***
Девушка ходит по студии звукозаписи, глубоко пребывая в своих мыслях. Об Эрике, о том, что она хочет своего мужа, его сердце и тело, чтобы он хотел её; и не знает, как ему об этом сказать. Пальцы её задумчиво и осторожно трогают микшер, минуя кнопки. Ей не хочется портить себе же что бы то ни было. Истинная причина, по которой она добровольно здесь сидит, словно в клетке, заключается в том, что после вчерашнего «приключения» в торговом центре, ей боязно выходить в неизвестные ей места. Дома и в студии спокойней, привычней. Здесь она не заблудится, и с ней ничего не случится. И здесь она ничего не вспомнит. Эта мысль заставляет Крис замереть и неуверенно бросить взгляд на входную дверь. Ты должна пытаться, в первую очередь ради себя самой, — слышит она голос Эрика, как будто он рядом. Разве ей самой не хочется всё вспомнить? Прояснить дорогу окончательно? Поразмыслив немного над этим, Крис всё ещё было боязно, но выйти всё равно нужно, куда-нибудь, где будет безопасно. И такое место есть. Она поправила кремовое платье до колен, на котором изображена стайка прекрасных разноцветных бабочек, собравшись с мыслями, и заправила за ухо непослушную прядь. Девушка, заказав такси, поехала в Линкольн-центр, не зная, как далеко может зайти, и что ей принесёт такая поездка. На всякий случай девушка вынула из сумочки телефон, убедившись, что можно будет позвонить Эрику, если что, и положила обратно. Папа создавал как классическую, так и современную музыку, так что иногда, после его успеха, работами Густава интересовались и театры, как например, тот же Метрополитен Опера. И он брал с собой Кристину, что восхищенно глазела во все стороны — это было одно из первых больших, даже огромных домов (да, ей было всего шесть, и Крис казалось, что это чей-то большой дом). Крис вспомнила это, только выйдя из машины, и порадовалась этой маленькой и внезапной победе. Метрополитен-опера находится в Линкольн-центре исполнительских искусств на Манхэттене — в комплексе, который объединяет двенадцать зданий, предназначенных для проведения культурных мероприятий. Чем не самое сердце музыки всего Нью-Йорка? Крис мельком подумала, что истинная музыка Нью-Йорка — это всё же больше джаз, но также знала, что хочет пробыть здесь как можно дольше, опера манит её, и она не собирается это отрицать. Это пятиарочное сооружение в неоитальянском стиле прекрасно гармонирует с архитектурой всего комплекса. Здание отличается замечательной акустикой. Основная сцена — 80 футов, оборудование для которой изготовили немецкие мастера. Есть и две дополнительные сценические площадки. Оркестровая яма вмещает 110 музыкантов, но во время балетных спектаклей она уменьшается и добавляется еще один ряд — тридцать пятый. Огромный зрительный зал в пять ярусов рассчитан на 3900 мест. Его убранство поражает богатством: потолок покрыт сусальным золотом, одиннадцать хрустальных люстр в стиле модерн создают великолепную освещенность, позволяющую видеть происходящее на сцене даже из самых дальних точек. Еще одна визитная карточка знаменитого театра — роскошный занавес, весящий несколько сотен килограммов. Он расшит золотом и чистым шёлком. Всё это она успела погуглить в интернете, но видеть всё это великолепие воочию было несравнимо ни с чем. Фойе Метрополитен-оперы украшено знаменитыми фресками Шагала, на которых Крис ненадолго задержала своё внимание, видя их ещё с улицы через огромные арочные окна. Крис и сама не заметила, как дошла до зрительного зала, явно помешав репетиции танцоров. Она хотела извиниться, как вдруг… — Кристина? Что ты здесь делаешь? Девушка, одна из танцовщиц, ловко спрыгнула со сцены и подошла к Крис. — Мы знакомы? — Мэг Жири. Вы с мужем купили у моих родителей дом, — она протянула изумлённой девушке руку, и когда Крис почти на автомате пожала ладонь, осторожно спросила. — Ты ничего не помнишь? Это действительно так… — Эрик уже сказал вам об амнезии, — догадалась она. — Верно. Чтобы мы не беспокоили тебя по различным документам и вопросам, связанным с домом. Когда он это сказал, я подумала, он хочет от тебя что-то скрыть. Например, решить проблемы в одиночку, чтобы ты и Ч… — Мэг (почти) вовремя осеклась, помня, что Эрик также сказал, что Крис не помнит о потере сына и о его когда-то существовании. — Чтобы тебя не беспокоить. — О, увы, но нет. Я действительно ничего не помню. И пришла сюда… Простите, я вас отвлекаю от репетиций. Я не хотела. Мэг махнула рукой. — Не переживай. Хореограф — мой отец, Роджер Жири. Он тоже знаком с тобой. Думаю, он поймёт, если я покажу тебе театр. — Если только я в самом деле вам не мешаю, — нехотя согласилась Кристина. Мэг явно располагала к себе, и ей самой не терпелось сбежать от нудных репетиций.***
Эрик волнуется. Уже девять часов вечера, а Крис всё ещё не вернулась домой. Мобильный взяла, но он у неё выключен, и сколько бы Эрик не пытался (двадцать пять раз, он пытался двадцать пять раз) дозвониться не может. Он разрывается между мыслями о том, что она попросту его бросила, и тем, что она потерялась в таком большом и опасном городе, как Манхэттен, с телефоном, у которого (скорее всего) села батарея. Как искать и где? И нужно ли это самой Крис? Что если именно для этого она и потеряла память — чтобы иметь шанс прожить жизнь, в которой не будет его? Что если так она будет счастливей и… Мысли разом оборвались. С грохотом в дом ввалилась (именно ввалилась, с таким «изяществом» только вваливаются) Крис. Так как Эрик уже стоял на пороге, раздумывая над тем, искать ли её, то девушка неуклюже врезалась в него. — Эри-и-ик! — певуче воскликнула она, и мужчина сразу же догадался по голосу и её походке, что она, пусть и немного, но пьяна. — Мне так много нужно вам рассказать! — она ойкнула, медленно и неуклюже отстранившись от него, и стараясь не упасть на пол. — Отлично, я как раз собирался о многом спросить, — ядовито ответил он, всё же помогая ей удержаться на ногах. — Где ты была? Я волновался. Уже ночь, а… Она перебила его, улыбка становилась шире с каждым словом, и хоть её язык заплетался, Крис сказала следующее: — В театре. Там я встретила Мэг, Мэг Жири. Но ещё до этого я вспомнила, что папа продавал свои работы в Метрополитен-Опера, и что он брал меня с собой. Мэг показала мне всё. Оказавшись в Линкольн-центре, я вспомнила, как несколько классов ездили туда на представления и на экскурсию, особенно те, кто уже показывал свою творческую сторону. Я помню, что там увидела вас впервые. Семиклассник, вы, как и ещё кто-то, забрались на сцену и сверлили взглядом пианино. После вы стали рассматривать то, что находится за кулисами, и вас скрыла тяжёлая портьера. Мы с Мэг также побывали в Эвери Фишер Холл, большущая такая филармония, и в… где-то ещё, мы много где были, и выпили шампанское… Эрик, слушая её бессвязную речь, вспомнил день её признания. Помнится, она сказала, что была влюблена в него год с небольшим, но между одиннадцатым и седьмым классом разница в четыре года (ну или три с половиной, но это дела не меняет. Это больше года). Она любила его четыре года, прежде, чем признаться. И всего лишь по причине того, что думала, что разлюбит, что свойственно подросткам, коими они и были тогда, а не из-за его лица. Скажи она ему тогда, что любила его уже четыре года, четыре года мучилась в сомненьях, если вспомнить их разговор о «радаре»; то он, будучи тогда восемнадцатилетним мальчишкой, снова упал бы в обморок. — А ещё, я хочу посмотреть с вами фотоальбом, и жду вас сегодня в спальне. Через полчаса они вместе сидели на постели, рассматривая фото. После пяти одиночных снимков её отца, шло больше пятнадцати её одиночных фото. Эрик заметил вопрос в её глазах, и пояснил: — Ты взяла их из вашего с Густавом альбома, когда мы с тобой ещё не встречались. Ты добавила их сюда, ухмыляясь, говорила, что знаешь, что мне нравится смотреть на тебя. И добавила неприличную шутку на эту тему. Крис хихикнула. — Прежняя я не стеснялась в выражениях? — Это верно. Девушка быстро устала, и, захлопнув фотоальбом, опустила тот на прикроватный столик. Эрик сидел достаточно близко к ней, и Крис, чуть наклонившись, обвила его шею руками, поцеловав его тонкие губы. Эрик распахнул глаза и оттолкнул её. Крис была к этому готова. Он не верит. — Я люблю вас и желаю вас… Уже несколько дней, я не хочу, чтобы меня взяли против моей воли, но я хочу вас… — волнуясь, она тяжело дышит, словно от бега, и речь её становится скомканной. Девушка только надеется, что смогла, и он правильно понял то, что она пытается передать. — Ты говоришь так, потому что пьяна, — пробует вразумить её Эрик. — Утром будешь жалеть о таком опрометчивом поступке. — Нет, — она берёт его за худые руки, улыбаясь. — Я была в душе, я трезва сейчас, и я знаю, что говорю. Я не помню вас, но люблю… Полюбила… Эрик, будто защищаясь, поднялся с постели и отвёл взгляд, словно провинившийся школьник. — Крис, послушай… Я люблю тебя и обожаю. Ты лучшее, что только было в моей жизни. Я хочу тебя всегда. И сейчас я разрываюсь на части. Тело, голос, взгляд — это всё, что осталось от моей жены. Ты же сейчас для меня незнакомка (Кристине даже показалось, что он собирался сказать «всего лишь незнакомка») душой, поступками, мыслями. Для меня это равносильно измене и… Крис расширила глаза, почувствовав в горле застывший комок от обиды, понимая, что всё, уже не в первый раз, разрушилось, как те зеркала, как та кружка. — Дайте угадаю: я противна вам? Я вас раздражаю? Эрик никогда бы не мог подумать, что когда-нибудь ему будет противна его любимая дьяволица. Но много раз думал, что будет противен ей. Но сейчас это не она. И ему временами очень больно находится рядом с ней. В её глазах застыли слёзы, он слышит это по голосу, не найдя смелости поднять на неё голову. — Да. Его ответ эхом звучит в её голове. Девушка подобрала ноги ближе, рука её сжала одеяло. — Потому что я делаю не то, что сделала бы ваша Кристина? В этот раз он просто кивнул, не найдя сил даже на короткое слово. — Вон! — её злой голос был внезапным в такой напряжённой до этого тишине. — Кристина… — Убирайтесь прочь, Эрик! — вперемешку со слезами прошептала она. Когда же мужчина вышел из комнаты, Крис, обняв руками подушку, не сдерживаясь, заплакала.