мы чужиᴇ ᴄ тᴏбᴏй

— Со мной работает огромное количество профессионалов и просто хороших людей, которые всегда поддержат и не отвернутся от тебя, когда происходят какие-то неудачи или сложности; которые продолжат путь вместе с тобой поддерживать тебя под локтем в прямом смысле этих слов и поддерживать тебя вне зависимости от того, какое решение ты примешь. Я говорила эти слова скорее на эмоциях. Я понимала, что никогда нельзя выносить сор из избы, говорила только те фразы, которые репетировала ночью у зеркала, в которых не было никакого двусмысленного контекста, где нельзя уловить боль, если её так сильно видно снаружи, но, когда меня спросили про Крикет, я не остановилась на безобидных словах о милом деревянном домике, где мы все, как семья. Хотелось задеть, причем не понятно, кого, ведь Этери Георгиевна не занимается фигнёй и не смотрит очередное моё интервью, к тому же, которого нет в хорошем качестве. Я не знаю, зачем сказала так открыто, зачем начала намекать на старых тренеров, которые моё решение не приняли, которые до сих пор идут со мной по коридору, замечают мою фигуру и вдруг решают в этот момент полюбоваться потолком или дырой в стене, вот только бы не бросить взгляда в мою сторону, чтобы не выдавливать из себя: «Здравствуй». Сейчас вместо «здравствуй» слышу «привет» и оказываюсь в коротких объятьях тренера, которая после приобнимает одной рукой за талию и идёт со мной по коридору с улыбкой. — Как настрой? — Боевой, — отвечаю тоже с улыбкой и стараюсь поравняться с её медленным шагом несмотря на длину ног. Она мне кивает и предлагает зайти в кабинет выпить чай, от чего не отказываюсь. Мне с ней уже не так тяжело, как раньше. Даже просто. С возвращения из Казани прошло три дня, шоу в Москве вчера завершилось вполне успешно. Чувствовалось, что зрители соскучились. А Этери Георгиевна не задевала лишних тем, больше не пыталась затронуть что-то личное, после выступления в Москве даже не обняла, даже не посмотрела в мою сторону, но при этом за кулисами похвалила и оставила короткий поцелуй в висок, который не вызывал ни одной эмоции. Без желания поговорить мне нравилось больше. Так воздух казался чище, так нервы не ломали меня изнутри пополам, так мысли не вызывали внутреннюю бурю. Наши отношения тренера и ученицы вроде даже вошли в нормальное русло, что «потерялось» в году так 2015… Потом я перестала видеть в ней просто красивую женщину, которая учит меня быть первой. Я стала в ней видеть не просто пример, а человека, который должен быть не во мне, а рядом со мной, чтобы оберегать и любить. Я была готова сделать тогда ставку, поставив на кон всё своё состояния, что это наваждение — временное помутнение рассудка и бушующие гормоны, которые со дня на день стихнут, ведь я постоянно в кого-то влюблялась, словно мой организм требовал этого окрыляющего состояния, которое в конце всегда ломало крылья. Чай оказывается привычно вкусным, греет изнутри несмотря на жуткий мороз в апреле. Раньше у Этери Георгиевны в кабинете были все виды и вкусы чая, но моего любимого черного с жасмином всегда было больше всего в наличие. Теперь на полках был лишь только красный фруктовый чай, который больше всего любила Алина, и одна заканчивающаяся пачка черного с жасмином, пакетик которого и достала тренер, разделив на две кружки. Она тоже его любила больше всего. В Канаде такого вкусного чая почему-то не было, хотя когда-то давно я покупала его и в Бостоне, и в Хельсинках. Но я там открыла для себя и вкусный кофе, который пила каждое утро и вдыхала приятный аромат, от этого потребность в старом, привычном вкусе отпала. Когда я приехала в первый раз в Москву после долгого отъезда, дома знакомого напитка тоже не оказалось. В магазин идти я тоже не хотела, от чего давным-давно забыла о своей «мании», заменив воспоминания горькой жидкостью. Это тоже помогало не думать ни о ночных посиделках в кабинете, ни о руках женщины, которые обжигали сильнее кипятка, ни о витающем запахе жасмина в кабинете тренера. Такие мелочи всегда вызывали во мне бурю эмоций, заставляя думать о том, что убрано в голове в долгий ящик. От этого в глазах тренера мне снова почуялось, что там не только желание сделать из меня чемпионку, но и вырастить хорошего человека. Наверное, так раньше и было. Но «раньше» осталось в прошлом, ведь я уже выросла и вроде даже хорошим человеком. — Почему вы так на меня смотрите? — стучу пальцам по белой кружке с чёрными узорами и кусаю губу изнутри, снова приглушая мысли кипятком. — А как я на тебя смотрю? — Этери Георгиевна в свойственной ей манере никак не меняется в лице, лишь закидывая ногу на ногу, на что я не обращаю внимания, удивляясь, как ей не жарко пить горячий чай в тренировочном тёплом костюме. — Не знаю… У вас есть какие-то ко мне вопросы? — стараюсь изучать её реакцию и уловить что-то новое, что можно было за два года упустить, но её реакция точь-в-точь напоминает наш последний разговор на повышенных тонах. Только сейчас он проходил без криков и мата; мы тихо друг друга ненавидели у себя в голове. — Мне и так всё ясно, тебя легко прочитать, — тренер откидывается на спинку и все-таки расстегивает куртку, от чего я зачем-то выдыхаю, как будто я сейчас умирала от жары, а не она. Хотя так и есть. — Ты открытая книга. — Я знаю, — киваю, соглашаясь с её словами, и она пропускает смешок. — Интересно, а в вас есть что-н… — Не надо, — она пресекает мои слова и тут же убирает прежнюю усмешку, уже не смотря в мою сторону. — Почему вы так смотрите? Я что-то делаю не так? — выдыхаю, когда она оказывается слишком близко, а я кладу ладонь ей на талию, поджимая губы. — Всё так. Веришь мне? — Как я могу вам не верить, Этери Георгиевна? — улыбаюсь, стараясь держаться на ногах и не упасть от прилива счастья. — Я знаю, что веришь. Это была просто проверка. Ты открытая книга, Жень, — она заправляет прядь мне за ухо и притягивает к себе в объятья, от чего моя рука с талии перемещается на спину. — Я знаю, Этери Георгиевна. — Этери, — поправляет она меня и позволяет себе усмехнуться. — Этери, — говорю скорее себе, чтобы почувствовать эти слова, смакуя на языке. — Интересно, а в вас есть что-нибудь кроме льда? Этери Георгиевна ещё раз усмехается и немного отстраняется, но не позволяет мне отодвинуться, кладя руки на щёки и проводя большим пальцем по скуле. — Не было бы что-то ещё, я бы тут не стояла. Я чувствую, как стоять на ногах становится сложнее и сложнее. Ощущаю как земля превозносит меня сейчас выше, не просто даря крылья, но и объясняя, что нужно делать, чтобы взлететь на самый верх. Сердце сменяет ритм, стуча то слишком медленно, то слишком часто, от чего я не могу сосредоточиться и просто выдыхаю, стараясь нормализовать состояние, чтобы не выглядеть совсем неопытным дитём. — Я знаю. В вас нет никакого льда. Это была просто проверка. Этери Георгиевна снова усмехается и аккуратно целует. Я сглатываю, ставлю недопитый чай на стол и встаю, чтобы быстрее разрушить неловкую паузу и скрыть моё смятение. Зачем я это начала говорить…? — Пойду… — Стой, — Этери ставит кружку рядом с моей и подходит, держа приличное расстояние между ними. — Ты действительно так и хочешь молчать? — Хочу, — говорю раньше, чем успеваю осознать и чем Этери Георгиевна успевает закончить своё предложение. Она отводит взгляд, зачем-то кивая несколько раз и опуская плечи. Раньше это означало, что она очень устала… — Надеюсь, скоро ты передумаешь. И тогда не будет слишком поздно, — она отходит к столу, на котором стоят две одинокие кружки, открывает окно и выливает чай. Я быстро, чтобы не продолжать бесполезный монолог, выхожу из тренерской, ещё пару минут медлю, стоя спиной к выходу, нормализуя поток мыслей в голове, а потом из-за двери слышу тихое сопение, которое сменяется негромкими всхлипами. Плачет. Сжимаю кулаки, сильно закусываю губу, не обращая внимания на стекающую по подбородку струйку крови, но не захожу. Делаю пару шагов вперед, а потом поворачиваю влево и ухожу, оставляя в который раз за последние дни прошлое. Вот только оно продолжает преследовать, и моё желание ничего уже не меняет.