Я тебя отвоюю

Там шла борьба за смерть. Они дрались за место И право наблевать за свадебным столом Спеша стать сразу всем, насилуя невесту Стреляли наугад и лезли напролом

Не то чтобы Серёжа собирался идти на свадьбу Стрельникова. Во-первых, его не приглашали. Во-вторых, брат запретил. Серёжа брата никогда и не слушался, конечно, но от этой свадьбы было какое-то удивительно паскудное чувство, хотя казалось бы, какое ему дело. Этими мыслями он поделился с Кешей. Кеша поправил очки на носу и с крайне важным видом сказал: «Когда этажом выше взрывается граната, у тебя скорее всего посыплется штукатурка. А то и люстра рухнет... ну, упадёт». Серёже тогда показалось, что это излишне драматично, но… Ладно, об этом потом. Серёжа готовился к выпускным экзаменам, когда в дверь позвонили. Он понадеялся, что это к нему. Всё, что угодно, лишь бы не учить проклятую физику. Обсудил бы даже с автором последнее расследование Юрки — об американских микро-шпионах в молочном супе. Но пришли к брату — комната у них до сих пор была одна. Гриша Стрельников вошёл в типичную детскую хрущевки так, как будто уже выкупил всё здание и осталось только порешать вопросики с выселением живущих там бедолаг. На нём был белоснежный костюм и новые очки. Серёжа даже немного оторопел — давно не видел. — Здарова, малой. — Привет. — Да чё ты с ним лясы точишь? — встрял брат. — Он тебя мусорнёт при первой же возможности. — Попустись, Степан. Брат поморщился — ненавидел, когда его звали по имени, после слов матери о том, что не того брата дядей Стёпой назвали. Он тогда взорвался: «Я у вас всегда не тот! Чего на болота сразу не подкинули?» Этой истории Гриша знать не мог, но был прекрасно осведомлён о результате. Вот так он всегда мог осадить любого, кто зарвался. — Перекурим? — спросил Стрельников. — Заодно перетрём кое-что. Они вышли на балкон. Серёжу с улицы огрело духотой. Балконную дверь закрыли на щеколду, но он всё равно слышал каждое слово. Дела брата его почти никогда не интересовали, но выбор стоял между подслушиванием и физикой. Решение было очевидным. Сам Серёжа со Стрельниковым почти не общался. Они были, как им тогда казалось, по разные стороны баррикад. А брат с удовольствием шестерил у Гриши со средней школы — тринадцатилетке льстило, что крутой старшеклассник доверяет ему свои важные дела. Курил только брат. Стрельников на людях этого не делал, как будто хотел казаться настолько отмороженным бандитом, которому чуждо всё человеческое. Дескать, курил только ненависть к людям, а питался исключительно кровью врагов. Серёжа застал его однажды в школьном туалете с трясущимися окровавленными руками и помятой сигаретой в зубах. Причем Серёжа знал, что случилось, вся школа знала. Гриша взялся щемить Юрку, которому родители из-за бугра магнитофон привезли. А тот возьми да и порежь себя перочинным ножиком на глазах у всей столовки, вопя: «Вот, всё у меня забери, чёрт бессовестный!». Несильно порезал, но кровища хлынула знатно. Дурацкое воспоминание. Серёжа помотал головой. Ему тоже страшно хотелось курить, но дома он себе этого не позволял. — У меня тут такая тенденция наметилась… — произнёс Гриша с плохо скрываемой радостью. — Батей скоро я стану, короче. Как говорят американцы, принимаю поздравления налом и в конверте. — И чё? Жениться будешь? — мрачно спросил брат и смачно сплюнул. — Конечно. — Натка тебя, конечно, за яйца крепко взяла. Ну да, кому она потом с прицепом нужна будет. Послышалась звонкая пощёчина. Стёпа с грохотом рухнул на хлам, составленный на балконе. — Ещё раз себе позволишь такую херню в отношении моей семьи, я залью в бетон всю твою, а потом буду отрезать от тебя по сантиметру и заставлять жрать без горчицы и хрена. — Да чё ты, я же со всем уважением. Натка — ровная баба так-то. И пацан у вас будет ровный. Ну или гёрла. — Да уж поровнее некоторых... Свадьба через месяц. Захаживай, но только чтобы без всяких, усёк? — Обижаешь. Не к тому из братьев Жилиных он обращался с этой просьбой. Ох, не к тому. На свадьбе Серёжа оказался почти случайно. По-прежнему стояла страшная жара, и его потянуло на болото, чтобы охладиться. Возможно, он хотел найти Игоря. А возможно, как раз совсем не хотел. В любом случае Игоря на болотах не было. Серёжа ещё пошатался по городу, пока не заметил в пивнухе Захара, рядом с которым стояло уже кружек шесть. Пустых. И, что поразительно, Серёжа никогда не видел Захара таким трезвым. Ему тоже хотелось пива, но этот порыв был резко пресечён, и Серёжа пошёл в библиотеку. Там-то он и наткнулся на спящего Игоря. Что Игорь мог делать в библиотеке было совершенно неясно. — Ты чего тут, голубчик? — спросил Серёжа, присаживаясь за соседний стол. Игорь взял его грязной рукой за предплечье. — Пл-хие дела там. — Люди женятся, чего уж тут плохого? — с горьким сожалением спросил Серёжа. Он вспоминал нежность в голосе Стрельникова, когда тот говорил, что станет отцом. Игорь помотал головой и никак свою мысль не пояснил. А потом всё же вынырнул из своей головы, сверкнул тёмным блестящим взглядом и спросил: — З-видуешь? Серёжа раскинул руками. — А если и завидую? — Не з-видуй, — снова серьёзно сказал Игорь. Он пробормотал что-то ещё, но Серёжа не понял. Вспомнились слова Кеши про гранату и штукатурку. Потом они всё же сходили за пивом, которое им не продали, хотя Серёже исполнялось восемнадцать через два месяца. Но на пиво уже как-то настроились (то есть он, конечно, настроился, у Игоря был скипидар), поэтому пошли на свадьбу. Там их почти сразу разделило. Серёжу схватил за руку брат и отвёл в сторонку. А когда их пассивно-агрессивный разговор подошёл к концу, Игоря уже не было видно. Пока с ним смущенно заигрывала официантка, Серёжа поискал глазами друга и нашёл его в компании Захара. Игорь что-то воодушевленно рассказывал, размахивая бутылкой скипидара. Захар же сверлил взглядом новобрачных. Серёжа бы не удивился, упади Гриша замертво прямо сейчас со всеми красивостями: белой пеной изо рта и конвульсиями. Это не его дело — ему со своим братом проблем хватало. Ну, ещё лет пятнадцать так точно не его дело, а там и табельное у него будет, и Танюшка Восьмиглазова влюбится неудачно. Не желая общаться с Захаром, который его иначе чем «ментёныш» или «личинка мента» не называл, Серёжа пошёл танцевать. Его довольно быстро окружили, и он совершенно трезвый наслаждался компанией счастливых людей. Параллельно танцам почему-то начались конкурсы. У Игоря в руке оказался пистолет жениха, но этого пока никто не видел. Серёжа отплясывал под «Музыка нас связала». Рукой он поспешно откинул влажную чёлку со лба, и в зале раздался выстрел. Когда антоновка разлетелась на его голове, Захар разродился полутораминутной тирадой, в которой не было ни единого печатного слова. Восхищения и удивления в ней было пополам. Кто-то упал в обморок. Серёжа не помнил, кто именно. Он бы поставил на Кешу, но Кеши на свадьбе не было — сказал, что с бандитниками дел не имеет (ох, Иннокентий-Иннокентий, ваши слова да вам же в уши). К тому же, его не позвали. Серёжу с Игорем, впрочем, тоже, но они всё равно припёрлись. После удачного выстрела Игорь повернулся прямо к Серёже, застывшему посреди зала, довольно оскалился и обжёг чернющим взглядом. Серёжа опустил голову и, глядя себе под ноги, вместо танцев пошёл пить водку с американцами, у которых почему-то был явный южный говор. Пил так много, что уже через час отобрал у тамады микрофон и начал рассказывать частушки вперемешку с анекдотами. Закончился вечер для Серёжи тем, что он попытался украсть невесту, запамятовав, что это надо делать до, а не после бракосочетания, но провернуть дело всё равно не удалось — его стошнило на белое платье. Нателла сначала заплакала, а потом пырнула его ножом под ребро. «Справедливо», подумал Серёжа, кучей оседая на землю. Изначально в голове Серёжи родился прекрасный план, надёжный очень. Он увидел, что Нателла сидит одна, грустит, а потом зацепился взглядом за Гришу, который пил на брудершафт и потом жарко лобызался с каким-то амбалом в малиновом пиджаке. И так самому тоскливо стало, он развеселить её хотел. Ну, анекдот там рассказать… Хорошая же девушка была, бойкая и яркая, беременная ко всему прочему. А жених как осёл какой-то себя вел. Куда это годится? До анекдота, впрочем, как-то не дошло. Возможно, что и хорошо. Он был не очень смешной. Про бандитов и советскую власть. Внимания на них особого не обратили, поэтому Игорь без лишних свидетелей оттащил Серёжу на улицу. Вызывать скорую не решились. Во-первых, чтобы не портить Серёже личное дело. А во-вторых, чтобы не оставаться так близко к Грише (на самом деле к Нателле, но так было менее стыдно перед сами собой, у Гриши всё же волына имелась, а не только ярость беременной девушки и маленький ножичек). Через полгорода Игорь вёл его, перебросив руку через плечо. И Серёжа честно думал, что откинется, но совсем не от дырки в боку. Они шли часа полтора, и Серёжа был готов идти так вечность. Хоть в ад, хоть в рай, хоть обратно в ЗАГС города Катамарановска. Кеша встретил их взглядом «А я говорил!», но смиренно пошёл за аптечкой и коробкой швейных принадлежностью. Потом дал какой-то мутный составчик и принялся зашивать. — С бандитниками с этими разговор вообще короткий должен быть, никакого разговора то есть! Я как их вижу, сразу такие мысли крысиные появляются, знаете, а я вот это вот всё не люблю очень, и вот это ещё да, щёлкает в голове. Ну, как бывает у меня, сами знаете. Дальше было что-то про крокодильи слёзы, которые «бандитники» ещё обязательно прольют. Звучало то ли как предсказание, то ли как проклятье. Но Серёжа не особо вслушивался, потому что Игорь вдруг крепко сжал своей липкой и окровавленной рукой его такую же липкую и окровавленную руку. Пришлось прикрыть глаза, потому что под веками пекло. — Эй, ты там давай без выкрутасов! — Неожиданно властно прикрикнул Кеша и зарядил ему по щеке наотмашь. — Глаза открыл! Серёжа послушался, но как только уткнулся взглядом в Игоря, снова зажмурился. Всю ночь ему снилась несусветная муть, но он обвинил в этом Кешу и его составчик. А не воспоминания о теплом как печка теле Игоря, прижатом к боку. Утром Серёжа проснулся страшно злющий: отказался есть кашу с бутербродами (несмотря на аппетитные кружочки любительской колбасы) и нагрубил матери. Его даже брат под утро окликнул с соседней кровати и спросил, всё ли ровно, а она ничего не сказала, когда сын за завтраком сидел с серым лицом и синими губами, моргая опухшими веками раз в минуту. Хотелось заорать: «Мама, мамочка, я вчера пришёл домой ночью в насквозь окровавленной футболке! А мой лучший друг почти не разговаривает и есть не может! Ты это как не замечаешь?! Вы все почему не замечаете? Вам там нормально вообще?!» Хотелось разрыдаться у брата на груди и спросить, когда между ними всё стало вот так. Хотелось… Вместо этого он взял портфель и пошёл в школу. Там его немного попустило. Не в последнюю очередь от компота из сухофруктов, ну и за гаражами Кеша ему силой что-то в рот залил, больно зажимая нос. На музыке Серёже снова поплохело. Их как обычно вызывали по шесть человек — Игорь и Кеша, сидевшие за одной партой, оказались под ударом первыми. Нехарактерно помятый Кеша нервно озирался, как будто его вели на расстрел, и всё смотрел на Серёжу, словно боялся, что тот рассыплется прямо в музыкальном классе. Игорь подпирал стену и выглядел в целом безразлично. Серёжа из последних сил провёл языком по пересохшим губам. Он чувствовал себя мертвее, чем в тот раз, когда умер. — Катамаранов, не пачкай собой стену! Игорь отлепился от стены и приземлился задом на открытую клавиатуру пианино. — Катамаранов! Жилин! Ты староста или кто?! Серёжа поборол желание кинуть в училку фиалкой в горшке, стоящей на подоконнике. Автоматический «мусорской» голос произнёс: — Игорь, давай кончай с этим! А то на комсомольское собрание у меня попадёшь. Седьмой раз за эту неделю, куда это годится, голубчик. Раздались смешки — любимая часть урока у каждого в их классе: Серёжа делает вид, что ругает Игоря. И да, был понедельник, кстати. Брат с задней парты ткнул его в шею циркулем (удивительно, конечно, что у него имелся циркуль). — Эй, додик, ты чё, бухой? — Сам ты додик, баран. — Вы чё вчера так рано смылись? Мне перед людьми уважаемыми неудобно было. — Неудобно срать на потолке. Серёже книжку тут дали почитать одну запрещённую, интересную очень, и он теперь подозревал, что вряд ли откинувшемуся в восемнадцать Стрельникову с его правильными, почти нежными чертами лица, перчаточками и манерностью так уж было важно кто, куда и с кем уединялся. Но это было совершенно не его дело — счастья-здоровья молодым, как грится. А вот братец ничего этого не видел, он в рот разве что Грише не заглядывал. Даже в очках какое-то время таскался, но потом то ли сам понял, то ли сказал кто, что выглядел он как дебил. Словом, Серёжа пропустил предъяву мимо ушей и сполз вниз по стулу. Петь начали вразнобой. Кто-то ужасно фальшивил, у кого-то скрипел ещё недоломавшийся голос. Игоря шатало как парусник в шторм, Кеша так и вообще беспрестанно чесался. И вдруг (Серёжа не понял, что произошло, возможно, у него начались галлюцинации) все выпрямились, как будто им минимум вручали орден Ленина. Половину лица Игоря закрывала чёлка, но Серёжа всё равно уже очень давно не видел его так ясно и чисто. У Кеши было лицо ангела, поющего в небесном хоре. Оба прижимали к груди руку, сжатую в кулак, и смотрели в потолок, который превратился в лазурное небо. Серёжу затошнило. Он бы поднялся и побежал в туалет, но встать не получалось. Оставалось сидеть, смотреть и слушать. Стоят они, ребята Точёные тела Поставлены когда-то А смена не пришла Их свет дневной не радует Им ночью не до сна Их красоту снарядами Уродует война По небу с визгом пронеслись истребители. Раздался взрыв. По лицу Игоря потекла кровь. У Кеши вместо глаза зияла бурая дыра. Но самозабвенно петь они не переставали. Стоят они, навеки Упёрши лбы в беду Не боги — человеки Привычные к труду И жить ещё надежде До той поры, пока Атланты небо держат На каменных руках. Серёжа упал со стула. Небо закрылось. Кеша почесал шею. Игорь снова потерял равновесие и спиной стёр половину доски. Брат подхватил Серёжу с пола и вывел в коридор. — Чё с тобой происходит? Ширяться начал? Завязывай с этим, слышишь? Не надо нам, чтобы ты сел раньше меня. В голове было мутно, поэтому никак не придумывалось, чем можно отбрехаться. — Я просто… не выспался. — Да ты как конченый торч выглядишь. В зеркало смотрел? — Стёп, тебе не насрать? — устало спросил Серёжа, вытирая пот со лба. Брат махнул на него рукой и ушёл дальше по коридору. — Урок не закончился. — И чё ты мне сделаешь? На комсомольское собрание вызовешь? А Серёжа умылся холодной водой, посидел на унитазе и вернулся в класс. Примерно так он отсидел оставшиеся пять уроков, а потом от боли потерял сознание на физкультуре, когда ему в бок влетел баскетбольный мяч. В больнице Серёжа провёл одиннадцать дней. Навещали только мама и Кеша. С братом говорили пару раз по телефону, когда Серёжа смог стоять у автомата без адского головокружения. Кеша же приходил и несколько часов подряд трепался, не останавливаясь. Начинал всегда с весёлых историй о школе, потом вспоминал, что Серёже нельзя смеяться, и заводил шарманку про то, как ненавидит бандитников, которые отправили его лучшего друга в больничку. Тогда-то Серёжа и научился спать с открытыми глазами (потому что как только глаза закрывались, Кеша обиженно спрашивал: «Ну ты слушаешь меня вообще? Я для кого рассказываю?»), что весьма пригодилось ему во взрослой жизни. Серёжа пропустил как экзамены, так и выпускной. Кеша заглянул к нему с самого утра после праздника. Одетый с иголочки, трезвый и довольный. Рассказал, что Игорь пролил скипидар на стопку аттестатов, которая потом загорелась. — Так что ты единственный теперь, который… ну, у которого есть. — А медаль твоя? Кеша махнул рукой и грустно сказал: — Да Игорь её съел. — Ничего, ещё одну отольют. — Да больно нужна она мне… Тут же что с ней, что без неё. Аттестаты-то никто восстанавливать не будет. Серёжа вроде бы и понял, о чём говорил Кеша, но на самом деле не совсем. В больнице Игорь не появлялся, и Серёжа мог бы сказать, что был этому очень рад, если бы не постоянное ощущение пудовой гири на груди, которое почему-то осталось после снятия бинтов.