По-разному

      Раз, чувственно, в месте под рёбрами, где Юнги особо чувствительный, два, с нажимом, вверх по груди, ещё два, нежно, по бледной коже ключиц, задыхаясь и заставляя задыхаться его. Хосок составляет метки на юнгиевой коже в рисунок, он одержим идеей расписать его тело засосами, укусами и царапинами. Возможно, это ненормально, — зацеловывать Юнги так, чтобы у него на теле осталась целая картина, но у Хосока рядом с Юнги все грани нормального стираются.       Под закрытыми веками — еле заметные очертания бледного тела, прикоснуться к чужим губам жарко, невыносимо и снова к рисунку на груди и животе, на шее и ключицах. Его идея до ужаса проста: сердце, которое Хосок будет охранять всегда, бьётся рисунками засов по коже на груди. Человек, которым Хосок дорожит больше себя, цельный и правильный, и Хосок прокладывает связи поцелуями от шеи до пояса.       Толчки внутри Хосока потрясающие, приятные до одури, и это немного сбивает с толку. Юнги хрипло смеётся ему в волосы, говорит сбивчиво, задыхаясь немного: «Ты слишком стараешься, Хосок-а». Может быть, может быть это правда глупо, но Юнги этого не говорит. Говорит только, что Хосок слишком заморачивается с рисунками, на которые сейчас давит ладонями и которые скоро исчезнут всё равно.       — Я почти закончил, — хрипит ему в кожу Хосок, еле выдерживая напор внутрь себя вперемешку с юнгиевой нежностью.       Ему ещё немного осталось сделать, чтобы весь Юнги без одежды был расписан узорами, в которые Хосок вкладывает всё, что чувствует. Наверное, это всё-таки ненормально. Но очень сложно это понять, когда Хосок в руках Юнги рассыпается.       Рассыпаться в руках Юнги не страшно — Хосок знает, что его соберут, как он делает сам, он не выдерживает, сыпется пылью, крошится до песчинок рядом с ним, снова и снова падает, зная, что его поддержат, склеят, вылечат. И это слишком ценно, чтобы не рассыпаться вновь каждый раз, когда Юнги рядом, от осознания, что вся эта нежность и весь этот напор — для тебя, что человек перед тобой тоже не может оставаться в здравом уме, тоже сходит с ума, тоже рассыпается — из-за тебя. Но Хосок соберёт. Он всегда будет собирать Юнги, растёкшегося от его прикосновений, только сам немного отдышится, успокоит бешено бьющееся сердце хотя бы чуть-чуть и склеит, соберёт Юнги заново губами по коже, сожмёт в руках крепко до цельного и не отпустит никогда.       Рисунок во всех тонах красного на бледной коже занимает почти всё тело. Хосок выдыхает наконец, упирается взмокшим лбом в грудь Юнги, замолкает от возрастающего напряжения в низу живота и хрипит, расслабляясь, чувствуя чужие бледные, он знает, пальцы в своих волосах. Хосок в юнгиевых руках рассыпается, но это не страшно.       И рассыпается ещё раз, когда спустя неделю отлучки неизвестно где Юнги возвращается, но только за тем, чтобы забрать свои вещи.       Хосок не говорит ни слова на его ёмкое «люблю другого», стоит, ничем сейчас не отличаясь от мебели, в их-его квартире, молчит, потому что рассыпается. Но Юнги и не нужно ничего в ответ. И в этот раз он не соберёт и не склеит. Хосок уже знает, но взять себя в руки и очнуться не выходит. Он стоит прямо перед Юнги, глядя тупо, как тот бросает в сумку свою одежду, многочисленные провода от зарядок, ноутбук и… Всё. У Юнги не так много вещей в этом доме, он вообще достаточно неприхотливый, Хосок знает. На то, чтобы забрать все юнгиевы вещи из комнаты, уходит пара минут, в течение которых Хосок не двигается, без эмоций на лице смотрит, как Юнги тянет через голову футболку, тоже бросает в сумку. И тогда Хосок выходит из ступора. Потому что по груди тяжело ударяет плашмя чем-то твердым.       У Юнги всё ещё бледная кожа и рисунки засосов на ней, вот только хосокова картина стала бледно-розовой спустя неделю. Поначалу Хосок не видит разницы, а потом, повернувшись, Юнги открывает грудь и алые отметки на ней. Яркие, свежие, беспорядочные. Хосок вспоминает, что нужно дышать, урывает ртом немного воздуха. Выходит как-то задушенно. Всё то время, что Юнги ищет свитер и натягивает поверх несвязной росписи царапин и укусов, Хосок разглядывает его. В последний раз, кажется.       Хосок чувствует себя ненужным и бесполезным. Кто угодно мог быть рядом с Юнги, кто угодно мог так же ставить на его коже засосы и кто угодно мог просить не останавливаться, задыхаясь под ним. Кто-то совсем неизвестный не заботился о юнгиевой красоте ни капли, кусал там, куда мог дотянуться, не посмотрел на ещё не заживший рисунок. Продуманный и сумасшедший. Никому не нужный. Хосок чувствует себя дураком, вспоминая, как смеялся в макушку тогда Юнги. Он его любит, но, кажется, это совсем неважно.       Юнги выходит, так больше ничего и не сказав, забросив на плечо полную сумку. Хосок чувствует себя таким дураком. И не знает, что это все значит.

***

      — Пришёл? — нежно звучит из глубин жёлтой от ламп квартиры, и навстречу Юнги шлёпают босыми ногами по полу. Он бросает сумку с вещами на пол, смотрит вяло перед собой, не двигается. Чимин влазит в его поле зрения сам, приседает, чтобы посмотреть в глаза, обнимает тонкими, гибкими руками.       Юнги вяло обнимает в ответ, гибкое тёплое тело под укороченной полупрозрачной одеждой прижимается вплотную. Чимин скользит изящными ладонями к чужим лопаткам, прижимает нежные полные губы к бледной холодной щеке.       — Ты холодный, — шепчет Чимин нежно, забираясь тёплыми мягкими ладонями под свитер.       Юнги отступает на шаг назад.       — Не нужно.       Чимин послушно отлипает, останавливается в шаговой доступности, хитро блестит светлыми глазами:       — После того, как мы переспали и ты перееезжаешь ко мне, Юнги-я?       — Ты знаешь, — хмуро бросает Юнги. — Можно я заварю чай?       — Можно, — чиминовы губы растягиваются в мягкой улыбке, — это же наша квартира.       Наша.       Юнги молча кивает и проходит на кухню. Перед глазами только лицо Хосока, окаменевшее, потерянное.

***

      Хосок гладит по волосам. Нежно, невесомо, но так ощутимо, так до тупой боли в груди приятно, — Юнги под его руками хорошо, как нигде больше, и он правда не знает, хочет ли открывать глаза, когда хосоковы пальцы пробираются сквозь волосы к голове, проводят по коже нежно и перемещаются на лицо. Юнги мычит неразборчиво, но Хосок всё понимает, наверное, ведёт пальцем по бровям и спускается на переносицу. Юнги хочет схватить его за руку, переплести пальцы вместе и поцеловать так безумно. Он хочет держать Хосока за руку всегда, но не может дотянуться до ладони на своём лице.       Юнги просыпается резко и не понимает, почему всё ощущается по-другому, чем минуту назад, хотя вокруг так же темно, видно так же только Хосока, потому что Юнги чувствует его рядом в кромешной тьме. До него доходит постепенно, этапами, когда Чимин поворачивается и обнимает за шею, когда сонно утыкается в неё лицом и дышит тепло и размеренно.       Юнги выбирается из чиминовых объятий аккуратно, забирает подушку и берёт покрывало в нижнем ящике кровати. Он тихо выходит из спальни и стелет себе на диване в зале. Засыпает не сразу, но когда всё же засыпает, Хосок гладит его по волосам, сидя у изголовья. Во сне Хосок безмятежен и счастлив.

***

      Наверное, это было неправильно — отпускать Юнги без объяснений. Правильно было бы узнать подробнее и решить, что теперь между ними, а заодно спросить, как жить дальше, но сейчас Юнги далеко, а ещё, кажется, ясно дал понять, что Хосок ему совсем не нужен, поэтому нужно ли пытаться с ним встретиться? Нужно ли показывать, как сильно зависим, после того, как эта самая потребность в другом человеке обесценена? Хосок не уверен, что даже если покажет, насколько жалок без Юнги, что-то сможет изменить или хотя бы узнать причину, момент, когда они перестали быть собой.       Хосок не будет в порядке, но он хочет надеяться, что будет счастлив. Он собирается на работу, как всегда делает, проводит дни в любимых занятиях, но без Юнги удивительно пусто. Самое паршивое, что он не знает, когда именно Юнги стал «люблю другого», и был ли искренним всё это время вообще. Хосоку было бы легче, если бы тот сказал, что был. Или что не был, но если бы Юнги не молчал. А он не сказал ничего, потому что Хосок не спросил, застыв, ошарашенный, и так и не пришел в себя, пропустил шанс узнать или хотя бы попытаться узнать, было ли хоть что-то у них по-настоящему.       — Хён, ты свободен сегодня?       Конечно, Хосок не может доверять теперь людям. Тэхён в конце рабочего дня остаётся, чтобы переговорить с Хосоком, изящный и искренний в своём вязаном свитере и облегающих джинсах, с тонкой оправой очков на переносице, пепельными волосами и нежной улыбкой. Но Хосок не может отделаться от мысли, что это всё неправда. Что все остальные, как и Юнги, могут в любой момент отвернуться, а Хосок так и останется дураком, продолжит показывать никому не нужное, пока его не ткнут лицом в реальность, разбив, но никому дела не будет. Потому что Юнги всегда был тем, кто принимал все его странности, но, наверное, Хосок оказался слишком неправильнм даже для него.       — Нет, — Юнги, что же ты наделал?

***

      — Я возвращаюсь, — знаете, просто надоело, Юнги не выдерживает просто.       Они с Хосоком в этом большом мире просто точки, песчинки, на которые так легко надавить. Немного пригрозить, немного наградить, немного просто заставить, не спрашивая, — их, просто людей, так легко, на самом деле, заставить делать всё, что угодно.       Пак Чимин, например, сын богатейшего и влиятельнейшего чиновника, влюбился в простого человека. Не под стать себе, не пара, но влюбился искренне и всем готов был пожертвовать. Его отец, например, богатейший и влиятельнейший чиновник, сыном жертвовать в угоду большому прекрасному чувству, в которе он, к слову, не верит, был не готов. Чем бы дитя ни тешилось, как говорится, лишь бы наследник всей власти, преемник оставался. На Юнги ведь, простого смертного Юнги, так легко надавить. Даже тем же простым смертным Хосоком, например.       Чимин не знает. Чимин вообще хороший парень и любит честно, его жаль в этом, а ещё он о Юнги искренне заботится. Но есть одно «но». Юнги реагирует, Юнги отзывается, на Юнги действует только Хосок. И такая концентрация тоски по нему становится просто невыносимой.       — Я что-то непонятно объяснил? — отцу Чимина, если честно, глубоко плевать, кто там кого любит и кому там где больно. Он просто делает всё, чтобы сохранить то, что ему выгодно.       — Думаете, когда я расскажу Чимину, он согласится так жить?       Отец Чимина умный. До него быстро доходит. И решение он принимает в считанные секунды.       — Тогда условие, — он смотрит в упор. — Сделай так, чтобы мой сын сам от тебя отказался.       Юнги прекрасно понимает, что это значит. Как и с Хосоком — порвать, чтобы не шёл за ним и не пропадал вместе с Юнги. Он даже позволил Чимину оставить на себе засосы — не больше, только чтобы оторвать от себя Хосока точно.       Как видно, ничего не вышло. Юнги себя корит больше всего, что Хосока сломал, — а он знает, что целым тот без него не остался, — и зря сломал, всё равно не выдержал без него сразу же. Чимина не осчастливил, сам страдает без Хосока, а самого дорогого себе человека обидел в угоду кому-то лживо могущественному. Но Юнги это обязательно исправит. В лепешку расшибётся, но Хосоку любовь к себе и веру в людей вернёт, пускай даже тот его не простит. Неважно, Юнги боль выплюнет, а ошибку свою исправит. Но, если быть честным, он верит, что Хосок простит: он всегда его понимает.       Поэтому нет. Ещё раз Юнги так поступать не будет. Пускай Чимин как был ему никем, так и остался, но вранья не заслуживает никто. Ещё одного человека ломать для как будто лучшего Юнги не собирается и не будет.       Он будет честным. И да, Чимин сам от него откажется.