Здесь всегда идет снег

      7 марта 2021 год       Этот день был послан им в наказание.       День был душным и пасмурным. Они бежали без малого час, и лишь однажды в просвете черной тучи мелькнул солнечный блик. Мелькнул и скрылся за шторами облаков, тревожно спустившихся к разбитой лыжне.       Лидировали сменами: Иверсен с Голбергом, Холунн с Нисканеном, Червоткин, французы, шведы, но он отсиживался в глубине, редко и бледно включаясь, когда соперники пытались удрать.       Вместо четкой картинки Йоханнес видел мыски лыж, спину, сосредоточенный профиль и обманывал себя, зная правду.       Не мог же он устать. Он не устает. Он робот, не человек. Жди протяжки, когда Большунов гуляет.       Это случилось: загнанный организм сказал «стоп, с меня хватит» и послал Сашу с амбициями подальше. Он отбегал сезон, не пропустил ни гонки на чемпионате — давным-давно пора устать. Но почему сегодня, когда на кону самые желанные золото и титул?       Он плохо, беспокойно спал, ворочался в тревожном ожидании утра и со звонком будильника открыл глаза, невыспавшийся и потерянный, с предчувствием катастрофы, которую неумолимо приближало время.       Йоханнес не пришел. О ночи накануне напоминали волос на подушке да нитка сладости, тянущаяся до двери. А была ли ночь вообще?       Болтаясь в глубине, Саша изредка поднимался в десятку, когда находиться за частоколом лыж и палок становилось невыносимо. Йоханнеса он не видел и не искал. Вопреки полюбившемуся соседству на гонках, сегодня они друг друга избегали.       На двадцать пятом километре Большунов возглавил пелотон, но не сбежал, ограничившись короткой протяжкой. Рывок обошелся Клэбо в семь с половиной секунд, которые он без труда отыграл. Ничего серьезного. Соперник обрубил неугодные элите хвосты и отдал бразды правления Ииво и Хансу, а мог бы… Нет, не мог бы… Не ему, королю короткометражек, лидировать в марафоне.       Король спринта — не лыж. Раньше не бросалось в глаза, не резало слух, не раздражало. Но Йоханнес влюбился в соперника-дистанционщика и захотел его, эгоистично и безрассудно, со всеми способностями, захотел себе все, что умеет он.       Их сравнивали до бесконечности, кропотливо вели статистику наград, титулов, очков. Большунов уступал, но Клэбо не успокаивался, тайно завидовал победам в Холменколлене, в скиатлонах, в мас-стартах из точки в точку, мучился от нескончаемого восхищения, льющегося из уст тренеров и партнеров по сборной.       Он больше не хотел быть спринтером, пусть и величайшим в истории. Клеймо бросало тень на блестящую карьеру. Для коллекции не хватало золота на дистанции, но Большунов делиться не желал.       Они сошлись на экваторе шестого из восьми кругов в неловком, напряженном молчании. После пит-стопа Йоханнес с компанией вернулся на свежих лыжах, и липкое, необъяснимое беспокойство в который раз стеснило Сашину грудь. Побег не удался. Не получалось взвинтить темп и удрать, использовать против Йоханнеса Клэбо смертельное оружие. Нет легкости и резкости в ногах, нет ясной, светлой головы и плана на случай, если… Нет, это невозможно. Не стоит беспокоиться. Йоханнес никогда не… Но, боже правый, нет превосходства над соперником на своей территории!       Саша нервничал, злился и сквозь зубы терпел его рядом в надежде, что через километр-другой отстанет. Йоханнес не сможет, не посмеет отнять у него драгоценный шанс.       Тучи сгущались и тяжелели, готовые вот-вот приземлиться на голову. Снег обжигал пятки, легкие трепыхались от жара и духоты.       Протяжку Ииво успешно прозевали. Вдогонку беглецу бросились Иверсен с Клэбо, и Саша, ругая себя и сопротивляясь, вцепился в норвежцев, как в спасательный круг. Стыдно так, что щеки горят на ветру. Проспал рывок, отпустил и поймал шесть секунд на посредственном скольжении. Резервов нет. Он не в силах предложить темп, который сметет конкурентов.       Все плохо. Все закончится плохо — мысль оформилась в голове, но Большунов, выругавшись, оттолкнул ее. Он знает о Клэбо все — его не хватит на последние пятнадцать километров.       На спуске Йоханнес объехал лучшего классиста мира, и несбалансированный Нисканен, покачнувшись, уступил лыжню. На финальной горе Саша заперт меж двух огней, двух полыхающих норвежских факелов. Что Иверсен, что Клэбо сегодня чудо как хороши. Один жаждет личной медали в заключительной гонке, а второй… Второй просто жадный и ненасытный. Вечно ему мало того, что есть.       Я получаю все, что захочу.       Нет.       Недовольный скольжением, Саша заехал переобуться и отпустил соперника на несколько скверных секунд. В соседнем боксе копошился Иверсен. Оба они зорко, тревожно поглядывали вдаль — туда умчался лидер гонки, лидер марафона, Йоханнес Клэбо. Ни много ни мало четырнадцать секунд. Золотой мальчик, на которого работала сборная, к несчастью, научился работать сам и сбежал в компании Нисканена и Бурмана. Дело принимало дурной оборот.       Пит-стоп Большунов с Иверсеном покинули одновременно. Не вработавшись Саша рванул по горячим, неостывшим следам, по велению страха, отчаяния и непонимания.       Два круга, последние два круга. Десять километров. Да, ну нет… Отстанет, как отстал в Холменколлене.       Рядом усердствовал потный, ожесточенный Эмиль. Устало оскалившись, он впервые старался для себя — ни для Клэбо, сборной или страны.       Догнали за километр с небольшим — обманчиво-быстро и опасно. Йоханнес избавился от шапочки, и, хотя признаков для беспокойства не было, Саша усмотрел в разоблачении тревожный звоночек.       Ему жарко. И беспокоит усталость. Как и меня.       Сообразив, что к чему, Иверсен вышел вперед и потащил Клэбо, Нисканена и Бурмана. Чуть поодаль работали Масгрейв и Холунн, но выглядели они куда менее свежими.       Второй раз за гонку лактат ударил по мышцам. Ноги затекли, и Саша не подхватил болезненное ускорение. Зря он кинулся догонять сломя голову — рывки не проходят бесследно. Две, три, шесть секунд… Норвежцы оглянулись, и Эмиль при поддержке Йоханнеса нарочно зачастил.       Последняя капля, и Саша, деморализованный увиденным, встал.       Он всегда знал, что так и получится, не мог не знать. Так чего кривиться, будто приложили чугунной сковородой по затылку? Все ясно давным-давно. Неважно, как сильно Йоханнес любит его. Для Клэбо он соперник, от которого нужно избавиться. Неважно, как сильно он ненавидит Иверсена. На лыжне они команда, работающая против него. Логично и очевидно, но сердце еще не привыкло к боли, не смирилось с тактически грамотным побегом, не отпустило Клэбо, который, бросив Большунова, охотно последовал за другим. Как все просто и прозаично. Оказалось, отношения — перчинка в соперничестве, а не соперничество — перчинка в отношениях.       Йоханнес уносил ноги не веря счастью. Какое облегчение, какая сладость не слышать медвежье дыхание за спиной, не страшиться внезапной атаки, не ждать, когда он взорвется и с рыком возьмет свое! Какое счастье, что сегодня ему так плохо! Наконец, появился шанс вернуть долг за Руку, утереть нос и выиграть золото, которое темными ночами манит, зовет и снится. Он так долго ждал… Два с половиной года тренировок, работы над ошибками, мучительного самокопания, и вот они на равных на его территории.       Нет, еще рано праздновать. Большунов отстал, но вернется, догонит на избитых морально-волевых.       Нельзя, чтобы растяпа Иверсен выдохся раньше времени. Пусть высадит Большунова, а после я избавлюсь и от него…       Но Эмиль, похоже, закончился. Тормознул, задребезжал, как старенький драндулет, и сбросил темп, чем жутко обидел поймавшего кураж Клэбо. Беспомощно оглянувшись, он оценил обстановку и скис.       Большунов с Холунном закрыли просвет и на подъеме влились, став пятым и шестым в жаркой схватке. Ханс выглядел утомленным, а Саша… Непроницаемый, как скала, принимающая на себя удары непогоды. Если не знать, не догадаешься, что устал. Но Йоханнес знал все. Большунов не в силах убежать. Шанса лучше, чем сегодня, не будет.       Они остались вшестером — три норвежца, финн, швед и русский. Бурман взял на себя инициативу, позволив соперникам передохнуть и присмотреться друг к другу.       Саша бежал последним, лихорадочно обдумывая следующий шаг. Нервы шалили, мысли щелкали как скорлупки, метаясь из одного полушария в другое. В сухом остатке — усталость, ватные ноги и Йоханнес Клэбо. Сорок пятый километр… Развязка обещала быть скверной.       На равнине Большунов оглянулся. Они обленились настолько, что Крюгер с Масгрейвом догнали и напросились в попутчики. Восемь претендентов на победу, но, есть ли разница, если здесь Клэбо? С каждым отталкиванием сердце билось сильнее и больнее. Руки и ноги деревенели, несостоятельность и безотчетная паника изнуряли, лишая хладнокровия. Впервые Саша не знал, что предпринять: дергать или тянуть до последнего, бежать на все деньги или экономить силы на финишную прямую? Один на один с Йоханнесом на финише марафона… В голове вновь зазвучал полуумный монолог Устюгова, который, к счастью, не имел продолжения и последствий в Холменколлене.       Он тебя обгонит в гонке, где у него нет шансов.       Мороз ущипнул за локоть, и ноги нетерпеливо дернулись, приняв решение за хозяина. Нельзя ждать.       Превозмогая боль, Йоханнес работал и не сдавался. Голова кружилась, картинка перед глазами плыла и раскачивалась. Он не понимал, сколько человек в группе, сколько километров до финиша. Фраза «тошнит от усталости» обрела самый, что ни на есть, прямой смысл. Вот, значит, как бывает, когда не бережешься и выворачиваешься наизнанку. Так выигрывает Большунов?       Русский ускорился на параллельной лыжне. На близость локтей и палок сердце отреагировало тревожным, жалобным воем. Йоханнес вымученно растолкался, и соперник откатился в хвост группы. Непростительно темное небо, казалось, вот-вот обрушится на землю потоками слез.       В предпоследний подъем отстали и Нисканен, и Бурман, и Масгрейв. Саша усидел на зубах, и на вершине остались впятером: он и норвежцы. Один против четырех. Бывало и хуже. Правда, не было Клэбо.       Йоханнес покачнулся, расставив лыжи, зачерпнул талый снег и выдал изнеможение. В усталости соперника Саша нашел, что искал, — тактически-верный ход.       Обессилил, но все еще здесь — поразительно. Не думал, что ты такой упрямый. Ну, да ладно… Я знаю, что делать.       Норвежцы попарно перекрыли лыжню и оттеснили от выгодной траектории — мышь не проскочет, не то, что загнанный в клетку, яростно ревущий медведь. Терпение — добродетель. Он все рассчитал. Но отчего сердце бьется так, словно Титаник вот-вот столкнется с айсбергом и затонет в водах Атлантики?.. Пора!       На подъеме Саша обогнал норвежский паровоз, выжимая из себя остатки упрямства и воли. Отстали Холунн и Крюгер, поймал просвет Иверсен, но Клэбо удержался, единственный не сдался и не отпустил, подкатив на спуске вплотную. Теперь совершенно ясно.       Йоханнес Клэбо — призер в марафоне.       Когда он стал таким сильным? Не доглядел, не разгадал. Ослеп от любви, утонул в небесных глазах и упустил из виду, что соперник раздвинул границы возможного.       Подсуетился. Молодец, нечего сказать.       На выкате Саша понял, что Йоханнес скрывал, на вираже — почему молчал, перед горой — зачем доводил и насмехался. Он хотел золота. Ни где-нибудь, а на дистанции.       Не позволю. Серебро забирай, а золото не отдам.       Невиданная роскошь — повторить ошибку эстафеты и пропустить. Предусмотрительно заблокировав радиус, Саша, что есть мочи, понесся в гору. Не оглядывался и не загадывал. Будь, что будет. Они поменялись местами: он впереди, Йоханнес догоняет.       Твое оружие против тебя.       Он бы выругался на норвежском, но от усталости не ворочался язык. Большунов его перехитрил, тактически обыграл, заставив уступить на горе. С досады Клэбо выбросил очки на снег, мечтая избавиться и от перчаток, и от ботинок, и от треклятого комбинезона, от каждого грамма, мешающего быстрее бежать. Обогнать не удалось. После пятидесяти километров частота у них плюс-минус одна. Проклятье! Запыхавшись как никогда, он проиграл Большунову на горе!       В голове туман, в животе тошнота, в глазах испуг и растерянность. Соперник ушел на спуск и, закрыв выгодную траекторию, нацелился на крайний коридор. Черт, что теперь делать?! Что делать? Отступить?       Невозможно. Он выиграет золото мечты. Оно уже его. Он видит его, держит на раскрытой ладони. Шелковая ленточка приятно щекочет шею. Жемчужина в коллекции удостоится самого видного места в стеллаже. Никогда больше его не назовут спринтером.       Ноги опередили разум и устремились в коридор соперника. Как еще остановить Большунова? Как жить с мыслью, что Большунов — Король Лыж?       Саша почувствовал его не сразу — сперва легла тень, а после с ним поравнялся силуэт.       Они толкались отчаянно и яростно, сражались на крошечном пятачке за золото марафона, отделявшего одного от титула, второго от долгожданной свободы.       Обгонит на твоей территории, в день твоего триумфа. Ты вспомнишь наш разговор и поймешь, почему я тебя отговаривал. Но будет поздно.       В попытке потеснить чужака Большунов проехался ему по лыжам. Клэбо покачнулся, и на миг, растянувшийся в вечность, бамбук ударился друг о друга и решил исход жестокой игры. Зажатая в правой руке палка изогнулась, треснула в двух местах и рассекла снег между ног, оставив часть себя в неподеленном коридоре. В голове тихо-тихо. Ни звука. Сердце, потрясенное подлостью, зарыдало.       Ненавижу тебя! Я тебя ненавижу!       Саша с отвращением, из последних сил отпихнул его ногу. В борьбе они столкнулись локтями. Чудом удержав равновесие, Йоханнес выехал ботинком за синий конус, упрямо развернул корпус и вернулся на свежий снег. Он почти не владел телом и мало, что понимал. Наконец, сопротивление ослабло, и норвежец безболезненно, огненной водой просочился к цели.       Саша толкался снова и снова, еще пытался нагнать, сделать хоть что-то… Но разве сладишь с одной палкой против двух? Клэбо пересек финишную черту первым, сзади накатил и опередил Иверсен.       И ударились о землю небеса…       Йоханнес Клэбо — победитель марафона.

***

      Я проиграл…       Обломок палки приземлился в снег и скончался под ногами несчастного владельца. Ослеп. Цветной рисунок изуродовала черная клякса. Огни погасли. Мир только что лишился золотых лучей солнца.       Неприкаянный, чумной Саша топтал ненавистную белую гладь у рекламных щитов, спотыкался коленями о воздух и бормотал. На финише гул, многоголосье, но в его мире тихо. Никого не стало после черты.       Расставив колени, Йоханнес в изнеможении опустился на снег. Ноги тряслись, гудели, влажные волосы прилипли к алому пламени на скулах. Сердце еще качало кровь двойными объемами, но понемногу возвращалось к привычному ритму и радостно, заливисто стучало между взмокшими ребрами. Освобожденное сердце!       Клэбо поднялся на ноги и, уморенный, втянул воздух. Легко, наконец-то легко. Душа расправилась, как крылья бабочки. Кровь очистилась от вязкой жижи, и, будь силы, он бы улыбнулся, как ни улыбался давно, — искренне и счастливо.       Подошел Иверсен с теплыми объятиями, следом девушка протянула биб чемпиона мира. Йоханнес кивнул и неуверенно принял обновку, примеряя. Пальцы с трепетным недоверием пробежались по золотистому сиянию на груди. Боже мой, это правда. Сбылась его мечта. Он выиграл. Он чемпион мира в марафоне. Вскрикнуть от счастья и позвонить дедушке, но губы дрожали и не слушались, что-то извне мешало улыбнуться. Йоханнес обернулся, и причина нашлась сама собой — тело соперника безвольно повисло на рекламных щитах.       Он вспомнил. Палка… Палка сломалась. Было тесно, случился контакт. Но не убиваться же так из-за третьего места… Он что, правда, плачет? Большунов плачет?..       Ненавистные слезы обжигали щеки и подбородок, копились в ямочке на локте и не помогали, нисколько не помогали вновь увидеть мир четким, цветным. Дыра в груди разрасталась. Больнее некуда, но рука, теплая, живая, узнаваемая, робко легла на поясницу и добила, на клочки разодрав сердце.       — Саша… Сашенька, посмотри на меня.       Первые слова, которые он расслышал после финишной черты. Его слова.       Большунов не ответил, не выполнил просьбу, не простил, задыхаясь в колючей ненависти к тихому, ласковому шепоту и теплой, все еще теплой руке. Закричать и прогнать, но вместо слов в горле хрипы и спазмы.       Убирайся. Не приближайся. Не смей меня трогать. Оставь меня. Просто радуйся медали и не показывайся мне на глаза.       Глубоко подавленный Йоханнес оставил соперника — пусть выплакает глаза и придет в себя. После поговорят. Не будет же он злиться вечно?       Клэбо перешагнул через палку, небрежно скрюченную на снегу, и радости от победы поубавилось. Он мечтал выиграть у Большунова не так, никогда он не хотел вот так — со слезами, истерикой и поломанным инвентарем. Видеть, как он убивается, невыносимо.       Сашу не отпускало. Опустившись на снег, он закрыл лицо рукой и завыл смертельно раненым зверем. Как никогда унижен и жалок, но пусть смеются, пусть видят, что убит, поломан, истощен. Он устал быть сильным и не оправдывать собственные ожидания.       Сделать все идеально и проиграть. В третий раз проиграть марафон на главном старте. Нелепость какая-то, глупость, злой рок. Вкалывать до седьмого пота на тренировках, чтобы остаться у разбитого корыта, наблюдать с третьей ступеньки пьедестала, как Йоханнес поднимется на вершину. Он не вынесет… не придет на награждение.       Под шушуканье и стрекот Саша поднялся на ноги, обнял лыжи — они-то ни в чем не виноваты — и взглянул на итоговый протокол. Лучше бы он ослеп.

***

      Раздевалку Большунов покинул в забытье. Шепот в одном ухе, в другом, рука на левом плече, на правом, объятия, бессмысленные и дежурные слова поддержки.       Уйдите. Оставьте меня.       Сбежалось полсборной, если не вся. Даже Аня примчалась — она что тут забыла? Чего им всем надо?       — Крепись, Саня, — кажется, голос Бородавко. — Клэбо не имел право занимать крайний коридор. Он нарушил правила, пусть отвечает. Мы подали протест и, если комиссия рассмотрит…       Горькая ухмылка тронула сухие губы. Комиссия… рассмотрит. Нарушил… отвечает.       — Когда в последний раз FIS принимала решение в нашу пользу? А, если и так… Какая разница? Что изменится?       — Его дисквалифицируют.       Убитый горем Саша безразлично покачал головой.       — Это не то, что мне нужно. Выше второго места я не поднимусь. Да и дело не в золоте. Не только в золоте.       В микст-зоне гогот и суета. Чертовы акулы ждут вывернутой наизнанку души, чтобы раздуть сенсацию. Драма века: заклятые соперники не поделили золото в марафоне.       Рассеянно отвечая на вопросы Носсума, Йоханнес расхаживал в кучке своих и не сводил с соперника синих печальных глаз. Долго и жадно они разглядывали друг друга. Не получив ответа ни на один вопрос, Саша отвернулся и шагнул к журналистам.       — Куда? — удержала Аня, которая кого-то высматривала в толпе норвежцев.       — Интервью хочу дать.       — Не стоит, — мягко возразила она. — Глупость сделаешь.       Большунов взглянул на нее с удивлением. Какая теперь разница? В шаге от мечты Йоханнес сломал ему палку, будто за что-то отомстив. Ориентиры сбиты, он оплеван и раздавлен. В мире, где позавчера признались в любви, а сегодня растоптали, чего стоит демонстрация силы и гордости?       — Похуй. Хочу, чтобы он услышал прежде, чем наденет ебаную медаль.       Впервые он дал интервью на английском. Смотрели и слушали многие, но Саша видел лишь одного человека, говорил только для него.       — Я пошел домой. Пусть, что хотят, то и делают. У меня нет слов. Я не знаю, что говорил Клэбо. Мне плевать. Я не собираюсь с ним на награждение. Это было нечестно. У меня все.       Йоханнес озадаченно моргнул и отвел взгляд, внутренне умирая. Злиться… Может, даже ненавидит… Пусть! Нет его вины в том, что он сильнее на финишной прямой.       Серьезно? Не пойдешь на награждение из-за проигрыша? Детский сад, Большунов.       Эйрик тронул его за локоть и незаметно для прессы отвел в сторону.       — Русские подали протест.       — Глупости, — отмахнулся Клэбо. — Его отклонят, как и всегда.       Носсум тревожно озирался, на глазах мрачнея.       — Не будь легкомысленным, Йоханнес. Фактически ты помешал ему. Вопросов бы не было, останься палка цела. Инцидент Большунова с Мяки бросает тень и ставит тебя в невыгодное положение.       Йоханнес вспыхнул и моментально завелся.       — Что за бред?! Моя скорость превышала его. Мне некуда было деваться! Этого достаточно! Разве нет?       — Не кричи. Будем настаивать, что ты перестроился до коридора. Большунов не мог считать его своим. Надеюсь, нам удастся отстоять золото. В противном случае… — Эйрик обернулся к принимающему поздравления Эмилю.        — И слышать не желаю! — нервно воскликнул Клэбо, прожигая Иверсена ненавистным взглядом. — Оно мое! Я выиграл его сегодня!        — Возьми себя в руки и пообщайся с прессой, — Эйрик со вздохом кивнул на NRK. — Они ждут. Пойду узнаю, как обстоят дела.       Избегая надоедливых взглядов, Йоханнес овладел собой и поплелся к журналистам. Комментировать и анализировать хотелось меньше всего, но деваться некуда — репортеры не оставят в покое, пока не склепают хоть одну статью.        — У него было много места слева. Досадно, что финиш получился таким… Я надеюсь… — В груди закипало при мысли, что золото могут отнять, но лицо светилось спокойной добрежелательностью — наработанные годами вежливость и такт. — Пока что сказали, что я чемпион мира. Если скажут иное, будет тяжело. Я хочу получить окончательное подтверждение.        — Что ты чувствуешь, став универсальным лыжником?        — Золото в марафоне — детская мечта. У меня были потрясающие лыжи. Наконец-то меня перестанут считать только спринтером. Это все, чего я хотел.        Саша обернулся, и на несколько зыбких секунд время в Оберстдорфе остановилось. Стоп-кадр. Йоханнес смотрел в мутную, затянутую тиной радужку с красноватой каймой высохших слез и хватал ртом воздух. Открылся спустя год.       Я думал, мы в лучших отношениях.       Я думал, у нас нет тайн друг от друга.        Неподвижные глаза устало зажмурились. С первым взмахом ресниц время потекло сумбурно и беспечно. Фигуры вновь пришли в движение на шахматной доске, но ничего уже не было как прежде.        Голова безвольно повисла, кулаки разжались, и Саша ушел с камушком вместо сердца. Рассказал всему миру, а с ним не поделился, не счел нужным сообщить, хотя его спрашивали миллион раз.       Молодец, Йоханнес. Наверно, трудно было сдержаться…       Что ж… здесь ему делать больше нечего. Он бы ушел, если бы не горько-радостный окрик Бородавко: Йоханнес Клэбо только что скрылся за дверью судейской комиссии.

***

      — Ответственность за корректный обгон лежит на обгоняющем лыжнике. Лыжи обгоняющего должны быть впереди лыж обгоняемого до того, как он вернется на свою оптимальную траекторию, — похоронным голосом зачитали ему выдержку и для пущей убедительности включили на мониторе отрывок. О, да, ему ведь ни капли не больно смотреть повтор!       Пьер Миньерей смерил виновника безразличным, нечитаемым взглядом.        — Йоханнес, тебе есть, что сказать? — спросил он больше из вежливости, чем участия.        Клэбо переминался с ноги на ногу, оскверняя белыми кроссовками до блеска начищенный пол судейской комнаты. За столько лет на лыжне он оказался здесь впервые. И все из-за проклятого Большунова!        — Я знаю правила, — сухо ответил он. — Ответственность за чистоту обгона на мне. Но как насчет Большунова? Он почти вытолкнул меня с лыжни. Это уже не лыжные гонки.        Мучительный отрывок перемотали, и перед глазами Йоханнеса замелькали роковые кадры.        — Ты двигался вне коридора, — щелк, пауза. — Контакт палок произошел раньше, чем лыж. В результате касания сломался инвентарь, — щелк. — Твои лыжи не были впереди настолько, чтобы обгон считался благополучно завершенным, — щелк. — Как обгоняющий ты должен был найти пространство для маневра, обеспечить безопасную дистанцию или выбрать другой коридор. Ты этого не сделал.        Йоханнес вспотел, слушая заумные, витееватые фразы напыщенного индюка.        Черт… Что мне сказать этому ослу? Он уже все решил… Я не могу сконцентрироваться, не могу думать об этом сейчас. Только бы не сорваться…        — Мы оказались в одном коридоре одновременно, — с наигранной сдержанностью защищался Йоханнес. — Большунов не мог считать его своим. Еще неизвестно, кто кому помешал.        — Йоханнес! — Пьер выразительно, с легкой иронией взглянул на него. — Большунов был в коридоре, ты — вне. Преимущество…        Клэбо зло усмехнулся в маску.       — Вы не слушаете…        — В секциях с отмеченными коридорами лыжники должны выбрать коридор…        — Не желаю слушать эту ересь! — воскликнул Йоханнес, злостно сжимая кулаки. — Это гоночный инцидент. Я не собирался ему мешать. Я не сделал ничего плохо.        Миньерей развел руками и скорчил фальшивую, утешительную гримассу.        — Мне жаль, Йоханнес. Решение о твоей дисквалификации уже принято.        Губы дрогнули, из глаз чуть не брызнули слезы, но он чудом сдержался, сглотнул тихо-тихо и подтянул сползшую с лица маску до самых ушей.        — Почему бы не выписать предупреждение на первый раз? Это несправедливо. Я не понимаю, в чем виноват.        — Дисквалификация применяется в случае больших нарушений и нарушений с очевидным влиянием на результат. Твой случай второй.        — Ясно, — Йоханнес кивнул и болезненно, неуместно съязвил. — Можно и по-человечески выражаться.        — Повторюсь, мне жаль, но правила есть правила. В следующий раз будь благоразумнее. Полагаю, мы приняли решение, которое устроит обе стороны конфликта. Протест русских удовлетворен — Большунов поднимется на вторую ступень пьедестала. В то же время Норвежская Федерация не пострадала: награда высшей пробы осталась в стране.        Йоханнес покачнулся и, будь позади стена, разбил бы голову. Пусты и незначительны правила. В руках FIS он такая же марионетка, как Большунов. Не прав был русский. К Йоханнесу Клэбо нет особого отношения.        Ему ужасно не повезло. Большунов сломал палку, Иверсен обогнал его на последних метрах… Россия с серебром, Норвегия с золотом. Решение, которое удовлетворит всех. Иллюзия справедливости.        — Финишируй Большунов вторым, правила остались бы правилами?        Они без слов поняли друг друга. Пьер задумался на несколько невыносимых секунд и похвалил за сообразительность покровительственной улыбкой.        — Быть может, мы рассмотрели бы инцидент с точки зрения создания необоснованных помех при обгоне.        — И золото было бы моим? — не унимался Йоханнес. Впрочем, ответ он уже знал.        — Вероятно, итоговый протокол сохранил бы первоначальный вид. Но это не отменяет того факта, что…        — Да пошел ты, плешивый недоумок!        Под возмущенный рокот комиссии Йоханнес хлопнул дверью и чеканным шагом завернул за угол, к выходу со стадиона. Журналисты бежали впереди, со всех ракурсов снимая бледное, осунувшееся лицо, прошитое судорогами ярости, ловили в объектив мертвый, потухший взгляд, упрямо направленный под ноги.        Как же достали! У вас что сердца нет?!        Наконец, они отвязались. Содрав маску будто вторую кожу, Йоханнес разрыдался за первым же поворотом. Он ведь только на секундочку почувствовал себя счастливым… Все встало на свои места и рухнуло, стоило FIS вынести вердикт.        Задрав голову к небу, Клэбо завыл на весь Оберстдорф:        — Большунов, я тебя ненавижу!

***

      Шаги стихли по вешнему снегу, ознаменуя конец игры.        — Легче? — Юрий Викторович хлопнул подопечного по плечу.        — Легче? — угрюмо переспросил Саша. — Легче мне не станет. Дисквалификация Клэбо и чемпионство Иверсена — насмешка, а не утешение.        — Впервые FIS приняла решение в нашу пользу и наказала норвежца. Это маленькая победа.        Большунов ковырял снег, изредка щурясь: глаза пощипывало после пролитых слез. Вместе с соленой водой утекли иллюзии, главная из которых: Йоханнес Клэбо — не соперник в марафоне.        — Сегодня победителем должен быть я или Йоханнес, но точно не Иверсен, — подытожил он. — Дисквалификация Клэбо меня совершенно не удовлетворила.        — Боюсь, дисквалификации Иверсена не добиться, — мрачно пошутил Бородавко. — Нужно идти на награждение. Я знаю, ты не хочешь, но не стоит играть с огнем. Возможны, апеляции.        — Пусть, — упрямился Саша, отворачиваясь от пьедестала. — Я не согласен с медалью. Она мне не нужна.        — Ты и без золота в марафоне блестяще выступил на чемпионате, — похвалил Юрий Викторович. — За шесть гонок не опустился ниже четвертого места. Это дорогого стоит.        Саша ответил на похвалу брезгливой усмешкой. Он скорбел по золоту, титулу, утраченному доверию и собой не гордился.        — Худший чемпионат в жизни, — выдавил он сквозь зубы. — Я ждал два года и остался ни с чем. Все из-за Йоханнеса!        — Паскудное чувство. Если бы я не знал тебя, решил бы, что завтра ты закончишь. Но ты не бросишь. — К удивлению Большунова, Бородавко крепко, по-отечески обнял его: — Еще будет шанс, Саня. И не один. Я говорю не для того, чтобы успокоить и пинком отправить на награждение. Я знаю, что, если идти, рано или поздно придешь.        — Клэбо скорее придет, чем я, — буркнул Саша. — Сегодня чуть не пришел.        — У тебя преимущество. Теперь ты знаешь, на что он способен. Предупрежден значит вооружен. В следующий раз трижды подумаешь прежде, чем заявляться на все гонки!        Саша выпутался из объятий и без настроения поплелся на церемонию.        На третью ступень пьедестала неловко забрался чувствующий себя не в своей тарелке Крюгер, на верхнюю — с лисьей ухмылкой взгромоздился Иверсен.        В ладонь легла третья серебряная снежинка, тусклая и холодная. Под гимн Норвегии флаги траурно взмыли в горючее небо Оберстдорфа. Ну, вот и все. Чемпионат окончен. Глаза увлажнились, и Саша стиснул медаль в кулаке, отвергая ненавистное серебро.

***

      Эмиль Иверсен переступил порог номера и ахнул. Он не успел еще включить свет, но погром разглядел невооруженным глазом.        Стол вверх тормашками, опрокинутое кресло, разбросанная, изрезанная одежда, перебитая посуда, кусочки постельного белья, пух из подушек, вмятина в зеркале…        Не разуваясь Эмиль перешагнул через лужу неизвестного происхождения и чудом не распорол ногу — осколки нашлись и под кроватью.        — Блять, че здесь целое вообще? — выругался Иверсен. — И где шляется Клэбо? — Из ванной донесся характерный всплеск, и он, похолодев, поспешил на шум. — Черт, Клэбо!        Эмиль толкнул дверь и чуть не заорал. Йоханнес в верхней одежде лежал в ванне, полной воды. Безразличный взгляд голубых глаз остановился на левом, наполовину расшнурованном кроссовке. На непривычно бледных щеках застыли полупрозрачные слезы, рука свесилась с бортика и не шевелилась. Клацая зубами, Иверсен схватил запястье — твердое и холодное, но пульс прощупывался.        — Йоханнес! — потряс он за плечо. — Йоханнес, очнись!        Клэбо отмалчивался.        До смерти напуганный Эмиль похлопал его по щекам. Голова на автомате повернулась, синеватые губы разжались:        — Чего тебе? Не видишь, ванну принимаю.        Иверсен схватился за сердце и, плюхнувшись на край, ополоснул лицо ледяной водой. Пятка чуть не раздавила телефон — видимо, Йоханнес обронил. Он поднял мобильный и накинулся на безмолвного, неподвижного Клэбо.        — Ты что совсем ебнутый?! Я думал, ты… — Эмиль взмахнул руками, признавая, что испугался. — Вылезай немедленно!        Йоханнес зябко повел плечами и отвернулся к стене.        — Пошел нахрен.        — Вылезай, пока совсем не переохладился! — Иверсен дернул его за ворот куртки и поставил на ноги. — Живо! Губы синющие! Сколько ты провалялся в ледяной воде?        Пальцы торопливо расстегнули куртку, пробрались под кофту, пытаясь снять и согреть, но Йоханнес воспринял помощь в штыки.        — Убери руки, животное!        — Уберу, когда раздену! — невозмутимо отозвался Иверсен и потянулся к штанам. — Хватит хныкать!        — Повредился умом? Не смей! — Клэбо в ярости ударил его по рукам. — Ты просто конченый!        Эмиль взвыл и растерял остатки терпения.        — Поднимай руки, блять.Тоже мне цаца нашлась! Не собираюсь я тебя трахать.        Но защитный механизм уже запустился. Напуганный Йоханнес пришел в себя, оттолкнул его, но поскользнулся и, расплескав воду, свалился в ванну.        Иверсен повторно вздернул его, в глубине души жалея.        — Не убился?        — Только посмей, тварь! — Клэбо вырвался из ненавистных рук и незаметно потер ушибленную ягодицу. — Я сам.        — Ладно, только не ори, — уступил Эмиль.        — Выйди отсюда!        — Нет уж, при мне. А то сделаешь что-нибудь еще более глупое.        — Отойди, — Йоханнес повелительным жестом указал на дверь. — И отвернись!        — Чего я там не видел… — буркнул Иверсен, но послушно отступил, ругая себя за несдержанность. Нельзя с ним так…        В сердце Йоханнеса, полном отчаяния, обиды и гнева, по-прежнему жили верность и честность. Он не желал, чтобы кто-то, кроме Большунова, помогал, прикасался, раздевал, видел обнаженным.        Эмиль разок оглянулся, и Клэбо, прикрывшись, заголосил:        — Отвернись, скотина!        — Да больно надо, — огрызнулся Иверсен. — Брось шмотки! После сушить повешаем. Одевайся быстрее! Еще, блять, заболеешь.        Йоханнес закутался в халат и дюжину полотенец, прошмыгнул в постель и спрятался под одеяло, предпочитая гордо мерзнуть, чем просить покрывало.       Заметив мучения, Эмиль укрыл его вторым одеялом и принес чай. В благодарность Клэбо демонстративно распсиховался: отпихнул одеяло и, не сделав ни глотка, вылил содержимое на пол и разбил чашку.        — Мерзни, раз такой гордый! — рявкнул Иверсен и, ни проронив больше ни слова, взялся за уборку. Выходило не очень ловко, но, к счастью, кондиции Клэбо были далеки от злостных шуток.        — Спасибо, — час спустя буркнул Йоханнес. — Извини, за погром. Я заплачу за все, что разбил, сломал и порвал.        — Да чего уж там… Мне жаль…        — Могу себе представить. Золото свалилось с небес. Определенно, ты здесь самый несчастный человек.        Эмиль спрятал медаль под футболку, чтобы глазастый мальчишка не словил новый приступ.        — Точно также я радовался бы серебру или бронзе. Я счастлив, что спустя столько лет выиграл личную медаль на чемпионате. Только и всего.        Йоханнес нашел в себе силы пренебрежительно фыркнуть.        — Ты не заслужил золото. Ты выиграл бронзу. Ни больше ни меньше.        Оттащив крупный мусор к двери, Иверсен присел передохнуть.        — Чего ты от меня хочешь? Я не обязан каяться и горевать из-за вас, идиотов. Решение FIS — удача для меня. Мне остается взять золото и порадоваться. Повторюсь, я радовался бы любой медали. Номинал не имеет значения.        Ответом была сухая издевка.        — Я не удивлен. Твои амбиции всегда стремились к нулю, — Йоханнес перевернулся на другой бок и неловко добавил: — Я назвал Миньерей плешивым недоумком.        Эмиль кашлянул, вообразив, как вытянулось интеллигентное лицо рейс-директора FIS.        — Смело… Не думал про апелляцию?        — Шансов нет. Будь они, я бы зеркалала не колотил. Не уверен, что выйду на старт следующего сезона.        — Не драматизируй. Это просто гонка.        — Просто гонка? — приподнявшись, Йоханнес сверкнул потемневшими глазами. — Просто гонка?! Я выиграл золото, а у меня его отняли! Я так его хотел! Больше всего на свете. Одна-единственная медаль на дистанции! Я что многого прошу? Я ни ног, ни рук не чувствую после марафона! Я все отдал за эту медаль и остался ни с чем! Все из-за этого ублюдка! Ненавижу его!        — Я понимаю, — спокойно кивнул Иверсен.        — Нет, не понимаешь! — Клэбо рухнул на постель, в кровь искусывая мягкие губы. — На миг я обрел все. Взял, что хотел от лыжных гонок. И все рухнуло…        Эмиль подсел к нему и склонился над заплаканным лицом — таким убитым он видел Йоханнеса впервые. Раскинувшись на постели, он рыдал, ругал Большунова и FIS, хныкал и жалобно скулил. Иверсен протянул ему бумажные полотенца и между делом спросил:        — Говорил с ним?        — Не о чем говорить, — отрезал Клэбо, громко высморкавшись. — Не желаю его не видеть, не слышать, не знать. Завтра же найду другого!        — Не думаю, что стоит отравлять жизнь кому-то, кроме Большунова.        — Подумаешь, Большунов! На нем свет клином не сошелся, — Клэбо обиженно засопел. — Найду получше!        Эмиль закатил глаза и усмехнулся, внутренне обмирая. Как никогда Йоханнес был близок к непоправимой ошибке.        — Я тоже когда-то так думал, — он замялся, раздумывая говорить или нет, но все же пересил себя и продолжил. — Самое смешное, что нашел. Он был идеальным: заботливым, нежным, любящим, талантливым… Я бы сказал, одаренным. Одаренным и очень красивым. Безумно красивым, я таких еще не встречал. Синие-синие глаза и яркая искренняя улыбка. Порядочный и честный, он не путался у меня под ногами. Когда он начал выигрывать, я не завидовал. Он делал для меня все. Казалось бы, что еще нужно?.. Но нет. Его любви не хватило на двоих.        Йоханнес слушал боязливо и недоверчиво, блуждая по стене безразличным взглядом.        — К чему это все? — спросил он, когда Иверсен закончил петь дифирамбы.        — Подумай, стоит ли медаль, хоть бы и золотая, того, чтобы гордо послать нахрен, а после скулить в подушку и кусать локти…        — Покажи мне ее.        — Йоханнес…        — Живо! Я хочу ее увидеть!       Эмиль нехотя оттянул ворот футболки. Йоханнес протянул руку и жадно огладил шелковистую ленточку и золотистые переливы.        — Стоит, — выдохнул он, лаская взглядом мягкие блики света на пятиконечной звезде.        — Возненавидев, мы любим сильнее. Будет неприятно шесть лет спустя признать, что я был прав.        — Ты не прав, — отчеканил Йоханнес, вновь отвернувшись.        Бесполезно, подумал Эмиль. Махнув рукой, он вернулся к уборке. Больше они не говорили. Клэбо еще некоторое время всхлипывал, но в конце концов затих. Он не спал, вспоминая, как много лет назад встретил Большунова, как Большунов пытался за ним угнаться, а он — от него убежать, как они сблизились, влюбились, сошлись…        — Знаешь, что? — тоскливо предложил Эмиль, когда из напоминаний о боли осталось лишь переплетение трещин на зеркале. — Пойдем в ресторан к ребятам. У нас был огненный чемпионат. Мы выиграли все, кроме скиатлона, оставив русских позади. За это стоит выпить по бокалу вина.        — Мне нечего праздновать.        — Йоханнес, никто и слова не скажет о марафоне, — настаивал Иверсен, переминаясь. — Собирайся.        И он поддался, зная, что уставшие ноги приведут к нему в последний памятный раз.

***

      После двух бокалов вина, крепких объятий с командой и напускной радости Йоханнес пришел к нему, и Саша впустил.        Большунов остыл, но припухшие, воспаленные веки, усталость и скованность выдали внутренний надлом. Внимание привлекла лежащая на столе медаль, и Клэбо не удержался.        — Симпатичная, у меня такой нет, — подцепив ленточку указательным пальцем, он поднес награду к лицу и рассмотрел. — Какая по счету?        — Положи, где взял, — последовал суровый ответ.        Йоханнес усмехнулся и поднял красные глаза, в которых нельзя было ничего прочесть.        — Девятая, если сложить Олимпиаду и оба чемпионата. Девятое серебро на главном старте. Да, Большунов… Таких неудачников еще поискать.        Медаль ударилась о столешницу, и в голове русского болезненно зазвенело. Издевается…        Да как же ты можешь. Как ты, мать твою, можешь после всего, что было?        Саша шагнул к столу и насильно сунул медаль Йоханнесу, прорычав:        — Забирай, твоя.        — Я не коллекционирую вторые места, знаешь ли… С моей наградой где-то расхаживает Иверсен.        Враждебные взгляды обнажили желчь, отчаяние и бессильную, нечеловеческую злость. Твердо убежденные в своей правоте, они винили, бесконечно винили друг друга, до тла сжигая доброе и светлое.        — Ты жулик, а не чемпион, — выплюнул Большунов. Он почти успокоился, но Йоханнес парой фраз расшатал нервы и собрал в горле слезливый ком. — Ты сунулся в мой коридор. Ты пошел на контакт. И это ты однажды сказал мне: кто впереди, тот и прав. Ты облажался сегодня, ясно?!        — Давай без лирики, — Клэбо решительно придвинул медаль к сопернику. — Победитель тот, кто пересек финишную черту первым. Вот уж не думал, что тебе нужно объяснять очевидные вещи. Но ты можешь собой гордиться: вымолил себе серебро, а мне — дисквалификацию. Браво, Большунов! Реви почаще. В следующий раз выпросишь золото.        Неуемная ярость схватила за горло, и заплаканные глаза полыхнули. Саша швырнул медаль в ключицу соперника, сорвав с губ ошеломленный, болезненный выдох.        — Сука, научись уже следить за языком! Я никого ни о чем не просил.        Клэбо растер пострадавшую косточку и отомстил — русскому прилетело в челюсть, и он, не менее ошарашенный, схватился за подбородок.        Обиженные, несчастные, ненавидящие, они очутились рядом и, перебивая друг друга, рассыпались в жгучих, часами сдерживаемых обвинениях.        — Да хоть как. Из-за тебя это все. Ты вытолкнул меня с лыжни!        — Там не было лыжни!        — Ну, и что с того? У тебя было место слева! Разошлись бы, не начни ты толкаться, бешеный медведь!        — И это говорит великий стратег, который полез в бутылочное горлышко. Пошел на хуй со своими предъявами! Башкой надо думать, тактик хренов…        Посмеиваясь, Оберстдорф подглядывал за соперниками в щелку между задернутыми шторами. Наконец, можно не притворяться, не играть, не изображать. Больше незачем носить в себе, щадить чувства, искать компромисс, прощать. Можно кричать сколько угодно, выпучивать глаза, размахивать руками, грубить и проклинать, обезобразив и себя, и его.        — Ты испортил мне гонку жизни! Мой брат ногу сломал, узнав о дискалификации. Из-за тебя у меня отняли золото! Все дерьмо в моей жизни из-за тебя!        Не сдержавшись, Йоханнес ударил Сашу по лицу. Тот схватился за пылающую скулу и кое-как пресек второй выпад: схватил ополоумевшего норвежца за запястье и оттолкнул, грубо и безобразно, не заботясь о нем ни секунды. Клэбо налетел затылком и лопатками на стену и разразился проклятьями, потирая набитые шишки.        — Слушай ты! Еще раз так сделаешь, и я за себя не отвечаю!        — Я все испортил? Ты сотворил хуйню и сломал мне палку!        — Ты бы все равно просрал, — орал Йоханнес, порываясь ударить снова.        — Знаешь, мне бы хватило сил! Просрал бы ты! Ты даже гору мне сегодня просрал.        — Нет никого сильнее меня на финишной прямой. Неважно, спринт или марафон. Я бы выиграл, если бы не ты! Ненавижу тебя!        — Все более, чем взаимно!        Мгновение назад грозные, они потрясенно выдохнули, переваривая признания. Один — с опухшим лицом, изжеванными губами и болотистым, угрюмым взглядом, помятый, изможденный и безмерно разочарованный. Второй — с хрустально-голубыми глазами и нездоровым румянцем, растрепанный, обиженный и несмирившийся. Оба жаждали справедливости, истерично бились в закрытую дверь. Не один не мог вспомнить, когда соперничество утратило прелесть, и озорство сменилось жестокой игрой.        — Да пошел ты, — очнулся Саша, прочищая горло, — кажется, столько они ругались впервые. — Вечно все портишь. Все твоя проклятая жадность! Хуже собаки на сене. И сам не ам, и другим не дам. — Он врезал кулаком по столу, стиснув зубы. — Знаешь, чего я не могу понять?! Почему мне постоянно нужно вытягивать из тебя правду? Почему должно случиться дерьмо, чтобы ты мне хоть что-то рассказал?        — А что я должен был сказать? — кричал Йоханнес, не заботясь о лишних ушах за стеной. — Что, тупой ты русский, я должен был сказать? Я ненавижу твои победы! Я ненавижу поганые дистанции, будь они трижды прокляты! Ненавижу вечное «спринтер, спринтер, спринтер». Почему я, выигравший все, должен каждый раз на тебя оглядываться?! Я до хрипа в груди тебе завидую! Я устал завидовать, я больше так не могу! Я не спринтер, ясно тебе? Но я не могу доказать это даже себе! А что говорить про мир? — В порыве откровенности он разрумянился как никогда и подскочил к Саше, хватая его и лихорадочно вопрошая: — Это ты хотел от меня услышать? Теперь ты счастлив? Будешь меня такого любить?        Большунов вырвался из тисков, сглотнул и отшатнулся, ужаснувшись признанию и лютой ненависти в безумных глазах.        — Так что же ты молчал? — бессильный рык оглушил Йоханнеса, и он невольно отступил, вжавшись в стену. — Почему, мать твою, ты все это время молчал?! Теперь-то я понял, почему ты вел себя как дерьмо. Единственное место, где ты искренний, — наша, блять, постель!        — С чего ты взял, что в постели я искренний? Помнишь Фалун? На утро я сказал, что у меня все болит. Я солгал.        Саша протестующе мотнул головой — рвались, утопая в крови, последние ниточки от сердца к сердцу, крепко-накрепко привязавшие его к Йоханнесу.        — Зачем?        — Чтобы ты расстроился и проиграл мас-старт.        — Расстроился? Считаешь, я просто расстроился, услышав, что тебе было больно? Ради Бога, уйди, блять, пока я еще добрый.        — Потерпи, недолго осталось, — обнадежил Клэбо, мучась не меньше раздавленного русского. — У меня сегодня был шанс. Я сделал все сам. Никто меня не тащил.        — А как же Иверсен? И у тебя были лучше лыжи. Я уж молчу, что остальные отбегали сезон, а не два этапа.        — Какое мне до этого дело? Каждый побеждает, как умеет. Я просто хотел победить. Можешь ты — могу и я. У тебя есть медаль на дистанции, а у меня нет! У меня ничего нет! Это несправедливо!        — Я не ослышался? Ничего нет?! — зарычал Саша, игнорируя вновь бегущие слезы. — У тебя шесть золотых медалей! Мало тебе?! А у меня был только марафон! Я ждал два года, чтобы забрать свое. Для чего я сегодня вышел на старт и пробежал пятьдесят километров? Для чего все это было? Просто так? Сегодня я бы навечно вошел в историю лыжных гонок, а из-за тебя остался ни с чем! Спасибо, блять, большое!        Сморгнув влагу, Йоханнес приблизился на последнее, роковое мгновение.        — Ты уже в истории лыжных гонок. Навечно после меня, — он дотянулся до медали и вложил ее в сухую, теплую ладонь. — Вот твоя награда. Максимум, который ты можешь на лыжне. Максимум, который завоевал бы сегодня, если бы я выбрал соседний коридор. Хуже всего, что ты сам об этом знаешь, неудачник. Ты всегда был неудачником! И я ни одной секунды тебя не любил!        От боли стало невозможно дышать. Саша огрубел лицом и судорожно глотнул воздух с кровью — только что ему вырвали сердце. Глухие рыдания в последний раз дернули грудную клетку и угасли, как гаснут волны, напоровшись на песчаную косу близ берегов.        Это было нечестно. Это было неправдой. Они с Йоханнесом всегда были равны. По крайне мере, он в это верил.        — Тебе не суждено выиграть марафон, не суждено стать Королем Лыж, не суждено быть великим как Сван, Дэли, Нортуг, как я. Ничего личного, Большунов. Смирись уже и…        Договорить не позволили. Осточертевшая обоим медаль приземлилась в мусорную корзину. Схватив норвежца за шею, Саша нащупал дорогой сердцу пульс. Йоханнес втянул голову и зажмурился в ожидании удара, которого не последовало. Он вскрикнул от глухого хлопка и съежился, в миг ощутив себя голым и беззащитным.        — Она тебе больше не нужна, — рванув цепочку, Большунов безжалостно стиснул в кулаке медвежонка в надежде разломать.        Клэбо выпрямился и горделиво повел плечами.        — Больно надо. Никогда не нравилась эта уродливая безделушка.        — Раз так, незачем ее жалеть, — розового медвежонка постигла бы участь медали, но Йоханнес с криком вырвал искалеченную подвеску из лап русского.        — Не смей!        Дрожа от отвращения, Саша окинул его свирепым взглядом.        — Ты поступил подло. Знал, что проиграешь, поэтому и полез в щель. Этот марафон — твой максимум как дистанционщика. Будешь помнить его всю жизнь и скулить, что упустил единственный шанс утереть мне нос. Следующего раза не будет. Пусть тебя ветром сдует в Олимпийском марафоне. Никогда, еще раз, никогда ты не выиграешь у меня на дистанциях на чемпионате мира и Олимпиаде.        Йоханнес сглотнул, на свой страх и риск поднял глаза и обомлел. Звериная ярость во всей красе, но, если всмотреться, — в глубине нет никого и ничего, пустота. Этот Большунов был не похож сам на себя.        — Лучше бы ты меня ударил.        — Ты для меня больше, чем соперник. Но раз тебе угодно, чтобы я относился к тебе как к сопернику, как пожелаешь. Пошел вон. И чтоб больше я тебя не видел.        Стихли шаги, хлопнула дверь, и последние слова, брошенные в коридоре уже на своем, на норвежском, рассеялись, оставшись непонятыми.        Истуканом Саша застыл у окна, разглядывая немецкий город, беззвездный и бесснежный, залитый чернилами мартовской ночи.        Подоконник завибрировал, н он отвлекся на светящийся экран телефона.        Номер, откуда давным-давно не приходили сообщения, коротенько черкнул:        «Я же тебе говорил».