О человеке

Две широкие чёрные тени слились в одну, когда солнце исчезло из вида. Не прерывая беззвучия, до крайности редкого в беспокойном человеческом мире, они двигались совершенно синхронно, размеренно вспарывая пространство огромными крыльями. Небо над ними теряло тепло и свет. Всё повторялось — циклично и неотвратимо, и ночь наползала на город. — Ты слишком привязана к ней, — наконец Рюк заговорил. — Ты хорошо помнишь участь, постигшую Джелоса, Рэм. Ты обратишься песком, едва только нарушишь правило. — Прекрати, — голос Рэм звучал резко и сухо. Рюк, без сомнения, видел её насквозь. — Если иного выхода не останется… — Ты не спасёшь её, — резкий взмах крыльями. — Ты не спасёшь её от её безрассудства, глупая, глупая Рэм, так бессмысленно полюбившая смертное существо. Она снова ослепнет и снова шагнёт за край, едва только Лайт что-то прикажет ей или едва он умрёт. Жертва не будет оправдана. — Мне всё равно, — кажется, Рэм не была расположена к этому разговору. Мгновением позже она устремилась наверх. Рэм действительно только ждала подходящего времени, чтобы её защитить. Лишённая воспоминаний, Миса больше не находилась под угрозой немедленного ареста, однако L как будто не обращал никакого внимания на фальшивое правило: ему пришлось отпустить своих главных подозреваемых, но его теория касательно личностей Первого и Второго Киры нисколько не пошатнулась. Куда в большей степени он концентрировался на Лайте — и вёл игру именно с ним, — только Миса, неосторожно оказавшаяся одной из ключевых фигур, тоже могла пострадать. Но пока она оставалась в какой-никакой безопасности, Рэм не спешила записывать имя детектива в тетрадь, чтобы когда-то действительно стать ей спасением, а не погибнуть напрасно. Теперь Рэм следила за ней каждый день, иногда появляясь и в штабе расследования — это было ей необходимо, чтобы сколько-нибудь понимать, что у L на уме. Рэм знала, что он абсолютно не верил в истинность правила тринадцати дней, и, задумай он это проверить, ей бы пришлось не раздумывая его убить. Однако L смог по-настоящему удивить её. — С этой любовью к ней ты так не похожа на шинигами, — Рюк вновь настиг её, и в его голосе слышался смех. — То, для чего мы нужны, — коротать бесконечную скуку и просто писать имена. Чувства, надежды, иллюзии, жертвы, забота — удел человека. — Я никогда не могла понять выбор Джелоса, — проговорила Рэм медленно, глухо. — Думала, он совершенно забыл себя, напрочь лишился рассудка, найдя в человеческой особи что-то, во имя чего он рассыпался в прах. Вместе с тем я никогда не могла понять нашего предназначения, а теперь всё вокруг обрело смысл. Я буду смотреть за ней, сколько она будет жить, и однажды спасу её, если ей будет грозить опасность. Пускай это по-человечески, Рюк; может быть, в этом есть что-то сильнее и выше течения вечности в небытии. Давно наступившие сумерки мерно сменялись мерцанием первых звёзд. Их полёт всё ещё продолжался. Они с Рюком нечасто пересекались здесь, в человеческом мире, в особенности после утраты Лайтом и Мисой их воспоминаний. Рюк не был способен понять её, знала Рэм, и потому наблюдал за ней, словно за некой бактерией под микроскопом: с какой-то исследовательской увлечённостью и снисходительно, сверху вниз. Сама Рэм помнила Рюка всегда, сколько ни существовала, и это значило, что она появилась позднее; среди пустоты и безвременья они с ним едва контактировали дольше привычных приветственных фраз, но теперь так причудливо соединились как звенья единого плана, единой истории, подходящей к развязке. — Ведь ты наверняка знаешь, в чём заключается замысел L? — полюбопытствовал Рюк, внезапно спланировав вниз, пролетая над неким высоким сооружением, светящимся множеством ярких огней. — Конечно, если в тот момент, когда ты могла бы об этом узнать, ты тенью не следовала за Мисой. Рэм бросила на него раздражённый взгляд. — Разумеется, я это знаю. Я сама ясно видела этот процесс — как он вписывал имя Ягами в тетрадь. Рюк, несомненно, хотел бы и сам оказаться тому свидетелем: что могло быть интереснее, может быть, кульминации в противостоянии двух острейших умов? Рэм ясно помнила, как на отчётливо побледневшем лице человека, задумавшего остановить Лайта навсегда, секундными вспышками отражались десятки эмоций и мыслей, когда он мог видеть, как Рэм не отрываясь наблюдала за ним немигающим глазом. Вопреки очевидной тревоге L делал всё в точности так, как задумал, и, как сама Рэм совсем не боялась стать горсткой песка, только чтобы спасти Мису, он совершенно не чувствовал страха перед правилом тринадцати дней или тщательно это скрывал. Окажись оно истинным, даже если в его вычислениях это был лишь один процент вероятности, через тринадцать дней он сам умер бы, не способный сделать убийства систематическими и уподобиться Кире. Однако пускай и ничтожно малая возможность его скорой смерти не стала препятствием для него. Как это ни было парадоксально, в этом Рэм ощущала с ним сходство. — Лайт, как и все они, так предсказуем перед лицом своей смерти, — Рюк был этим недоволен: всё снова свелось к истинно человеческой сущности, взявшей верх над концепцией шинигами, рождённого среди людей. — Так жалок, безволен и слаб в своей просьбе переписать предназначенное ему. — Любой человек боится забвения и неизвестности, Рюк. Лайт всего лишь один из них. — Признаться, я даже поверил в иной исход — что он сможет убить L, — пока тот в два счёта не переиграл его, — он впился в Рэм пронизывающим, выжидающим взглядом. Рэм вдруг на секунду задумалась, что изменилось бы, если бы шаткий план-эксперимент не был приведён в исполнение. Лайт собирался использовать Мису, вернув ей воспоминания, и Рэм приходила практически в ярость лишь от одной мысли, что она вновь сократит свою жизнь и от исходного числа оставшихся дней ей достанется четверть. Рэм, конечно, была рядом с ней в тот момент, когда было совершено нападение, а тетрадь выкрадена из её рук; Рэм не вмешивалась, понимая, что срок жизни Мисы ещё не истёк, а нападавший имел целью только её оглушить. Таким образом, чтобы план Лайта сработал, роль Мисы должна была перейти к новому владельцу тетради. Если бы L оставался на прежнем месте, когда группа людей вторглась внутрь, тот человек, Миками Тэру, не имеющий над головой срока смерти, увидел бы его имя. Его взгляд беспрерывно сканировал видимое пространство, и на дне глаз появлялись и гасли знакомые огненно-жёлтые искры, которые Рэм могла видеть. Если бы L вывел трансляцию на экран, чтобы разоблачить Лайта (его помощник, Квилш Вамми, на самом деле получил эти инструкции), то глаза шинигами сработали бы в точности так, как если бы L находился на расстоянии двух шагов. Если бы L задумал проверить правило, в котором он сомневался, Рэм не позволила бы ему и прикоснуться к тетради, убив его. Может быть, он предвидел все эти пути — или действовал наугад, Рэм не могла в совершенстве знать каждый его мотив. Но теперь Кира вовсе не думал о том, как убить его. Одержимый вопросом о том, какую тетрадь L использовал, Лайт из уст Рэм получил ответ (эта тетрадь в самом деле была той, какой прежде владел Третий Кира, Хигути Кёскэ), и его игра превратилась в борьбу с самой смертью, судьбой, неизбежностью, а не другим человеком. Имея в своём распоряжении настоящую тетрадь смерти, принесённую для него по его собственному приказу, L мог сделать финал Киры неотвратимым или заставить Ягами Лайта безоговорочно в это поверить. Рюк был совершенно невыносим, изнывая от неизвестности: в отличие от Рэм, он не мог знать ни действий L и их сути, ни продолжительности жизни Лайта, владеющего тетрадью. Он всё это время парил очень близко, нетерпеливо заглядывая в лицо. — В духе Лайта узнать имя и без тени сомнения записать его, кто бы ни стал его жертвой. Что до L, то он легко мог бы убить его, едва только начав подозревать. Но его цель — продолжать игру до падения или триумфа, а не бороться за справедливость или цепляться за жизнь, устраняя опасных противников. — Что ты хочешь сказать, Рюк? Тот лишь резко её обогнал и повис перед ней головой вниз, растянув губы в улыбке-оскале. — Хоть я не могу знать наверняка, сколько дней или лет проживёт Лайт, очевидно, что замысел L — что-то большее, нежели только убийство с использованием тетради. — Ты не оставишь меня в покое, — вздохнула Рэм, обогнув его ловким взмахом. — L не говорил о своём плане прямо. Он должен был понимать, что в присутствии бога смерти, имевшего прямую связь с Кирой и, может быть, сохранившего эту связь с его последователем, это чудовищно глупо. Он говорил сам с собой или с Вамми о сущности человека: из-за какой черты нет возвращения, как он относится к смерти и что изменяется в нём, если срок его жизни предопределён и известен ему. — Довольно прелюдий, Рэм, — он опять преградил ей полёт; вопреки его крайней назойливости она сохраняла размеренность и апатичность. — Затем старший Ягами привёз ему что-то и передал; исходя из его слов, это была настоящая тетрадь, принесённая им из укрытия. — Её ли использовал L? — Вырвав оттуда листок, он записал на нём несколько имён преступников, находившихся под заключением, а затем незамедлительно узнал обстоятельства смерти, не дожидаясь официального оглашения. Вскорости он сделал запись в самой тетради. Когда мне удалось увидеть написанное, в ней было указано имя Лайта и срок четырёх дней, что остались ему. Краем глаза глядя на Рэм в её неподвижности и молчании, после отъезда Ягами L поддерживал с Вамми контакт невербально: посредством записок и взглядов, понятных лишь им двоим. Тот только предоставлял L всё то, что он требовал, и наблюдал за ним; Рэм смогла сделать вывод, что, может быть, они двое знали друг друга целую жизнь. — В любом случае он использовал тетрадь по-настоящему, проверяя её действие ценой человеческих жизней, как это делал Лайт, — проговорил Рюк. — Не потребовалось бы никаких дополнительных экспериментов, чтобы просто убить человека, которого знаешь по имени и в лицо. Когда L закончил с тетрадью, давно прекратился дождь и над городом поднималось солнце. Он передал её Вамми вместе с ещё одним поручением; нескольким позже связался с Лайтом, назначив тому встречу за пределами штаба расследования. По завершении всего L просто смотрел в одну точку, как будто не в силах задуматься ни о чём. — Это значит, такая цена оказалась приемлемой для него. Этот человек, Эл Лоулайт, вполне может использовать методы тех, кого сам вычисляет, если почувствует в этом необходимость. — Что стало необходимостью играть с огнём, то есть с фальшивым правилом Лайта о тринадцати днях, проверка которого ещё не состоялась? — Ты сам говорил, что его цель — не собственная безопасность. Эл Лоулайт предавался размышлениям о человеке вообще, однако Рэм понимала, что всё в его словах неизбежно сводилось к его сопернику (только убийце, преступнику? союзнику? другу? врагу? — невозможно было выбрать только одно). Эл спрашивал, откуда больше нельзя вернуться; он предполагал, что последняя грань проходит где-то там, где ради своей цели сознательно жертвуешь собственной душой и всем тем, что было в тебе человеческого. Без сомнения, между строк он выражал надежду, что, несмотря ни на что, Лайт ещё не достиг этой точки. Эл задавался вопросом, как человек в общем относится к собственной смерти, но его слова, что внезапная гибель есть крайняя степень трагичности, страха, отчаяния и бессилия, вновь говорили о Лайте, пусть и не называя его. Эл думал об изменениях в психике, действиях, чувствах в точности узнавшего, сколько ему отведено, и затем говорил, что наверняка человек будет в ярости, что его охватит бесконечная грусть и апатия, что он просто не будет верить полученным сведениям, что, может быть, попытается вымолить, выменять, выторговать у каких-нибудь высших сил право на жизнь. Может быть, Эл вообще едва осознавал, что говорил это вслух. Всё сводилось к, возможно, единственному человеку, на котором в тот миг концентрировался его мир. Чьи реакции, мысли, поступки он должен был предугадать, просчитать без единой погрешности — только так достигалось то, чего он хотел. Его цель не могла быть заключена ни в каком средстве самозащиты или свершении правосудия. Рэм понимала его, понимала, к чему он стремился. Рэм вновь думала о судьбе Мисы, для которой готова была на всё. Миса, как и она, не боялась погибнуть ради своей любви. Может быть, это не было только суть вечными страданиями и поиском призрака счастья. Человек, испытавший предельную степень привязанности и доверия, без сомнения, был уязвим, открываясь без лжи и притворства, но вместе с тем не позволял страху смерти иметь над собой власть. Человек становился способен вынести любую меру физической боли, если ценой прекращения пытки было предательство (перед глазами Рэм до сих пор проносилась та сцена, где Миса просила убить её). Обездвиженная, ослабленная, закованная и связанная, Миса сказала ей, что ценность всей жизни и смысл каждого её дня определяет любовь. Человек, любящий, чувствующий с такой силой, сохранял это в памяти, даже если шинигами стирали напрямую связанные с этим воспоминания. — Лайту осталась лишь пара дней до его предполагаемой смерти, — пара расширившихся от предвкушения зрачков Рюка в очередной раз заслонила собой всё поле видимости, и Рэм только прикрыла глаз: гнать его или куда-нибудь улетать сейчас было бы бесполезно. — Ты видела действия L и имеешь предположения о его мотивах, а значит, могла бы сказать Лайту. — Я никогда не была на его стороне, Рюк. Мисе спокойнее и безопаснее без её воспоминаний о том, что она была Кирой, а Лайт непременно вернёт их ей, если останется совершенно не скованным в действиях или просто захочет использовать её снова. К тому же, как ты можешь видеть, сейчас Эл не преследует цели убить или арестовать их двоих. Я лишь подтвердила, что та тетрадь в самом деле была настоящей. План Эл содержал в себе осознание Лайтом того, что он скоро умрёт. — Столь оберегаемая тобой Миса может не вынести душевных страданий, если с Лайтом что-то случится. Тогда ты не сможешь даже пожертвовать своим существованием ради неё: это будет её собственный выбор. Рэм, вдруг ясно представив изложенный ход событий, разрезала крыльями воздух как будто в отчаянии. Она понимала, что не могла предоставить Мисе абсолютную защиту, и она всё ещё оставалась невидимой для неё — только тенью, а не человеком, который бы мог дать ей гораздо большее, чем обладающее тетрадью смерти вечное существо. — Любой человек умирает, — наконец проговорила она, в очередной раз устремляясь вверх. Рэм могла видеть срок её жизни, и оставшегося ей времени, когда-то разделённого надвое, было катастрофически мало. Рэм не могла знать, какой будет эта смерть: прямо ли или косвенно связанной с Кирой, или от самой безысходности, или болезни, несчастного случая; Рэм не могла знать, сможет ли чем-то помочь, отодвинув последний предел хоть на несколько человеческих лет. — Конец неизбежен. Я только хочу защитить её, и тебе не остановить меня в этом. Рюк только смотрел ей вслед с любопытством, не зная, к чему приведёт её безрассудная и безграничная верность. Тёмная тень шинигами истаивала, превращаясь в едва различимую точку. Финал истории Киры и L приближался.