30 дней в одной комнате. Между любовью и смертью.

Утро, кажется, впервые не является огромным чёрным монстром с когтями, который посягает на остатки разума. Может быть это из-за того, что Антон встаёт не в припадке и не пугает этим самым припадком уже проснувшегося Женю. Или из-за того, что сегодня он во сне не видел отвратительные кадры прошлого. Он вообще ничего не видел, просто спал. Сегодня он даже успел зарисовать рассвет, пока женя стоял рядом, уставившись в одну точку на горизонте. Он смотрел не пустыми глазами, смотрел очень увлечённо, поэтому стало очень интересно, что там происходит. — Жень, эй, ты что там увидел? — Антон отложил скетчбук, стараясь рассмотреть в утреннем воздухе что-то, что заинтересовало друга, но пейзаж не изменился за девять дней пребывания парня здесь — всё те же зелёные листья белых берёз, всё те же кусты шиповника в аккуратных клумбах, всё тот же голубой забор, всё тот же Богдан, пытающийся через этот самый забор перелезть. Так стоп. Богдан? Опять пытается сбежать? — Придурок. — Пусть так, но у него пока неплохо получается, — парень ухмыляется и пробегается взглядом по подоконнику, цепляясь за разрисованный лист и брошенные рядом карандаши. — У тебя красиво получилось, ты случайно не на дизайне учился? — Не, какой из меня дизайнер, я на юрфаке учусь. Сейчас у меня академ, правда, — неловко затылок чешет, свои каракули цветастые разглядывая. — Зря ты так, хороший бы из тебя дизайнер вышел, так красиво использовать несколько оттенков красного не каждый может, — звучит печально, как будто Женя сам для себя отсылает к чему-то, что Щуру не рассказывал ещё. Правда с образованием это связано едва ли — старший учился на лингвиста, потом бросил, да и про искусство особо не отзывался никогда. Антон считает, что Женя сходит с ума в больничке вообще по всем фронтам — ну кто ж не может красиво использовать один цвет? Вот разные — это да, это искусство, а это лишь быстрые каракули, разбавляющие страшные лица, всевидящие глаза и образы прошлого, кричащие что-то на страницах ранее. Кирса тем временем падает в очередной раз и, полежав на траве в окружении ещё пары умалишённых, которые что-то у него спрашивали, а может и рассказывали что-то, решает оставить свои попытки, возвращаясь к белому зданию понурым и недовольным. — Давно его отпустили из-под строгого контроля? — Антону правда интересно. Он смотрит на друга, тот в ответ. В глазах прочитать что-то сложно, но это похоже на смесь недопонимания и издёвки. — Как будто его держали, — Женя усмехается и возвращается к койке, чтобы накинуть одеяло, а то опять получить пиздов от ворчливой технички за незаправленную кровать не хочется, — в рубахе держали, да, чтобы фигни не натворил, лекарствами пичкали, но по больнице он всегда спокойно шлялся. Когда ходить мог, конечно. — ещё одна усмешка, но эта пропитана не издёвкой, а непонятной для младшего тоской. Антон хмурится — пытается вспомнить, видел ли парня в лечебнице хотя бы последние пару дней. И да, блять! Да, видел! И даже не заметил! В голове прокручивает силуэт Богдана в антураже лечебницы — тот слонялся от гостиной до изолятора и обратно, бормоча что-то и подходя к медсёстрам, которые быстро отвечали что-то и уходили в никуда. Только сейчас картинка, элемент к элементу, собирается в один грёбаный пазл — Кирса переживал за Женю, знал, что тот в изоляторе. Вот почему они вчера в коридоре ворковали — он тоже боялся, он тоже ничего не знал. При этих мыслях становится неприятно где-то в районе груди. Это похоже на ревность и это пугает, потому что неправильно, потому что Богдан тоже имеет право переживать за человека, с которым имел близкий контакт всё это долгое время. Мысли о том, чтобы рассказать всё, что копится в голове снежным комом переживаний, чувств и эмоций, выходят на первый план, призывают прислушаться, раскрыть недолгие, совсем зелёные чувства, не прятать их, потому что может стать поздно. Но мозг в этом теле всё ещё начальник, пусть и подорван выпадами истеричной жены-психики, и он всё ещё призывает поумерить пыл — не факт ведь, что в этой палате лежат два гея, а переселиться из палаты не особо возможно — либо к таким же шизофреникам, либо оставаться здесь, что, при негативном исходе событий, — нихуя не выход. Мозговой штурм прерывает медсестра, зовущая на завтрак, и Женя со своим: «Ты как? Минут десять посреди комнаты стоял, вертолёты ловил.» — Всё в норме, задумался просто, — головой пару раз трясёт, хватает скетчбук с подоконника и убирает, выходя из комнаты в лёгком смятении, как будто сегодня должно случиться что-то очень плохое. — Надеюсь, выглядишь хуёво, — негромко, но достаточно понятно. — Да нормально со мной всё! — слишком громко, на них смотрит несколько пациентов, Антон прячет взгляд, дальше они идут в тишине. В столовой снова Полина, но сегодня на своём месте. Не капает на мозги, не раздражает своим присутствием, потому что молчит, лишь снова кидает взгляды на друзей. Антону кажется, что она или что-то знает, или что-то замышляет, потому что её лицо кажется злобным и обиженным. Парень прогоняет мрачные мысли, потому что нагонять не хочется, Женя рядом спокойно завтракает, привычно морщась от сладкого чая, аккуратно пихает рядом сидящего друга в бок, отчего тот выпрямляется и приходит обратно в реальность. — Тош, всё у тебя хорошо? Стопишься уже второй раз за день, — тот выглядит не взволнованно, больше даже заинтересованно, дожёвывая остатки завтрака. В самого Антона и куска не лезет, волнение скапливается комом, не позволяющим спокойно получать энергию, — эй, Антон, не есть — моя фишка! Хоть чай попей, — кивок в ответ, пара глотков чая. Полина проходит мимо стола, кидая ему клочок бумаги и идёт дальше, будто и не заметила. Щуру кажется, что сегодня он ёбнется. Слишком много всего. — Как же мне плохо, я не могу! — получается резко, громко, не в тему. Женя смотрит на парня, ждёт продолжения фразы, приподнявшись на кровати. Весь день они просидели в палате, иногда о чём-то переговариваясь, но после обеда тем для разговоров не осталось, Антон хотел было признаться, но что-то его опять остановило, а Женя, не цепляя больше фраз друга, решил занять себя чтением. Правда сюжет выходил из головы так быстро, как и приходил, а парень плавал в собственных мыслях, не фокусируясь на сложных строках и словах (всё же надо было внимательнее смотреть, какую книгу хватаешь в гостиной, а не брать её из-за цветастой обложки). Сегодня воскресенье, поэтому никаких процедур и терапий нет, только таблетки дают. Сидеть в палате душно и тяжело, ком никуда не пропал. Только увеличился, распирая горло сильнее. — Жень, не посчитай меня долбоёбом, но у меня такое ебаное предчувствие, меня щас размажет от давления мыслей. — Антон смотрит в голубые глаза понимающие и успокаивается немного, потому что тот обратно на кровать падает, усмехаясь. — У меня тоже, Тош, — тихо, но ёмко, — по сердцу ебашит что-то, но я не понимаю, что может случиться. Слышится стук, в комнате появляется чья-то блондинистая макушка, оба понимают собственное волнение, потому что у Богдана голова наклонена заинтересованно, а на белом лонгсливе видно красные пятна, похожие на кровь, но эти мысли все стараются отогнать. — Жень, можно на пару слов? — в ответ ему глубокий вздох, но Волков всё равно поднимается и направляется к двери, пошатываясь немного от мгновенной кары в виде темноты в глазах, — не обязательно так резко подниматься, с мёртвыми хуёво разговаривать, — Богдан усмехается, в ответ ему звучит одинокое и лаконичное «долбоёб». На этой ноте Антон в комнате остаётся один. *** Мысли в голове роятся, перебивая одна другую, но Щур уловчился поймать одну чертовку — Женя стал каким-то грубым. И вот здесь парень находит ровно два объяснения: первое — он всегда таким был, но из-за истощения характер показывать было невозможно, второе — общение с Кирсой не идёт ему на пользу, но это уже, конечно, не его, Антона, дело. Волков появляется только под ужин, он раздражён чем-то, рукой иногда потряхивает, но молчит, а сосед и не лезет, чтобы не получить. На ужине снова Полина, но в этот раз ярко накрашенная — на глазах переход от бледно-розового к бордовому, на губах алая помада, а завершают образ ярко-красные заколки в волосах и красные ресницы. Смотрится это всё абсурдно. — А я говорил, не всем дано оттенки красного так хорошо различать. Это только вы, художник, так можете, — скоблит предплечьем по краю стола и шипит недовольно, поэтому Антон местоимение мимо ушей пропускает, не заметив заминки в словах друга. Волков снова съедает всю порцию, Щура хватает только на салат и остывший чай, от Жениных проницательных глаз он прячется в кружке, раздумывая над тем, можно ли в ней утопиться, и насколько глуп будет этот суицид. *** На лечебницу уже ложится мрак, а волнение так нихуя и не отпускает, и Антон решает смыть весь негатив этого дня, потому что иначе не выдержит, а обхода сегодня не будет. В душе он вспоминает про записку, небрежно брошенную за завтраком, и решает её всё же прочитать, поэтому выходит из ванной, о чём тут же жалеет. Волков стоит около своей койки в футболке (что уже шокирует — до этого он только в толстовках здесь был) и рассматривает руку расцарапанную, всеми оттенками уже ненавистного красного играющую. Свет из-за двери падает точно на Женю и его руку, это выглядит страшно и больно, пускать его к Богдану больше не хочется. — Снова повторю — так красиво красный только вы, художники, подбирать можете, — улыбается гад, а до Антона доходит, наконец, суть сказанного местоимения. В голове к блондинистой макушке только оскорбительные эпитеты, он хочет какой-то из них назвать, но его по плечу хлопают и удаляются в залитую светом ванную, оставляя наедине с темнотой и разной бранью, половину которой сам Антон даже не знал, лишь слышал. «Записка» звучит в голове поводом отвлечься, но только звучит. Включает свет, потому что листок явно не белого цвета. «Надеюсь, ты любишь красный цвет ;)» — сучка! Записка летит куда-то под кровать, Щур жалеет, что в один момент научился собирать пазлы. Почему именно с ним, почему именно с Женей? Вопросы оседают в голове ещё большей тревогой. Огромным чёрным монстром с когтями впервые является вечер. *** «Спокойной ночи» звучит как спасательный круг, но от мыслей не избавляет. Уснуть сегодня не получится долго. В лечебнице уже темно. Что ждёт их завтра?