Создайте надпись с именем моим

"Миф и человек" Наррелл М. Харрис Ричард терпел перешептывания так долго, как только мог, но потом пустился вскачь. Выбор стоял между отъездом или же поркой кого-нибудь, но, так как высечь авторов услышанных в доме брата оскорблений не представлялось осуществимым, пришлось сделать выбор в пользу скачки. Кто бы подумал, что герцог Кларенс окажется настолько плохим братом? Словно искривление позвоночника делало Глостера отчасти глухим, а бесполезная рука – немного глуповатым, чтобы замечать болтовню о себе других людей. Выражение лица юного Ричарда заставило бы свернуться свежее молоко. Ричард родился с далеким от нормального состояния позвоночником и омертвевшей правой рукой, поэтому в течение прошедших лет уже привык к подобным перешептываниям. Младенец, а потом ребенок с временами сводимыми от жестокой боли мускулами раздражал и с трудом мог обрадовать, - это было слишком хорошо известно. А еще парень родился совсем не под улыбающейся подопечному звездой, подарившей ему серьезные размышления и откровенную речь, что менее ласкало уши, нежели не прикрытая лесть. Кто знает, думал Ричард, пришпоривая кобылу в галоп по полю по направлению к лесу, если бы он владел талантом плетения тонкой лести и создания сладкой лжи, царило бы вокруг больше доброты? Глостер не считал себя жестоким, хотя часто получал в этом пороке обвинения. Когда ему нечего было сказать хорошего, молодой человек предпочитал помалкивать, тут же относясь людьми к числу угрюмцев, или, что намного хуже, тупоумных дураков. Словно внешняя молчаливость свидетельствовала также о молчаливости внутренней. Бессмысленные остолопы. Все эти ревущие ослы создают столь много шума, что от него птицы глохнут, а вот мысль в их пустых головах едва ли даже тихо шебуршнет. Нет, решил Ричард. Я не могу и никогда не стану одним из этих улыбающихся видов калек, кто с достойной херувимов сдержанностью славит за свои уродства Господа, распевая глупые песни и притворяясь шутами, так что другим – в лучшем состоянии, но с мозгами послабее – остается только улыбаться в ответ, смеяться и возносить Всевышнему хвалу за избавление от несчастья. Он был человеком, говорящим искренне, и не лукавил, даже исходя из требований политики. Слова Ричарда отличались прямотой насколько, насколько спина его страдала от кривизны, но друг от друга эти явления никак не зависели. Горбатая жаба-изгой. Проезжая леса по хорошо проложенным тропам, Ричард нахмурился. Он был уверен, что не так безнадежен, как все они. Глостер имел невысокий рост, но ходил прямо, и, пусть правая рука висела, не сгибаясь и не используясь по делу, левая радовала силой и одинаково искусно владела и пером, и мечом. Изводившая его при утомлении хромота большую часть времени не замечалась и никогда не проявлялась во время конной езды, в которой Ричард первенствовал. Если бы я с рассвета до заката сидел на коне, то они никогда бы ничего не заподозрили, подумал герцог с горечью. Я вполне способен управлять государством с лошади и прославиться при этом, как великий человек. Тем не менее, он оставался Ричардом-калекой, Ричардом-тупицей, Диком с кислым лицом и обезьяноподобным дядюшкой. Находились те, кто считал, что его тело являлось отражением зеркально пораженной души. Подобных воззрений придерживалась даже мать Ричарда. Она не озвучивала внутренней убежденности, но и не отрицала ее. Сесиль гнушалась прикасаться к сыну. Братья его осмеивали, по-братски, но выказывая больше привязанности к гончим псам, нежели к младшему. Как удавалось матушке вынести стыд рождения Ричарда? Не удивительно, что она ежедневно молилась о спасении и его, и своей бессмертной души. Хорошо же, будь они все прокляты, гори они все в аду, в любом случае. Ричард придержал кобылу, переводя ее на шаг, и свел животное с тропинки. Он наклонил голову, спасая глаза от удара низко нависших ветвей, и заставил скакуна пойти рядом, направляясь к крохотной поляне у ручья. Никого, кроме него, там не было. Она играла роль настоящего убежища. Или когда-то играла. Когда Ричард спешился и повел лошадь к воде, он уже знал, - там находился кто-то еще. Об этом говорило настороженное присутствие неизвестного кого-то в прохладных зеленых тенях, степень вынужденного молчания, загадочным образом плывущего над бархатом и бульканьем ручья над утесами. Тихо заговорив с лошадью и аккуратно вытаскивая из ножен кинжал, он притворился ничего не подозревающем о вторжении постороннего. Неизвестный в заляпанных и запекшихся доспехах оступился в тени, держа в руке меч. Его потемневшие светлые волосы спутались от заливавших их пота и крови. «На вашем месте я бы не вытаскивал оружия». Человек достал свое, что стоило ему значительных усилий, и продемонстрировал намерение сражаться, пока не вынужден будет пасть. Голос чужака поразил Ричарда странной привычностью, словно принадлежал он давно умершему другу. Однако, у Глостера таких друзей не имелось. Закрыв лошадь спиной и подняв кинжал, герцог повернулся к солдату лицом. «А я бы, на вашем месте, удалился. Из чего следует закономерный вывод - мы оба люди, далекие от мудрости». Двое мужчин смотрели друг на друга сквозь мягкую окаймляющую поляну траву, и каждый являл образец решительности, силы и бесстрашия. В их голубых глазах сверкнула искра пораженного узнавания – в обеих парах одинаковая. Ричард удивился, - незнакомец вовсе таковым не был. Человек в доспехах казался не старше, чем он, хотя его потемневшие белокурые волосы по длине и степени припорошенности сединой обгоняли шевелюру герцога. Глаза также полнились страданием, причем хорошо понятным. Небритые щеки и челюсть воспроизводили черты лица Ричарда, как и нос, рот, не говоря о форме ушных раковин. Создавалось впечатление заглядывания в неуловимо изменяющее отражение зеркало. Даже, когда они стояли друг против друга, чужак менялся. Только что вторгшийся на поляну был в окровавленных панцире и кольчуге, но потом столь же неожиданно очутился полностью обнаженным, в шрамах от едва кровоточащих ран. Бледный, как смерть, незнакомец упал на колени. Ричард ясно мог видеть, - хотя плечи чужака выделялись неровностью, обе руки у него были здоровы и крепки, как и обе ноги, и ему недоставало причиняющего боль горба, вызывающего у братьев герцога такое бессердечное веселье. В тот же миг нагота незнакомца оделась туникой и плотными клетчатыми штанами, несмотря на продолжавшие оставаться обнаженными голову и ноги. Он поднял голову, и во взгляде прочитались вызов и пугающая осведомленность. «О», - выдохнул чужак. «Как же я устал». Его глаза потемнели от страдания, сменившегося облегчением, а затем, когда он снова посмотрел на Ричарда, угрюмым пониманием. «Я знаю вас». Отважное сердце Ричарда тяжело забилось, ибо, увидев представшую перед собой картину, он отнес ее на счет колдовства. Тем не менее, этот лучше оригинала сложенный перевертыш казался не замышляющим вреда. В его глазах таился скорбный и добрый свет. «Приветствую тебя, дух», - произнес похожий на Ричарда незнакомец. «Я не дух», - ответил Ричард, откровенным вызовом побеждая все способные появиться сомнения. «Я – Ричард, герцог Глостер и брат герцога Кларенса, на чьи земли вы посягнули». «Герцог Глостер, говорите?» «Да. А теперь назовите себя и вид созданий, к которым вы принадлежите». «Я всего лишь человек, Ричард, герцог и брат герцога. Близкие обращаются ко мне - Дикон». Ричард, пусть и настороженно опустил кинжал. Никто в его жизни не находил удовольствия в обращении к герцогу по используемому лишь в самом узком кругу уменьшительному имени. «Если вы человек, Дикон, то крайне странный. Вы обладаете со мной некоторым сходством. Вас отправили наложить на меня проклятие? В этом случае объясняю, - меня уже основательно прокляли». «Думаю…правдой может статься и противоположное». Дикон сочувственно ему улыбнулся. У Ричарда это вызвало бешенство. «Вы осмелились явиться меня жалеть? Я не приму вашего сострадания. Позвольте сказать прямо. Я не верю и не испытываю к вам симпатии. Кто послал вас оскорбить меня вашим сочувствием?» Дикон вздохнул, печально и терпеливо, не давая ощетинившийся реакции Ричарда никакой оценки. «Вероятно, сюда прислала меня Судьба, или ангел с отчасти черным чувством юмора. Вероятно, на то оказалась воля непостоянных звезд, виденных мной во время столь позорной гибели». Ричард отступил от этого не вполне обычного зеркального отражения. «Значит, я - мертв». « Разумеется, смертны мы оба, но каждый в свое время. Вот вы и знаете, кто я». Дикон торжествующе улыбнулся. «Я - это я», - осторожно вымолвил Ричард. «Пусть вы и сложены лучше. Не являетесь ли вы воплощенным в действительность желанием моей матушки?» «И у меня есть свои несовершенства», - ответил Дикон. «Но ими я обязан вам». «Однако, ответьте мне еще раз. Я умер?» «Я – не вы, несмотря на переплетенность наших судеб», - изрек Дикон, - «ибо я тоже Ричард, некогда герцог Глостер, некогда король Англии, но правивший совсем не долго». «Король?» - выдохнул Ричард. «Я действительно стану королем?» «Действительно, я был им, но заплатил за трон слишком высокую цену». «И вы мертвы». «Я, моя жена, мой сын, моя династия, мои надежды – все это потеряно. Сейчас Англией правят Тюдоры». «А какая роль отведена в этом множестве потерь мне?» Дикон пожал плечами. «Мои знания происходят откуда-то вне меня, тем не менее, что-то говорит, что вы – греза обо мне, сон». Этой мыслью Ричард не проникся. «Ни одна греза никогда не вынесет столько насмешек, сколько выпадает на мою долю. Ни одна греза не слышит каждый день столько проклятий, сколько касается моих ушей. Ни одна греза не мечтает о вознаграждении больше меня. Нет, Дикон. Я уверен, что это вы – греза обо мне». Дикон рассмеялся. «Может статься и так, но кто бы из нас не являлся грезящим или его грезой, мы стоим здесь, лицом к лицу с капризом Провидения». От самых пальцев ног до макушки Ричарда наполнил ужас. Всегда твердо сохранявший здравомыслие, он почувствовал, как мир под ногами начал куда-то уходить. Этот Дикон был призраком, в первый раз представшим воином, потом – трупом, а теперь – простым человеком с невысоким положением. Почему же Ричард чувствует себя так, словно именно он бестелесен, словно он – очертание человека, ожидающего воплощения в реальности? В данный жуткий миг Ричард понял все, ибо то же самое чудовищное понимание, которым обладал Дикон, сейчас, полностью оформившись, заняло свое место и в его разуме. Ощущение прикосновения ладони Дикона к сухой руке поразило. «Не горюйте, Ричард». Пальцы Дикона, не дрогнув, осторожно легли на кисть. «Почему нет?» - огрызнулся Ричард, теперь четко зная, кто из них настоящий. «Я – лишь потрескавшееся отражение, чудовище, созданное по вашему подобию. Вы не были рождены, сформировавшись только наполовину. Ваши братья не вели себя по отношению к вам жестоко. Ваша матушка любила вас». «И все равно я умер», - с долей печали перебил его Дикон. «Меня убили в сражении, жестоко обошлись с моим трупом и предали презрению. Победители написали мою историю на свой лад, так появились вы». «Это не добрая и не хорошая история», - заключил Ричард. «Я хотел стать достойным человеком, но, видимо, сей жребий не для меня». «Нет». Впервые со времен своего одинокого детства сердце Ричарда оказалось переполнено чувствами. В глазах заблестели слезы, а страдание вызвало ожесточение. «Вы явились в мое убежище, чтобы посмеяться надо мной», - обвинил он собеседника. «Поднимите ваш меч». «Я не буду сражаться с вами, Ричард». «А я скорее окажусь зарубленным, нежели осмеянным до смерти». «Я ни разу не насмехался и не выказывал вам жалости. В вашей душе находятся семена моей жизни, а в моей - вашей». Ричард не утихомирился. «У меня ум ученого, язык торговки рыбой, нрав кошки и сердце льва, и, будь я рожден, как отец, с прямыми конечностями, стал бы истинным принцем, а не наполовину покалеченной обезьяной. Зато я способен биться, поэтому заставлю вас проглотить ваши насмешки». «Я не хочу поединка с вами». «Увы всем вашем желаниям, так же как я воскликну – увы - своим». Ричард поднял кинжал и встал в боевую позицию. «Мне доводилось слышать воз фальшивых извинений, произносимых теми, кому следовало, исходя из связывающих нас кровных уз, любить меня больше. Что вы можете повесить мне на уши, чтобы добиться реакции приятнее презрения? Вам не скрыть его от меня. Презрение сопровождало мою жизнь с рождения и на протяжение всех двадцати семи лет, и, если вы мне его предложите, в ответ - я перережу крепкие жилы вашего горла». Дикон вытянул руки ладонями вверх и с высоко поднятой головой вплотную приблизился к лезвию клинка Ричарда. Тот нажимал, пока не уверился, что кинжал сейчас проколет Дикону кожу. На лице последнего не читалось ничего, кроме светящегося в голубых глазах сочувствия. Ричард уронил оружие. «Вы меня околдовали». Дикон прикоснулся к тому участку, где под камзолом у Ричарда билось сердце. «Повествователи переплетут наши судьбы, руководствуясь личными целями и требованиями их времени. Но я все равно знаю, кто вы такой. Вы – воплощение сотканной вокруг меня лжи. Мы с вами – черенки от единого корня и, хотя наше становление пошло по разным направлениям, мы - братья». «Мне предназначено вершить чудовищные злодейства», - произнес Ричард угрюмым и переполненным отчаянием голосом. «Вы не выбирали предначертанный вам путь», - ответил Дикон, продолжая держать ладонь на сердце Ричарда так, будто оно являлось редкой драгоценностью. «Ваша кровь – лишь чернила, которыми люди пишут нашу историю». Голос Ричарда охрип от тоски. «Я желал бы стать хорошим человеком, Дикон. Хорошим, несмотря ни на что. Но я – то, во что вас превратят преследующие выгоду рассказчики. Никто никогда не узнает меня, или личность, коей я способен был бы оказаться». «Знаю», - согласился Дикон. «Мне суждено совершить настолько отвратительные и непростительные поступки. С равной злобой убивать любимых и ненавидимых вами, досаждать миру, не способному меня полюбить». По его грубым щекам обильно стекали слезы, омывая все, чего у Ричарда не будет и то, чем он хотел бы стать. «Никто и никогда не простит создание, в которое мне придется превратиться». На ковре из мягкой зеленой поросли у журчащего прохладного ручья король из прошлого и король из будущего обнялись и заплакали. Прижавшись лицом к плечу Дикона, Ричард закрыл глаза и попрощался со всеми некогда желанными и доступными ему возможностями. Взамен пришло ясное и гордое знание. «Ваша история вновь наполнится жизнью», - тихо пообещал он Дикону. «Ваши спрятанные в почву корни опять увидят солнце, и цвет вашей истины еще раз раскроет лепестки. Справедливость восстанет, и вы добьетесь титула победителя». «На самом деле, я – всего-навсего человек, к тому же – с недостатками». «А я – обыкновенный негодяй, слепленный ради выполнения конкретной задачи». Ричард встал так ровно, как только позволяла ему его сгорбленная спина, и высвободился из объятий Дикона. Он прохромал вокруг своей иной ипостаси и, когда вернулся на исходную точку, приобрел коварный и мрачный вид. «Так я обнимаю мою легендарную судьбу. Я научусь лукавить. Буду улыбаться и с улыбкой убивать. Превращусь в кинжал и стану вонзаться во все, что меня разозлит. Выкручу свою душу, дабы оказаться тем, кем они меня считают, но докажу, что я намного чернее, чем способно представить их ограниченное воображение. Я воздвигну памятник ярости и крови и продемонстрирую его им: вы не можете обращаться с ребенком и взрослым, словно животное, но тогда этот зверь восстанет и поглотит и ребенка, и взрослого. Людей столь сильно раздирают мелочные ссоры и межличностные неприязни, что я, равно их ненавидящий, обязательно завоюю подобные сердца. Я – негодяй и не раскаиваюсь в этом». «Конечно, вам следует так говорить», - вымолвил Дикон, хотя вначале он испытал заметное замешательство. «Именно в подобном ключе о нас и написали». «Никто меня не любит», - произнес Ричард, и на краткий миг ярость осветилась болью. «Я вас люблю», - ответил Дикон, - «вы созданы из меня». «Мир узнает о вас правду», - пообещал ему Ричард. «И он узнает ее из вашей истории», - поручился Дикон в ответ. Ричард не имел уверенности в желании стать уроком для других, но не видел никакой возможности что-то в этой области изменить. «Смеркается», - объявил Дикон, несмотря на то, что солнце продолжало стоять высоко на небосклоне. Он начал таять. Сквозь полупрозрачную грудь погибшего короля Ричард мог лицезреть ручей и нависающую над ним иву. «Братец, не уходите», - внезапно испугавшись, попросил Ричард. «Не оставляйте меня моей судьбе». Но Дикон исчез. «Я – это я», - снова провозгласил себе Ричард. С уходом Дикона он снова начал ощущать свою реальность, но потом подумал, - со временем правда становится мифом, а часто повторяемые истории – правдой. Тем не менее, в его сердце поселилась некая новая правда. Горький и священный долг. «Никто не вспомнит о вас, братец, о правившем всего три года короле. Но я заставлю народы узнать имя Ричарда, герцога Глостера. Ричарда, короля Англии, третьего, кого так назвали. Каждый станет ругать монарха-убийцу и мясника, дабы, когда ваш день снова настанет, им пришлось бы познакомиться с вашей истинной историей». Пришло время возвращаться в чертоги брата, чтобы по не сворачивающей никуда дороге начать там следовать к своему будущему. «Я душу окружу и злобой и враждой», - обратился Ричард вслух к опустевшей поляне, - «чтоб в полной мере справиться с начертанной судьбой» Смирившись и приняв таким образом свое предназначение, Ричард подозвал к себе лошадь. Надвигалась гражданская война. По мере приближения к ней из тьмы и чернил в мозгу складывались слова: Нет братьев у меня - не схож я с ними; И пусть любовь, что бороды седые Зовут святой, живет в сердцах людей, Похожих друг на друга, - не во мне. (Уильям Шекспир. Генрих VI, часть третья. Перевод Е. Бируковой)