Настоящий

— Открой рот, Сноу! Съешь эту ложку за Эддарда! — смеялся Робб, пока Джон раздраженно отодвигал его руку. — Прекрати. Я сам могу себя покормить, — огрызался он и поднес ко рту ложку с кашей — такой горькой и пересоленной, что его немедленно передернуло. — Что случилось? Не нравится королевская кухня? — Робб самым неприличным образом вытянул язык, и ему хватило одного лишь прикосновения, чтобы выпучить глаза. — Да это же хуже, чем корм для свиней! Кто прислал это сюда? Я велю его казнить, раз уж я правлю Винтерфеллом, пока отец в отъезде. — Джон посмотрел на него весьма строго, и Робб поднял ладони. — Это была шутка, Сноу. Прекрати изображать из себя мою совесть. Джон не стал говорить, что едва ли мог быть чьей-то совестью после того, как язык Робба, который минуту назад был в его тарелке, две минуты назад был в его рту. Несомненно, Робб был волен над своим языком, и над всем остальным телом, и над душой тоже — и все же это несколько противоречило его стремлению стать лучшим королем из всех известных их миру. Как известно, у настоящих королей имеются жены и много верных наследников. Сколько еще пройдет времени, прежде чем Робб осознает, в какую ловушку решил попасть? И как скоро это осознает леди Кейтилин? А, может быть, она знала это уже давно, и в этом была причина ее ненависти к Джону, а не только в его происхождении? Но Робб пока не знал о его мыслях. С некоторых пор на его лице больше не было печати прежней смертельной серьезности, и Джон не решался говорить об этом. Не произнося ни одного лишнего слова, они договорились, что все произошедшее было случайностью — что ж, так было проще для них обоих. — Какая гадость, — Робб вдруг схватил тарелку и бесцеремонно выбросил ее в окно. — У меня до сих пор горчит во рту. Я попрошу, чтобы тебе прислали что-то больше подходящее человеку. — Робб, что ты вытворяешь? — но Джон посмеивался — впрочем, осторожно, чтобы не потревожить заживающую уже рану. — И куда ты идешь? — Сегодня утром матушка представила мне подробнейший отчет о толщине слоя пыли, скопившегося на моих книгах, — Робб легкомысленно скорчил очередную гримасу. — По ее словам, Бран уже сейчас умнее меня, а Рикон вот-вот нагонит, и мне нужно немедленно снова начать учиться, чтобы не прослыть самым тупым Старком во всем роду. — Звучит как весьма уважительная причина, — согласился Джон. — Не буду тебя задерживать. — Да, встретимся вечером. И не вздумай больше ничего вытворить. — Я ничего и не вытворял, — возмутился Джон. — К тому же, мейстер Лювин позволил мне вставать, так что, может быть, я прогуляюсь во дворе, пока ты будешь чахнуть при свечах. — Он наверняка имел в виду прогулки до ночного горшка, не более того, — снова фыркнул Робб, он был почти неестественно весел, будто все их тягостные разговоры навечно остались в прошлом. Джон знал, что это было совсем не так, но был только рад отсрочке. — Если ты попробуешь нечто большее, то наверняка раскроишь себе голову, и… — Иди, Робб, ты опоздаешь к своим летописям, — Джон торопился выгнать его еще и потому, что чувствовал быстро подступавшую дурноту, которая не возвращалась к нему уже несколько дней. Роббу вовсе не обязательно было об этом знать. Когда тот ушел, Джон лег на спину, прижимая руку ко рту; странный холодный пот за несколько мгновений обволок все его тело, будто он искупался в ледяной реке. Потолок закачался перед глазами, и он отвернулся, но от резкого движения головы тошнота усилилась, и он соскочил на пол, склоняясь над пресловутым ночным горшком, прогулки к которому Робб ему только что обещал. Он почувствовал, как похолодели его руки и ноги, и сердце тягостно забилось, а потом и вовсе больно заныло. Бастард Эддарда Старка умер над ночным горшком, подавившись только что съеденной кашей — в Винтерфелле, пожалуй, редко происходят настолько увлекательные события. Ты уверен, что яд все-таки был? У меня до сих пор горчит во рту. Такого не могло быть. Это казалось полной нелепицей, так что что Джон не стал бы рассказывать о ней ни одной живой душе. Однако сейчас ему казалось, что он и не сможет рассказать, даже если очень захочет, — потому что вот-вот умрет; ему становилось все труднее дышать, и ладони были настолько мокрыми, что скользили на полу. Это совсем не было похоже на недавнюю болезнь; он уже много раз вставал с постели и пытался ходить, и ел он уже не в первый раз, но никогда прежде… Но все прошло почти так же быстро, как и началось, и Джон остался с колотящимся сердцем, с мокрой насквозь рубашкой и звоном в ушах, но короткое прикосновение смерти снова отпустило его. Или же ему всего лишь почудилось? Может быть, слишком много разговоров о покушении сделало его мнительным? Он отчаянно хотел ополоснуть лицо, но никак не мог найти в себе сил подняться. Если бы Робб увидел его сейчас… Но он уже ничего не узнает. Что Джон мог ему рассказать? Ведь и рассказывать толком нечего: ему почудилось что-то от недавней потери крови. Ведь Робб был прав: зачем травить простого бастарда? Какой в этом может быть прок? Он пролежал, кажется, не меньше пары часов, пока не почувствовал, что в конечности вернулась сила. Ему нужен был свежий воздух, и открытое окно не помогало. Джон поднялся на дрожавшие ноги и двинулся прочь из своих покоев. Несколько раз ему пришлось ухватиться за стену, когда пол норовил уплыть прочь, и угрозы Робба о том, что он непременно раскроит себе голову, уже не казались фантастическими. Ему показалось, что он услышал доносившийся откуда-то голос Робба — тот вяло повторял имена великих предков. Джон улыбнулся, представляя его скучавшее лицо. Конечно, с куда большим удовольствием Робб занялся бы скачками или сражением на мечах. Джон надеялся, что недавнее происшествие не отвратило Робба от сражений. Он, наверное, мог бы стать великим полководцем. Но ему придется стать великим королем. Отдышавшись, Джон двинулся дальше, пока нескончаемый перечень имен не остался позади. Хорошо, что бастарду не нужно учить все эти утомительные исторические справки. Пусть формально у него тысяча известных родственников по крови, никто не признает его таковым. Его ноги подкосились, когда уличный ветер наконец-то ударил в лицо. Где-то вдалеке перед ним маячила крохотная фигурка Брана, карабкавшегося по стене, и Джон снова почувствовал, что улыбается; нет, Эддард Старк не мог не быть его отцом, потому что как иначе все законные Старки могли казаться ему такими родными? И откуда в нем только вся эта сентиментальная нежность? Всего-то и стоило — едва случайно не умереть. Джон прикрыл было глаза, опьяненный морозным воздухом, но быстро открыл их снова, потревоженный странным звуком. Это скулила сторожевая собака, сорвавшаяся с цепи, и изо рта у нее шла пена. Шатаясь, Джон снова поднялся на ноги, но не торопился приближаться, опасаясь странной, возможно, опасной для человека болезни. Вдруг что-то заставило его поднять голову, и он понял, что стоял сейчас под своим окном. Осколки разбитой тарелки виднелись в сугробе в нескольких шагах поодаль. Охваченный ужасом, Джон попятился. Собаке, очевидно, уже ничем нельзя было помочь: она подыхала, сотрясаясь всем телом, и из ее пасти непрерывно текла слюна. Может быть, она всего лишь проглотила обломок, и он разодрал ей горло? Конечно, дело было совсем в другом, и Джон бросился обратно в замок, будто ища в нем спасения. Но разве он мог его найти? Его попытались отравить сначала во дворе, а потом — в его же собственных покоях; уж если на то пошло, ему безопаснее будет как можно дальше от Винтерфелла. В который раз образ Стены промелькнул и скрылся перед его внутренним взором. Неужели однажды это все-таки станет его судьбой? Что может лучше подходить для бастарда? Он постарался временно отринуть мысли и сосредоточиться на том, что происходило сейчас, в эту самую минуту — ведь он должен был… но что он должен был сделать? Отыскать кого-то… но кого именно? И рассказать… но что рассказать? Он прислонился к стене. Его мысли путались, и сердце снова неистово колотилось — может быть, яд снова начал действовать? Но это был всего лишь самый обычный страх. Он помнил случайно подслушанный разговор Кейтилин с Роббом и был готов согласиться — нет никаких политических мотивов убивать его. Если это месть, то кто и за что мстил ему? Почему это должно было случиться в месте, которое он считал своими домом, и да еще и когда пригласивший его в свой дом находился в длительном отъезде? Удивительно, но впервые с того дня, как Эддард Старк выехал за ворота, Джон почувствовал себя одиноким. Конечно, он дружил со многими слугами, любил играть с Арьей, а еще у него всегда Робб, но никому из них было не так уж просто открыться. Если он расскажет что-то Роббу, то лишь обеспокоит его и укрепит его подозрения. Но что ему делать? Рано или поздно кто-то найдет издохшего пса... и наверняка не придаст этому никакого значения. Собаки умирают каждый день незамеченными, как и бастарды по всем Семи Королевствам; Джону лишь повезло, что его смерть может привлечь немного больше внимания. — Джон, я не припомню, чтобы разрешал тебе уходить так далеко одному. Он узнал голос мейстера Лювина мгновенно, и все равно, не удержавшись, вздрогнул всем телом; неужели недавнее потрясение сделало его таким боязливым, и теперь на каждом шагу ему будет чудиться загадочный убийца? Вот будет смешно, если на самом деле его никогда не существовало. — Тебе нужно сейчас же вернуться в покои. Ты плохо выглядишь, я хочу тебя осмотреть, — продолжил мейстер, пока Джон уставился на него с непониманием, едва разбирая обращенные к себе слова. — Что случилось? Ты слышишь меня? — Да, да, — наконец сказал он. — Все в порядке, — это вырвалось у него прежде, чем он успел подумать. — Мне так не кажется, — мейстер разглядывал его с ног до головы; Джон попытался усмирить дыхание и стиснуть дрожащие пальцы, чтобы не выдать себя, но был бессилен перед чужой проницательностью, тренированной многими годами. — Либо ты все расскажешь мне чистосердечно, либо… — он замолчал, не то в поисках подходящей угрозы, не то надеясь на благоразумие Джона. К большому сожалению, последнее, должно быть, надолго покинуло его. — Ничего не случилось, — он и сам хотел бы знать, почему продолжал упорствовать. — Я просто устал, пока… шел сюда. — Мне даже не нужны знания лекаря, чтобы заявить о том, что ты лжешь. Для этого вполне достаточно простого жизненного опыта. Джон не привык лгать и потому не привык получать упреки во лжи; и это обвинение, пусть незлобивое и справедливое, заставило его опешить и устыдиться. Расстроенный, он не мог подобрать слов, не желая ни признаваться, ни оставаться обманщиком. Ведь не всякая ложь так уж губительна? Мейстер, очевидно, заметил страдальческое выражение его лица, потом что заговорил почти тепло: — Я знаю, что ты не стал бы ничего скрывать, не будь у тебя на то серьезных причин. — Джон только неловко пожал плечами, осознавая, что его причина вовсе не была серьезной, но попросту глупой. Он представил, что признается, — и тогда мейстер будет писать Эддарду новые тревожные письма, а Кейтилин снисходительно улыбнется, повторяя, что никому не нужна жизнь бастарда. — Но, Джон, прошу, откройся, — заподозрив что-то единожды, мейстер уже не собирался его отпускать. — Нет причин не признаваться в слабости, если тебя тревожит твое тело. — У меня немного закружилась голова, когда я спускался по лестнице, — Джон с готовностью ухватился за эту подсказку, хоть и это было вопиющим приуменьшением. — Но сейчас все в порядке. Я как раз направлялся в свою комнату, чтобы прилечь, — а это, впрочем, было долгожданной правдой. — Да, ты выглядишь так, будто тебе это определенно необходимо, — кивнул мейстер. — Я зайду к тебе чуть позднее. Не запирай дверь. — Не буду, — отозвался Джон почти шепотом и попытался ускорить шаг, но это далось ему с трудом. Он чувствовал спиной, как мейстер Лювин продолжал с подозрением смотреть ему вслед. — Джон, я верю в твое благоразумие. Ты один из самых благоразумных людей в этом замке. И я надеюсь, что ты не будешь скрывать ничего важного. — Нет… — он едва вытолкнул это слово, прежде чем продолжить свое позорное отступление и скрыться за долгожданным углом. Ты не стал бы ничего скрывать, не будь у тебя на то серьезных причин. Несмотря ни на что, в глубине души Джону больше всего хотелось со всех ног помчаться к Роббу, оторвать его ото всех занятий к неудовольствию Кейтилин и сказать ему: меня пытались убить! Поверь мне, Робб, меня только что попытались убить снова! Он хотел бы прильнуть его к груди и рассказать обо всем и, может быть, даже признаться чистосердечно в своих страхах, не боясь быть осмеянным. Но Робб, кажется, вполне уверился, что предыдущее покушение было нацелено на него, и Джон лишь случайно оказался на пути. Конечно, он поверит ему, если узнает о втором. Он знает, что Джон не будет лгать о подобном, не будет преувеличивать, что такое внимание ему вовсе не нужно. Однако же Робб поверил в слова Кейтилин. Джон вдруг понял, что именно это грызло его все эти дни. Робб позволил Кейтилин склонить его на свою сторону, он поверил, что жизнь бастарда была менее ценна. С этим сложно было поспорить — слова Кейтилин все до последнего были разумны, но именно эта холодная разумность, оказывается, задела его, пусть до этой самой минуты он даже не понимал этого до конца. Поверь мне, Робб! Не знаю, кому и зачем это понадобилось, но этот кто-то пытается убить меня! Но какая-то почти мистическая сила мешала ему обратиться с этими самыми словами, и Джон продолжил уныло плестись обратно в свои покои. Мейстер Лювин обещал скоро зайти к нему — что, если осмотрев его как следует, он все-таки узнает правду? Нужно было как можно скорее убраться, замести все следы. Но что, если это повторится? И он будет настолько глуп, что буквально сам шагнет в объятия собственной смерти только потому, что решил не признаваться в опасности? Его шаги замедлились сами собой, когда мысли совсем другого рода озарили его. Как же он был глуп! Круглый дурак, думающий только о себе. Пусть эту еду послали специально для него, но кто-то готовил ее… что, если часть ее, отравленная, осталась на кухне, и ее подадут другому? И Робб… Робб тоже пробовал ее! Пусть самую крошечную малость, но все же! Джон заметался по коридору, не зная, куда бежать. Он вспомнил, как уныло, но все же внятно и размеренно Робб повторял имена из учебников историй — как прилежный ученик, но совсем не как человек, умирающий от яда. Джон остановился и прислушался, но не услышал ничего, кроме собственного дыхания. Если бы наследник Винтерфелла вдруг забился в конвульсиях, весь замок превратился бы в разоренный муравейник, но не слышалось ни криков, ни топота ног. И все-таки — кто знает, что еще может случиться? Он мог бы ни о чем не рассказывать ради себя, но, если дело касалось Робба, нельзя было молчать. И не только Робба — что, если какой-нибудь повар случайно решит попробовать то, что пробовать нельзя? И кто знает, кому еще могла попасть отравленная пища? Он близко дружил со слугами и знал, что иногда те были не прочь доесть то, что оставалось со столов. Может быть, кто-то еще пострадает или уже пострадал. Он устремился вперед, почти не разбирая дороги, пока не понял, что точно не знал, куда именно направлялся. Нужно ли было отправиться сразу на кухню? Или найти мейстера? Или Робба? Все его существо желало отыскать Робба первым, чтобы он узнал обо всем раньше всех. В конце концов, сейчас именно он и был главой Винтерфелла. — Робб!.. — вырвалось у него прежде, чем он успел подумать. Что это было — неужели он и правда только что во все горло позвал Робба, даже не уверенный, что тот был достаточно близко, чтобы услышать? Кажется, таинственный яд и правда помутил его сознание. Джон снова двинулся вдоль коридоров, окончательно потерявший направление; с детства знакомый замок казался ему странно чужим, неузнаваемым, превратившимся в лабиринт. Он почувствовал, как пелена подступавших к глазам слез начала застилать ему взгляд. Что это? Теперь он собирался заплакать, как глупый ребенок, потерявшийся в собственном доме? Впереди он заметил уходящую вверх винтовую лестницу и вспомнил, что Робб, кажется, был там, наверху. Ноги сами понесли его; он так торопился, что дыхание сбилось в его груди. Он почти успел подняться до самого верха, задыхающийся и мокрый от пота, когда едва слышный шорох раздался перед ним — кто-то из обитателей замка шел по своим делам или же был потревожен его громким дыханием. Он прищурился, вглядываясь в полумрак, и фигура в темном облачении с низко надвинутым капюшоном возникла словно бы ниоткуда; застанный врасплох этим зрелищем, Джон застыл на месте, но стоять ему пришлось недолго. Фигура протянула к нему руки и толкнула в грудь, и ступени ушли из-под его ног и превратились в одну большую гору, с которой он покатился обратно вниз. Ты наверняка раскроишь себе голову, снова вспомнил он слова Робба и почти успел разочароваться, что все сложилось именно так.