Наизнанку. Обрывки памяти

Старшая сестра — это такое специальное божье наказание. Она всегда оказывается права. ©Макс Фрай

      Снег выпал в самом начале ноября, запорошив всё в белую пелену. Разве что Нева никак не хотела поддаваться морозам и преждевременной зиме, продолжая размеренно течь и позволять проходить по ней судам.       Тех было не так уж и много: большинство уже стояли в портах, смиренно дожидаясь конца зимы, — но даже те отчаянные суда, что продолжали идти по Неве, не вызывали в душе ни трепета, ни уважения, ни гордости. Совсем наоборот: полное недопонимание.       Влад, слишком резко вовлеченный в государственные дела, все это увидел далеко не сразу. После недели, безвылазно проведённой в некогда отцовском кабинете за грудой бумаг и с бесконечным потоком послов, советников и недовольных граждан, он чувствовал себя как нельзя уставшим. И почему-то злым.       Поэтому-то и вышел из кабинета лишь когда часы пробили двенадцать ночи, надеясь спокойно добраться до комнаты, где его уже давно ждёт Виктория. Но остановился в одном из небольших коридоров, глядя на падающий снег и одиноко идущий пароход.       Остановился, уставился в окно, пытаясь понять, чем же Настасью так привлекает зима, и усмехнулся, поймав себя на мысли, что было бы неплохо отправиться вместе с Викторией, Алексеем и сёстрами на прогулку. Поглядеть на то, как пятеро девушек, с морозным румянцем на щеках и с хлопьями снега в волосах, будут резвиться в саду, а он с Алексеем будут поучительно качать головой, изредка, но незаметно, бросая в них снежки.       — Надо же, наш медведь, наконец, вылез из своей берлоги! — раздался насмешливый, но до дрожи знакомый голос на английском, а после, уже по-русски, уточнил: — Вы не рано, Владислав Николаевич, зима ведь только началась?       — Мне кажется, в самый раз, — Влад пожал плечами и обернулся.       Ольга, в ночной сорочке, поверх которой был накинут халат, сидела на одном из стульев, закинув ногу на ногу и держа в аккуратных пальчиках папиросу, пепел с которых она сбрасывала в небольшую, сделанную из стекла, пепельницу.       Влад покачал головой. То, что сестры курят, он не одобрял — совсем даже наоборот. Ладно бы, если Алексей — он, все-таки мальчик, — но сестры… Не вязалась эта вредная мужская привычка с хрупким образом четырёх княжен. Но кто бы его слушал? Ольга и Мария, если и прислушивались к чьему-то мнению, то исключительно к отцовскому, Татьяна — к материнскому, а Настя, ну точно Швыбзик, и вовсе не слушала никого кроме себя.       — Тебе не спится? — поинтересовался Влад, подходя к сестре.       Приветствуя, поцеловал ей тыльную сторону ладони и ловким движением вырвал из её пальцев папироску, тут же туша её.       Ольга на это улыбнулась.       — Я тебя ждала, — призналась она, посильнее запахнув халат.       В её движениях Влад уловил смущенность и мысленно усмехнулся: женщины!       — И что же заставило тебя меня ждать ночью в одной из зал, с папиросой в руках?       — Я приходила к тебе, — сказала она, с неприкрытым недовольством, — но ты, упрямец, никого к себе не пускаешь, и я понадеялась подловить тебя, когда ты будешь идти спать.       — Да что ты говоришь, кукла, — хмыкнул Влад и заправил ей за ухо прядку волос. — Тебе повезло: я впервые за несколько дней отправляюсь спать к себе в постель, а не на жёсткий диван в кабинете. И если ты сейчас же не скажешь, что тебе от меня нужно, я очень обижусь на то, что ты не даёшь мне отдохнуть.       — Не разговаривай со мной в таком тоне, Влад, — отчеканила она, даже забыв возмутиться насчёт того, что она вновь назвал её тем глупым детским прозвищем. Она ещё сильнее вздернула свой вздернутый нос и достала из-за пазухи письмо, но вместо того, чтобы отдать его брату, спрятала у себя за спиной и произнесла: — Это прислал отец.       — Мне?       — Нам. «Ольге и Владиславу, близнецам-Романовым», — дополнила она, вспоминая жирно выделенную на внутренней стороне конверта надпись.       — И чего же он хочет? — Влад нахмурил брови, прекрасно понимая, что Ольга уже прочитала это письмо.       А ещё понимая, что отец по-прежнему уравнивает их с Ольгой. По-прежнему пишет им письмо «на двоих», все ещё зовёт их «близнецы-Романовы», до сих пор советуется с Ольгой в политических делах и, вероятно, никак не может смириться с тем, что на престол взошёл он, Влад, а не Ольга — она больше походила на правителя России, нежели её брат, даже по возрасту, как самая старшая. Если бы не указ Павла I…       — Маму обвиняют в пособничестве Германии, — произнесла Ольга. — Понятия не имею, с чего взялись эти слухи — неужели только из-за того, что она немка по происхождению? Учитывая то, что она росла в Англии это глупо! Папа предлагает нам сделать вид, что ты усилил за ней контроль, провел у неё обыск, а я…       — Сделать вид? — повторил Влад, на что Ольга кивнула и пожала плечами. — Ты смеёшься? Пособничество немцам — это серьёзное обвинение и на пустом месте оно не возникает. Зная все это, я просто обязан провести проверку — и если это окажется правдой…       — Погоди, — Ольга тряхнула светлыми волосами, резко поднялась на ноги и взглянула в глаза брата, — то есть, ты хочешь предъявить обвинения своей матери, женщине, которая подарила тебе жизнь, которая тебя вырастила, такие низкие обвинения?       — В данный момент она мне не мать, а возможный — заметь, кукла, я сказал возможный — предатель нашей Родины. Я обязан провести обыск.       — Это подло, Влад! Отец бы так не поступил! И мама слишком русская, для той, что должна была стать королевой Англии, она подобного не заслужила!       — Не тебе меня учить, Ольга Николаевна.       Она дёрнула руку, словно намереваясь его ударить, но не сделала этого. Лишь что есть силы стиснула зубы и сжала руки в кулаки:       — Ты не посмеешь.       — А кто меня остановит? Отец, находящийся сейчас вместе с нашей армией у чёрта на куличках? Или, быть может, ты?       Она ещё сильнее сжала руки, ногтями впиваясь в кожу ладони.       — А может, — продолжал Влад, — Ты попросишь помощи у Виктории, которую ты так рьяно ненавидешь?       — С чего ты взял это?       — Это видно невооружённым глазом, кукла. Ты и мама не питаете к ней особой любви и за спиной называете мою супругу «эта девчонка». Или, как там она говорит, «эта дэвчьонка»? — он задумчиво почесал подбородок, пытаясь изобразить английский акцент матери.¹ — А ещё, что она метит из «грязьи в князьи».       — Мы не говорили такого. Я не понимаю, с чего ты это взял.       — Даже у стен есть уши, — заметил он и вытянул руку: — Отдай письмо, будь любезна.       И Ольга, гневно сощурившись, вложила письмо ему в ладонь.       Проговорив слова благодарности, Влад поцеловал сестру в лоб и последовал прочь из комнаты.       — Не понимаю, — донеслось ему вслед, — как в такой семье, как наша, мог родиться человек с такой гнильцой?       — Это не гнильца, что ты, я всего-то поступаю так, как должен, — сказал он, едва подавив порыв броситься к ней и до боли или, возможно, даже крови вжать в стену.       Но он не мог, ведь, даже несмотря на все произнесенные здесь слова, он любил Ольгу и, пожалуй, всегда выделял её и Анастасию из всех. Ольгу было за что любить: за живые, голубые, как и у него, глаза, непокорный бунтарский характер, за прямолинейность, красоту и за то, что именно она в день коронации подошла к нему, сняла прилипшую к костюму нитку, прошептала:       — Чтобы не случилось, знай, есть двое, что будут с тобой всегда. Это я и Бог, — и по-сестрёнки нежно поцеловала его в лоб и обняла.       Но порой, даже самым любимым, мы делаем больно и совершенно непреднамеренно отталкиваем их от себя.