Le cinéma français

Сон 8–й. Le cinéma français. Глава IV Свет множества лампочек искрился, отражаясь в подвесках тяжёлых хрустальных люстр, разноцветные блики скользили по зеркалам на стенах, по натёртому до блеска паркету между танцующими парами. Приём во французском консульстве в Цюрихе был в самом разгаре. Сегодня всем хотелось пить шампанское и танцевать. Музыканты едва поспевали играть одну мелодию за другой. Даже официанты, сновавшие среди приглашённых со своей хрупкой ношей, казалось, делали это в ритме вальса. Зал был украшен гирляндами из живых цветов, их тонкий аромат смешивался с запахом женских духов и растворялся в прохладном вечернем воздухе, проникавшем через распахнутые настежь двери, ведущие на большую террасу. Николь в платье цвета морской волны с открытой спиной, смелом настолько, что любопытные, при желании, могли изучить строение женского тела до второго поясничного позвонка, под руку с мужем переходила от одной группы гостей к другой, поддерживая беседу о том и о сём, раскланиваясь и задавая дежурные вопросы. Нельзя сказать, чтобы ей так уж нравилось это занятие, но, во–первых, другого всё равно не было, во-вторых, это приносило пользу карьере Андре и, наконец, это было то, что она, будучи супругой дипломата, отлично умела делать. Конечно, неплохо было бы станцевать ещё пару вальсов, но муж не захочет тратить время на ерунду, а других подходящих кавалеров пока не наблюдалось. Пару минут спустя она заметила помощника Андре, симпатичного молодого парня, как его... Филипп, кажется. Махнула ему, подзывая, и утащила в бальный зал, бросив супруга на растерзание двум скучным политикам и одному пожилому банкиру, а когда вернулась, утомлённая и довольная собой – его уже не было на прежнем месте. Пройдя через анфиладу комнат в библиотеку, она услышала знакомый голос за дверью курительной и взялась за ручку... Андре сидел в массивном кожаном кресле с трубкой, распространяя кругом привычный запах вишнёвого табака. Его собеседника видно не было. Над спинкой кресла торчала лишь вороная макушка, да рука с зажатой в ней сигаретой совершала в воздухе изящные пассы в такт разговору. Сизые клубы дыма при этом превращались в похожее на драконов нечто и оставались висеть в воздухе. Николь прислушалась. Странный акцент. Из-за него смысл беседы уловила не сразу. Глуховатый баритон, довольно приятный. Говорили что-то о строительстве железной дороги по новым стандартам и ценах на чугун и сталь. Скука смертная. Но любопытно было взглянуть на обладателя непонятного акцента, и женщина решительно шагнула в комнату. Шорох открывшейся двери заставил мужчин прервать беседу, они поднялись ей навстречу, и на Николь внимательно уставились тёмные азиатские глаза. Она сразу узнала того, кто не так давно помог ей, отобрав у грабителя сумочку. Тогда он исчез так внезапно, что его не успели даже поблагодарить, просто дал негодяю пинка и растворился в тени ближайшего переулка. Несмотря на то, что сейчас на нём не было шляпы, это определённо был тот самый человек. Такой нос ни с чем не спутаешь – профиль так и просится на монету. В детстве у неё была книжка про индейцев Северной Америки с красивыми картинками, изображавшими отважных воинов с томагавками и мудрых вождей с длинными резными трубками. Так вот, спаситель её был, несомненно, оттуда. Если бы не глаза – подумала бы, что он какой-нибудь чероки или алгонкин, только вместо перьев – блестящие чёрные волосы, уложенные на европейский манер, да белоснежная рубашка не вышита бисером. Николь хотела рассказать мужу о храбром поступке его знакомого, но тот, уловив её намерение, сжал губы и сделал незаметно предостерегающий жест рукой. Странно... но мало ли, может, просто человек скромный и не привык к вниманию и расспросам. Куда удивительнее оказалось то, что месье Санада, так его звали – из Японии. С такими людьми ей сталкиваться пока не приходилось. Жалко, что не удалось поговорить с ним толком – вечер подошёл к концу и пора было отправляться домой. Пришлось завязать своё любопытство в узелок вместе с бесчисленными вопросами, которые ей так хотелось задать, и отложить его на потом, если, конечно, это "потом" случится... Она бы, верно, забыла об этой встрече, как о десятках других – память Николь никогда не цеплялась за лишние воспоминания, но две недели спустя в их гостиной раздался телефонный звонок, а затем предмет её недавнего интереса появился на пороге. Теперь он выглядел не так строго, можно было бы даже назвать его стиль слегка пижонским – были в нем некий артистизм и стремление к игре, что обращало на себя внимание окружающих. Коричневый твидовый пиджак сидел как влитой, а шёлковый шейный платок цвета кофе с молоком подчёркивал смуглую кожу. Таинственный гость по-прежнему желал общаться только с месье Феррье, старательно игнорируя хозяйку дома. Они заперлись в кабинете, и до Николь долетали лишь редкие возгласы и взрывы смеха. Довольно обидно, если учесть, что до сих пор у них с Андре секретов друг от друга не было. На прямой вопрос за ужином муж пояснил, что японец занимается коммерцией, и он, возможно, смог бы поспособствовать его бизнесу во Франции, разумеется, не задаром. Ничего интересного. Но человек он занятный, и Андре находит его совершенно очаровательным. Объяснить причину такого внезапного расположения он, впрочем, не смог, но с удовольствием сообщил, что вскоре им предстоит ответный визит. "Вечеринка будет сногсшибательная, вот увидишь... О его приёмах такие слухи ходят – страсть как любопытно поглядеть своими глазами..." Николь отметила про себя, что это будет впервые, чтобы её благоверный сам захотел поучаствовать в подобного рода сборищах. Непривычно видеть его таким. Покопавшись в памяти, она припомнила, что слышала что–то такое об азиатском нуворише, удачно совершившем несколько крупных и рискованных сделок, но более того отличившемся участием в гонках, игре на бегах и прочих сомнительных забавах модных прожигателей жизни. Ходили слухи, что он даже на дуэли кого–то убил, впрочем, вряд ли этому стоило верить. "Надо будет разузнать поподробнее, где супруг подцепил своего нового экзотичного приятеля, который так на него влияет, и при случае присмотреться к нему повнимательнее". Сказано – сделано. Андре обмолвился как–то, что познакомились они в гольф–клубе в Нюренсдорфе, где японец частенько проводит выходные. Выбрав время, когда муж будет занят по службе, Николь Феррье запихнула в багажник их новенького BMW-326 такую же новую сумку с клюшками и отправилась проводить разведку боем. Санада Юкио задумчиво смотрел на маленькую одинокую фигурку человека, не спеша бредущего в его сторону. На сочно–зелёном фоне она казалась каким–то серым жуком, едва шевелящим лапками. Сегодня ему как раз хотелось побыть одному, но удирать вот так откровенно было бы невежливо, ведь кроме него тут никого больше не было, и, стало быть, это невзрачное "насекомое" направляется именно к нему. Решил продолжить пока в своём темпе, а там видно будет. Незнакомец постепенно приближался. "Какой–то невысокий дрищеватый парнишка, сумку еле тащит. Того и гляди, споткнётся", – с неприязнью подумал подданный императора Хирохито и вдруг понял, что уже видел этого человека. Парень в серых шерстяных бриджах, ирландском свитере и кепи вблизи неожиданно превратился в молодую красивую женщину, образ которой занимал его мысли с тех пор, как они случайно встретились на улице. "У неё очень нежная кожа – словно драгоценный китайский фарфор, так и светится... приятно было бы коснуться её, ощутить пальцами упругую нежность, погладить по щеке... А глаза цветом подобны молодым росткам папоротника, только–только пробившимся из–под земли на прогалинах. Не настоящий зелёный, но только предвестник его, робкая надежда на весну... Голос тоже восхитительный – звонкий, весёлый. Засмеётся – будто серебряные колокольчики переливаются. Интересно, кричит ли она в постели? Хотя, с кем ей кричать... не с клерком же из дипмиссии, скучный маршрут которого проходит между офисом и домом, и так всю жизнь без каких–либо изменений. Наверняка ей с ним тошно... О, боги, причём тут это? Всё же, воздержание до добра не доводит, надо бы завести себе что–нибудь постоянное "для здоровья". Или... Нет, вот это уж точно плохая идея. С её мужем сейчас связаны определённые ожидания, от этих отношений будет многое зависеть..." – когда мадам Феррье, наконец–то, подошла вплотную, Санада окончательно решил не смешивать работу с личной жизнью. Осталось только объяснить это глупому несовершенному телу, которое встрепенулось и покрылось мурашками при виде чужой жены. – Добрый день! Так здорово встретить вас здесь! Как только увидела машину – сразу решила догнать вас во что бы то ни стало, – мурлыкнула мадам, плотоядно улыбаясь. – Я рад, – слова застряли в горле, воздуха стало не хватать... – Замечательная "зверюга" – наверняка стоила вам кучу денег? – О, да, целых двенадцать тысяч долларов, – рассеянно отвечал японец, – чуть не умер от жадности. Впрочем, семьи у меня нет – не на что больше тратить. "Ну вот зачем я это сказал – теперь будет думать обо мне невесть что", – с раздражением подумал Санада, а вслух сказал нарочито весёлым тоном: "Ну что, дойдём до последней лунки, кто кого? Начнём вон оттуда, с брейка, согласны?" Она не возражала, и соревнование началось. Мадам Феррье оказалась неожиданно крепким орешком, пару раз даже сотворила "hole–in–one". Будь это на турнире – заработала бы специальный приз. Она запросто преодолевала рафы и бункеры, вытаскивая мячи из ловушек за пару точных ударов, казалось, остановить её было невозможно, да он и не старался, получая удовольствие от самого процесса, наблюдая за её игрой и подмечая детали. Смотреть на хрупкую фигурку в облегающей мужской одежде было занятно. Приятным сюрпризом стало то, что у неё, как говорится, "всё было". И двигалась она превосходно. "Прям–таки услада для глаз, – усмехнулся тонкий ценитель прекрасного, – небось, ещё и танцует отлично... проверим..." Замахиваясь для очередного удара, Николь спиной чувствовала заинтересованный взгляд иностранца. От этого становилось не по себе. Смотрит оценивающе и явно что–то себе решает насчёт неё. Обернулась и глянула на нахала с вызовом. Тот, казалось, немного смутился. – Вас что–то не устраивает? – вот так, вопрос в лоб – пусть выкручивается теперь. – Пожалуй... У нас женщины такое не носят. В смысле – мужскую одежду, – застигнутый врасплох любитель пялиться на чужих жён выглядел озадаченным. На скулах проявился лёгкий румянец. – И что? Вас это смущает? – Немного... Сначала женщина оденется как мужчина, а потом и думать начнёт как мужчина. Не дай бог – соперничать захочет. Такого допустить нельзя. – Ерунда, мысли от одежды не зависят. Мои, например, останутся при мне, даже если замотать меня в рыболовную сеть. "Бедняга Феррье, – подумал Санада, – у этой женщины твёрдая не только рука... и этот язвительный тон... она что, нарочно дразнит меня?" Супруг дерзкой гольфистки оказался для него ценным приобретением. Получив прекрасное экономическое образование, он не смог впоследствии применить его на дипломатической работе, куда его определил отец. Не будучи связанным с госзакупками напрямую, он был, тем не менее, отлично осведомлён о том, какое сырье сейчас завозится во Францию и по каким ценам. Обо всём этом он с удовольствием рассуждал в присутствии представителя японского бизнеса, очевидно, считая его недостаточно опасным в отношении государственных секретов. Ему явно не хватало общения с себе подобными, а в лице Санады он нашёл благодарного слушателя. Вот только поведение его жены выглядело, мягко говоря, странным. Такое чувство, что она примчалась сюда защищать мужа... что–то вроде "держи врага как можно ближе"... Ну, если так – то можно пойти навстречу красивой женщине и организовать ей эту самую "близость" по полной программе. – А скажите, месье Санада, – меж тем продолжала допрос настырная француженка, – правда ли, что у вас женщины до сих пор не могут голосовать, занимать должности, ходят в кимоно и деревянной обуви... как её?.. – Гэта, – недовольно буркнул собеседник, – формально уже пару лет как могут, но что–то не очень хотят. Что вы прицепились к нашим порядкам? Япония – это Япония, незачем всех под одну гребёнку грести. Вы суфражистка? – в его исполнении это прозвучало почти неприлично. – Ещё чего! – рассмеялась Николь. – Просто мне нравится вас бесить. Вы такой смешной, когда дуетесь... А гейши у вас до сих пор есть? Я читала про них и смотрела "Мадам Баттерфляй". – Есть! – почти выкрикнул раздосадованный Санада. – У нас всё есть! Вся вот эта дешёвая гадость, которую про нас пишут – у нас всё это есть, если вам угодно знать! – добавил уже спокойнее и полез в карман за зажигалкой. От этого разговора у него того и гляди, чесотка начнётся, если немедленно не закурить... – Как романтично: прекрасные гейши, воинственные самураи, – она будто нарочно не замечала его реакции, – а ваши предки, наверное, тоже участвовали в сражениях? С мечом и на коне? – В каком–то смысле... все они были военными, то есть, самураями, если вас это интересует. Как видите, на последнем из рода Санада природа отдохнула – мне больше по душе коммерция. Не рассказывать же ей о Санаде Юкимуре – "герое столетия" и "малиновом демоне войны", выступившем с двумя тысячами воинов против сорокатысячного отряда Токугавы. Или отце его Масаюки. Такэда ценил его и называл другом... а его отец Юкитака был одним из "двадцати четырех генералов" Такэды Сингэна и основателем японской военной разведки. С тех пор члены этой семьи неизменно входили в военную элиту Японии. Санада Юкио исключением не был... – Жаль... – вздохнула мадам Феррье, паттером закатывая в лунку очередной мяч после того, как её соперник благополучно утопил свой в пруду, – из вас вышел бы отличный самурай. Она внимательно посмотрела ему прямо в глаза. Интересное лицо... порода в нем, определённо, чувствуется. Сколько ему? Слегка за сорок, но выглядит моложе. Хорошо сложен, аристократичные тонкие черты, красивые длинные пальцы. Настоящее сокровище для тех, кто понимает... От этого взгляда с таким трудом удерживаемое спокойствие приказало долго жить. "Она всё делает нарочно. Каждое слово, каждый жест – игра, расчётливо спланированные ходы. Всё, чтобы заманить в ловушку и сбить с толку!" Осознание этого факта разозлило настолько, что ни о какой вежливости помнить больше не хотелось. Эта женщина вовсе не ласковый безобидный ангел, как показалось вначале, но коварный оборотень, с которым и поступать нужно соответствующе. Шагнул вперёд, внезапно оказавшись на расстоянии ладони, до боли сжал острые плечи в сером свитере со сложным узором, впился немигающими злыми глазами. – Зачем вы приехали сюда? Может быть, за этим? – лицо со сжатыми нервными губами резко приблизилось, и Николь стало страшно смотреть на него. Казалось, ещё немного и он ударит её наотмашь. Зажмурилась, втягивая голову в плечи. Сначала ничего не происходило, затем она почувствовала тёплое дыхание на щеке и чужие губы слегка коснулись её. И снова ничего. Николь лишь на миг выглянула из своего "убежища", чтобы оценить обстановку, но этого оказалось достаточно. Цепкие пальцы притянули её ещё ближе. Судя по всему, намечался поцелуй... Странный, пугающий человек вдруг прикрыл глаза, прерывисто вздохнул и нырнул в него, как в ледяную воду, накрыв её губы своими. В этом поцелуе не было нежности. Только любопытство, настойчивость, уязвлённое самолюбие и желание кому–то что–то доказать. Но зачем? Николь не понимала такого способа общаться. Никто ещё не нападал на неё с поцелуями, а в том, что это именно нападение – сомнений не было. Решение созрело мгновенно. Звук пощёчины рассёк воздух. На щеке несостоявшегося самурая расцвело красное пятно с неровными краями. Хищные раскосые глаза распахнулись на пол–лица. Сейчас, на открытом воздухе, они были темно–вишнёвого оттенка и сочились обидой и непониманием. – Никогда больше так не делайте, – произнёс Санада медленно, тщательно подбирая слова. Взял её руку, внимательно осмотрел, словно удивляясь, что "вот этим" его только что ударили, и отпустил. – Всё будет зависеть от вас... – тут у мадам Феррье вдруг задрожали коленки, теперь стоять прямо навряд ли получилось бы, и, подхватив свою сумку, она рванула к зданию клуба так стремительно, что только пятки засверкали. Только теперь он почувствовал боль. Подумал: "Как будто клюшкой врезала – ну и женщина..." Оказалось, из разбитой губы пошла кровь. Дотронулся до горящей щеки, усмехнулся невесело: "Хорошо хоть в глаз не дала – был бы сейчас с фингалом". День был испорчен, играть дальше стало неинтересно. – Вот умора! Такая прямо стервозная бабёнка мне досталась... а вам правда такие нравятся? – Элизабет отложила сценарий, который только что читала вслух, и заглянула в лицо бездельника-партнёра, лениво развалившегося на мостках. – Кому "нам" – японцам? – Мужчинам, балда! – сценарий с размаху шлёпнул шутника по темечку. Ореховые глаза возмущённо округлились... – Да что ж такое, люди добрые? За что ты меня всё время лупишь? Не женщина, а хулиганка какая–то! – Бьёт – значит любит! Слыхал про такое? – Странная у вас логика... Дождёшься – подарю тебе рогатку с бантиком при всех! – Сделай одолжение – всегда хотела рогатку и чтоб непременно с бантиком. Лучше с красненьким, – она просительно сложила ладошки и заискивающе улыбнулась, – а вообще за этикетом – это к Жаку, у него за спиной целое полчище куртуазных предков. Иногда происхождение даёт о себе знать, честно! А мы ребята простые: чуть что не по-нашему – сразу по лбу! Сегодня мы разбирали сцену в гольф–клубе. Сразу же, как только Эрису уладила какие–то свои бумажные дела, связанные не то с недвижимостью, не то с налогами – запаслись провизией и устроили на берегу реки репетицию в стиле "пикник". – А твои предки? – спросила моя визави, впиваясь зубами в спелый краснобокий персик. Сок так и брызнул и липкой струйкой потёк по подбородку. Мне тут же стало жарко, захотелось перевернуться на живот на всякий случай, но тогда я не увижу, как она откусит следующий кусочек. Старые доски лодочного причала приятно греют спину. Головой я удобно устроился у неё на коленях, а от солнца отлично заслоняет сценарий, который мы честно пытаемся пройти в очередной раз. День выдался погожий, и читать, если честно, лень. Гораздо лучше было бы доесть персики и пойти купнуться, но коленки у моей спутницы уж больно подходящие, чтобы отдохнуть так ещё немножко... Городок Пон–Реми, куда Эрису затащила меня за компанию, стоит на реке Сомма. В этом месте она не широкая, спокойная, и местные жители гоняют по ней баржи и плавают на лодках туда–сюда, используя русло реки как дорогу. – Так что там с предками? – она вытерла сок пальцем и облизала его... – Нормально всё... предки как предки... обычные. – Обычные самураи? – Эрису хихикнула и больно потыкала меня влажным пальцем в плечо, – ну ладно, давай, колись! Интересно же! – Насколько я знаю, все они служили так или иначе. Не такие знаменитые, как Санада, конечно... великих полководцев, знаешь ли, не так уж много – на всех не хватило, но да, самураи у нас в роду тоже водились. Раньше. После войны дед был фотографом, а отец занимался ландшафтным дизайном. В Касумигауре, где они жили, люди попроще и поскромнее будут, чем в столице, зато там озеро большое и лес... У нас принято наследовать семейное дело. Если бы не болезнь отца – был бы тоже дизайнером, наверное. А будь мои предки крестьянами – я бы сейчас дайкон выращивал, а не с тобой тут прохлаждался... Она кивнула и дала мне откусить от своего персика. Он был такой сочный, что я чуть не подавился, пытаясь не захлебнуться и не испачкаться. – Тихо ты, жадина, не так быстро! Жуй спокойно, я дам тебе ещё... Вспомнилось вдруг, как Мицу, когда была маленькой, спрятала за щёку черешню, а мне показалось, что она проглотила её целиком. Я сказал ей, чтобы открыла рот, но мелкая напыжилась, покраснела и мотала головой, пока я тряс её за плечи. С перепугу перевернул её вниз головой, ухватив за тонкие ножки, и тут черешня выпала. Вот рёву–то было: "Папа вкуснятину отбирает!" А Кокоми бегала вокруг и хлопала в ладошки – думала, мы так играем. Он рассказывал, смеясь и жестикулируя, и Элизабет вдруг поняла, что одной ногой он всё ещё там, а может и всеми двумя... и так будет всегда. Счастливый... у него дети есть. Внутри что–то сжалось, царапнуло больно и тоскливо. Отвернулась на миг, чтобы не заметил, как заблестели глаза, а потом сказала как ни в чём не бывало: "Давай заканчивать с читкой, потом купаться и обедать... ещё персик будешь?" Резко зачерпнула босой ногой воду, и по зеленоватой глади реки с торчащими тут и там кувшинками и редкими звёздочками ряски рассыпались радужные брызги, вспугнув водяных жуков и оставив после себя мгновенно исчезающие круги. Потом уже, наплававшись вдоволь и вытирая мокрую голову полотенцем, она спросила: "Как думаешь, они уже любят друг друга?" Мне, почему–то, даже в голову не приходило задаться таким вопросом. Николь – это же Эрису, как можно её не любить? Я уже почти не помнил то время, когда её у меня не было. Странно... я ведь тоже, кажется, полюбил не сразу. А может, просто боялся себе в этом признаться – не хотел тревожить собственную душу. – Возможно, – ответил я и поделился открытием, – кстати, в первоначальной версии этой сцены с гольфом вообще не было. – Ты видел черновики? Фигасе! Вообще–то Люк никому не даёт читать сценарий до начала съёмок – из опасений утечки, я полагаю. Ты ему почку свою пообещал, что ли? Или душой расплатился, как Фауст? – она вдруг ущипнула меня за живот, а потом ещё раз и ещё... – Эрису! Скажем так, он мне задолжал. – А ты полон секретов, как я погляжу. – Копни поглубже – ещё и не такое найдешь. Меня достало быть объектом постоянного рукоприкладства и, подхватив негодяйку под коленки и закинув на плечо, я затащил её подальше в речку и сбросил там, как мешок с картошкой, подняв тучу брызг, а потом удирал от визжащей фурии, жаждущей крови. Мы с хохотом гонялись друг за другом по мелководью. Внезапно Эрису остановилась, как вкопанная, и я налетел на неё. С трудом удержался на ногах. – Санада дурак, – сказала она очень серьёзно. – Ещё какой, – ответил я... Наверное, нелепо смотрится со стороны, когда два взрослых человека, облепленные мокрой одеждой, стоят по колено в воде в обнимку и таращатся друг на друга так, будто видят впервые. На носу у неё веснушки и капельки воды на щеках. Смотрит на меня доверчиво и чуточку грустно, так, что сердце замирает от нежности, и хочется подарить ей весь мир. Жалко, что я не могу этого сделать... Всё, что я могу сейчас – прижаться губами к этим веснушкам, чтобы они не исчезли вместе с водяными брызгами, подхватить на руки и нести на берег, где тёплые плоские камни, похожие на огромных крабов, не дадут озябнуть её босым ножкам. Уже через пару метров понял, что у гайдзинских женщин есть одна существенная особенность: они довольно тяжёлые, даже такие стройные, как моя Эрису. Чуть пупок не развязался, пока тащил, но делать нечего – сам напросился... Ещё никто не целовал её так бережно, осторожно, словно боясь спугнуть. Лиз закрыла глаза и наслаждалась каждой секундой. Не стала обнимать его руками – просто замерла, подставляя лицо поцелуям, и вбирала в себя счастье, пропитывалась им впрок, чтобы потом ещё долго сиять сегодняшней радостью и любовью. Если ветер, играя, задувал прядки волос ей в лицо, Так тихонько убирал их кончиками пальцев и снова возвращался к своему занятию. Не позволял ей ответить, просто запоминал её насовсем, забирая себе эти глаза, изгиб бровей, приподнятые уголки губ и точёную шею. Потом вдруг поднялся и пошёл рыться в багажнике, искал что–то в сумке. Вернулся с карандашом и блокнотом. Чудной... Одежда сушилась на солнышке. Расправленная на капоте клетчатая рубашка выглядела довольно забавно. Словно кто–то невидимый пытался обнять небольшую симпатичную машинку. Помнится, она сказала, что это Жак ей в подарок устроил автомобиль такого необычного цвета. Серебристый с нежно–зелёным отливом, как тыльная сторона листьев лотоса. Обычно её не видно, но, если сорвать один и рассмотреть поближе – становится ясно, что изнанка порой интереснее яркой лицевой стороны. Мне давно хотелось нарисовать Эрису, вот только времени на это никак не находилось. А сейчас мы просто сидели спина к спине, наслаждаясь теплом друг друга. Можно было бы целоваться ещё, но никто из нас не спешил. Понятно же, что будет потом, зачем торопиться? Первый раз уже никогда не повторится, значит надо сделать всё так, чтобы не жалеть после ни о чём. Карандаш лениво ползал по бумаге, оставляя за собой рыхлые графитовые следы. Из переплетения плавных линий возникло лицо, окутанное дымкой волос, очертания плеч, руки, бедра и ... хвост. Прихотливо изогнутый, грациозный и изящный. Покрытый мелкими чешуйками он заканчивался широким красивым плавником, как у кита. С таким хвостом плавать – одно удовольствие. Жаль только на суше он бесполезен, но это абсолютно не мешает мне его нарисовать... Элизабет с интересом поглядывала на рисующего Така через плечо. Ишь, серьёзный какой... сопит, старается, бросает на неё быстрые взгляды искоса и снова принимается водить карандашом, а иногда растушёвывает пальцем. Тем же, черным от графита, пальцем, он смахивает мешающую чёлку и чешет кончик носа по своей смешной привычке, отчего на лице возникают пятна и полосы, как у спецназовца. Она не мешает, не старается подсмотреть рисунок. Пусть лучше закончит, а то может психануть и бросить недоделанным – он такой... Наконец, работа завершена, можно утолить любопытство. И тут глаза у Лиз сделались совершенно квадратными: на листе бумаги вольготно расположилась русалка с большой аппетитной грудью и селёдочным жирным хвостом. Волосы её развевались, а на губах блуждала не самая целомудренная улыбка. Ужасно завлекательно. – Это... что такое? Это я, что ли? – от возмущения голос женщины стал вдвое тоньше и пронзительней. Он посмотрел на дело рук своих и утвердительно кивнул. – Это что, вот это?.. Это у меня такая... такие... и рыбий хвост? – Эрису подкрепляла свои вопли выразительными жестами. Всё вместе было похоже на замысловатый туземный танец. – А по–моему, ты очень красивая... я пока ещё не так много видел, но очень надеюсь на небольшой стриптиз – и сразу будет видно, прав я, или нет. – Фигу с маслом тебе, а не стриптиз! После этой воблы я вообще здороваться с тобой перестану! – То есть, тебе не понравилось… – Так обиженно поджал губы и снова засопел. – Конечно же, нет! Дойная корова с рыбьим хвостом – чему тут нравиться? – Ладно, значит так тому и быть, – нарочито спокойно произнёс непонятый художник, вырывая лист из блокнота. – Отдай! Это мой портрет! – вообще–то русалка была что надо, просто что–то мешало согласиться с этим вот так сразу, уж больно натуралистично всё выглядело. Грудь так и просилась в ладонь: "Приласкай меня!", а хвост... на самом деле, хвост был более чем уместен. Ещё неизвестно, что бы он там ей ниже талии нарисовал с такой–то фантазией... – Вот ещё! Ты сама сказала – рисунок плохой. Разговор окончен, – упрямый японец скомкал своё творение и сунул в карман, – одежда высохла, можно ехать... Повернув ключ в замке зажигания, я вдруг осознал, что вот сейчас всё и закончится. Мы вернёмся к работе, и волшебство, которое было между нами всё это время, понемногу исчезнет. Умрёт, ничего после себя не оставив. – Эрису... – она посмотрела на меня внимательно. За тёмными стёклами очков не видно толком, но мне показалось, что в её глазах – печаль и сожаление, – я не хочу возвращаться в Париж. У нас ведь есть ещё день? Она кивнула, и мы отправились искать гостиницу. Это оказалось не просто – все заведения почему–то были закрыты и людей на улицах не было. Наконец нам удалось отловить паренька, который как раз собирался куда–то ехать на своём мотороллере, и он сообщил, что сегодня весь город, включая стариков, младенцев и собак – на набережной "потому что праздник, разве вы не знаете?". И мы последовали за ним. Народу собралось и правда тьма тьмущая. И все они что-то ели и пили, танцевали под аккордеон, смеялись и пели, веселясь от души. Голодные и уставшие, мы тоже присели за стол под одним из навесов, установленных прямо на мостовой, прихватив с собой из буфета большущие тарелки с горячими колбасками и жареной картошкой, хлебом, салатом и всякими соленьями, идентифицировать которые у меня сходу не получилось. Не забыли и бутылку вина. Уже совсем стемнело, и кругом зажглись разноцветные фонарики, во множестве развешанные по деревьям и кустам. Играла какая-то местная музыка, было тепло и удивительно хорошо сидеть вот так на лавке и смотреть на танцующих людей вокруг, на Эрису, которая тоже смотрела на меня и улыбалась, а потом вдруг встала и потащила танцевать. Мне не очень хотелось, но она настаивала, и вот мы уже обнимаемся под ближайшим фонарём. Её руки скользят по моей спине, зарываются в волосы. Губами касаюсь шеи, плеча... она почему–то всегда для меня пахнет сладкими спелыми яблоками, их аромат кружит голову и затуманивает глаза. Эрису потянулась ко мне губами, и тут послышались звуки танго. Она засмеялась громко и, встав в позицию, попросила: "Хочу танго. Сейчас. Так, ну пожалуйста..." Разве можно было отказать ей в такой ерунде? Мы танцевали совсем не так, как на репетициях в зале. Ничего общего. За такие па, пожалуй, хореограф нам бы головы поотрывал. Это был настоящий баттл – кто кого первым соблазнит и очарует. В ход пошли и запрещённые приёмчики: Эрису то прижималась ко мне всем телом, то яростно отталкивала так, что, если бы не держал её руку в своей – непременно упали бы оба. Поддержки и подкрутки следовали одна за другой, разделяемые цепочками скользящих шагов, ноги переплетались, дыхание замирало, чтобы потом наполниться новой страстью, глаза тонули в глазах напротив. Музыка оборвалась так же неожиданно, как и началась. Я почувствовал, что одежда прилипла к спине и ноги уже не держат. И вдруг раздались аплодисменты. Сначала жиденькие, потом всё громче и громче. Людям, стоящим вокруг, понравился танец, они орали и хлопали, требуя продолжения, но мы уже ничего не смогли бы им дать, даже под дулом пистолета. Нашли свободное место и сидели, переводя дух. Я не мог оторвать глаз от женщины рядом со мной. В апельсиновом свете фонаря она была похожа на существо из другого мира. Янтарная кожа, пушистые волосы, мягкая линия губ... Она сказала вдруг: "В море выйти хочешь? Прямо сейчас. Тогда поехали..." "Как это – в море?" – подумал я, но пошёл за ней без расспросов. В конце концов, море – это то, что мне нужно всегда. Дзуки говорит даже, что в следующей жизни я буду тунцом. Если не поумнею, то этот момент наступит совсем скоро... Небо уже основательно посветлело, когда мы добрались до побережья. И тут я услышал знакомые звуки. Эрису ахнула и потянулась сделать погромче. По радио крутили "On your mark". Во Франции. Наша старая песня из девяностых. Невероятно. Я машинально стал подпевать и заметил, что она тоже покачивает головой в такт. – Любимая песня из детства, – пояснила с улыбкой. – И моя. – Да ну! – удивлённо воскликнула она. – А скажи, про что они поют? Всегда хотела знать. – Про дружбу, путешествия и новые надежды. "Вместе ты да я плечом к плечу, летим к мечте на наших парусах... Вперёд, в зарю! На старт, покуда есть мечта – мы не сдадимся никогда..." – процитировал я и перевёл. – Здорово! Всегда думала, что так оно и есть. А ты хорошо поёшь. – Угу. Когда не снимаюсь – тоже хлеб с маслом, знаешь ли. Машина въехала в ворота, и я увидел лес мачт, уходящий вдаль. Здесь уже явственно слышался запах воды, который ни с чем не спутаешь, хотя в разных странах он немножко отличается. Может оттого, что водоросли разные? Надо погуглить... – У моей семьи тут лодка стоит. Пойдём, я тебе покажу, – пояснила Элизабет, и мы пошли к причалу. Белая пластиковая посудина стояла предпоследней. "Oison" – было написано на корме. – Это же "гусь", правильно? – спросил удивлённо. – "Гусёнок" – так папа называет маму, – засмеялась она. – А так это обычная типовая "Harmony". Мне это ни о чём не говорило, но лодка была довольно большой. Широкая палуба с тиковым настилом, серые свёрнутые паруса придавали ей спящий вид. – Уверена, что мы справимся? Учти, опыта у меня нет от слова совсем. С катером управлюсь, а паруса – это не ко мне. – Ага, испугался? Думаешь, я тебя утопить собираюсь? Не боись, красавчик, мне не впервой выходить в море без команды, – ишь ты, самоуверенная такая вся из себя... выглядит забавно. – А повороты? Как поворачивать будешь? – всё, что я знал о парусном спорте, сводилось к тому, что они там всё время поворачивают, чтобы поймать ветер, это называется "менять галс", что ли? – А у меня здесь автоматический стаксель. Перекладываешь штурвал – и всё, паруса перебрасываются самостоятельно. Вываливая на меня всю эту информацию, храбрая мореплавательница, тем временем, подняла паруса и вывела яхту из марины. Некоторое время мы удалялись от берега, нужно было выйти из небольшого залива со сложным фарватером, и Элизабет была очень занята. Я, стараясь ей не мешать, уселся на палубе так, чтобы меня не зацепило гиком при повороте, и закурил. Наконец, пройдя последние створные знаки, мы вышли на большую воду. Утро выдалось тихое настолько, что казалось даже странным, как это лодка вообще движется, если ветра почти нет. Туманная пелена заслоняла горизонт. Она, конечно, рассеется через пару часов, когда солнце вскарабкается повыше, но пока море вокруг выглядело сонным, пустынным и каким-то очень уютным. Эрису, приведя яхту в левентик, чтобы ветер приходился прямо по носу, поставила на автопилот и обернулась ко мне, немного уставшая, но весьма довольная собой. Щёки раскраснелись, глаза блестят – такой она мне нравится ещё больше. Меня всегда интересовали женщины, которые умеют не только наряжаться, готовить и танцевать, но знают толк и в мужских забавах. Вот Дзуки отлично стоит на доске, катается на сноуборде, рыбачит со мной. Она и байк водить может, да только я не даю. Опасно слишком. У Эрису свои предпочтения – скачет верхом, как сорви-голова, и ходит под парусом в одиночку. Настоящий морской волк. Не нужно никаких красных дорожек со вспышками камер и толпами поклонников и журналистов. Пусть просто стоит вот так, прижавшись ко мне спиной, руки на штурвале и смотрит лукаво через плечо. У неё на носу веснушки, и каждая из них для меня сейчас дороже всех звёзд на небе. – Вот так, – произнесла она вкрадчивым голосом, – теперь мы никуда не плывём. Будем болтаться тут, пока ветер не поднимется. Можно отдыхать... или... Её губы оказались вдруг совсем близко, а глаза уставились на меня с вызовом и насмешкой. Стоять столбом, когда на тебя вот так смотрят – ужасное свинство и идиотизм. Руки сами собой легли ей на плечи, притягивая ближе. Коснулся губами едва–едва... исследуя, приглашая. Внезапно в голове пронеслось: "... а что дальше? Как оправдываться будешь? Ты даже не знаешь, что она к тебе чувствует... Сможешь ранить её словами или просто сбежишь, когда придёт время?" Телу, понятное дело, сейчас фиолетово. Оно поскорее хочет жарких объятий и нежных прикосновений, глубоких чувственных поцелуев. Это же мозгам потом придётся расхлёбывать... Отпустил её, глядя прямо в глаза. Нахмурилась, провела пальцами по моей щеке, губам... вздохнула... – Да что с тобой происходит? Что-то не так? Я не понимаю... – Эрису... погоди, я должен сказать тебе... я не смогу остаться... Улыбка... меньше всего сейчас ожидал этого. Тонкими пальцами теребит меня за ухо... – Отстань! Я не ребёнок, чего меня утешать! – Ты-то?! Вот прямо сейчас я отчётливо понимаю – ты кто угодно, только не ребёнок. Дети... немного по-другому устроены. – Эрису! М-м-м... больно же! Перестань! – Ну конечно же! Сейчас перестану, – она смеётся, а у меня уже плавятся уши, и всё внутри сжимается в маленький твёрдый горячий комок, – только вот как бы мне это сделать получше, чтобы ты был доволен? Могу вот так "перестать", а могу и этак... – Эрису! Еще... пожалуйста... – Месье Кимура в своём репертуаре – сам не знает, что ему надобно! Боги, вразумите кто-нибудь этого человека! – Я не хочу! – а губы уже ищут поцелуя, ни одна клеточка во мне не собирается больше ждать. – Ну, кто про что, а самурай про суши! Ещё одно слово – скину на фиг за борт, так и знай! И поплыву домой – как раз к завтраку успею... В следующий раз, пожалуй, мне следует влюбиться в русского – у них и то понятия больше! В следующий раз?! Как–то уж слишком легко она об этом говорит... Влюбиться? И, пока Эрису не успела наболтать лишнего – потянул её на себя, чтобы не тратить больше ни секунды отпущенного нам времени, любить её, как она того хочет, забраться, наконец уже, руками под эту футболку с дурацким рисунком, как этого хочу я... Ненавижу микки маусов, просто на дух не переношу!.. "Ой, мамочки! Что творит-то, окаянный?!" У Лиз перехватило дыхание и перед глазами поплыли цветные круги... Только что стоял, кобенился, и на тебе: футболка в клочья, а Так, обхватив её руками и ногами, прилип к груди намертво и урчит, как дикий кот, тиская и покусывая, того и гляди – отгрызёт напрочь. Хватает за все места сразу, жадно и нетерпеливо... оголодал, что ли? – Тише, тише... разорвёшь – на потом ничего не останется, – ласковый шёпот над ухом привёл меня в чувство. Но как я могу "тише" – я мечтал об этом с того самого дня, когда мы мокли под дубами в том чёртовом парке... У меня никогда не было такой женщины. Американские студентки на пляже в Тибе не в счёт. Тогда я был просто настырным, мало что соображающим подростком, с ярко выраженным хватательным рефлексом. Что бы там ни говорили, иностранки, они... другие. Не лучше, не хуже – просто другие. Кожа, грудь, бёдра – всё другое. Элизабет... роскошна, другого слова не подобрать, она сияет и пусть смеётся и издевается сколько угодно – она прекрасна, и я хочу её больше всего на свете. "Такой настойчивый, кто бы мог подумать... щекотно!" – она с радостным изумлением смотрела на взъерошенную тёмную макушку приятеля, прокладывающего дорожку из поцелуев где-то в районе пупка... За последнюю пару минут он перецеловал её уже всю, а сам даже не разделся. Надо исправить! И Лиз, выскользнув из его объятий, устроилась сверху и потянула за ремень. "Так... что тут у нас?" Красивый... тело, как у мальчишки, загорелое, гибкое, но по-мужски сильное. И мокрое. Она провела по груди пальцами, ощущая крепость мышц, и легонько прикусила за шею у самой ключицы. Охнул и завозился, требуя ласки. "Вот эгоист! – весело подумала Лиз. – Только за штаны взялась – сразу глаза зажмурил, и приготовился "внимать"... ну, ладно... сейчас мы тебя..." Ходят упорные слухи, по крайней мере, у нас, что французские женщины предназначены для любви... Теперь я знаю – это совсем не так. Их нежная кожа, мягкие волосы, прозрачные глаза... их прекрасные тела и изящная речь – всё лишь для того, чтобы усыпить бдительность легкомысленной жертвы, и затем надругаться над поверженным противником с особым цинизмом. А как иначе можно расценивать то, что меня вот уже бог знает сколько времени едят живьём, и теперь мне кажется, что кроме "самого дорогого" и беззащитных распухших яичек во мне больше уже и нет ничего существенного, а каждый раз, когда я близок к тому, чтобы, наконец, окочуриться от наслаждения, мне говорят хрипловатым бархатным голосом: "Тише, тише... куда собрался?" И переходят, например... к ушам. А потом возвращаются назад. И всё начинается сначала. В какой-то момент я испугался, что уже никогда не смогу ходить и выражать свои мысли словами, не говоря уже о том, чтобы сниматься в кино. Рванулся отчаянно и... сердце застряло в горле, а в голове с оглушительным треском расцвели малиновые и зелёные фейерверки. "Ханаби" – промелькнуло в мозгу, солнце внезапно закатилось, и мир погрузился в темноту. Лиз с нежностью смотрела на спящего на палубе человека. Она укрыла его красно-белым клетчатым пледом, а он даже и не заметил, только ногой дрыгнул. Совсем умаялся на съёмках, да и не спал с позавчерашнего дня, вот и вышибло пробки. Жак с Люком кого хочешь доконают. Работают каждый раз как одержимые, люди у них с ног валятся. А она его ещё в Пон-Реми потащила... Сейчас он дышал уже глубоко и спокойно, даже улыбался чему-то, разметавшись во сне и закинув руки за голову. Ветерок шевелил непослушную чёлку, солнце настойчиво пыталось заглянуть в глаза... Она осторожно передвинулась так, чтобы лицо его оказалось в тени и продолжила изучать, стараясь запомнить каждую чёрточку, каждое мгновение, проведённое вместе. Губы, улыбающиеся, как только он один умеет, нос, которым он так смешно шевелит, когда ест или вдыхает аромат кофе. Любимые, с густыми короткими ресницами, глаза. Их цвет и выражение всё время неуловимо меняются, приводя её в восторг и заставляя сердце замирать тревожно и сладко. Такой странный... ни у кого такого нет. Почти... О чём, интересно, думает он вот этой своей породистой носатой головой? Считает её легкомысленной? Жалеет обо всём, что с ними происходит? Глупости, любовь – это дар, чего о ней жалеть? Боится огласки и вреда для карьеры? Люк упоминал как-то, что у них можно всё, пока об этом никто не знает. Как же трудно им понять друг друга... ужасно мешает. Скорее всего, переживает из-за семьи, не дай бог, жена узнает. Она красивая, Лиз видела, хотя и запрещала себе сто раз... Наверное, они любят друг друга. Она и сама до сих пор любит Жака несмотря на то, что с каждым годом это становится всё труднее... "...не смогу остаться..." – как будто кто-то надеется на невозможное. Да если бы было по-другому, то и оставаться бы не пришлось – поехала бы за ним куда угодно... если бы...Вот только сделать этого никак нельзя. Он никогда не сможет принадлежать ей по-настоящему, даже просто сказать "люблю" для него – непосильное бремя. Она и не будет настаивать, зачем отравлять себе жизнь несбыточными мечтами? Ещё бы не было так больно... Открыл глаза и увидел лицо склонившейся надо мной женщины. Моей прекрасной... любимой... – Прости, что-то фиговый из меня любовник вышел... укатали сивку... – Не надейся так легко отделаться, – она посмотрела на небо, туман начал рассеиваться, но ветра пока ещё не было. – Хочу продолжения! Только теперь мы сделаем всё по правилам. По моим правилам. Иди сюда... Закутал и её тоже. Вдвоём так хорошо сидеть в обнимку на большом куске белоснежного пластика вдали от берега и целоваться не спеша. Здесь не ловит телефон и не нужны часы, есть только женщина, которую можно трогать руками, и мужчина, которому очень нравится этим заниматься. Чайки, пролетая над яхтой, удивляются, зачем это нужно и почему мы никуда не плывём. Кричат нам что-то обидное, а может, просто завидуют... "Есть определённый смысл, – лениво думала Лиз, – в том, чтобы затаиться и не мешать ему делать по-своему." Заодно поглядим, чем оно отличается от того, к чему она привыкла. Так, получивший, что хотел и выспавшийся, теперь с удовольствием играл с её телом, щекотал и пощипывал, заставляя вздрагивать и покрываться мурашками, ворковал что-то на своём непонятном красивом языке и прихватывал губами за самые нежные места. Это могло бы продолжаться бесконечно, но, во-первых, скоро погода изменится и надо будет двигаться дальше, а во-вторых – неплохо было бы что-нибудь и в рот положить... в смысле, из еды, конечно. – Эй, на корме! Как насчёт завтрака? – М-м-м?.. – левая бровь выгнулась дугой насмешливо и удивлённо. Судя по всему, идея пришлась ему по вкусу – события начали развиваться в нужном русле. – Хочу быстрее! – в голосе Эрису послышалось нетерпение. – Не слышу, скажи громче, – и почему ей обязательно надо всё контролировать? Дзуки тоже поруководить любит, но делает это исподволь и не требует результата немедленно. – Быстрее, Так... Пожалуй, это может быть забавно... – "Быстрее" что? Скажи словами, а то вдруг сделаю не то... Она уже на грани, постанывает и губу закусила, на лбу поблёскивают бисеринки пота, но можно и ещё потянуть – терпения хватит. Хотя, поесть бы не мешало. – Двигайся быстрее, прошу тебя... пожалуйста, Так! – Тише, тише... куда спешим? Думаешь, только ты умеешь делать "искры из глаз"? Лиз никогда не думала, что, занимаясь любовью, нужно набраться терпения, чтобы не придушить партнёра. А ведь этот гад ехидный еле держится – кого он там обмануть хочет? Взгляд совсем уже бешеный и напрягся весь, как струна – того и гляди, сорвётся. И это будет здорово. Она подалась навстречу, чтобы ощущения стали ещё глубже, шепнула тихонько: "Люблю тебя, дурачок... давай же..." И чувства выплеснулись наружу, как прибой обрушивается на песчаный берег, заливая всё вокруг пеной и брызгами. И откатывается назад, захватывая с собой песчинки и ракушки, снова и снова заполняя собой пространство и исчезая без следа. Всё было так хорошо, что даже не верилось. Эрису, задыхаясь, кричала что-то, царапала мне спину острыми ноготками, просила, требовала, подгоняла, а потом вдруг затихла с распахнутыми глазами, затаила дыхание и выдохнули мы уже вместе. После лежали, как две выброшенные на гальку медузы, не в силах пошевелиться и только смотрели друг на друга. – Ну вот... теперь, хотя бы, есть о чём говорить, – она неожиданно зевнула с чувством и подмигнула мне, обалдевшему от таких слов, – а то я уж стала опасаться, что тебя ославят ни за что! Так, думаю, и пропадёт хорошее дело зазря: все уже в курсе, что тебе не терпится – кто-нибудь да слил бы, как всегда бывает... – Ты! А кто меня провоцировал всё время? Ногами под столом пихался, прижимался, за руки хватал... кто? – Я слабая женщина, мне многое можно простить. Тем более, всем понятно, что против тебя устоять – нереально. – Но хоть понравилось? А то ржёшь, как конь – никакой романтики... Вместо ответа она нависла надо мной и, зачем-то закрыв мне глаза ладошкой, поцеловала так глубоко и сладко, что в голове стало совсем пусто. Звонко, как в расписном стеклянном колокольчике "фурин", что вешают в летнюю жару на веранде или в саду, чтобы их звук напоминал о прохладе. Пока Элизабет возилась со своими парусами и верёвками – успел соорудить вполне сносный завтрак из продуктов, захваченных вчера из Пон-Реми, и теперь мы сидели на палубе, уплетая мою стряпню под плеск волны и крики чаек, явно рассчитывающих поживиться остатками трапезы этих смешных людей. Вот о чём, спрашивается, может думать женщина, глядя на мужчину задумчиво и покусывая палец? – Сто раз представляла себе, как это будет, и всё равно не угадала. А ты? Ты знал, как всё будет? – Знал, что будет. С тобой бороться – дохлый номер. – Да ладно! Ты очень умело уворачивался, даже думала бросить эту затею. – У меня в подобных делах изрядный опыт, можно сказать, с малых лет только этим и занимаюсь, – сказал я и чмокнул её в нос, – а всё-таки, скажи, я был хорош? – мне почему-то занадобилось, чтобы она произнесла это вслух. – Ты. Был. Офигителен. Ты очень... вкусный. И красивый. Особенно, когда спишь. Эрису жуёт тост с апельсиновым джемом, и у неё шевелятся уши. От этого у меня случается взрыв неконтролируемого восторга и желание сграбастать её в охапку и заняться любовью снова. Подкрался к ней поближе, стиснул в объятиях, а она вдруг сделала "умное лицо" и выдала: – Не помнишь, случайно, у нас "постельная сцена" не предусмотрена? – А-а? – какая мне сейчас разница, что там у нас будет послезавтра или на следующей неделе? Важнее того, что происходит сейчас лишь то, что случится через минуту... – Знаешь, я хотела бы сняться с тобой в любовной сцене. С тобой, не с дублёром... Когда мы обсуждали этот вопрос с Люком зимой – я сказала, что не уверена, хочу ли сниматься сама, теперь думаю, что стоит. Буду на старости лет засматривать до дыр. Как тебе идея, не слишком? – В самый раз. Может, я тоже собираюсь время от времени смотреть – никакой радости видеть рядом с тобой чью-то чужую задницу. К тому же она наверняка окажется хуже моей, а я забочусь о собственной репутации. – Неисправим, – Эрису фыркнула и закатила глаза, – ладно, сначала надо ещё как-то "танцульки" пережить. Отдавишь мне ноги – разлюблю к чертям собачьим! – Вот уж вряд ли... Оказывается, если уткнуться носом ей в шею, туда, где начинаются тонкие золотистые волоски, и подышать – грудь становится чуть ли не на два размера больше. Очень удобно устроено, я запомню... Яхта довольно шустро приближалась к берегу. Там ждала нас совсем другая жизнь. Мы отложили её ненадолго, но нельзя же, в самом деле, остаток дней просидеть вдвоём посреди Ла-Манша с видом на Ке-сюр-Мер и надеяться, что тебя не найдут... – Так... послушай, мне надо сказать тебе до того, как мы вернёмся к работе... пожалуйста, будь с ним помягче, не дави на него. Час от часу не легче. Эрису поистине непредсказуема – сейчас, конечно, самое время поговорить о моём участии в эмоциональной жизни её мужа. Всю дорогу мы ехали молча. Слушали музыку, каждый думал о чём-то своём. Иногда я смотрел на неё, а она – на меня. Иногда я держал её за руку и чувствовал, как мы становимся единым целым, и эти тёплые пальчики с короткими розовыми ноготками – неотделимая часть меня. Не хочу сейчас говорить ни о чём другом. – Не думаю, что он это оценит... – Я же вижу – он боится тебя. Раньше все смотрели на него, ждали, что он скажет. Он всегда был в центре внимания. Теперь все смотрят на тебя, даже Люк, и у него рушится мир под ногами. Прошу – не обижай его. Мне это было бы очень больно. Пожалуй, она права: однажды после особенно длинного и сложного съёмочного дня ребята из каскадёрской команды потащили меня в кабак, а про шефа все как-то забыли, да и не было его тогда поблизости. Зато, когда Жак появился в дверях, я заметил, с какой тревогой он смотрит на меня. Как назло, в тот момент рассказывал, как мы с Миике-сэнсэем брели по уши в грязи, замёрзшие, несмотря на толстенные хламиды, выданные нам для сугрева, хромая на разные ноги, и он предлагал, объединив усилия, стать одним дееспособным организмом с двумя здоровыми копытами. Парни ржали, а мне стало не до смеха: как-то не планировал я наживать себе врага так сразу... – Зачем ты мне это говоришь? – Потому, что ты сильнее. Почему, когда так говорят – это не означает для меня ничего хорошего. Обычно это переводится, как "отдай и смирись". А кто, на самом деле, знает, сильнее я или нет? И что она хочет услышать? Что я "обещаю играть со спичками осторожно"? Но пока у меня такое чувство, что это со мной "играют". И ни о какой осторожности в этих забавах речи не идёт. Вечером в своём, ставшем уже родным, гостиничном номере я наткнулся в кармане на скомканный клочок бумаги. Расправил как следует. Нарисованная вчера русалка с укоризной смотрела на меня, явно не понимая, за что с ней так обошлись. Вспомнил, что по соседству имеется магазинчик для художников, где я покупал особую бумагу для Дзуки, сбегал за карандашами, и вот уже рисунок приобрёл объём, чешуя засияла, как новенькие монетки, а в глазах снова появились озорные искорки, совсем как у той, что была со мной только что, а теперь дома готовит ужин человеку, которого я ни за что "не должен обижать"... – Девочки, подобрали юбки! Собраться, собраться! – Жак метался по площадке вконец осатаневший и небритый, с рацией в одной руке и недоеденным бутербродом в другой. Меж листиками салата издевательски торчал наружу розовый язык ветчины. – У нас закладок ещё на пару дублей, сейчас работаем, потом ковыряйтесь, где хотите! Так, едрить твою! У тебя уши заложило? Который раз говорю: когда лестница рушится – тебя под ней быть не должно! У нас лишних гробов в реквизите нету! Солнце моё восходящее, у человека две ноги, и руки тоже... две. Какого хрена ты путаешься в них, как затраханная сороконожка?! Последнее утверждение вызвало у меня приступ истерического смеха. Сил огрызаться уже не было. К тому же, со вчерашнего дня я испытывал к нему чувство своеобразной мужской солидарности. Как-никак, теперь он мне родня. Ну, почти. Вот так, украсит тебя жена ветвистыми рогами, а ты ни сном ни духом... Даже представить страшно. Эрису вела себя так, будто и не было ничего между нами, но это понятно – с какой радости ей вешаться мне на шею на глазах у нескольких десятков людей? Лишь пару раз я почувствовал на себе её пристальный взгляд, да во время обеда она подошла вдруг, чтобы полить мою тарелку кетчупом. Я не заметил бутылку и собирался уже съесть так, но Эрису была начеку. Изумительная женщина – всё помнит и понимает, и ей не надо ничего объяснять. Сегодня снимали сцены бомбардировки Парижа в июне 1940 года. Мои крупные планы в декорациях полуразрушенного дома и панорамы с воздуха. Операторы коптеров устроили настоящие гонки в небе, соревнуясь друг с другом в умении управлять своими аппаратами, которые то пикировали на людей, копошащихся внизу, чтобы выхватить нужный план, то резко взмывали ввысь, жужжа, как разгневанные осы. Стоило большого труда не отвлекаться на этот высший пилотаж и резво бегать туда-сюда в нужном направлении, а тут ещё орут все кому не лень, когда что-то идёт не по плану. Я вымотался и вконец оголодал, но, понимая, что вся эта дребедень закончится только со словами "Стоп, снято!", с остервенением изображал раз за разом жертву бомбёжки согласно сценарию. Дубли стабильно запарывались один за другим: то, что должно было упасть – падало не туда. То, что должно было стоять – падало тоже. Иногда свет был "не тот", иногда просто "...ну что за фигня, неужели нельзя сделать нормально?!" Текста почти не было, если не считать нескольких ругательств и пары междометий, и я перемещался по руинам, урча животом и мечтая о куске мяса с кровью и бокале красного вина. Уже почти стемнело, и вот настал, наконец, момент, когда Люка всё устроило, а у Жака закончились "боеприпасы", интересные французские слова и терпение, и нас распустили по домам. Оглядевшись по сторонам, понял, что Эрису благоразумно покинула поле боя гораздо раньше меня, и придётся, для разнообразия, просто поужинать в одиночестве и лечь спать в обнимку с подушкой. Даже собак здесь нет... Ну вот зачем надо так громко сопеть у меня над ухом? Бросать на стол коробку с бумажными салфетками, с кошмарным скрежетом выдирать с мясом ящики в поисках какой-то ерунды и с треском захлопывать их обратно... Каждый звук причиняет боль. Мне после вчерашнего недосыпа и сегодняшнего аврала даже думать тошно, не то, что глазами моргать, а Рико, как назло, ухитряется любое своё движение сопровождать шуршанием, скрипом и грохотом. Впрочем, почему "как"? Я абсолютно уверен, что она таким образом выражает недовольство моим поведением. Того и гляди, треснет меня по башке чем-нибудь или укусит. Долго это продолжаться не может. Во-первых, так она ничего не добьётся – больше всего мне сейчас хочется поужинать, залезть под душ и спать, а не оправдываться. А во-вторых – какого чёрта я вообще должен ей что-то объяснять? И всё же, лучше будет поговорить с ней прямо сейчас, пока дров не наломала. – Рико, послушай... – она перестала стирать с меня "пепел войны" и сердито нахмурила бровки. В результате одна половина моего лица выглядела теперь почти нормально, а вторая наводила на мысли об испытаниях атомной бомбы. – Я рад, что именно ты приехала сюда работать со мной. С первого дня как увидел тебя здесь. Ты уже совсем взрослая, умная и красивая, я горжусь тобой не меньше брата, поэтому, можно я буду говорить так, как я разговаривал бы со своими девочками? Она осторожно кивнула. Не очень удобно толкать речь, обращаясь к зеркалу, но сейчас так лучше – ни к чему смущать ребёнка. Она и так, кажется, вот-вот заплачет. – Извини, если не смог соответствовать твоим ожиданиям, но я здесь, в общем-то, и не для этого. Мы оба приглашены сюда работать, давай этим и будем заниматься. Не думаю, что я кому-то что-то должен. Насупилась, смотрит исподлобья, теребя в руках тюбик с консилером. – Если у кого и есть право мной распоряжаться – то только у моей семьи. И я не буду делать или не делать чего-то только для того, чтобы кому-то понравилось, это понятно? И обещать ничего не буду, потому что выполнять не собираюсь, это тоже понятно? Вместо ответа она вдруг разразилась слезами, тоненько подвывая и размазывая тушь, а когда я встал, чтобы как-то успокоить её – уткнулась лицом, вцепилась как белка-летяга и продолжила рыдать где-то у меня подмышкой. Пришлось битый час гладить её по голове и объяснять, что не сержусь и не буду больше ругаться всякими ужасными словами. – Рико, хватит реветь, давай заканчивать и пойдём, поедим, что ли? – Почему Джякку-сан на вас орёт? Зачем вы ему это позволяете? – она подняла мокрое от слёз лицо. – На вас нельзя кричать. Никому. – Кроме тебя, разумеется, – вид у неё был уж очень забавный, и я не смог сдержать улыбку. – Кимура-сан! Я серьёзно! – Потому, что он тоже мой начальник... иногда. Хочет, чтобы всё работало как следует, но не всегда знает, как этого добиться. И к тому же он просто не в курсе, что на меня орать нельзя. Может, объяснишь ему? Вылупилась испуганными глазищами. – Пошутил. Ладно, отлипай от меня, гусеница-сан! – Не правильно! Вы раньше никогда меня насекомыми не дразнили! – Считай это повышением. А будешь из меня кровь сосать, как сегодня – стану звать пиявкой. Нет, всё же с девчонками порой бывает так сложно... Иногда за день выдохнешься так, что, думаешь – стоит только упасть горизонтально и сразу заснёшь без задних ног. А потом лежишь, слонов считаешь, потому что овцы давно закончились, а сон, по закону подлости, всё не приходит... Скоро Дзуки поедет в Грецию, а потом – ко мне... хоть и стал привыкать без неё, но знаю, что очень соскучился. Специально взял с собой гель для душа, как у жены – "Малиновый джем". Закроешь глаза и кажется – только руку протяни... – Дзуки! Доброе утро, я скучаю... – А я сплю! Восьмой час, Таку, у тебя совесть есть?! – она зевает и уютно шуршит чем-то мягким. – Почему не спишь так поздно? Чем вы там занимаетесь? – Сейчас, в основном, бомбёжками и танцами. Дзуки, поговори со мной. Всё равно о чём. – Ладно, – сказала она и начала рассказывать мне о том, как течёт без меня жизнь в Токио. Девчонки заняты своими делами. Кокоми, наконец, сдала на права. Собаки по очереди спят на моём любимом диване в уголке и всё время поглядывают на дверь, ищут меня. Эти поганцы разрыли клумбу с пионами, поэтому теперь там будет расти фасоль. Может, до осени успеет созреть хоть что-то. Сама Сидзука снимается в клипе, и ещё ей предложили рекламировать парфюм. Думает – нужно соглашаться, но хотела сначала со мной обсудить... Вчера опять торчала в студии допоздна, поэтому теперь слегка не в форме. У придурковатого Ито родился от нового брака второй ребёнок, и он теперь предпочитает проводить свою никчёмную жизнь на работе, всё время с красными глазами, как вампир, и остальным попросту неловко бросать его вечерами одного. Дзуки не будет против, если я снова ему накидаю, чтобы знал своё место. Да, приходил мальчик из "аквариумной фирмы" – навёл порядок. Нет, мне не надо беспокоиться – всё осталось как было. Миюки передаёт мне привет. – Когда улетаешь? – Послезавтра. Жалко оставлять собак, но... думаю, дети справятся. – Я буду ждать... – мне и правда хочется её увидеть, а ещё, чтобы скорей наступило завтра и ехать на съёмку. Уже и сам запутался, чего хочу больше. Одно понимаю точно: я больше не могу жить один. Так и свихнуться недолго. – Хотела бы я станцевать с тобой, когда вернёшься – попробуем, ладно? – она вздыхает мечтательно, и я думаю, что это хорошая мысль, мы обязательно попробуем... когда вернусь. – Таку, я вот что думаю... раз есть такой шанс – сделай так, чтобы все вздрогнули. Я хочу это увидеть. Я в тебя верю. Интересно, она меня и на любовные сцены так же воодушевлять будет? При мысли об этом стало неловко... Приятно думать, что где-то за девять тысяч семьсот километров отсюда за знакомым серым забором ничто не меняется. Пахнет миндальным печеньем и корицей, сверху доносятся приглушённые звуки флейты. Дзуки... Её руки пахнут краской, когда она рисует. Не рисует, а пишет – обязательно поправит она. Рисую я, потому что люблю карандашами. Когда я вернусь – эти руки обнимут меня, будут ласково гладить по лицу, узнавая, ерошить волосы. Любимый голос назовёт по имени... Элизабет для меня пахнет яблоками. Даже если рядом нет ни одного – всё равно я чувствую этот запах осенних спелых яблок. У нас в Аомори, если приехать в сентябре, он будет преследовать тебя на каждом шагу. Она чудесная. Когда я вернусь, будет ли она у меня по-прежнему? Если такое вообще возможно. Разве это правильно – любить двух женщин сразу? Что-то говорит мне, что дело тут не в количестве... Слишком много вопросов. Они копошатся в голове, как очумевшие муравьи в тлеющем муравейнике. Когда я вернусь... а будет ли мне, куда возвращаться? Может, остановить всё это, пока не поздно? Прекратить и попытаться забыть, как зимой незаметно стирается из памяти лето... Эрису поймёт и, скорее всего, простит меня – ей тоже приходится нелегко. Не знаю... По давней привычке полез в карман за сигаретами и понял вдруг, что, во-первых, в трусах карманов нету, а во-вторых – дёргаться бесполезно. Отказаться от Эрису я уже не смогу. Заметив, что её не слушают, Дзуки потребовала, чтобы я забрался под одеяло немедленно и выключил свет. А потом стала напевать тихонько о летней звезде, которая потеряла свой путь, потому что искала заблудившегося ребёнка-несмышлёныша. Так и уснул с телефоном под ухом и вопросами без ответов в голове. Войдя в зал, Николь была удивлена тем, как много народу приглашено на частную вечеринку. Заметила и знакомые лица, вот только вели себя гости совсем не так, как на приёмах в консульстве. Накрашенные женщины в довольно откровенных, украшенных бисером и бахромой, платьях, громко смеялись, пили коктейли, некоторые даже курили. Мужчины не обращали на это никакого внимания. Николь, конечно, и сама иногда позволяла себе побаловаться модной отравой, но не на публике же... "Пожалуй, мы тут самые приличные", – решила она, разглядывая пёструю толпу. Всё выглядело, как цветная иллюстрация во вчерашнем "L'Officiel". "Не стоило слушать Андре. Теперь этот змей азиатский подумает, что она струсила. А где он, кстати?" Вышеупомянутый "змей" не заставил себя ждать, вынырнув откуда-то прямо за спиной у супругов Феррье. Как чёртик из коробочки. Дипломат подпрыгнул и шарахнулся в сторону. Его жена проявила больше самообладания, ограничившись приподнятой бровью. Они устроились в уютном уголке возле бассейна. В такой тёплый вечер грешно сидеть в четырёх стенах. Пахнет жасмином, в спокойной воде отражаются цветные фонарики. Сюда едва долетают звуки фокстрота, смех и звон бокалов, и можно спокойно поговорить. Сегодня Юкио Санада был слегка разочарован. Даже те из гостей, что были потенциально полезны для дела, не давали никакой информации. "Всё впустую, разговоры ни о чём. Жрут, пьют и веселятся. Вся соль и половина перца состоит в том, что весь этот балаган на мои деньги", – думал рачительный хозяин дома, в котором в данный момент экономист успешно побеждал резидента. С приходом Феррье настроение его потихоньку поползло вверх, чему немало способствовала симпатичная жена этого бумажного червя. В прошлый раз, правда, её платье понравилось ему больше. Всё же, красивая женская спина – это весьма духоподъёмное зрелище. Сейчас обнажённого тела было меньше, зато можно преспокойно разглядывать ноги с изящными щиколотками и округлыми коленками. Нежные руки в массивных браслетах также очень недурны, а уж шея... Санада невольно сглотнул, когда она поднесла к губам бокал шампанского и взглянула на него в упор своими тревожными глазами прежде, чем выпить. Её муж уже был изрядно навеселе. Определённо, ему стоило больше внимания уделять закускам. Когда Николь отпросилась немного потанцевать с каким-то молодым актёром, чья голова сияла бриолином и была пуста, как банка из-под сардин, он с раздражением заметил, что женщины нынче совсем отбились от рук и его жена – не исключение. "Интересно, зачем тогда он не танцует с ней сам, коли уж так ревнив? Или боится равновесие потерять? Судя по всему, он вполне готов быть обманутым, и, возможно, даже, втайне хотел бы этого, чтобы иметь хоть какую-то возможность придраться? Если в ближайшее время от него не будет толку, то, пожалуй, можно будет совместить приятное с полезным. Только действовать надо аккуратно... В конце концов, кто я такой, чтобы обманывать ожидания ближнего своего?" Принятое решение окончательно примирило резидента с несовершенством бытия, и он предложил месье Феррье выпить ещё по одной. Может, тогда он мирно заснёт где-нибудь под кусточком, и вечер пройдёт более интересно... – А я говорил Вам, что от природы имею отличную меткость? – язык дипломата начал заплетаться, глаза подозрительно заблестели. – Я, будучи студентом, легко попадал пробкой от шампанского в люстру. – Что-то я сомневаюсь, – собеседник уже порядком надоел Санаде и он собирался от него избавиться чем скорее, тем лучше. – А давайте поспорим! Если я попаду вон в тот светильник – вы расскажете мне, о чём говорили с моей женой в гольф-клубе. Портье мне всё доложил, она встречалась там с вами! – палец с коротко обрезанным ногтем обличающе ткнулся хозяину прямо в лицо. – А если нет? – это надо было прекращать, не хватало здесь ещё пьяной драки. Не следует привлекать к себе внимание подобным образом. – Если попаду я – вы захлопнете рот и сплаваете на другой конец бассейна за зажигалкой, которую я оставил на столике. Идёт? – Идёт! – с вызовом ответил француз. Послали за бутылками. Незаметно подтянулись и другие. Уставшие от танцев, гости рады были новому развлечению. Всем не терпелось узнать, насколько хорошо второй секретарь французского консульства держится на воде, и с чем из одежды он готов расстаться для выполнения миссии. Вернувшаяся мадам Феррье с тревогой наблюдала за странными манёврами. Разумеется, муж её промахнулся. А вот японец попал. – Послушайте, месье Санада, – любителю спорить тут же расхотелось купаться, – а нельзя ли перенести мой заплыв на потом, скажем на завтра? – Вряд ли. Я рассчитываю насладится зрелищем немедленно, – последовал ответ. – А если я не хочу лезть в воду? – Можете купить себе "индульгенцию". Скажите вашей жене – пусть станцует со мной... ну хоть танго. Да, пусть будет танго. – Что значит "скажите"? С какой стати? – Послушайте, дорогой мой, долги надо платить, либо вовсе их не делать. Вы проиграли – извольте плыть. – Вы надоели мне оба. Месье Санада, найдётся у вас полотенце побольше? И проследите, чтобы сюда никто близко не подходил. Я доставлю вам вашу чёртову зажигалку, и тогда вы "захлопнете рот" и отстанете от моего бестолкового мужа раз и навсегда. Такой поворот дела выбил Санаду из колеи настолько, что он, не найдясь с ответом, просто пожал плечами и пошёл в дом за полотенцем. "Не будет же она, в самом деле, прыгать в воду из-за такой ерунды, – думал он по дороге, – наверняка, просто обойдёт по бортику вокруг, и всё. Тогда мы все посмеёмся и забудем эту идиотскую историю, как будто ничего и не было". Прислугу обязали не подпускать никого к бассейну по крайней мере на пятьдесят шагов, и желающие поглазеть расположились с бокалами на лужайке, обсуждая пикантные подробности пари. Разумеется, мокрая француженка была для них гораздо интереснее десятка мокрых французов. Мужчины отвернулись и, поглядывая друг на друга, вслушивались в плеск воды за спиной. – Она умеет плавать? – нарушил тишину японец. – Получше вашего. Она плавает как рыба. Санада представил себе очертания женского тела в воде, в окружении разноцветных бликов, и у него засосало под ложечкой от желания хоть одним глазком... но проявлять слабость при противнике – последнее дело. Поэтому оба стояли, уставившись вдаль, и делали вид, что ничего особенного не происходит. Через минуту мокрая рука сунула японскому коммерсанту под нос маленькую серебряную безделушку, инкрустированную перламутром. Он обернулся и увидел презрительно сжатые губы и холодный взгляд зелёных глаз. Сейчас они казались серыми, но он отлично помнил, какого цвета эти глаза были днём. – А теперь идёмте. Будете танцевать со мной... ну хотя бы танго. Потому, что я так хочу, – негромко сказала она и пошла одеваться. Глядя вслед удаляющейся супруге Андре Феррье с тоской размышлял о том, что все его усилия, загубленная печень и недюжинный актёрский талант пропали нынче даром по вине одной взбалмошной особы, с которой он имел неосторожность обвенчаться двенадцать лет назад. Теперь придётся искать другую возможность выставить себя дураком перед этим "мешком с секретами", чтобы подобраться к нему ещё ближе. И лишь удовольствие от созерцания прелестной фигурки, закутанной в махровое полотенце, да осознание того факта, что жена его, кажется, любит, немного скрашивали душевные муки. – В вашей стране всегда женщины защищают своих слабых мужчин? – Санада с неизменной сигаретой в руке догнал её почти у самого дома. – Андре не умеет плавать, но ни за что не признается в этом, а я пока не тороплюсь становиться вдовой, только и всего. Не волнуйтесь: надумаете тонуть – спасать вас мне и в голову не придёт. – Спасибо за откровенность, буду тонуть молча, – рассмеялся мужчина, – вы всё ещё хотите танцевать? Уверены? – Ну надо же когда-то попробовать, – улыбнулась Николь, – должна признаться, у меня это будет впервые. Движения мне как-то показала подруга. Сказала, что это сейчас модно. – Пожалуй. И ещё – этот танец не для трусов и дураков. Думаю, у вас получится. – Посмотрим... В нём есть что-то животное. Это отталкивает, но нельзя судить не разобравшись. Хочу понять, что в нём находят другие? – А я вот, напротив, считаю, что танго – очень "человеческий" танец. В нём есть место импровизации. Есть стандартные шаги, а "украшения" вы вольны выбирать по своему вкусу. Танго – это непредсказуемость. Это диалог. Я спросил – вы ответили. Хотите "поговорить"? – Боюсь, что не смогу соответствовать. У меня совсем не тот уровень, чтобы диалоги вести. – Не бойтесь, я позабочусь о том, чтобы вам понравилось, – японец загадочно усмехнулся и протянул руку... С первого такта стало понятно, что легко не будет. Он ожидал, что женщина будет скользить по его телу, прижимаясь доверчиво и страстно, обовьёт его, как виноградная лоза, будет слепо следовать за ним. Затаил дыхание в предвкушении близкого контакта... и был остановлен незримой преградой, которую она сразу воздвигла между ними. Казалось, Николь изо всех сил старалась сохранить дистанцию. Рука в руке – да, но не более того. В довершении она положила ладонь ему на грудь, не лаская, но удерживая на расстоянии, почти отталкивая, и каждый раз при попытке преодолеть барьер, его возвращали к исходной точке, чтобы начинал сначала. "Разговор", на который он так рассчитывал, пока больше походил на допрос с пристрастием. Упорный "самурай" не сдавался, изо всех сил пытаясь заинтересовать партнёршу, заглядывал ей в глаза, оглаживал спину и развлекал прихотливой сменой позиций, то закручивая её, то нежно привлекая к себе. Музыка казалась бесконечной, лица людей сливались в единое цветовое пятно, и жизнь вокруг перестала существовать. Остались только горячие руки и тёмные, ждущие ответа, глаза. Эрису смотрела на меня с усмешкой, словно ожидая, что я вдруг психану и сбегу, или ещё что-нибудь в том же духе. Мы решили лишний раз пройти основные связки, пока выставляют свет, и тут я, наконец, понял, что было не так. Всё это время я начинал не с той ноги, из-за чего потом приходилось подстраиваться на ходу. Это было чертовски неудобно обоим, и, наверное, заметно со стороны, но проклятое тело, как нарочно, сегодня не слушалось мозгов и лажало снова и снова. Ну не привык я к бальным танцам – всю жизнь отвечал только за себя. Нужно было срочно "перезагрузиться", иначе разбора полётов от мадам Стрельникофф не избежать. Бабуля настояла на своём присутствии и теперь сидела в сторонке с чашечкой кофе. Напиток, поданный в стаканчике, был брезгливо отвергнут, и, восхищённый твёрдостью моральных устоев Люк приказал реквизиторше убиться, но достать старухе кофейную пару. Зарываясь носом в восхитительно пахнущие золотистые локоны, прошептал тихонько: "Ты уж постарайся нас не уронить, радость моя, иначе меня сегодня отшлёпают..." Она прыснула в ладошку: "Ладно, смотри, сам не навернись, тангеро... японский. Ещё раз наступишь на ногу – убью, и шлёпать будет некого." – Ребята, давайте разделаемся с этим по-быстрому, не зря же столько репетировали. Не заставляйте меня смотреть, как вы пятьдесят два дубля кряду хватаете друг друга за задницу и скребёте ногами паркет. И обойдёмся без членовредительства – я в вас не сомневаюсь. И да пребудет с вами Сила! – голос Люка, усиленный мегафоном, вырвал нас из уютного мирка-на-двоих. Пора было выходить на точку и отрабатывать кофе с булочками, которыми нас кормили с утра. После такой прочувствованной речи как могли мы обмануть высочайшее доверие? – Ну что, тефтелька, дай пять на удачу, да пойдём народ веселить? – Эрису подняла руку и показала мне язык. Хлопок ладони о ладонь и танец начался... Она скосила на меня нефритовый глаз, спрашивая, готов ли я пойти до конца. Кивнул утвердительно. Пока звучала музыка, я смотрел на гордо вздёрнутый веснушчатый нос, на полуопущенные ресницы и думал, что прекраснее партнёрши мне в целом мире не сыскать. Ещё ни одна женщина не танцевала танго с таким достоинством и шармом. Она не искала способа соблазнить меня – просто заявляла о себе. "Я здесь, – говорило мне её тело, – осмелишься ли ты подойти ближе?" И я шёл на зов и держал её в объятиях, ведя осторожно и нежно. "Ты будешь только мой", – обещали её глаза, и я верил. Невозможно было не верить... Лиз не могла дождаться этого дня. Во время репетиций они постоянно хохмили, подкалывая друг друга. Оба чуть не падали от усталости, но продолжали работать, цепляясь друг за друга, ободряя и поддерживая. И результат не заставил себя ждать. Так довольно быстро освоился с новыми для него движениями, научился чувствовать её, понимать, что ей нужно, без слов. Сегодня всё давалось легко, как никогда раньше. Он явно наслаждался процессом, и она готова была подарить себя ему насовсем, не требуя ничего взамен. В его глазах – желание, смешанное с нежностью и грустью оттого, что танец не будет длиться вечно. Возможно, зрители этого не заметят, но это не важно – послание адресовано ей и достигло цели. Казалось – стоит отвести взгляд, и связь между ними исчезнет, лопнет с тихим хрустальным звоном дрожащая натянутая нить. Огонь потухнет и наступит кромешная тьма... Было так хорошо скользить, направляемой уверенной рукой, смело идти в рискованные поддержки, зная, что он не отпустит её. Здесь не было места безумной сжигающей страсти, но напряжение всё равно копилось, нарастало, грозя перелиться через край и вырвалось с последними тактами наружу. Танцоры застыли в прощальном объятии, прижавшись друг к другу, глаза в глаза. Казалось, в наступившей тишине, слышно было, как стучат в унисон, не желая расставаться, два неосторожных сердца... "Стоп! Снято!" – рявкнул Люк где-то совсем уж над ухом. Лиз вздрогнула и моргнула от неожиданности. Чудо закончилось, а они остались. Стояли, окружённые людьми, смотрели друг на друга и улыбались. В толпе послышались аплодисменты и одобрительный свист. Они шутливо раскланялись и вместе побрели отсматривать только что снятый дубль. – Отличная работа, господа! Берём этот дубль – лучше всё равно не будет. Лиз! Это идеально, понимаешь? Только наезд переснимем: рановато пока твоей Николь смотреть на японских шпионов влажными глазами. К «шпиону», кстати, претензий нет – он у нас вполне «созрел». Так – молодчина, вот увидишь – это будет лучший момент всего фильма! Вы убили меня наповал, ребята... просто вывели из строя. Ч-чёрт, ну почему я не могу так танцевать?! – вид у Люка и правда был немного обалдевший, а может, он просто не выспался... Рико застыла, прижав руки к груди и закусив до боли губу. Кто бы мог подумать: шеф, которого, казалось, она знала, как облупленного, получается, может быть и таким... Девушка с лёгкостью отдала бы десять лет жизни и все шоколадные десерты в придачу, если бы хоть раз он посмотрел на неё вот так... Счастливая она, эта выхухоль! Горячие, непрошенные слёзы брызнули вдруг в три ручья, до смерти захотелось забиться в какой-нибудь угол подальше, чтобы не видеть этого кошмара, и скулить там тихонько, жалея себя и оплакивая. Из носа закапало, руки дрожали, вид наверняка был ужасный, и Рико пришлось отойти подальше, унося в себе все горести и разочарование этого дня. "Это никогда не кончится, – думал Жак, терпеливо подпирая стенку. – И на кой он вообще тут нужен? Ни тебе взорвать чего, ни из окна кого выкинуть..." В целом идея была не плоха, имелся даже стопроцентный кандидат на "выкидывание", да вот беда – Лиз расстроится. Она сегодня выглядит чудесно, красивее, пожалуй, была только на свадьбе... воспоминания накрыли его с головой, заставив мечтательно улыбнуться. Пускай сейчас у них не всё гладко, но он по-прежнему без ума от неё. Просто вспоминает об этом не часто... Удивительно, но с годами она не стала для него менее желанной. Приятели, бывало, жаловались на то, что прелестные феи, бывшие когда-то невестами, постепенно превратились в сварливых бесформенных ведьм, став жёнами. Но его эта горькая участь, по счастью, миновала, чему он был несказанно рад. Как же красиво она двигается! Лёгкая, как пёрышко... нежная... Почему он перестал танцевать с ней? Должна быть какая-то причина... Скорее всего – он просто дурак. И лентяй. Она же так любит танцы, нет бы поддержать полезное начинание – вместо этого он предпочитает пропадать на работе или торчать в мастерской, приводя в порядок старый мотоцикл, доставшийся от одного из друзей. И, главное, понимание всего этого вовсе не означает, что что-то изменится к лучшему. Наверное, у Лиз есть основания разочароваться. И этот японец ещё, чтоб его со всеми потрохами! Что за надобность такая у человека – всё время поперёк, как кость в горле. И, как назло – стремителен и ловок, паскуда, при этом, не такой уж мерзкий тип, каким хочется его видеть. Не лез бы куда не просят – так можно было бы и общаться нормально. Но ей с ним хорошо и это всё меняет. И Пузырь – гад. Заставил торчать на площадке весь день... воспитатель хренов! Чтоб его самого так воспитывали, кролик несчастный... Теперь ещё живот заболел, не дай бог, опять язва... И почему жизнь – такая поганая штука?! Она обернулась, поймав его пристальный взгляд. Губы дрогнули в слабой улыбке. Внутри всё болезненно съёжилось от неясного предчувствия... Слишком красивая...