий Носсум. — Йоханнес! — Большунов приобнял взвинченного норвежца за плечи, но тот вырвался и пуще прежнего раскричался. — Помолчи! — он крутанулся к Голбергу, непонимающему причины истерики. — Не смей на него смотреть! — Йоханнес, мы просто разговаривали! — повторно вмешался Саша, зыркая по сторонам. — Перестань. — А мне плевать! Какого черта он лапает тебя?! Юрий Викторович тихо усмехнулся, журналисты, навострив уши, подобрались ближе, чем выбесили пристыженного Эйрика. — Черт знает что! — в сердцах выплюнул он, теребя запястье. — Пойду вмешаюсь. — Не стоит, — Арильд с легкой улыбкой остановил коллегу. — Обычные муки ревности. Молодежь сама разберется. — Я вижу, как они разберутся! Йоханнес сбрендил! Только драки из-за Большунова не хватало. — Тебе не кажется, что ты чересчур требователен к Йоханнесу? — Имею право! Он лучший в сборной. — Он человек, Эйрик. Мальчишка совсем. Вспомни себя в двадцать четыре. Чем больше ты давишь на него, тем больше он злится, закрывается и сопротивляется. У меня такое чувство, что его скоро разорвет от напряжения. Оставь его в покое. Мальчик без памяти влюблен. — Он слишком ранимый и эмоциональный, — сварливо откликнулся Эйрик. — Мало того, что влюбился, так еще и в соперника. Нашел время… — стойко выдержав осуждающий взгляд, он полушепотом произнес: — И не смотри на меня так! Я не первый раз говорю, что против его отношений с Большуновым. Туман в голове, бабочки в животе, а выигрывать кто будет? Вчера седьмой, сегодня второй. До чемпионата месяц! Мне вот нисколько несмешно! — Завтра выиграет, — заступился за подопечного Арильд. Носсум покачал головой, не принимая аргумент. — Одно и тоже из года в год. Они вернули внимание троице, которая худо бедно разобралась. — И не приближайся больше! — верещал Йоханнес, заслоняя Сашу. Тот уже обнимал его за талию, гладил по бедру, нашептывал что-то и бросал сочувственный взгляд на оторопевшего Пола. — И не смотри! И не прикасайся! Иди уже! — Ладно, — смиренно выдохнул Голберг. — Только успокойся. Он ушел восвояси, и Большунов развернул обезумевшего норвежца к себе лицом. — Полегчало? — Более-менее, — отозвался Клэбо, стряхивая любопытные взгляды журналистов, Носсума и Бородавко. — Эти еще вылупились… Саша безразлично развел руками. Йоханнес ревновал как сумасшедший и приходил в себя только в собственнических объятиях под жаркий шепот, что он лучше и желаннее всех. — Нечего так кричать. Тем более без повода. Кстати, ты милый в платочке. — Йоханнес порозовел и, затрепетав, смущенно поправил узелок. — Как Аленушка. — Я же говорил, разберутся, — с улыбкой обернулся к коллеге Арильд.***
После ужина Йоханнес расстелил постель, в одежде забрался под одеяло и открыл разговорник. Заковыристые русские слова падали в мыслительную воронку, и, как ни странно, вытесняли из головы второе подряд поражение и жгучую ревность. — Йоханнес… — Отвали! — Йоханнес! — Я сказал тебе отвалить! — Не читай лежа, — под возмущенный выдох Саша отнял разговорник и с интересом уставился на обложку: — Новый что ли? — Тот порвался, — покраснел Клэбо. Большунов лукаво улыбнулся и ущипнул его за плечо. — Ты порвал его вместе с розовыми сердечками? Пунцовый Йоханнес запыхтел, как паровоз, и повыше натянул одеяло. — Ула! Мелкий гаденыш! Что еще он тебе наплел? — Сказал, ты третий год по мне страдаешь. — Он преувеличивает. — Улетаешь, когда меня видишь. — Это неправда! — И ревнуешь ко всем мужикам в радиусе метра на лыжне, — уже серьезно добавил Саша, щипая, тиская и щекоча. — Мы можем об этом поговорить? — Не дури! — отбивался Клэбо. Он спрятался под одеяло, но его нашли и вытащили на свет, откровенно любуясь кошачьим прогибом спины и ямочками под коленками. От Сашиной нежной улыбки стало не по себе, и сердце громко, очень болезненно стукнуло в груди: — Чего уставился? — Тебе так идет это жуткое розовое барахло. Обиженный Йоханнес оправил футболку и шорты. — Нормальный парень сказал бы, какой я красивый. — Я так и сказал, — Саша присел на край постели. — Только по-своему. Ну, так как? — Ладно уж… Мне просто не понравился его взгляд. Нечего так на тебя смотреть. — Стервозный норвежец тяжко вздохнул и дотянулся до теплой ладони. — А ты тоже! Подошел к нему, улыбнулся, поздравил… Знаешь же, как я ревную… — Знаю. Но я перекинулся с ним парой слов. Ничего такого. — Меня тебе уже недостаточно? Ты и так большую часть времени думаешь о гонках, а не обо мне! Ты мой… — жалобно, почти с детской обидой воскликнул Йоханнес. — Я не собираюсь делиться! Зря я его не придушил! Саша покачал головой, переплетая пальцы. — А кто меня недавно упрекнул в насилии? Как думаешь, твой поступок был намного умнее? Голберг — нормальный парень, к тому же твой партнер по команде. — Я извинюсь, — покривив душой, Йоханнес подвинулся на соседнюю половину кровати. — Полежи со мной. Плюхнувшись на постель, Саша привлек к себе сопящего норвежца. — Все нервы мне вымотал. Такой ревнивый… — Весь в тебя, — ни капли не раскаявшись, Клэбо хитро улыбнулся. — Эйрику скоро психиатр понадобится. Уже голова трясется. Саша мстительно разворошил укладку, превратив ее в воронье гнездо. Йоханнес фыркнул, поломался и уступил, разрешая тянуть за волосы и вытворять с ним все, что вздумается. — Жаль, нормальный мужик. Йоханнес, ты прав во всем, кроме одного. Лыжи действительно занимают значительное место в моих мыслях, но не твое. У нас все по-прежнему. Я не стану любить тебя меньше, поболтав с кем-то две минуты. Клэбо ненадолго притих и, подкопив сил, заныл: — Саш… — М? — Ты думаешь про свою бывшую? Сделав глубокий вдох, Большунов сосчитал до десяти. Невозможный норвежец. — Начинается… Нет! Сто раз тебе говорил. Когда мне о ней думать? Ты занимаешь все мое свободное время. Его ни на что больше не хватает. Йоханнес брыкнулся и строптиво царапнул шею. — То есть если бы время было… — Йоханнес, блять! — Расскажи про кикимору. Не отстану, пока не расскажешь. — Может, перестанешь Аню так называть? — Ты же зовешь Иверсена поросенком. — Потому что он поросенок, — огрызнулся Саша. — Отцепись от Ани. Больше года прошло. Мы с ней разбежались до того, как я лег с тобой в постель. — Все равно, — синие глаза требовательно блеснули. — Как вы познакомились? — На медобследовании, — сухо ответил Саша. — Это была любовь с первого взгляда? — Нет, но она мне понравилась. Люблю светленьких и нежных. — Йоханнес вспыхнул, покраснел до ушей и ревниво царапнул свежую полоску на шее. — Я пробовал ухаживать, но она не обращала на меня внимания. Тяжелое расставание, все дела… Ей было не до романтики, а я был не в ее вкусе. — Ну, и плюнул бы, — Клэбо кокетливо закинул ногу Большунову на талию. — То же мне недотрога нашлась! — Она мне понравилась, а я не люблю отступать, — чуть нахмурившись, Саша почесал ему ямочку под коленкой. Все это было давнишним и малозначимым, но память услужливо подкидывала кусок за куском. — На сборе в Белоруссии она заболела. Сильно. Я бегал к ней в больницу после тренировок, таскал фрукты и цветы… Она понемногу оттаивала. Ее выписали, а дальше само закрутилось. Закончив, Саша сгреб в охапку беспокойного Йоханнеса. За время рассказала норвежец успел сесть на шпагат, скатиться под бок, закинуть ногу за голову и вернуть ее на прежнее место. — Какой она была в постели? — Йоханнес! — предупредительно рыкнул Саша. — Что ты прицепился? — Ну, расскажи. — Она почти не стонала, была равнодушна к ласкам и не любила, когда трогают волосы. Временами мне казалось, что ей и скучно, и не надо. Она как будто позволяла. — Ей было скучно, — усмехнулся Клэбо. — Надо было схватить ее за волосы. А ты как обычно ласково тянул. — Не могу я так с девушкой. — Она была первой, да? — Вообще-то, нет. Как и я у нее. Йоханнес изумленно моргнул, стукнул его и завыл, отбив костяшки о пресс. Он взвизгнул от боли, и Саша, хохоча, поцеловал пострадавшие пальцы. — Аккуратнее… — Скольких ты трахал до меня?! — Троих. Аню, соседку в Брянске и одноклассницу. С ней по пьяне в шестнадцать. Это был первый секс. Честное слово, Йоханнес, все сделал самогон. — Бабник и алкоголик! — норвежец не жалея лупил довольного Большунова. — Похотливая скотина! Ненавижу! Наконец, он выбился из сил, и покалеченный Саша прижал его к груди. — Захлопнись уже. Это ничего не значит. Я люблю тебя. Только тебя. Понял? — Да, — не сразу угомонившись, Йоханнес вывернулся и взволнованно коснулся губ: — Не жалеешь, что выбрал меня? — Еще один дурацкий вопрос, и начну жалеть. Ай! Больно кусаешься. — Это тебе за тех троих, что были до меня. Получается, я только четвертый… — Кончай убиваться! Четвертый, третий, второй… Какая разница, если не первый? — Никакой, — Йоханнес обвил шею и снова потянулся к Саше, нежно и жарко лаская отвечающие губы. Они провалялись в постели до позднего вечера. В перерывах между поцелуями и разговорами Клэбо сладко посапывал на вытянутой руке любимого, гладил его по щеке, шипел, когда тот чуть отстранялся, и мурлыкал, когда обнимал особенно крепко. Кроткий и безобидный. Безобидный, как же… Большунов наблюдал затаив дыхание. Все то же. Синий прищур, трепет ресниц, полуулыбка и мерное мурчание от прикосновений. Но что-то изменилось. Йоханнес был скован, сдержан, слишком горяч и требователен по ночам и чересчур холоден по утрам. Я сделал ему больно. А сделал ли? Крупица подозрения закралась после гонки. Почти настиг на финишной прямой… Слишком резво. Не мог же Йоханнес соврать? Нет. Ложь в сексе -табу. Они договорились быть искренними друг с другом до конца. — Саш, а ты бы хотел детей? — Мне и с тобой хлопот хватает, — ухмыльнулся Большунов, оставив размышления при себе. — Дурак. Я серьезно! — Ну, не отказался бы. Дочке заплетал бы косички, а с сыном ходил бы на рыбалку. Научил бы их кататься на лыжах, чтобы династия Большуновых… — А я не хочу, — перебил Йоханнес с нотками раздражения. — Ни ребенка, ни кошку, ни канарейку. Не хочу ни с кем тебя делить. Я с ума сойду от ревности. — Глупый, это же другая любовь. — Ну, и что! Я хочу быть для тебя всем. Чтобы мы всю жизнь были только вдвоем: ты, я и снег. — И лыжи? — с легким смешком уточнил Большунов. — И лыжи. Ты согласен? — Спасибо, что спросил мое мнение. Да. — Правда? — Йоханнес засиял и радостно уткнулся в шею. — Ты как-то сказал, годы пройдут и захочется настоящую семью. Я не смогу тебе ее дать. — А почему нет? — улыбнулся Саша, прижимая его к себе. — Два человека — тоже семья.***
Утром третьего дня Саша проснулся один в остывшей постели. Рука привычно потянулась к соседней подушке, но вместо мягких локонов нащупала один-единственный волос и вместо теплого тела обняла первозданную пустоту. Ушел. Давно и тихо. Клэбо стоял в стартовом коридоре, с предвкушением потягивая ледяной воздух. Большунов выиграл у него разделку. Большунов опередил его в мас-старте. И вот он, шанс, бесценный и долгожданный! Спринт, классика. Наконец он щелкнет русского по носу. Окрыленный он сорвался с места, пулей пронесся по стадиону, выиграл квалификацию, а Большунов… Большунов самоустранился. Поскользнулся на спуске, не прошел в тридцать лучших и, оставив соперника голодным и злым, сбежал тренироваться в лес. За ним предсказуемо потянулись болельщики и журналисты. Не велика потеря… В конце концов есть Шанава и Пеллегрино. Есть выздоровевший Устюгов, Ретивых и этот их новенький, Терентьев. Да и свои не дремлют… Но чего-то не хватает. Нет в сердце радости от победы в спринте. Их так много, что Йоханнес уже не считает и не гордится. На финише Люка мазнул по нему липким взглядом, поздравил, рассыпавшись в похвалах, но Клэбо нужно не его восхищение и не его поражение. Ему нужно что-то, чего он и несколько миллионов человек никогда не узнают. Счет не два — один, а три — ноль. Большунов снова оставил его ни с чем, упал на зло, лишив триумфа, борьбы, искр из глаз. — Будь ты проклят! — в отчаянии выкрикнул норвежец, ломаясь под гнетом третьей неудачи и позволяя последним проблескам здравого смысла утонуть в обиде и ослепляющей зависти. Саша остановился, бледнея от болезненного укола в сердце. Мысли вернулись к Йоханнесу, который, должно быть, только что спрыгнул с верхней ступеньки пьедестала. Я знал это. Знал, что ты победишь. Он сорвался с места, дальше наматывая круги по заснеженному лесу и не подозревая, что выигравший спринт Йоханнес Клэбо только что проиграл дуэль самому себе.***
Они расстались на следующий день, скомканно и неловко: простились у автобуса, натянув маски до самых глаз. — Я пропущу следующий этап. — Я тоже. — Нове-Место отменили. — Я знаю. — Тогда до…? — Да. — Саша! — окликнул Йоханнес удаляющуся фигуру. Большунов мгновенно вернулся, с надеждой всмотревшись в печальные глаза. — Что? — Я хочу тебе сказать… Ерунда, — Йоханнес сморгнул слезы и нашел в себе силы по-человечески улыбнуться ему. В последний раз. — Забудь. — Ты уверен? — Да. — Что ж… — Саша с тревогой протянул ему руку, пожимая безжизненные, ледяные пальцы, которые три дня пытался отогреть, но не сумел. — Желаю удачи в Оберстдорфе. — Спасибо. Клэбо отвернулся, шагая прочь. А я тебе — нет.