мы чужиᴇ ᴄ тᴏбᴏй

В мире существует более четырнадцати миллионов вероятностей развития той или иной истории. Часто выбор, даже взгляд, вздох или случайное слово кардинально могут изменить исход дальнейшего события. Иногда я представляю, что бы было, если бы я решила всё-таки прийти и поговорить перед отъездом с Этери Георгиевной. Конечно, я уверена, что она не остановила бы меня. Вопрос только в том, разошлись бы мирно или только сильнее оборвали последние крепкие нити, связывающие нас через семь тысяч километров. Кажется, что мы — города, Что в нас вода и столько льда И с каждым днём я приближаю себя к ответу, что на добром слове мы бы не расстались, зная характер Этери Георгиевны. Я бы тогда точно не имела в глубине души надежду на то, что всё ещё можно и реально изменить. И сейчас я бы не стояла у окна и не мечтала быстрее залезть под горячую воду, чтобы не ощущать разливающийся внутри меня ледяной океан. — Что? — я взглядом гипнотизирую машину в окне и нервно сглатываю, стараясь не слышать каждого шороха в комнате, от которого в дрожь бросало. — Ч-что ты сказала? — Жень, я говорю, я пришла тогда, — снова слишком уверенный голос, и я удивляюсь способности этой женщины быть такой сдержанной в ответственный момент, а, возможно, и нет, ведь для неё это может быть совсем не важно. — Зачем ты снова мне врёшь? — я как будто спиной вижу, как сейчас она закатывает глаза и в голове пятьсот раз материт меня за мою предсказуемость, но вряд ли стоило ожидать, что после трех сказанных слов я в ноги кинусь и буду просить всё вернуть. — Я не вру, Жень. Боже, — слышу, как полы трещат от приближающихся шагов, и резко оборачиваюсь: — Не подходи. — Ладно, — поднимает руки в жесте, мол, сдаётся. — Как скажешь. Жень, да я не могу тебе врать. В ту ночь я так сильно расклеилась, что саму себя не помню. Пришла уже поздно к тебе, пожелала удачи и… даже молитву прочитала, — нервный смех и долгая пауза в тишине. — Ты единственная в этом мире, кто не заслуживает лжи, кто заставляет такую, как я, сбиваться с толку, загоняться в тупик и чувствовать, понимаешь? Да я всю жизнь жалела бы, если бы этого сейчас не сказала. Думаешь, я что, тебя в узде держать мечтаю, на коротком поводке? Я просто не хочу всю жизнь жалеть, что не сказала о том, что всё ещё тебя люблю. Она этого мне никогда не говорила. Никогда за самый счастливый год в моей жизни. Я никогда не слышала этих слов, сказанных так быстро и легко. Я, кажется, умерла. Когда я разворачиваюсь, она смотрит на меня в упор, с этой улыбкой, которая во мне всё перевернула в первый день и продолжает переворачивать сейчас. Я только всё в себя привела в спокойное состояние, усмирила чувства, только заставила себя начать снова жить. Я только научилась прятать в себе дурацкую подростковую, ненужную никому любовь, которая однажды, как пуля, в человеке застрянет, а потом убьёт. — Любишь? Говоришь, любишь? Поэтому ты мне ни слова не сказала в Москве? — Жень, — она снова делает шаг, и я руку выдвигаю вперёд, опуская взгляд. Она больше не делает ни одного движения. — Я хочу быть с тобой честной. Правда, я ещё не понимала, как к тебе отношусь. В моей жизни было много отношений, и никогда я не держалась за людей, никогда не теряла голову, да я и никогда не была в них с головой! Это был, был просто момент, просто временный порыв, временная влюбленность. Но ты показала мне, что я, оказывается, человек, а не машина. Что я способна, оказывается, людей любить; за то, что они просто есть в моей жизни. Я слышу треск. Кажется, во мне что-то ломается. Или в нас. И мир как будто бы в трещинах. И всё, что нами обещано прежними — С неба посыпалось хлопьями снежными. — Ты веришь мне? Я не слышу. Просто рушится последнее самообладание, разваливается вся моя мифомания, которая давалась с огромным трудом. Во мне мир трещинами пошёл, а я за ним напополам. После раскола же можно не думать и не чувствовать? Она не врёт. Человеку, что любит её всеми фибрами тела, это понять не сложно, особенно когда ты можешь энциклопедии писать о мимике Этери Георгиевны и о её значении. И я не могла сказать, что сейчас обрадовалась или готова была заплакать от счастья. Скорее наоборот. Я, кажется, вообще разучилась мир понимать, будучи уверенной, что я могу людям своим присутствием лишь бремя дарить; уж точно не любовь. А она смотрит на меня, уже не улыбаясь. Я вижу, что она совсем не понимает, что творится внутри меня. Вижу это и тогда, когда, опустив голову и кивнув своим мыслям, она выходит из комнаты, еле слышно щёлкая замком двери. А я так и стою спиной к окну, захлебываясь слезами и уже десять минут провожая её взглядом. — Я всегда тебе верила, Тери.