Здесь всегда идет снег

      Одинокая, плавучая вилла, скрытая от посторонних глаз голубой лагуной с коралловым рифом, покачивалась на волнах близ Ayada Maldives. Чудная парочка, арендовавшая ее с конца апреля до середины мая, не примелькалась ни в барах, ни в ресторанах, ни в пышных тропических садах. По вечерам у кромки океана вырисовывались таинственные силуэты мужчины и женщины. С неутолимой тоской он любовался синим часом, она же горько вздыхала и щипала пальцами босых ног серебристый песок. Они никогда не держались за руки. Суеверные прозвали их бегущие по волнам…        Из шести спален две выходили окнами на пальмовую рощу, одна — на терассу с бассейном, три, наиболее светлые и просторные, — на коралловую гряду. В распоряжение жены Саша отдал половину виллы, а сам занял комнаты, которые задолго до свадьбы пришлись по душе. Оттуда открывался вид на небесно-голубую лагуну. В час после заката она окрашивалась в цвет лучших в мире сапфиров и напоминала о единственных в своем роде глазах, которые Большунов видел так же четко, как если бы их обладатель стоял перед ним.        На Мальдивах Саша потерял покой, изнуренный жарой, тоской и видениями. Йоханнес поджидал его в райских кущах, под сенью пальм, мелькал среди гостей в ресторане, манил на побережье, подальше от огней и людей. Бескрайний океан напоминал о цвете его глаз, вольный ветер насмехался и разговаривал с ним голосом Йоханнеса, в прибое журчал звонкий норвежский смех. Одно из самых красивых мест на Земле оказалось проклято. Любимый мучал и испытывал, напоминая, что всегда будет рядом вопреки кольцу, штампу в паспорте и жене.        Саша позаботился о том, чтобы вилла находилась вдали от любопытных глаз, громкой музыки, яхт и катеров, имела все удобства: от джакузи с подсветкой до собственной кухни. Мальдивы были давней мечтой Йоханнеса. Не один каприз не остался неисполненным.       Райский островок должен был расставить все по местам. Наконец, они отдохнут от гонок и визга болельщиков, выспятся в объятиях друг друга, поговорят обо всем, что тревожит душу и путает мысли. Совместный отпуск так и остался мечтой. Вместо Йоханнеса на Мальдивы полетела Аня, которую Саша взял в путешествие с одной целью: пустить пыль в глаза скептикам-журналистам.        Медовый месяц обещал быть щедрым на придирки, настырное внимание и непрошенные советы, но Аня не поучала и не докучала. Соседствуя, они разговаривали по нужде, отдыхали самодостаточно и одиноко. Он опробовал все, кроме водных лыж: теннисный корт, серфинг, дайвинг, бильярд, покер, гидроцикл и гидроплан. Она влюбилась в ботанический сад с бананами и специями, карнавал, файер-шоу и кино под открытым небом. На рассвете он бегал по пляжу или катался на велосипеде; она занималась йогой на терассе. Днем он купался со скатами и исследовал подводный мир; она загорала у бассейна или нежилась в джакузи. Чужие друг другу, вечером они нуждались в одном и том же: барной стойке, белом песке и волне, напевающей о несбыточном и прекрасном.        Особенно туго приходилось по ночам. В огромной мягкой постели посреди океана Саша горевал о том, сколько неповторимых моментов они с Йоханнесом упустили, сколько не сделали, не попробовали, не сказали друг другу. Вспоминая уходящий день — ничем не отличающийся от предыдущего и грядущего, он добровольно резался об осколки памяти, бормотал слова из уже состоявшихся диалогов и иногда придумывал новые — за себя и за него.        При взгляде на жемчужный песок Йоханнес восторженно пискнет, отмахнется от солнцезащитного крема и умчится загорать в знойный полдень. Перед сном Саша в шутку обзовет его «копченой креветкой» и наслушается причитаний: «Это ты виноват, Большунов! Сделай же что-нибудь с этим! Быстро!»        Разбуженный с первыми лучами солнца Йоханнес перевернется на другой бок и проворчит: «Нигде от тебя нет покоя, Большунов. Дай поспать. Не побегу я с тобой в такую рань». Узнав, что причина по которой его достают — утренние ласки и завтрак в постель, он придвинется и кокетливо замурлычет: «Просыпайся, Сашенька…»        Под шквалом брызг в попытке сойти за недотрогу Йоханнес скинет наглые руки.        — Дурак! Еще чего захотел!        — Сам попросишь, — ухмыльнется Саша и не прогадает. На закате любимый с таинственной улыбкой утянет в тень и, получив отказ, надуется.        — Ты меня не хочешь!        Он изловит строптивца и под третьей пальмой докажет аксиому.        — Я не совсем это имел в виду… — часом позже скажет Йоханнес, с улыбкой выскребая из волос и ногтей песок.       — Разве? «Ты меня не хочешь» означает, что я немедленно должен доказать обратное. Я доказал.        О, они бы попробовали все на свете! Загнанные в жесткие рамки Кубка Мира Большунов и Клэбо жили от гонки до гонки, наслаждались друг другом урывками, воровато оглядываясь на шорохи по углам.        На Мальдивах они бы позволили себе все. Наконец, можно любить в полную силу, со всей страстью и требовательностью, можно отодвинуть в сторону режим, тренировки, погони друг за другом и за медалями, можно снять лыжи, повесить на гвоздь регалии и побыть Йоханнесом и Сашей. Просто Йоханнесом и Сашей, а не лучшими в мире, великими и знаменитыми.        С южным бризом постельное белье впитало запах соли и волн. Пошумев, океан бережно качнул виллу, и в потемках экватор приблизился к Саше на полдюйма, а вместе с ним и Йоханнес.        Подвижное, загорелое лицо утратило зимнюю напряженность. Любимый смотрит открыто и весело, улыбается кокетливо-нежно. Он беззаботен, лишен стеснения и внутренних демонов. Не хмурится, не анализирует, не поджимает губы, не косится мстительно и многообещающе. Йоханнес счастлив: звонко смеется, уплетает тропические фрукты, как угорелый носится по пляжу, швыряется золотистым песком, прыгает с бортика в бассейн. Он кричит: «Кто быстрее до виллы?», проигрывает и хохочет. На Мальдивах он забывает о соперничестве, забывает, что золото и снег — все, в чем нуждался зимой.       Саша забывается вместе с ним. Забота о Йоханнесе увлекает больше отдыха: он мажет нежную спину кремом, заставляет уйти в тень и надеть кепку, не разрешает стоять под кондиционером, следит, чтобы не заплывал далеко, не увлекался вином и не вздумал оголяться на глазах местных жителей. Собственник внутри Саши рычит и не отпускает любимого одного дальше крылечка виллы. Собственник внутри Йоханнеса принимает вызов и выдвигает встречные требования: без него никуда. Ревнивые и жадные, они все делают вместе: от чистки зубов и зарядки до вечернего душа. Романтическая поездка до предела обостряет чувства — они не могут друг без друга ни жить, ни дышать, никого и ничего больше не надо. Йоханнес и Саша влюбляются сильнее, чем когда-либо, влюбляются не в рывки и догонялки в гору, а в объятия и заботу. Они часами разговаривают, слизывают друг с друга мороженое и арбузный сок, гуляют под ажурными кронами, целуются в джакузи и занимаются любовью везде, где хочется. За шестью шикарными спальнями с бледно-голубыми покрывалами и простынями цвета морской волны следуют лучшие ночи в жизни.        Они занимаются любовью в надводном гамаке в золотой час, когда сливочное солнце не жалит ни кожу, ни волну. Со всей нерастраченной нежностью Саша давит на него своим весом, ловит запястья, запрещая ласкать себя и царапаться. Йоханнес запрокидывает голову, повинуясь цепочке на шее — любимый чуть не рвет зубами блестящие звенья, тянет к себе, требуя взглянуть на пучок света, проложивший дорожку от виллы к горизонту. Он задыхается, но не тяготится нехваткой кислорода — только не сейчас, когда день швартуется к последнему причалу, под ними по волнам рассыпаются бирюза и изумруды, а его, зацеловав до крайней чувствительности, неистово любят, торопятся свести с ума до заката.        Йоханнес путается в простыне и, немного обиженный, зарывается носом в подушку. Загар на спине чешется, и он не понимает, чего ему не хватает.       — Помедленнее… И понежнее.       Капризы надоедают, и Саша исполняет желание по-своему: сбивает ритм и чуть небрежно ставит на четвереньки, срывая с губ тоненький писк.       — Так ты больше увидишь, капризуля.        Йоханнес лениво, кокетливо потягивается и поднимает взгляд на уровень горизонта — солнце вот-вот скатится в воду, разорвав небо на оранжевые клочки. Вот, что ему было нужно: правильная поза и завораживающий вид на океан.       — Я был прав, — он с улыбкой оглядывается. — Тебе все же нравится сзади.       Саша не спорит. Одно удовольствие видеть и слышать, как ему хорошо.       — А тебе все же нравится нежно.       — Да…        Непредсказуемый, напористый, расчетливый на лыжне… На локтях и коленках Йоханнес податлив и мягок, позволяет вести и вытворять все, что вздумается, открыто демонстрируя сексуальные предпочтения. Саша деликатно кусает его за холку и приподнимает подбородок, напоминая, куда следует смотреть. Глаза послушно обращаются к горящему небосводу, ровняются на цвет и глубину океана, объятого зеленовато-голубым свечением. Часто дыша Саша гладит языком солено-сладкую шею, целует обгоревшее плечо с новой, совсем розовой кожей и толкается еще тише, еще бережливее. Любимый сегодня необычайно ласковый — перегревшись на пляже, он жаждет нежности и под полным контролем отдается ему на ветру в закатных лучах.        Падшее солнце булькает в океане, и Саша, что есть мочи, обнимает свое сокровище, не в силах справиться с отчаянной радостью. Оргазм Йоханнеса прекраснее всего, что он когда-либо видел.        Они занимаются любовью на деревянном мостике между виллой и берегом. Страсть охватила во время ссоры: за романтическим ужином Йоханнес приревновал Сашу к официантке, устроил скандал и по пути на виллу припомнил сексапильного инструктора по дайвингу. Они ругались, пока не захотели друг друга. Обиженный норвежец объявил, что его не любят, и пообещал утешиться завтра эротическим массажем. Дальше все было смутно и изумительно. Саша догнал его, опрокинул, пылкого и строптивого, на мост и над океаном, среди волнующих душу волн, вылюбил до содраной спины и заноз под ногтями.        Оторванные пуговицы катятся по деревянным дощечкам, срываются в фиолетовую воду с лимонными кругами от фонарей. Полураздетый, разложенный поперек моста Йоханнес кричит чайкой, непокорно ерзает под Сашей и, когда им овладевают без нежной прелюдии, вскрикивает и с треском рвет с любимого облитую шампанским рубашку. Не больно, но очень неожиданно. Белье болтается между бедрами и коленями, а сам он, сложенный книжкой, не знает, куда деть руки: ласкает себя ему на зло, дерет дерево и могучие лопатки и в порыве сильнейшей ревности дает любимому пощечину. С громкой руганью Саша кусает его за губу, набирает темп, от которого у ревница трясутся коленки, и толкает к краю: подышать южным бризом и проветрить мозги. Ему больно, что Йоханнес сомневается в себе, считает, будто недостаточно хорош для него, хотя все с точностью до наоборот.       Затылок теряет опору. Повиснув над океаном, норвежец задыхается от головокружительных, жестких толчков и стонет, когда самый желанный мужчина в мире называет его «прекрасной, удивительно глупой принцессой». Сердце горит от любви и обиды. Йоханнес злится и до боли вцепляется ему в затылок, любуясь танцем лиловых теней, остроконечными крышами вилл, береговой линией, сплетенной из отелей и ресторанов.       — Ты… ты… животное, грубое, невоспитанное, полигамное животное! Хам, дикий, грязный варвар, деревенщина, мужлан без манер и…       — И твоя лучшая эротическая фантазия?       Йоханнес девственно краснеет, но не признается. Легкие полны соли, которую он отхаркивает вместе со стонами и требовательным, почти угрожающим: «еще». Давно он так не умолял.        Саша берет его в полную силу, по-хамски, по-русски, по-медвежьи. Завтра не на старт, не нужно сдерживаться и нежничать. Дело всей жизни — убедить его, что ревность беспочвенна, взять так, чтобы запомнил Мальдивы навсегда. Йоханнес почти теряет сознание, когда любимый клеймит шею вампирскими укусами и ожесточенно целует в губы на краю бесконечного моста — он так давно хотел грубо, только с ним и больше ни с кем.              Глубокой, беззвездной ночью восторг и страх потерять переплетаются. Йоханнес в кровь царапает соленые плечи и вдруг трепетно обнимает, испугавшись кувыркнуться вниз головой. Саша подтягивает его к себе за ягодицы, сжимает и не упускает возможности шепнуть, разоблаченному и смущенному, несколько возбуждающих фраз.       — Как ты меня назвал?..       На его счастье, русский мат не до конца изучен и понят — Йоханнес стонет, когда слышит в свой адрес возмутительно-неприличное словосочетание, и просит перевод, не понимая значения, но интуитивно чувствуя дерзость, непристойность и эротизм.        Раздразнив, Саша выскальзывает из шелковой тесноты и призывно смотрит в красивые, очень недовольные глаза. Любимый беспомощно дует губы, льет слезы от слепой неудовлетворенности.        — Какой же ты дурной… — смеется Саша, лаская разъехавшиеся перед ним бедра. — Ты и вправду думаешь, что мне нужен кто-то, кроме тебя? В борьбе за русского у тебя нет соперников.        Зацелованные щеки заливает счастливый румянец — мило стесняясь, Йоханнес шепчет признание и просит любить его. Он больше не ревнует, но капризничать не перестает.        Чуть позже они обнимаются и целуются под фонарем, лечат друг другу истерзанные лопатки и выковыривают занозы — ближайшие два дня океан не светит обоим.        Они занимаются любовью на светящемся острове Вадху, куда нежно-розовым вечером прилетели на гидроплане. В сердце голубой лагуны волн почти нет. Редкие, шумные каскады набегают на кисельные берега и клокочут, словно сахарная пенка в кипящем варенье.       Неудивительно, что Йоханнес одержал здесь верх — все вокруг: и небо, и песок, и вода — злоупотребляет оттенками розового: от светло-кораллового до тяжелого, ярко-алого. Саша хохочет между стонами. Хитростью и уговорами любимый заманил его на песчаную косу, раздел и оседлал, связав руки. Изощренная месть за бурную близость на мосту.        По пояс омываемый океаном, Саша лежит под любовью всей своей жизни и ласково смотрит в голубые глаза, близко-близко сияющие от счастья. Отдаются ему, но он чувствует, что здесь, на бронзовом песке в кремовом заливе, который вот-вот заиграет звездами, Йоханнес навсегда присваивает его себе. В мечтательной улыбке угадываются сильная привязанность, желание позаботиться и сделать счастливым, преданность, признательность и благодарность. Просто слова — не инструмент Йоханнеса. Куда ближе ему диалог на лыжне и исповедь на берегу.        До заката он отдается на своих условиях: голодно, глубоко насаживается, дразнит ласками, щекочет волосами, а после захода солнца мягко кружит бедрами, утопает в зелени глаз и, когда румяная волна окатывает сросшиеся друг с другом тела, смущает стонами и без того розовый океан.        Саша прижимается к горячему лбу своим, приподымается, но загорелые руки требовательно опускают на остывший песок в кристаллах соли и крепче связывают запястья.        — Я не разрешал командовать… Сказано тебе: лежать и смотреть мне в глаза.        Пленник слабо, доверчиво улыбается. Йоханнес не мстит за содранную спину и занозы, не подчиняет себе, не управляет им, как управляет лыжами, виолончелью и толпой сумасшедших фанатов. Он любит. Любовь Йоханнеса такая яркая, такая красивая…        С первыми сумерками краски небосвода бледнеют и слабеет безграничная власть. С сожалением провожая увядающий вечер, Йоханнес разглаживает морщинку на лбу возлюбленного и, довольный собой, мурлычет в приоткрытые губы:        — Мой, только мой… Не пущу никуда.        — Принцесса… — Саша поднимает невинный, обманчиво покорный взгляд. — Можно попу пошлепать?        Йоханнес удивленно, очень недовольно мурчит, намекая, что нет нужды спрашивать. Он жмется в предвкушении и прячет на плече загорелое, обветренное личико.        — Какой же ты нежный и глупенький… Развяжи меня! Как мне тебя шлепать со связанными руками?        Растерянный, озадаченный Йоханнес кусает губу и неторопливо развязывает узел, с опаской выпуская Сашу на свободу. Они обнимаются, словно не виделись вечность, стремятся друг к другу с силой, что толкает к звездам и зажигает на поверхности океана первый неоновый огонек.        На серебристой дюне, чуть поодаль от синей каймы из светлячков, Йоханнес обустраивает смотровую площадку. Блестки на гребешках волн живые: движутся, переливаются, искрят, словно электричество в проводах. Если смотреть внимательно, можно различить в воде контуры звездного неба.        — Красиво, правда? Как северное сияние, — Йоханнес целует любимого и несколько виновато поглаживает розовые следы на запястьях. — Прости, перестарался.        Саша фыркает, любуясь его глазами больше, чем россыпью звезд, танцующих на соленой глади.        — Мне понравилось. В следующий раз будешь на моем месте.        Йоханнес опускает голову ему на колени и тихо сопит, радуясь, что в кромешной тьме не видно румянца. Взгляд устремляется высоко-высоко, в неприметное серое небо.        — Как в Эстерсунде. Вот-вот снег пойдет.        — Думаешь о нем, когда мы в таком раю? — усмехнувшись, Саша берет его за руку и бережно гладит по волосам. Йоханнес не стесняется близости с соперником, как стесняется своих интервью о нем. В окружении людей, разглядывающих пристально и придирчиво, он страшится быть слабым и неидеальным, испортить имидж, запятнать репутацию холодного, неприступного красавца, а рядом с русским мурлычит и чуть ли не сворачивается клубком. Они есть друг у друга не только на лыжне. Осознание, что им хорошо вместе — интересно, весело, комфортно, срывает с губ прошлогодний вопрос:        — Будешь моим?        — Я и так твой. Куда уж больше.        — Мне мало, — Саша отрывает от пальмового листа полоску и, скрутив жгут, протягивает кольцо. — Сегодня, надеюсь, не будешь упрямиться?        Неоны пляшут в черных, невыносимо удивленных зрачках. В глубине вечной ночи испуг и смятение. Отряхнувшись, Йоханнес садится рядом и со вздохом бормочет:        — Скажу, как есть. Я не буду твоим, пока мы носимся по одной лыжне, и не приму кольцо, пока считаю соперником. Я выигрываю для себя. На гонках мне нужна спина соперника, а не любимого мужчины! На лыжне мне нужен Большунов. Он делает меня лучше. Этим, — Йоханнес роняет колечко на песок, — ты пытаешь привязать меня к себе, ослабить и загасить амбиции!        — И в мыслях не было.        — Я люблю тебя. Почему слов тебе недостаточно?        И Саша верит. Он чувствует себя любимым, но, когда гаснет небосвод, признается, что желает большего.        — Достаточно. Но я хочу тебя всего. Понимаешь, что я имею в виду?        Он хочет Йоханнеса… Или все же желает? Желает смотреть в глаза, слушать смех, держать за руку. Желает ласкать его, заботиться о нем, просыпаться на соседней подушке каждое утро. Желает быть рядом чаще, чем пять месяцев в году, делить с ним не только лыжню, пьедестал и постель. Желает разделить с ним жизнь, непредсказуемую и бесконечно-увлекательную. Желает догонять его и убегать от него, обыгрывать его и… проигрывать ему тоже желает!        — Ты для меня важнее, чем…        — Тогда почему ты меня оставил?! — в отчаянии кричит Йоханнес.        Лунное сияние заживо сжигает светлячков. Искупавшись в скорбящем океане, звезды идут ко дну одна за другой. Сашу бросает в жар, когда он не находит в темноте его руку — лишь сгусток тумана да черную пену, лижущую босые ступни.        — О чем ты?        — Ты бросил меня, потому что в Оберстдорфе я оказался быстрее! Предатель и лгун! Не ври, что я важнее, чем марафон и титул!        — Йоханнес! — Саша беспомощно разгребает зыбкую дюну. — Йоханнес!        — Ты оставил меня! Ты оставил меня! Как ты посмел… оставить меня?!       — С ума сходишь?        Въедливый, печально-насмешливый голос повторил вопрос. В лицо плеснули соленой водой, и чья-то холодная рука дотронулась до разгоряченного лба. Тьма отступила, и действительность неприятно преобразилась. В ночи Саша различил берег, очертания виллы и знакомый женский силуэт.        — Как ты здесь…        — Вышла из пены морской, — отжав русалачьи волосы, Аня обернулась в полотенце. — Искупаться решила.        — Среди ночи? Ни спасателей, ни людей. Ты могла захлебнуться и утонуть!        Опустившись на песок, девушка подставила лицо свежему ветру, а босые ступни — кипучим волнам.        — Держу пари, Клэбо спит и видит, как сделать тебя вдовцом. Надо было ехать в Египет, в гости к акулам. Они как раз по ночам голодные.        — Давно ты стала такой язвительной? Не замечал за тобой…        — Ты многих упустил из виду за год отношений с розовощеким: меня, Устюгова, родителей, сестру… Стоил он того, Большунов?..        Помедлив с ответом, Саша растер между пальцев сухие крупинки и выловил из песчаных снастей зеленое кольцо. Мягкий, гибкий пальмовый лист создан для Йоханнеса и его безымянного пальца.        — Жалеть не буду. А вот о том, что женился, уже жалею.        — Отчего же? — усмехнулась Аня. — Я не пристаю, не отсвечиваю, целую в щеку, когда мы на людях, не пилю, не пичкую нравоучениями, не копаюсь в телефоне и голове. Ты с жиру бесишься. Я образцовая жена.        — Не в тебе дело. Я совершил ошибку, оставив Йоханнеса.        — Он захотел остаться один, — придвинувшись, девушка с любопытством взглянула на импровизированное кольцо. — Зря стараешься. Он никогда не согласится. Золотая медаль нужна Клэбо больше золотого кольца. На первом месте у него всегда будет Большунов. Не зря он зовет тебя по фамилии. Что на уме, то на языке.        — Это страшно бесит. Вернемся в Россию, и подам на развод.        — А что изменится с новым штампом? Снова ты делаешь и не думаешь. Вечно несешься сломя голову. Остановись, дай себе время. Два месяца не срок.        — Со штампом или без в ноябре я все также буду его любить.        — Объясню на твоем языке: развод — это поражение. Отступив, ты признаешь его победу и власть над собой, признаешь, что жалок и слаб, зависим и беспомощен. Нет подлости в том, чтобы отказаться от человека, которому больше не доверяешь. Сказать ему «нет» — не измена и не малодушие. Это здоровый эгоизм.        Скорбным взглядом Саша сверлил океан и мигающие на том берегу огни. Аня права… Прошло немного времени, чтобы отпустить и забыть, но достаточно, чтобы не возвращаться в точку отчета и не пытаться исправить. Он ушел от Йоханнеса без объяснений, с болью и страхом остаться в одиночестве, с неизгладимым желанием все вернуть, оторвал от сердца, как срывают коросту с незажившей раны, которая, открывшись, кровоточит.        — Неужто Большунов решил сдаться? — ерничала Аня. — Развод через месяц после свадьбы вредит репутации, знаешь ли…        — Репутации, говоришь… Язва, озабоченная репутацией. Ты-то сама зачем вышла замуж? Кого жаждешь проучить?        — Не проучить, а перевоспитать. Один норвежец заигрался в плохого парня.        — Норвежцы паиньки, кроме Иверсена.        — У него есть имя! — возмутилась Аня. — Эмиль.        Обескураженный Саша развернул ее к себе и впился в плечи в надежде ошибиться. Надменное, несколько виноватое лицо терпеливо ожидало приговора. Все встало на свои места. Издевки и шутки, холодность и безразличие, категоричный отказ и бездумное согласие стать его женой после безобразной перепалки в коридоре. Он догадался, но не осмелился положиться на интуицию и глаза.        — Ты спуталась с Иверсеном?! — вне себя от ярости вскричал Большунов. — Да ты с дуба рухнула! Он мразь последняя!        — Я знаю, почему ты его ненавидишь, — девушка опустила взгляд на ребристый песок и с опаской добавила: — Эмиль рассказал про душевую.        После награждения фотографы и репортеры оттеснили Аню к ограждению и, чудом не затоптав друг друга, выстроились на аудиенцию к новоявленному чемпиону мира. Польщенный вниманием Иверсен грелся в лучах сомнительной славы, без умолку трещал и подставлялся под выгодные ракурсы камер. Последний раз им так интересовались на чемпионате мира в Лахти, где в командном спринте он столкнулся с Устюговым.        Кривляния не пришлись по душе, и Аня вернулась в отель, черкнув короткую смс. Наедине горе-победитель не угомонился, и порядка сотни фотографий пополнили личный архив.        — Кто бы мог подумать: Эмиль Иверсен — чемпион мира в марафоне. Вот она, награда за годы ожиданий, — высунув язык, он беспечно лизнул медаль, и Аня не вытерпела.        — Тебе не пора идти к себе и утешать Клэбо?        — Он не маленький мальчик. Наверняка уже где-то кувыркается с Большуновым.        — Прикуси язык! Слушать противно.        Эмиль закатил глаза и в развязной манере рсссмеялся.        — Не пытайся меня пристыдить. Я не виноват, что два олуха не поделили створ.        — Дело не в результатах марафона, а в твоем скотском поведении на церемонии и в микст-зоне! — процедила Аня. — Ни такта, ни уважения. Весь вечер на арене. Я думала, время, когда тебя за глаза звали клоуном, прошло.        — По-твоему, стоять на пьедестале с опущенной головой — эталон поведения? Я тебе вот, что скажу: мне насрать. Я выиграл медаль. Извиняться и оправдываться не собираюсь. Жалеть двух идиотов тем более. Так им и надо. Нехуй жадничать.        — Тебя и не просят сочувствовать и горевать. Тебя просят прикусить язык и включить голову. Мало того, что болтаешь невесть что, так еще и наживаешься на чужой неудаче.        Эмиль отложил телефон и с невинным видом предположил:        — Ты из-за Большунова так ущемилась? Все еще сохнешь по нему? — он издевательски хмыкнул. — Посмотрите на нее: бросилась ему слюни вытирать после финиша.        — Ревнуешь?        — Я — тебя? Смешно.        — Чего тогда взъелся?        — Первым делом рукоплещут победителю, после утешают проигравших, — авторитетно заявил Эмиль. — От тебя я поздравлений еще не слышал.        — Потому что мыть кости соперникам тебе интереснее, чем разговаривать со мной! — осадила Аня. — Мерзко себя ведешь. Можно радоваться успеху и не хаять тех, кому повезло меньше. Слишком сложно для тебя, да, Эмиль?        Иверсен смерил девушку разочарованным взглядом. Зря он надеялся, что она поймет. Разве могла русская понять норвежца?        — Мне нужно хмуриться и молчать в тряпочку, чтобы не задеть чувства голубков? Интересно, однако, ты рассуждаешь… Фанаты Большунова ненавидят Клэбо, фанаты Клэбо — Большунова, и только меня ненавидят и те, и другие. Ненавидят вообще все. Думаешь легко показывать результаты, когда каждое удачное выступление связывают с тем, что у Большунова не ехали лыжи, а Клэбо не в форме, потому что ночью его вымотал Большунов? Я, честно говоря, заебался! Мне говорят спасибо за блестящие этапы в эстафетах и командниках? Нет. Все рукоплещут Клэбо! Я годами отдаю бонусные очки Йоханнесу, чтобы он Глобусы выигрывал, работаю на сборную, а не на себя, и все, что получаю взамен, — ехидное «шут и дурачок». В марафоне дурачок работал на себя. Я работал, а не отсиживался за спинами, как две звезды, которые третий год не решат, какая ярче сияет и чей свет дальше виден. Я выиграл медаль честным трудом — вышел в створ третьим и по счастливой случайности стал вторым, а после и первым. Что отвратительного в улыбки на награждении? Я постоянно кому-то что-то должен! Одни считают, я не должен обгонять Большунова, другие — должен поддержать Клэбо. Большунову сочувствуют из-за сломанной палки, Клэбо — из-за дисквалификации, но никто, не один человек не сочувствует Эмилю Иверсену, которой схавал дерьмо и не подавился. Болельщики нашли козла отпущения. Они ополчились на меня и наказали за косяки любимчиков. Если кто и пострадал в марафоне, так это я! Мне надоело быть виноватым и прикрывать чужие задницы. Один проиграл гонку жизни, другой упустил шанс обставить любовника на дистанции! Скажите, пожалуйста, какие неженки. Да мне насрать. Счет на табло. В протоколах мое имя в верхней строке, а, значит, чемпион я. Я сегодня буду отмечать до ночи. А вы идите нахуй! Тебя тоже касается, защитница сирых и убогих.        Вопреки ожиданиям Аня сохранила самообладание и, собрав волю в кулак, не позволила эмоциям одержать верх над разумом. Не стоит поддаваться. Ее провоцируют, проверяют…        — Я понимаю, почему ты злишься, — она присела перед ним на корточки и накрыла трясущиеся ладони своими. — Прости… Ужасно, когда нас принимают, как должное, считают приложением к кому-то, ненавидят просто потому что. Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя недооцененным, и не позволю опуститься до уровня людей, которых сам же критикуешь. Я на твоем стороне, Эмиль.        — Ты не знаешь, о чем говоришь. Мое место под плинтусом.        — Неправда! Ну-ка, хватит себя жалеть!        Иверсен мягко оттолкнул ее, теряясь в горьком восхищении. Аня, как вода, что точит камень: сглаживает острые углы и огибает препятствия. Не бежит от проблемы, но и не откладывает решение, прислушивается, но не угождает, ставит на место, но не указывает на него. Она не голословна: не истерит, не обвиняет, не драматизирует. Нет нужды держать оборону и выставлять шипы. Русская слишком хороша. Она заслуживает большего. Присмотрись он раньше… До того, как…        — Жалеть? — взвинченный и раздосадованный, он вскочил на ноги. — Думаешь, я себя жалею? Я — себя? Ты хотела, чтобы мне повезло на чемпионате мира? Мне повезло, я выиграл. Теперь ты говоришь обратное: я победы не заслужил!        — Ты додумываешь, — не согласилась Аня. — Я не говорила, что не заслужил. Большунову и Клэбо, конечно, не повезло…        — Да что ты? — Эмиль не сдержал злой смешок. — Рано или поздно должно было не повезти. Если кому-то и везло на лыжне, так это Йоханнесу. Всегда и во всем ему везло. Дюжина норвежцев, работающая на гения, подходящие трассы и гонки, техника и талант. Перед ним расступаются. Он перешагивает через соперников, только вот о Большунова каждый раз запинается. Запнулся и сегодня. Кто бы мог подумать: норвежский вундеркинд не может справиться с русским. Клэбо утратил часть себя. Он не понимает, для чего выигрывает: потешить самолюбие или впечатлить Большунова. Крах был неизбежен. Случилось ровно то, о чем год назад я говорил в Эстерсунде. Норвежец и русский не могут быть вместе. Проверено временем.        — Вот как… — огорченная Аня взглянула на него свысока. — А что насчет нас? Кто я для тебя?        — Я понимаю, Большунов подбирает за мной мужиков. Но что бы я подбирал за Большуновым баб… Увольте.        Обманутая Аня стойчески молчала, с большим трудом удерживая слезы на кончиках ресниц. Солить раны он умел лучше всех.        — Только давай без соплей, — Эмиль картинно усмехнулся. — Говорил же, я плохой человек.        — Ты уверовал в собственную ложь.        В надежде напугать, запутать, отвратить от себя Иверсен дернул девушку за запястье и прорычал в лицо.        — Хороший? И что же во мне хорошего? По-твоему, хороший человек насмехается над соперниками и радуется чужим неудачам, хвастает победами и провоцирует конфликты? Хороший человек гадит под каждым кустом, врет, изворачивается и кривляется? Хороший человек причиняет боль тому, кто его любит, варварски забирает невинность, распускает руки, оскорбляет, душит, унижает?.. Что хорошего ты во мне видишь, глупая курица?        — Я не понимаю! — воскликнула Аня.        — Ну, какая же ты тупая! Я расскажу тебе. Я знал, что Клэбо мне изменяет. Прочел, что называется, по губам. Я закрыл глаза на его похождения с условием, что он забудет о Большунове. В межсезонье гаденыш образумился и смирился, но стоило увидеть русского на лыжне и девять месяцев интенсивной кхм…терапии пошли коту под хвост. Хватило же наглости лечь под него на тренировке! Он врал и выкручивался, но я разглядел пятно там, где его быть не должно. Такая злость взяла нечеловеческая… В душевой Давоса в меня словно бес вселился. Он был очень узким. Я не трахал его неделю. Откуда мне было знать, что с Большуновым ничего не было? Мы остались наедине, и я подумал, почему бы не наказать шлюху за измену? Все равно не сбежит и никому не расскажет. Он визжал как поросенок, которого резали. Думаешь, мне было его жаль? Я поимел Йоханнеса Клэбо как продажную, безропотную девку, которая и рта не смеет раскрыть на того, кто ей платит. Он признался, что не спал с Большуновым, и все равно я не остановился! О, мы прекрасно провели время! — Эмиль расплылся в жуткой улыбке и хищно цокнул зубами у бледного горла. — Мечта всех и каждого, Йоханнес на всю жизнь запомнит, что был для меня вещью, которой я распоряжался по своему усмотрению. С тех пор он шарахается от меня, а твой русский с него пылинки сдувает. Как-то так. Хочешь оказаться на его месте? Я и с тобой сделаю то же, что с ним.        Вырвав запястье, Аня в ужасе попятилась и врезалась спиной в стену. Иверсен бросил последний взгляд на бледное, искаженное судорогой лицо и удовлетворенно хмыкнул — добился, чего хотел.        — Мне пора, — твердой поступью он шагнул к двери, избегая потрясенного взгляда. — В планах утешить Клэбо и нажраться. Хорошего вечера.        Скосив глаза, Аня запоздало подумала, что стоило ограничиться сухими фактами. Красочный диалог разбудил в Саше болезненные воспоминания, и он ударил кулаками по песку.        — Зная, что он нахуевертил, ты не дала врезать ему! Защищаешь мразь, которая ни капли не раскаивается!        — Он достаточно наказан.        — Он дышит, бегает по лыжне и тянет к Йоханнесу грязные лапы! Я успокоюсь, когда он сдохнет.        — Не тебе его судить! — рассердилась Аня. — Ты вправе ненавидеть его и обвинять, но не судить!        — Я себя виню, — Саша грустно усмехнулся, и складка на лбу проступила сильнее. — Я оставил Йоханнеса наедине с психом, и случилось непоправимое. Ему снятся кошмары… Я знаю, что он не забывает. На чемпионате мира он обвинил меня… Я не знаю, что еще мне сделать. Я изо всех сил пытаюсь. Отдаю, отдаю, отдаю… Ищу компромиссы, мирюсь с заскоками и причудами, пытаюсь угодить и порадовать. Из кожи вон лезу, чтобы Йоханнес был счастлив, но ему все мало… И, когда ему мало, я ищу причину в себе. Не дорабатываешь на тренировке — не жди результата на гонке. С ним также. Чуть-чуть расслабишься, и Йоханнес почувствует себя нелюбимым и нежеланным.        Аня сочувственно кивнула и прикрыла глаза, убаюканная колыбелью волн.        — У нас был план, — начала она тихо. — Эмиль хотел вернуть Клэбо, а я — тебя. Мы спелись. Когда двое в лодке, нужно о чем-то говорить… Эмиль не такой, каким хочет казаться. У меня было время понять его и принять таким, какой есть. Он несчастный человек, беззащитный без своей скорлупы. В какой-то момент я поняла, что бессмысленно волочиться за прошлым. Не знаю, как меня угораздило… Ты не поймешь…        — Я и не собираюсь понимать, — отрезал Саша. — Знал бы, что ты с ним заодно, ни за что бы на тебе не женился. Глаза раскрой. Он играется с тобой, как когда-то с Йоханнесом.        — Это маска. Он нарочно отталкивает, знать бы зачем… Я рискнула поговорить еще раз, но он прогнал меня, заблокировал везде. Но я не отступлю. Мне бы только его увидеть…        — Я понял. Бывшей лыжнице на Кубке Мира не место, чего не скажешь о жене Большунова. Отличный план, Аня.        — Как ни прискорбно, получить блат я могу только через твою постель. Фигурально. Я всегда была тебе обязана. И это злило: нужно было подстраиваться, соответствовать, а я не могла. От девушки Большунова требовали исключительных результатов на лыжне, идеальных ногтей, волос, кожи. Нельзя ошибаться, проваливать старты, ходить без макияжа, неуважительно говорить о Клэбо, запинаться в интервью… Твои болельщики гнобили меня за каждую морщинку, каждый прыщик. Они ненавидели во мне все: дикцию, голос, выражение лица, пинали за результаты и напоминали: ты не Аня Жеребятьева, ты девушка Большунова! Почитай комментарии под свадебной фотосессией. Самое приличное: «Она затащила его в загс тем же местом, которым попала в сборную. Бедный Йоханнес. Шлюха, разлучница и интриганка». Я сдаюсь. Быть девушкой Большунова мне не под силу. Клэбо прав: лучший должен быть с лучшим. Когда мы встречались, я не прикрывалась твоей фамилией, но теперь воспользуюсь привилегиями нового статуса. Наконец, я сделаю что-то для себя, а не для Большунова! — В лицо Саше прилетело мокрое полотенце. — Прямо сейчас я иду купаться под луной и постить в Инстаграм романтические фото с медового месяца. Не желаешь присоединиться… любимый?       — После тебя.       — Что ж… Клэбо и болельщиков ждет фотошоп.       Жидкие волосы, плывущие по волнам, обнаженное тело и нездоровое хихиканье вызвали в Саше раздражение пополам с отвращением. Сумасшедшая… Они, должно быть, все сумасшедшие. Покинув безлюдный пляж, он еще долго сидел на мосту под фонарем и издалека наблюдал за нелюбимой женой. Он был бы счастлив, если бы сегодня ночью она утонула.