***
В последнюю зимнюю ночь тучи разогнал южный ветер, и на утро выглянуло солнце, круглое и лучистое, как золотая медаль. В финал вышли все, кто должен, и незадолго до старта от синей радужки к зеленой и обратно пронеслась шаровая молния. Первый из трех кругов бежали спокойно. На подъемах и спусках Саша держался за Вальнесом и Шанавой, с некрываемым раздражением поглядывая на последнего. Чуть больше года поклонники не приближались к Йоханнесу на пушечный выстрел, но поглядывать — поглядывали. Ряды тайных воздыхателей недавно пополнили Поромаа и Шанава, и, если первый не отсвечивал, то второй раздевал глазами, безмолвно ожидая, когда он, Большунов, подвинется. Подвинется он, как же. Саша без труда вычислял липкие взгляды, ревновал и бесился, что никому нельзя врезать. Говорящие манекены пялились так, что слюна капала на снег, а Йоханнесу хоть бы что. Он разгуливал полуголым, удивленно мурлыкал, когда его ревновали, и на перевозбужденный пелотон обращал меньше внимания, чем уставший от взглядов Большунов. Любить человека, которого хочет весь мир, вообще было делом нелегким… Соперники расступились, услужливо предлагая полидировать, и Йоханнес неторопливо вскарабкался в подъем. Остальные пристроились сзади, наслаждаясь видом. Вот же извращенцы, подумал Клэбо, раскатившись на спуске. Он не спорил, что у него сексуальная задница, но так откровенно пялиться… Озабоченность опостылила с юниорских лет, но не уродовать же себя на зло придуркам. Чем старше становился Йоханнес, тем меньше подкупали лесть и восхищение. О, эти похотливые французы и шведы чуть ли не под лупой разглядывали цвет его белья под комбинезоном, но не замечали грустных глаз, синяков под глазами и отчаяния. Не один из них не влюбился бы в его недостатки, капризы и дурацкие пальцы с широкими суставами. Они согласились бы носить его на руках, водить по ресторанам и ублажать, но вряд ли примирились бы с истериками, теориями заговора, запросами в спальне, аллергией на все, что съедобно, и амбициями. Они любили звезду, а не человека — слабого и неидеального. Единственное, что было хорошего в многочисленных взглядах, — жаркая ревность и страстный секс. Он запретил Саше избивать соперников, и связанный по рукам и ногам Большунов устраивал ему такие ночи любви, перед которыми меркло все золото мира. Устроившись верхом, Йоханнес смаковал каждое собственническое касание, каждый ревнивый шлепок по попе. Саша всегда его шлепал в постели, когда сходил с ума от ревности. Боясь, что уведут или отнимут, он жадно хватал нежно-розовые ягодицы, под звонкое ойканье оставлял на каждой ласкающий отпечаток и кусал виток пульса. Йоханнес ложился чуть выше и откидывал голову, жалобно постанывая от укусов в шею. Так же, как Саша, он мучился от чужих, непрошенных взглядов и дрожаще вскрикивал, когда любимый, прижимая к себе, впивался в губы, сильно шлепал по попе и тянул за волосы на затылке в поисках мест, где еще не кусал. Влюбленный в собственничество Йоханнес чуть сознание не терял от такого обращения с нежным телом. Из глаз сыпались золотые искры, и он, беспомощный, не знающий, что предпринять, отчаянно просил, рассчитывая, что с ним поделятся инициативой. — Хватит шлепать меня, — молил Йоханнес, вопреки словам подставляясь под любимую ласку. — Я и так дрожу от оргазма. Чего ты добиваешься? — Дай-ка подумаю… Хочу, чтобы ты кончил и влюбился в меня еще сильнее. В порыве страсти Саша брал его нетерпеливо и ревностно, задавал свой темп, но оставался чутким и любящим. Он был телепатом, когда дело касалось удовольствия Йоханнеса. — Тебе больно? — разволновался он, когда норвежец жалобно пискнул от сильного толчка. — Поменяем позу? — Не-а. Но я хочу сам. Пожалуйста… — Я понял, Йоханнес, — Саша отпустил нежные бедра, переключив внимание на губы, глаза и тело. — Но я все равно буду тебя шлепать. И не спорь. Ты заслужил. Улегшись под углом блаженства, Йоханнес приник к губам и доверчиво подставил ягодицы. Саша не шлепал его грубо, болезненно, чересчур сильно. Он делал все, чтобы возбудить до беспамятства, заласкать до счастливых слез. Эмоциональная близость возбуждала больше всего. Йоханнес млел и ластился, трепетно обнимал и целовал, с любовью смотрел в зеленые глаза, пока его голодно целовали, собственнически кусали за горло и сжимали волосы у корней. — Ты сегодня такой психованный, — восторженно шепнул норвежец, прогнувшись в любимых руках. — Бесят эти уроды! И ты тоже бесишь, когда им улыбаешься. Еще раз, и убью их всех, а тебя отшлепаю! Очарованный ревностью, Йоханнес говорил нежные слова, мурлыкал как заведенный и, полностью сосредоточенный на удовольствии любимого, не позволял себе царапаться и кусаться. Саше было неимоверно хорошо. Им обоим было неприлично хорошо друг с другом. — Я схожу с ума, когда ты меня шлепаешь… — шептал Йоханнес, балансируя в диапозоне между мягким, бархатным мурчанием и нежным, обиженным писком на самых чувствительных шлепках. — Боже, какой ты собственник… — он сбросил темп, чтобы наказание ощущалось ярче, заерзал и заканючил: — Любимый, я хочу еще шлепок. Наглость и напор доводили до искрометного оргазма, а уж, когда Саша рычал в ухо и матерился на русском… Йоханнес обожал русский мат. Запомнив самое неприличное, он горделиво отвечал Большунову на родном языке, и тот опрокидывал на спину, втискивался между бедер и не сдерживался. Ближе к финишу Саша покрывал поцелуями пятнышки на шеи, зарывался в мягкие локоны, и прощенный норвежец тянул руки к лопаткам и, не увидев возражений, наконец царапал — нежно и нерешительно. Неугомонный русский, приревновавший его к кому-то из пелотона, застонал и крепко прижал запястья к постели. Йоханнес будто того и ждал: сложил на него левую ногу и, не в силах пошевелиться, тихо, совершенно искренне мурлыкнул под тяжестью: — Люблю, когда ты сверху… — По тебе не скажешь. Вечно недовольное личико, — хмыкнул Саша и пощекотал. — Чтоб не дрался. Йоханнес выругался по-русски, укусил за губу и тут же поплатился, оказавшись на животе с разведенными ногами. Рассерженно вскрикнув, он потерся о простынь и оглянулся, обиженный на любимого за шлепок по бедру. Пристроившись сзади, Саша приласкал неженку-норвежца. — Ну, прости… — шепнул он, снимая с губ возмущенный писк. — Рука сама тянется… — Варварство, — отозвался гордый Йоханнес и незаметно улыбнулся. — Шлепай. Твое же. Небрежность в постели напоминала, что он принадлежит лучшему в мире дистанционщику. Никто никогда не коснется его, пока они вместе. Они оба были страшными максималистами, ревнивцами и собственниками. — Блять, как будто марафон пробежали, — восхищенно выдохнул Саша, когда после секса они, потные и вымотанные, ничком повалились рядом. Йоханнес перевел дух и кое-как лизнул ключицу. — Или тридцать пять спринтов. — У тебя гнездо на голове… — шепнул Большунов, осторожно распутывая волосы. — Ты такой ненасытный. Столько здоровья нужно, чтобы тебя удовлетворить. — У тебя получается, — мурлыкнул Йоханнес и, пригревшись под боком, зевнул. — Спать хочу. Напомни, из-за какого мужика вот это все сейчас было? Кто мне хоть глазки строил? — А хуй его знает. Не помню. Вроде коротышка из твоей сборной. — Коротышки из моей сборной сохнут по тебе, — Клэбо приподнялся на локте и прищурился. — Так мне извиниться? — Не-а, — Саша вытянул ноги, довольно разглядывая искусанную шею. — Мне уже и не надо. — У меня попа горит. — Тебе полезно. Йоханнес улыбнулся, мстительно придавил к постели и впервые за вечер укусил в плечо. — У меня очень нежный зад, знаешь ли. Мог бы не шлепать так много. — И упругий, — добавил Саша, нежно поглаживая ягодицы. — Такие горячие… Я бы не шлепал, если бы на тебя не смотрели. — Ревнуешь ты, а достается мне. — А сам-то? Спина неделю заживает после твоей ревности. Царапаешь так, что кожа лопается. Имею полное право пошлепать тебя. Мы квиты. — Я все понял, — ласково шепнул Йоханнес, целуя в щеку. — Ты у меня единственный. И еще, Большунов: если сию секунду не отпустишь мой зад, может быть, мы пробежим бонусный спринт. Мне что-то расхотелось спать. Мысль, что с кем-то может быть лучше, гасла, так и не родившись в хорошенькой голове… Тогда секс был страстным, соперничество было игрой. Проблемы сводились к родителям Большунова, не желающим принимать в семью. На втором круге игра в поддавки закончилась. На спуске Саша накатил лидирующего швейцарца и скачками помчался в гору, взвинчивая темп и растягивая неугодную группу. До чего же смешно… Накануне его и ставить не хотели. — Саня, а ты уверен? — Юрий Викторович, вы опять за свое? — нахмурился он, когда его в очередной раз попробовали отговорить. — Я хочу тратить силы на борьбу с соперниками, а не с эмоциями. Мне проще готовиться ко всем гонкам. Больше все равно некому, так что о чем тут говорить? — Мы могли бы дать шанс юниорам. — Сезон показывает, кто должен бежать. Не понимаю, почему тренерский штаб выбирает между мной и кем-то. Почему под вопросом я, а не кто-то другой? Меня это больше всего раздражает. Контраргументов не нашлось, и Юрий Викторович скрепя сердце уступил. — Ладно уж. С кем ты хочешь бежать? — С Йоханнесом Клэбо. — Большунов, я серьезно. — Я тоже, — грустно усмехнулся Саша. — Но раз это невозможно, то с кем угодно, — он пожал плечами и добавил: — безразлично. Немного вымотав Вальнеса и Шанаву, он передал эстафету с двухсекундным преимуществом и мельком полюбовался синими, недовольно сверкнувшими глазами. Как они хороши под солнцем! Йоханнес встретил Эрика прохладно и осуждающе. Не хватало еще тратить силы и отыгрывать пойманные секунды. Как же Большунов его задолбал! Спрей от Большунова был бы кстати. Ну, или мятные постилки… — У нас нет лекарства от Большунова, — распинался перед NRK Холунн. — В Норвегии нет лыжника, который был бы так настойчив и быстр. Он невероятно вынослив, хорош и в свободном стиле, и в классике, у него сильный финиш… Йоханнес стоял в стороне и слушал. Похоже, в Норвегии скоро забудут его имя. Еще и скиатлон не прибавил уверенности в себе… Вместо борьбы за подиум — ответ на идиотский вопрос, раздражен ли он результатом. Разумеется, раздражен. — Ненавижу проигрывать. Ненавижу проигрывать ему. Я стал четвертым. С таким же успехом мог бы стать 70-м. Через пять лет никто не вспомнит того, кто стал здесь четвертым. Никто не вспомнит, никто не вспомнит… Удивленный прытью, Йоханнес догнал Ретивых на втором подъеме, вслед за ним сел на спуск и к неудовольствию Саши разрушил план, вновь собрав группу. Ничего личного, любимый, подумал он и хитро подмигнул. Грозная спина мгновенно скрылась за поворотом, и Йоханнес, страшно волнуясь, скинул шапку и нервно стукнул лыжей о лыжу. Он знал Большунова лучше, чем кого-либо: костьми ляжет, но отрыв привезет. Норвежец приподнялся на цыпочки и чертыхнулся, вглядевшись вдаль. Просвет был немаленький. О, Господи, опять разгребать дерьмо! Мало ему Иверсена, который однажды подставил в команднике, теперь и Вальнес расклеился и не сдюжил. Почему не найти нормального напарника — сильного, неудержимого, такого, чтобы всех разметал на пути к победе?! Если бы я бежал с ним, мы бы победили. Четыре года назад он по неосторожности похвалил Большунова. Он бы стал чемпионом мира двумя годами раньше, если бы бежал с Большуновым, если бы Большунов был норвежцем. Но Большунов был русским. Больно, несправедливо и горько, ведь никого лучше и достойнее Йоханнес не встречал. На заключительном подъеме соперник врубил пятую передачу, и Эрик безнадежно отстал, проиграв пол автобусной остановки. «Моя школа, — с гордостью подумал Клэбо. — Все-таки научился. Теперь тоже бежит, а не скользит, да и частота приличная». Одна-единственная совместная тренировка ожила в памяти, и Йоханнес досадливо закусил губу. Нельзя было открываться, нельзя было показывать, объяснять, учить. Легкомыслие вышло боком его стране. Пять секунд, прикинул расстояние Клэбо, и волна истеричного возбуждения пощекотала низ живота. Этого еще не хватало… До чего же хорош! Не чета всем этим спринтерам. Вот уж действительно робот и машина. И никто никогда не видел его слез… Не смотри, приказал себе Йоханнес, смущенный мыслями и желаниями. Но как не думать, когда у них так давно не было близости? Правда, слишком давно. Саша проводил его, талантливого, жадного и быстроногого, тоскливо-восхищенным взглядом. Он надеялся, что Глеб сможет, но в душе не верил — слишком вымотался на втором круге да и Йоханнес в разы сильнее. Даром, что напарник подвел и проиграл. Они одиночки: никому не доверяют, кроме себя. Может, поэтому им не везет с партнерами. Большунов убегает, Клэбо догоняет, а Глеб с Эриком… Это Глеб с Эриком. Нельзя требовать невозможного. Прищурившись, Саша всмотрелся в заключительный подъем. За половину финального круга Йоханнес уничтожил результат кропотливого труда, притащил на разборки Мяки и, окрыленный, упорхнул. Как ни пытался Большунов подсчитать количество прыжков, сбился на середине. Клэбо переступал ногами чаще, чем он моргал. Ахуенный. Как кузнечик. Любой, кто с ним побежит, станет чемпионом. Комок залепил горло, и наблюдать развязку расхотелось. Зачем травить душу? Будут вторыми или третьими. Не зря он хотел бежать с Йоханнесом — с ним он бы стал чемпионом. Они обогнали бы всех на круг, зацеловались бы до смерти на финише, поджидая призеров, и отпраздновали бы: наконец, им нечего было делить. Большунов никогда бы не подвел Клэбо, а Клэбо — Большунова. Кулаки сжались сами собой и саданули по бортику. Третьи! Ну, почему? Почему?! Он зол. Как же он зол… На Клэбо, на Ретивых, на Мяки, на весь свет. Йоханнеса встретил ликующий, немного виноватый Эрик, Йони — неверящий счастью Хакола, а изможденный Глеб в одиночестве стоял на коленях. Подойти к нему? Нет, лучше перетерпеть, успокоиться. Папаша Мяки сегодня снова расхвастается, что его сынок снял с русских скальп. — Извини, я не справился с ним, — лепетал Вальнес. — Ужасно затек. У него безумная передача. Это не рывок, а высочайшая скорость в каждом шаге, ни капли передышки. Чертовски больно. Лактат до ушей. — Забей, — отмахнулся Йоханнес и обернулся. Глеб все еще был один. Нахмурившись, он подошел к сопернику и тронул за плечо. — Ты в порядке? — Да, спасибо, — кивнул запыхавшийся Ретивых. — Ты молодец, — Клэбо присел перед ним на корточки. — Не обижайся на него, ладно? Просто он такой вот сам по себе. Перебесится и подойдет. — Знаю. Я действительно облажался и подвел его. — Неправда. Ожидания Большунова — это ожидания Большунова. Глеб кое-как приподнялся и развел руками. — Может быть, но он злится. — Я поговорю с ним, — вздохнул Йоханнес, игнорируя слабую улыбку. — Спасибо.***
На фотосессии Саша спрятал кислое выражение лица за медицинской маской. Глеб утешительно обнял его, но напряжение и досада никуда не делись. Еще и Йоханнес странно поглядывал. Поведению Клэбо нашлось объяснение после церемонии. — Скажи, пожалуйста, — он без приглашения шагнул в номер и толкнул ошарашенного Большунова. — Ты хоть иногда можешь вести себя культурно? Саша потер ушибленное плечо и переглянулся с Денисом. Тот пожал плечами и покрутил пальцем у виска, дескать, это же Клэбо. — Какая-то проблема? Йоханнес вперился в Спицова, требуя исчезнуть с глаз. — У меня нет проблем. А вот ты ведешь себя как свинья! — Да в чем дело-то?! — психанул Большунов, тоже немало раздраженный. — Что я сделал? Денис улизнул под норвежский вопль. Йоханнеса он побаивался, чего не скажешь о Саше, который к истерикам любимого относился с пониманием. Оставшись наедине, они уставились друг на друга. — Ты не встретил Глеба на финише, — выкатил претензию Клэбо. — Я подошел чуть позже, — последовал спокойный ответ. — Он нуждался в поддержке там! — воскликнул Йоханнес, удивляясь несдержанности — и чего он так раскричался? — Тоже мне наказание — встретить партнера по команде. Безобразный поступок. Высокомерие так и прет! Саша устало выдохнул, украдкой любуясь красивыми глазами. — Если я не подошел сразу — не значит, что не подошел вообще. Не делай из мухи слона. Собственно, это наше дело с Глебом. Не лезь в это. — В этом весь ты, Большунов! — презрительно скривился Клэбо. — Даже не стыдно. Насрал человеку в душу и счастлив. А Глеб, между прочим, переживает. Твои чокнутые фанаты уже смешали его с грязью. — Да уж скорее твои смешали с грязью меня, — не остался в долгу Саша, раздражаясь все больше. — Они это дело любят. Лишь бы нос сунуть, куда не просят. Йоханнес сложил руки на груди и встал на защиту обожателей. — Нормальным людям не все равно. Они не хотят, чтобы я встречался с невоспитанным русским, который никого не уважает и на всех смотрит как на врагов. — Так в чем проблема? Не встречайся, раз так важно чужое мнение. — Знаешь, как стыдно за тебя перед прессой? — верещал Йоханнес чуть ли не в губы. Он чувствовал себя странно. Бессмысленная ругань заводила, и в груди жгло сильнее огня. — Ты же не в курсе! Не тебе же приходится оправдываться и отшучиваться. Саша выругался, изнемогая от желания поцеловать нежные губы, сочиняющие небылицы. Истерики норвежца больше распаляли, чем раздражали. Йоханнес был таким страстным, таким наэлектризованным и чувствительным, когда его что-то не устраивало… Он точно растает от пары прикосновений. — С каких пор тебе волнует чужое мнение? Не ты ли в каждом интервью щебечешь, что тебе нет до меня дела, и я волен поступать, как хочу?! — Ты как будто из деревни или из леса, — не унимался Йоханнес, румянясь от возбуждения. — Ведешь себя как хамло! Саша непринужденно развел руками, откровенно разглядывая губы и длинную обнаженную шею. У Клэбо потемнели глаза, сбилось дыхание, и задрожали руки. Он хотел и, собственно, не скрывал, болтая без умолку с одной целью — накалить атмосферу. — Я и есть из деревни, если ты не заметил. И всех этих ужимок не понимаю. Мне втягость общаться с журналюгами, сам знаешь. — Причем тут журналисты? Я сейчас не о них. Сложно немного порадоваться за партнера по команде? Конечно. Втягость тебе. — Я недоволен бронзой, — прямо сказал Саша, с трудом удерживая руки в карманах штанов. — Мы рассчитывали на другой результат. Глеб тоже не особо счастлив. Собственно, я изначально не хотел бежать с ним, но выбора не было. Йоханнес придурошно расхохотался и, умирая от жара и томления, затараторил потрескавшимися от сухости губами: — Ну, разумеется. В твоем проигрыше виноваты все, кроме тебя, — лыжи, соперники, партнеры по команде. Твоими стараниями Глеба сегодня пнули все, кому не лень. Ты как-то снизь планку ожиданий. Если человек не может, он не прыгнет выше головы! — Я от него ничего и не ждал. Мы попробовали — не получилось. — Такому, как ты, нельзя бегать командные гонки. Уже представляю лица несчастных, на которых ты скинешь ответственность за серебро в эстафете. Саша шагнул на него, и Йоханнес охотно отступил к стене, мечтая, чтобы наконец прижали. — С чего ты взял, что мы проиграем? — Потому что вы не готовы, — издевался норвежец. — Вы чертовы слабаки, которые каждый год нам проигрывают! — Может, хватит? — обозлился Большунов. — Сегодня был реальный шанс обыграть… — Да не смеши ты меня! Пока я бегаю, вы не один командник, не одну эстафету не возьмете! Я тебя сделаю даже с дохлыми дистанционщиками. Саша взял его за плечи и с силой прижал к стене. — Выебываешься ты, а высокомерная выскочка я? Йоханнес удовлетворенно прищурился, рассматривая вблизи суровое, истинно-русское лицо. — Убери руки. — Нет. — Я понимаю, что ты взбешен проигрышем, но веди себя прилично. Усмехнувшись, Саша вжался в него и наклонился к уху: — Во-первых, я тебе не проигрывал. Мы сегодня даже на лыжне не пересеклись. Тебе проиграл Глеб, а не я. Во-вторых, твоего хваленого Вальнеса я разделал под орех. Из нас двоих он все-таки больше спринтер, чем я. А, в-третьих, ты меня хочешь, так что заканчивай балаган и снимай шорты, а то я нахрен сорву их с тебя прямо здесь! Йоханнес вспыхнул и, застыв истуканом, разом лишился дерзости и наглости. Никто из соперников с ним так не разговаривал. Собственно, огрызаться на лыжне умел только Большунов. — Думаешь, я так сильно хочу, что растаю от пары прикосновений? — пробурчал он, краснея и не особо сопротивляясь. — Грубиян! В Европе никто так не подкатывает. — А, знаешь, как делают у меня в деревне, когда кто-то сильно нравится? Хватают за булки, кидают на койку и твое! Не вижу смысла церемониться. Ты давно уже мой. Саша скользнул ладонью по прессу и пробрался в шорты. Йоханнес смутился еще больше, поддался прикосновению и очень не вовремя возбудился. — Как всегда, принцесса, — Большунов поднес дрожащую ладонь к губам и чертыхнулся — бестия укусила его за костяшку. — Ты, конечно, можешь сломать мне пальцы, но я все равно тебя поцелую. Не только ты получаешь все, что хочешь. Йоханнес улыбнулся, бросил нежный взгляд из-под пушистых ресниц и, признав поражение, первым сократил сантиметры до губ… Безмерно удовлетворенный норвежец растянулся на животе, пряча светлую макушку в изгибе локтя. Саша лежал рядом, целовал щеки и губы и нежно шлепал попу, истосковавшуюся по теплой руке. Любимый все-таки его соблазнил. Всему виной был невинный поцелуй в коридоре… Умирающий от возбуждения Йоханнес горячо умолял снять с него шортики и сладко, огорченно попискивал, получая в ответ на каждое неприличное желание чувствительный укус в шею вместе с жарким требованием заткнуться. Не добившись желанной наготы, он обиженно расхныкался, запричитал, и любимый, потеряв терпение, отнес его в постель, сдернул шорты и отшлепал до звездочек перед глазами. Отшлепал с такой нежностью и страстью, что капризный, мотающий нервы норвежец чудом не разорвал покрывало на лоскутки. Обессиленный, возбужденный самоуправством Йоханнес отдался на милость любимому и позволил себе расслабиться и получить удовольствие. После оглушительного оргазма значительно полегчало. Клэбо угомонился и затих. Саша аккуратно вернул шорты на место, лег рядом и обнял, любуясь ярко-голубыми, блестящими от пережитого наслаждения глазами. Уставший Йоханнес замурчал, прижался и жарко, благодарно поцеловал. Не сдержав чувств, Большунов выругался по-русски и напоследок шлепнул его по чувствительной розовой попке. — Для профилактики, — с ухмылкой пояснил он, лаская ягодицы. Норвежец кокетливо кивнул и погладил любимого по щеке. — Ты такой несдержанный сегодня… Мне нравится. Я так скучал по этому… — беззастенчиво промурлыкал Клэбо. После шлепков попа приятно горела, нежные прикосновения к ней распаляли. Он захихикал и царапнул Сашу, подставляясь под горячую руку. Большунов ухмыльнулся и щелкнул изнеженное создание по носу, попутно лаская. Шлепать Йоханнеса было не очень эффективно. Вредный норвежец с ума сходил от удовольствия, стонал и царапался как одержимый. — Принцесса, довольна? — поинтересовался Саша, разглядывая вытянувшегося по струнке норвежца. Наконец, он пришел в себя и немного погодя вернул ласкающую руку на ягодицу, намекая, что касание к разгоряченной коже приятнее всего. — Очень, — Йоханнес потер кончик носа и, оставшись на животе, придвинулся ближе. — Вечно ты меня лапаешь, шлепаешь и стебешь. Саша перевернулся на спину и беззаботно сложил руки за голову. — Если бы ты хотел другого, влюбился бы не в меня. — Шанава с Поромаа куда сговорчивее. — Ну, если тебе такие нравятся, — усмехнулся Большунов, чуть заметно морщась: норвежец уселся на него и проехался коленкой между ног. — Я, конечно, могу слушать Моцарта, час читать меню в ресторане, ковырять торт десертной вилкой, ходить с тобой под ручку и каждый раз спрашивать, можно ли тебя шлепнуть, прежде, чем сделать это. — Не люблю, когда ты спрашиваешь, — признался Клэбо, дотянувшись до губ. Саша схватил его за попу, борясь с желанием отшлепать, нежную и горячую, еще раз. Норвежец ойкнул, прося быть поласковее, и он коварно улыбнулся. — Тебе нужно другое. Ты обожаешь, когда сопротивляются. И я могу тебе это дать. — Да… — согласился Йоханнес. — Запри дверь. Не хочу, чтобы Денис не вовремя вернулся. — Йоханнес, я не это имел в виду… — притормозил Саша игриво настроенного норвежца. Тот уже скинул футболку, готовый на все. — Ты хоть когда-нибудь не хочешь? — Всегда хочу, — засмущался Клэбо, почесывая любимому затылок. — Обожаю твою эту сексуальную стрижку. Как это называется? — Под горшок, — фыркнул Большунов и рваным выдохом ответил на поцелуй. Сопротивляться Йоханнесу сложно. Еще сложнее сопротивляться Йоханнесу, чье тело само идет в руки. — Я хочу секса. Давай один раз забьем на правила. Никто не узнает. — Ну, конечно. Ты так стонешь, что завтра Носсум с Бородавко ссадят нас на скамейку запасных и оштрафуют за нарушение режима на главном старте. Вот будет потеха. — Ну, Саша! — заканючил Клэбо, когда взять на слабо не получилось. — Ты все сделаешь аккуратно… Почему я должен тебя уговаривать? Это ты должен приставать и настаивать. — Настаивать на сексе, который нам обоим не нужен? По-твоему, я рехнулся? — Ты меня не хочешь? Саша сердито зарычал, поражаясь легкомыслию и недальновидности. — Причем здесь не хочу? Есть правила, есть режим. Считаю, пауза нам только на пользу. — Какая польза от того, что я ложусь спать злой и неудовлетворенный? — заистерил обиженный отказом Йоханнес. — А потом ты жалуешься, что я срываюсь на тебе. Конечно, срываюсь! У меня, между прочим, потребности! — Я боюсь тебе навредить, — признался Большунов после продолжительной паузы. — Завтра нет гонок… К тому же я не бегу разделку. — Я бегу. Снова ты думаешь только о себе! Саша скинул любимого с бедер, и тот, скатившись с постели, излился ядом. — Ах да, ты же у нас главный фаворит на дистанциях! Не буду отнимать силы, раз так хочется утереть нос слабакам. — Йоханнес, ты можешь просто выслушать? — Смотри не надорвись… — Клэбо закинул футболку на плечо и с голым торсом продефелировал к двери. — Впереди еще три гонки. Он ушел так же, как пришел: стремительно и незаметно — посеял хаос в душе и оставил в смятении.***
Он ушел под норвежские танцы низко опустив голову, поверженный, уставший, измучившийся на жаре. Йоханнес смотрел ему вслед какое-то время, радовался и стыдился, жалея его отчаянно и глупо. Нет, не быть Большунову звездой как он. Не получается у него системно и последовательно выигрывать, забирать гонку за гонкой. Распыляясь, он тратит силы и остается ни с чем там, где мог выиграть играючи. Больно и горько покидать стадион под шепот соперников, тренеров, журналистов, клеймящих за отсутствие интервью и поздравлений. Большунов — непубличный человек, далекий от игр и притворства. Досада, раздражение, злость залегли на лбу в каждой из трех крупных складок. На выходе он неловко споткнулся, выронил чехол с лыжами и чудом не клюнул носом снег. Весь в себе. Как всегда после поражений. Йоханнес отвел взгляд, сморгнул подкатывающие слезы. Иррациональная жалость к сопернику захлестнула, и он не сразу заметил Мартина, пересекшего черту первой и последней для него гонки чемпионата мира. Одолев желание догнать и поддержать, Клэбо виновато поздравил Ханса и Симена (зря он назвал их слабаками), проигнорировал Сундбю и удалился восвояси. Он настырно стучал и звонил, но Саше не хотелось его пускать. Каждое слово Йоханнеса оборачивалось против него на лыжне. За четыре гонки одно золото. Ни два, ни три, как обещал мир, единогласно назвавший его фаворитом Оберстдорфа. Глупо винить организаторов, не посыпавших солью трассу, треклятую жару, свежих норвежцев и длинные языки, но он винит. Винит Оберстдорф. Не его это место. Здесь он больше теряет, чем находит. Стоило выиграть в Фалуне, чтобы проиграть на чемпионате мира. Он устал. Сам себя загнал в погоне за золотом. Слишком резво начал и к восьмому километру спекся, уступив бронзу молоденькому норвежцу с падением. Как Глеб стоял на коленях в бессилии и отвращении. Один. Его тоже никто не встретил и не поддержал. Никогда еще так не вырубало. Ноги отекли и увязли в снегу, проигрывая секунду за секундой. Перегорел. Усталость, недосып, нервы, нереальный напряг в отношениях, отсутствие секса и Йоханнес. Йоханнес всегда был самой большой проблемой. Не стоило заявляться на все гонки. В двух из четырех он без медали, в одной с бронзой. Результат неудовлетворительный. Достать бы силы на эстафету и марафон. Большего и не надо. Сбросив вызов, Саша поднялся с постели и впустил неугомонного норвежца. — По-твоему, это смешно? — с порога отсчитал Йоханнес. — Не хочешь меня видеть — так и скажи. — Извини. Клэбо неоднозначно фыркнул и полуголый забрался в постель в прекрасном расположении духа. Саша давно уже подозревал, но, глядя на сияющего норвежца, окончательно убедился: чем чаще он проигрывает, тем краше улыбка соперника. — Скоро Денис вернется? — осведомился Йоханнес, по-хозяйски занимая нагретую подушку. — Как у тебя тепло… — Он не вернется, — сухо ответил Большунов, присаживаясь рядом. — Разве ты не читаешь новости? Он еще в понедельник упал на тренировке и сломал руку. — Да? Что же он так неаккуратно… — По-твоему, это смешно? — Нет, но плюсы есть. Наконец, нам никто не помешает, — Йоханнес поднял оживленные глаза и вольготно разлегся на постели. — Я останусь у тебя на ночь. Саша отодвинулся на край и, бесконечно раздраженный, ответил сквозь зубы: — Нет. — Почему нет? Мы же можем спать вместе… — На каком языке еще сказать, чтобы ты понял? — вскричал Большунов. — Не время и не место. Услышь наконец! У меня, блять, проблемы. Голова забита гонками, и секс — последнее, что мне нужно! Клэбо поджал губы и предсказуемо разразился бурной истерикой. — Да у тебя уже месяц секс и отношения на последнем месте! Ты на меня даже не смотришь! У нас после Фалуна ничего не было, а тебе плевать. Мне надоело за тобой бегать и выпрашивать крохи внимания! — Ты и не просишь внимания! — орал Саша, не в состоянии успокоиться. Он в жизни не орал на Йоханнеса, но тот его достал. — Тебе нужен секс. Мы приняли решение перед чемпионатом, и я не понимаю, какого хрена ты выносишь мне мозг после проигрыша! Йоханнес покрылся мурашками и ответил зеркальным, раздирающим уши криком. — Вот я и хочу узнать, на кого ты силы потратил, раз даже Амундсену слил! Начал за здравие, закончил за упокой. Так у вас говорят? — Пошел ты! Клэбо удовлетворенно хмыкнул, наслаждаясь бессильным бешенством. Давно он не видел Большунова в таком отчаянии. Проиграл, утратил контроль и сорвался, гонимый амбициями, максимализмом и жадностью. — Твой психоз доказывает, что я прав, — самодовольно улыбнулся Йоханнес. — Золото — все, что тебе нужно. Ты наизнанку вывернешься ради победы, а я для тебя пустое место. Если придется выбрать я или золото, ты выберешь золото! — Да блять! — выругался Саша. Язык заплетался, в голове творился кавардак. — Откуда это дерьмо в твоей голове? — Тогда докажи, что я ошибаюсь. Займись со мной сексом. — Я не могу. — Тогда мне все ясно. — Да как же ты меня заебал! — взвыл измученный Большунов. — У меня и без тебя проблем хватает! Серега снялся, Ден в больнице. У нас даже конькиста нет на эстафету! Бежать, блять, некому. Я устал как черт. Впереди еще две гонки. Вместо того, чтобы лечь спать, я трачу нервы на выяснение отношений с тобой. — Прелестно, — промурлыкал Йоханнес, запоминая каждое неосторожное слово. — Финишером, видимо, будешь ты. — От тебя никакой поддержки. Все, что тебя интересует, — с кем я сплю, раз не сплю с тобой! Спустив ноги с кровати, Клэбо придвинулся и немного виновато повел плечами. — Ладно, давай просто поговорим. — Я не хочу говорить, — отрезал Саша, мечтая остаться наедине. — У меня нет сил что-то обсуждать. Уходи. Он поднялся на ноги, но норвежец схватил его за руку и не пустил. — Нет, мы поговорим. Меня давно уже не устраивает наш секс. Ты меня не удовлетворяешь! Большунов усмехнулся новой выдумке и покачал головой. — Это бред. — Нет, не бред. — А я говорю, бред. — Нет, не бред! Да, это бред, мысленно согласился Клэбо и, не зная, что еще сказать, жалко выдавил: — Ты меня не любишь! Саша рассмеялся до слез и, смахнув влагу, дернул ополоумевшего норвежца за плечи. — Йоханнес, если тебе чего-то не хватает в постели, мы можем поговорить об этом позже. Я обещаю, что мы поговорим. Но не в разгар чемпионата мира! Я сюда не за этим приехал. — Мне нужны ответы сейчас! Ты не хочешь, постоянно отказываешь. У нас давно уже не было страстного секса. Раньше ты от меня ночами оторваться не мог, приставал, когда наедине оставались, а сейчас что? Ты охладел ко мне! У тебя не встает? — Железная логика, — похвалил за остроумие Саша. — А что мне остается думать? — вопил Клэбо. — Каждый раз какие-то отмазки! — Да какие отмазки? Хватит пороть хуйню! — Ты слишком нежен в последнее время! Мне надоела нежность. Меня от нее тошнит, дай мне другое. — Крыша поехала? У тебя все болит, если я действую чуть жестче! Вспомни Фалун. Я не хочу повторения. Никакого секса до конца чемпионата. — Что и требовалось доказать! — обиженный Йоханнес прошлепал босыми ногами в коридор и воскликнул: — Больше не побеспокою. Обессиленный, лишенный последней энергии Саша поплелся следом и молча распахнул дверь, требуя скорейшего ухода. Клэбо измочалил его. В голове свербило, в виске пульсировало. Хотелось рухнуть на постель и уснуть. Йоханнес, однако, уходить не спешил. Так они и стояли друг напротив друга — два хищника, готовые к решающей схватке. Саша захлопнул дверь и накинулся первым. — Знаешь, что? Мне надоело оправдываться хуй пойми за что. Я вообще не понимаю, какого хрена с тобой происходит последнее время. Хочешь поговорить про секс? Хорошо, давай поговорим, — он подошел вплотную и пристально всмотрелся в напуганные синие глаза. — Меня тоже дохуя не устраивает. Не каждый же, сука, раз заниматься сексом сзади! И только попробуй сказать, что так приятнее. Нихуя подобного! Мы каждый раз делаем так, как хочешь ты. А все, что получаю я, — твое мяуканье в подушку. Надоело разглядывать затылок и спину. — А ты… ты только и хочешь лицом к лицу! — растерялся не ожидавший атаки Клэбо. — Либо на спине, либо… — Да, хочу! Представь себе, мне нравится прижимать тебя к постели. Ты, черт возьми, никуда от меня не денешься. Я кайфую, когда ты царапаешься, кусаешься, нихуя не делаешь и мурчишь.Ты ахуенно красивый, когда двигаешься сам. Чистый секс. Я сколько угодно могу ласкать тебя, смотреть в глаза, целовать в губы и… — И лапать мой зад? — Вот именно! Представь себе, у меня сносит крышу, когда ты пищишь и просишь шлепать тебя еще и еще. — Ничего удивительного, — пренебрежительно ответил Йоханнес. — Тебе только моя задница и нужна. — Уж не думаешь ли ты, что слюнтяи, которые глаз с тебя не сводят, мечтают носить тебя на руках? — О, этих иллюзий я давно не питаю! И мы сейчас не о них говорим, а о тебе, — раскричался Йоханнес. — У нас что ни секс, то розовые сопли! Вечно ты спрашиваешь, нормально ли, приятно ли и прочую чушь. Знаешь же, что хорошо. Так нахрена спрашиваешь? Самоутверждаешься за мой счет? — Я беспокоюсь, — растерянно пробормотал Саша. Таких бредовых придирок он еще не слышал. — Я не девственник, спасибо Иверсену. Мне нужен нормальный мужик, который сам решит когда, где и сколько. Нечего спрашивать мое мнение. Большунов окинул его долгим, болезненным взглядом и мрачно усмехнулся. — Тогда не стоило бросать Иверсена. Он всем вышеперечисленным требованиям соответствовал. Если хочешь в травмпункт, свистни его. — Между прочим, Иверсен был очень темпераментным и ненасытным! — глупо, самонадеянно расхваливал бывшего Йоханнес. Он рассчитывал, что нетерпящий соперников Большунов наконец полыхнет, швырнет его на кровать и отымеет до полусмерти. — Он не спрашивал разрешения и не загонял нас в рамки. Он просто трахал меня и все. Мы с ним перепробовали все! А все, на что хватает твоей фантазии… — Да ты себя слышишь, идиот? — Саша покрутил пальцем у виска. — Какой нахуй Иверсен? Забыл, чем все это кончилось? Клэбо побледнел и, не добившись желаемого, с пеной у рта искусал губы в кровь. — Как ты смеешь напоминать мне об этом! Это все из-за тебя, между прочим! Ты оставил меня с ним в душевой. — Прекрасно, опять я во всем виноват! — взорвался Саша. Он знал, что их слышат в соседних номерах, но давать заднюю было поздно. — Вот что: мне это надоело. Все, чем озабочен ты в последнее время, — свое собственное эго. Прекрати копаться в моей голове, раз в свою не пускаешь. Ты мне врешь постоянно. Каждый день. Просишь сзади, говоришь, что это лучший секс в жизни, а на следующий день жалуешься, что все болит, и называешь животным. То надо ласкать, то не надо, то шлепни меня, то руки убери. Очнись наконец! Ты путаешься в показаниях. Какого хрена просишь сзади, если три дня назад сказал, что эта поза для шлюх? Я ничего уже не понимаю. В чем причина твоей постоянной агрессии? Ни дня без истерики и вранья! С меня хватит. Либо ты говоришь правду, либо мы расстаемся! — Нашел, чем пугать, — процедил Йоханнес, вскинув злой взгляд. — Ничего я тебе не скажу. И не смей меня шантажировать! — Больно надо, — огрызнулся Большунов и повторно открыл перед ним дверь. — Пошел вон. Ругнувшись на норвежском, Клэбо исчез и больше не побеспокоил.***
Белоснежный пух спускался на плечи и забирался в ворот бесшовного комбинезона, умирая красиво и трогательно от дыханья горячих губ. Зоркий глаз усмотрел вдалеке силуэт, и лыжи по велению души и сердца умчались вперед, оставив четверку в сине-серых комбинезонах разыгрывать бронзу. Чем ближе соперник, тем плотнее кучкуются снежинки и громче ухает сердце в стесненной груди. А он не торопится, не убегает… Ждет долго-долго и верно-верно, чтобы сыграть в кошки-мышки в последний раз. Будь на твоем месте другой, я бы по лыжне не плелся и приблизиться не позволил. Это только для тебя. Я хочу бежать только с тобой. Всегда. Саша настиг Йоханнеса на середине второго круга, бесконечно жалея, что не догнал раньше. Осталось шесть километров, чтобы сказать главное… На финише будет поздно — там его никто никогда не победит. Все, что осталось от былого, — несколько километров по заметенной лыжне, которые они бегут вдвоем. Наконец, только вдвоем. Снег мешался со слезами, горькой рекой бежал по щекам. Больно, правда, ужасно больно бежать рядом с ним после всего. Глупые, глупые взгляды, язвительный шепот и перессуды. Мир смотрел на них после ссоры, предвкушая войну, которой не один не желал. Снова вылупились. И чего им всем надо от нас, не знаешь? Почему им так важно, кто победит? Разве тебе не важно?.. Сегодня нет. Саша аккуратно, со всей нежностью, на которую был способен, обогнал Йоханнеса, укрыв от ветра и снега. Любимый спрятался за спиной, тихо выдохнул, и сквозь свист, хруст и чавканье лыж донеслось благодарное, ласковое мурчание. Ноги зачастили в подъем. Вдруг отклеится? Йоханнес предсказуемо подхватил ускорение, фыркнул и, обиженный, обогнал на спуске, подняв тучу снежной пыли. Так тебе. Саша усмехнулся, смирился с тем, что от судьбы не сбежать, и на выкате вернул лидерство. И я тебя люблю, принцесса. Йоханнес покраснел до ушей, обиделся еще больше и с гордым видом выплыл из-за спины. Прогулка, а не схватка за чемпионство. Корпусы поравнялись, и Саше померещились хитрая, нежная улыбка и неуместная тоска в глазах. У подножья Йоханнес опередил и медленно, нехотя зашагал к вершине. Саша не торопил, осторожно ступал след в след, чтобы не наступить на лыжи. Любимый хитрил. Обманчиво мягкие отпечатки на снегу, кошачья грация в отточенных движениях. Интуитивно он чувствовал тонкие, длинные царапины на спине, и сердце заходилось восторгом и неземным обожанием. Цап-царап, цап-царап… Саша скользнул взглядом по ровной спине и не удержался. Ты так красив… На розовых от ветра щеках проступил пылкий румянец. Дыхание разгорячилось, и сердцебиение отчетливо заклокотало меж ребер. Йоханнесу определенно понравились его мысли. На вершине он скромно оглянулся, намекая, что кому-то пора сесть первым на спуск. Саша хмыкнул и уступил, в очередной раз ощутив обволакивающее мурчание и волнующий низ живота трепет. Последний круг прекрасной, жестокой игры. Три километра триста метров откровений. Все хотят борьбу Большунова и Клэбо. А чего хочешь ты? Саша оставил попытки оторваться и успокоился. — Тебя. Я хочу тебя. Он не был уверен, что Йоханнес поймет правильно, но его поняли. На лыжне они всегда друг друга слышали и слушали. — Я тебя тоже, любимый. Предпоследний подъем позади, дальше — спуск и логичная, неминуемая развязка. Залюбовавшись переметенной лыжней, Саша на миг отключился от реальности. Если бы они с Йоханнесом могли играть в догонялки всю жизнь… Очарованный и взволнованный, он по-джентельменски уступил ему радиус перед петлей. Непростительная ошибка. Нельзя пускать, нельзя вставать за спину на горе. Он убежит там, нет сомнений. В порывах ветра слышится отдаленный, похожий на сожаление вздох. Ты ведь знаешь, что дальше будет. Да. Тогда зачем догнал? Захотелось. Миновали петельку, и вот он — последний тягун. Йоханнес миновал треть горы и шмыгнул носом. Я люблю тебя. Он замер, и Саша, неожидавший заминки, запнулся и наступил ему на палку. Беги же. Ну! Любимый того и ждал — завел турбо моторчик и… Сколько раз они это проходили? Секунда. Между ними жалкая секунда, которая на спуске растянулась на две, на три… Есть еще шанс. Да нет, нет шансов. Просвет велик, как ни упирайся. Очередное серебро. Йоханнес притомозил, оглянулся, и в глубине бирюзовой радужки Саша не увидел привычного ликования. Они не сводили друг с друга глаз, обмениваясь рукопожатиями на финише, на фотосессии, на церемонии награждения. Шесть человек — трое с одной стороны, трое с другой — выдергивали из размышлений, подтрунивали и хвалили — одного: восторженно, второго — снисходительно, но в конце концов махнули рукой и отпустили в ледяной туман обоюдного безумия. Случайный взгляд на медали друг друга… Губы тронула грустная улыбка, и самые прекрасные глаза в мире, обиженные и невозможно синие, затянуло марево слез. Саша плохо помнил, что было после. Нагнав в холле отеля, он схватил его за локоть и утянул на лестницу. — Пошли! Чудом поспевая, Йоханнес оглядывался по сторонам и периодически спотыкался на высоких ступенях. — Не понимаю, почему нельзя воспользоваться лифтом… — Потому что там я не сдержусь! — рявкнул Саша и прижал его к стенке первого пролета, дрожащими пальцами расстегивая одежду и нарушая придуманные им же правила. — Сними уже этот намордник! Немного напуганный напором Йоханнес приспустил маску для поцелуя и прошептал: — Это значит да? — Да.***
— Карточку переверни, дурачок, — выдохнул Йоханнес, когда лампочка на двери в седьмой раз загорелась красным. — Плохо соображаешь, когда я целую? Выругавшись, Саша крепче обнял его за талию и последовал совету. Клэбо одобрительно мурлыкнул и, предоставив любимому возможность самостоятельно решить проблему с дверью, потерся носом о шею. — Да твою же мать! — Не высовывай сразу, — подсказал Йоханнес, слизав каплю не остывшего после гонки пота. — Мягче, нежнее. Аккуратно вставил, две-три секунды подождал и вышел. Обычно ты с этим справляешься. Саша обернулся с нескрываемым раздражением, но не увидел издевки — только грустное тепло и ласковую усмешку. Ругаться расхотелось. Он послушался и, надо же, получилось. — Не везде нужно прикладывать силу, — сказал Йоханнес, прижавшись с порога. — Можно выигрывать не оставляя на лыжне годы жизни. — Можно, — согласился Саша. — Но не у тебя. Сгущались первые сумерки, и Оберстдорф, заглядывая в окно с незадернутыми шторами, осуждающе-отстраненно подсматривал за предпоследней главой любви. — Устал? — спросил Йоханнес, ласково растекшись по телу. Саша не сказал бы: оседлал, забрался верхом или прижал к постели. Он скользнул по нему, как крадется кошка по голой груди, осторожно и вдумчиво, цепляя кожу подушечками с коготками. Истинный стратег. Гениальный тактик. Саша поднял слезящиеся глаза и встретился с тревожным, обеспокоенным взглядом. Не показалось. Заботится. Искренний и нежный как в эпизодах, потертых временем. — Да, — честно ответил он и в безумном порыве чувств зарылся в золотистые локоны, целуя струящийся по вискам шелк. Йоханнес счастливо рассмеялся и прежде, чем снежная пыль прилипла к стеклянной изнанке, коснулся плеч и прижался к губам. — Я могу быть сверху… — хитро шепнул он и куснул за шею с жирным, двусмысленным намеком. Саша удержал в горле саркастичный смешок и опрокинул на спину, заставив голову закружиться. — Ни за что, — выдохнул он и, тихо рыкнув, оставил зеркальный след на шеи. — Расслабься, я не претендую, — горячо усмехнулся Йоханнес. — Ты и без этого принадлежишь мне. — Собственник, — фыркнул Саша и соединил губы в поцелуе. Все стихло, и двое на пару часов обрели свободу, оставив за порогом лыжню, соперничество и одурманивающую разум цель. Саша раздевал любимого медленно, ласково просил немного помочь, но Йоханнес упрямился, цеплялся за плечи и отчаянно целовал, поглаживая перекатывающиеся под жаром мышцы и выступающие вены. Пальцы соприкоснулись с теплой грубоватой кожей затылка, почесали, и жесткие, колючие волосы будто смягчились под лаской любимых рук. Саша застонал, нетерпеливо, требовательно рыкнул, и норвежец уступил, с сожалением простившись с объятиями и теплом губ. Йоханнес впитывал касания, пока раздевали, запоминал любимого, вылепив его образ из черточек, привычек и мелочей. Саша, которого он знал, целовал его вечно чешущиеся запястья, кусал пульс, пока не закипит кровь, придерживал ногу под коленкой, когда хотел быть ближе до невозможного. Он ухмылялся, ероша укладку, звал по имени, с рыком слизывая с шеи сладкий пот, а за секунду до оргазма открывал глаза и признавался в любви. Всегда. Йоханнес никогда бы не подумал, что Большунов — такой темпераментный и неугомонный на лыжне — может быть таким нежным в постели. Под ним ему расхотелось грубости. Расхотелось поспешности и небрежности, особенно сегодня, сейчас… Оторвавшись от разочарованно стонущих губ, Саша пустился в последнее путешествие по желанному телу. Хотелось поцеловать везде, прикоснуться всюду, не упустить ни родинки, ни шрама, ни царапинки, оставить на коже сенсорный код и навсегда заблокировать доступ всем, кроме него, чтобы однажды, когда он снова дотронется, тело вспомнило за секунды. Руки в мозолях гладили мягкую насыщенно-золотистую кожу, ставили отпечатки на грудной клетке, боках, прессе, губы глотали волны мурашек, скопившихся под животом, а глаза… глаза следили за ним, не доверяя осязанию, боясь и забыть, и не запомнить его таким. Йоханнес дрожал, ворочался и всхлипывал, но взгляд не отводил, будто тоже запоминая. Нежно-синюю радужку странно не тронула чернота тупого, беспросветного возбуждения. Яркий, ласковый свет лучился из самого сердца, глаза горели ровным, голубым пламенем, глубоким и сильным, как морская волна. — А ты, оказывается, тщеславный, — улыбнулся Йоханнес, наблюдая, с каким старанием любимый вылизывает буковки имени на косточке. — Нравится? — Нет. Ты сделал подарок себе, а не мне. Клэбо отвернулся, пряча заплаканные глаза. Он, правда, хотел, как лучше, но теперь было стыдно. Наконец, Саша добрался до внутренней стороны бедра и укусил, сорвав с губ оглушительный писк. Йоханнес подпрыгнул на постели и обалдело уставился на пятнышко, которое урчащий любимый с жадностью выцеловывал. — Всегда мечтал это сделать, — Большунов довольно облизнулся и набросился на тонкую кожу. — Ты такой нежный тут… Йоханнес смущенно развел ноги, разрешая ласкать, опустился в ворох одежды и зажмурился от болезненного удовольствия. Всего было слишком много. Поцелуи преследовали, любимый не давал перевести дух и свыкнуться с растущим возбуждением, изводил каждую клеточку, целуя бока, и бедра, и коленки, но не целуя там, где хотелось больше всего. — Злишься? — полушепотом спросил Клэбо, предположив, что причина сладкой пытки в проигрыше. Большунов проследил проложенную губами дорожку в обратную сторону и, удивленный, уткнулся в родинку возле пупка. — Нет, — тихо ответил он. — Я вообще не могу на тебя злиться. — Тогда зачем так мучаешь? Сжалившись, Саша перевернул его на живот. Горячие ладони легли на ягодицы, губы впились в узкую шелковистую глубь, и Йоханнес до крови прикусил язык и громко вскрикнул. Поднявшись поцелуями вдоль позвоночника, Саша перевернул любимого на спину и уткнулся в теплую шею. — Ты уверен? — Боишься нарушить правила? — ехидно отозвался Клэбо. — А ты нет? — Правила придуманы, чтобы их нарушать. В ответ на сомнительную провокацию Саша подхватил его и уложил, послушного и притихшего, немного пониже. Йоханнес пискнул под ним, крепко-крепко обнял и зажмурился в ожидании. Саша с улыбкой поцеловал любимого, прошептал его имя и наконец мягко, медленно двинул бедрами. Нежнейшая глубина поддалась напору, раскрылась и пропустила быстрее, чем когда-либо. Теряя выдержку, он вплел пальцы в светлые волосы, впился губами в шею и толкнулся еще раз, не спрашивая. Ему не больно… Слишком довольно мурчит и жмется. Йоханнес не кричал, не кусался, не царапал до крови спину. Он тихо, только для Саши стонал, звал по имени, обнимал лопатки, поглаживая и прижимаясь, терся бедрами о горячие бока в благодарность за нежность и заботу. Боясь не успеть, умолял ласкать его еще жарче, напоминал, где нужно прикоснуться и поцеловать, просил любить то нежнее, то жестче, чтобы испытать все, прочувствовать до конца. Чередуя медленные, глубокие толчки с сильными и горячими, Саша целовал и ласкал любимого, исполнял все желания, забегая вперед, зная, о чем он попросит, и шептал, шептал, шептал, получая в ответ такие же страстные признания. В постели он не соврет, не сможет… Рука скользнула на внутреннюю сторону бедра и немного грубо прихватила кожу. — Любимый! — возмутился Йоханнес. — Понежнее… Саша прикоснулся ласково, и норвежец растаял и снова прижался. — Говоришь, тошнит от нежности? — горько усмехнулся Большунов и, перекатившись на спину, усадил обманщика на бедра. — Ты вроде хотел быть сверху? Мечты сбываются. Йоханнес растерянно застонал и, оцарапав ногтями мускулистую грудь, самостоятельно вскинул бедра… Никогда еще Саша не был так близок к истине. Они потеряли счет времени в калейдоскопе поз, взглядов, касаний и шепота, сплетались телами снова и снова, цеплялись друг за друга как в последнюю ночь перед долгой разлукой. Мысли о плохом заставляли Йоханнеса отдаваться неистово, без остатка, дольше обычного смотреть в глаза, целовать с нежностью, а Сашу — брать с еще большим напором, сжимать бедра до судорожных вдохов и влажных ресниц, звать по имени, лишь однажды выдохнув вечное прозвище: — Моя нежная принцесса… Вредный, делающий все наперекор Йоханнес рассмеялся в губы, отчаянно, трепетно прильнул к теплому телу и наконец согласился — да, твой, только твой. Саша с любовью смотрел в его милое румянное личико с огромными синими глазами, полными горько-сладких слез, и вдыхал карамельных запах, не в силах надышаться. Чувствуя жжение в глубине, он крепко стиснул ягодицы любимого. Йоханнес мурлыкнул, переплел пальцы и в предвкушении потянулся к губам, зная, что за секунду до оргазма услышит самое важное: — Люблю тебя. — Я тебя сильнее. — Никогда не поверю, — отверг признание Саша и страдальчески застонал: десять ярких царапин в миг заклеймили спину, и они одновременно, с астрономической точностью пересекли черту. Йоханнес покачнулся, и Саша с готовностью поймал любимого, крепко-крепко прижав к истерзанному оргазмом сердцу. Обессиленный Клэбо обнял его и на некоторое время затих на груди. Мысли вернулись к эстафете — казалось, они заслужили золото не меньше сборной Норвегии. Они все: Леша, привезший отрыв и вывернувший желудок на снегу, намучившийся с лыжами Ваня, отыгравший минуту Артем. Но они вторые, снова вторые. — Я ждал, пока ты догонишь, — словно прочитал мысли Клэбо. — Снова я получил, что хотел, а ты — нет. Большунов на него не смотрел. Вот и все. Оргазм рассеялся, зуд прошел, и вернулось привычное ехидство. — Я уже привык. Все всегда складывается, как хочешь ты. — Не дуйся. Тебе не идет. Саша обернулся, невозмутимый и сдержанный. Лед… Какой же лед в голубых глазах. — Серебро, неплохо… Но, если бы я обыграл тебя, был бы доволен. А так чему радоваться? Я чуть ноги не переломал на горе из-за твоей заминки. Йоханнес лучезарно улыбнулся и покачал головой. — Никто и рядом не стоит со мной на финишной прямой. Нужно было делать рывок подлиннее, чтобы меня отцепить. — Да, — кивнул Большунов, вспоминая последние триста метров. — Или выиграть у тебя гору и выйти первым на финишную прямую. Клэбо развел руками. — Шанс упущен, другого не представится. Счет три — один. Что у тебя на душе? — Марафон. Я приехал за золотом и титулом. Послезавтра я стану Королем Лыж. Йоханнес выпутался из объятий, пожевал губы и отвернулся. — Что ж… — последовал ледяной, туманный ответ. — Я тоже с нетерпением жду гонки… Надеюсь, у меня будут хорошие лыжи. И в конце я буду ближе, чем в шести минутах от победителя. В стекло ударил порывистый, промозглый ветер, и неясная тревога стеснила грудь. Йоханнес солгал ему. Снова. — Спокойной ночи, — бросил Саша через плечо. Клэбо долго не мог уснуть, ощупывая в темноте цепочку с медвежонком. Наконец, он выпустил ее из нервно подрагивающих пальцев и прислушался к беспокойному дыханию за спиной. Уснул и не обнял… Такого еще не случалось. Прости… Но, если я не могу получить желаемое, — никто не может. Зловещее, непривычно ожесточенное лицо осветил свет, льющийся из окна, — там еще водили хоровод последние умирающие снежинки.